Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 31

Анжели не находил себе места. Будучи ограниченным размерами спальни, в которой он был заперт по приказу графа Артемьева, француз метался по ней как зверь в клетке, проклиная и костеря предателя Флорана, как сквозь землю провалившегося.

Время шло, а от Флорана не было вестей. Он словно забыл о соотечественнике и о том, что в России они делают одно общее дело. Анжели догадывался, что Флоран бросил его на произвол судьбы, и старательно обдумывал пути выхода из тяжелейшей ситуации, в которой оказался.

Теперь ему приходилось рассчитывать только на самого себя и изворотливость своего гениального ума. Наблюдая за графом во время совместного приёма пищи, Анжели про себя отметил, что его безопасность с каждым днём становится всё призрачнее. Граф Артемьев вначале относился к нему холодно вежливо и даже поддерживал разговор. Неделю спустя он хмуро отвечал на приветствия, не вступая ни в какие полемики и скупо отвечая на вопросы. Со вчерашнего дня граф угрюмо молчит и даже не смотрит в его сторону. А что будет завтра? Граф заставит его сменить апартаменты?

Перспектива поменять уютную спальню на камеру в тёмном сыром подвале заставила Анжели содрогнуться. Но такой переезд не слишком беспокоил француза. Больше всего он боялся, что граф просто казнит его без суда и следствия, когда окончательно уяснит, что на возвращение дочери больше нет смысла надеяться.

– Надо что-то срочно предпринимать, – прошептал француз, задумчиво глядя в окно через массивную кованую решетку.

Но он не обижался на такую «утончённую гостеприимность» графа, не полагавшегося на «усидчивость» своего пленника. На его месте Анжели поступил бы точно так же.

– Что же предпринять? – снова прошептал он, отойдя от окна и падая на помятую постель прямо в одежде.

Любой другой на его месте давно бы поддался панике и, не вставая с колен, слёзно молил Бога о чуде и о своём сказочном спасении. Но Анжели был не таков. У него всегда был запасной вариант, и именно его он сейчас напряжённо обдумывал.

Вариант был даже не один. Их было несколько. Но Анжели чутьём профессионального афериста подсознательно выбрал единственно верный, который уже сработал однажды в Алжире без сучка и задоринки.

Сейчас оставалось только зорко следить за настроением своего «тюремщика» и запустить план в действие именно в подходящий момент. Не раньше, не позже. Спешка или опоздание одинаково плохо могут отразиться на плане, а для Анжели не оставят никакой надежды на продолжение жизни.

Француз верил в удачу, в свою звезду и в своё чутьё, которое никогда его не подводило. Граф умён и осторожен. Но по сравнению с удивительной изворотливостью своего пленника он жалкий простофиля и несмышлёныш. Анжели приходилось бывать в передрягах и похуже, чем та, в которой он оказался сейчас. Но удача и звериное чутьё на опасность всегда позволяли ему своевременно извернуться и победить. Удастся ли ему это сделать сейчас?

Дверь открылась, и в комнату вошёл слуга графа – огромный Демьян, вид которого всегда вселял в душу Анжели панический ужас. Он даже представить боялся, что с ним будет, если его план вдруг потерпит крах, а сам он окажется в чудовищных лапах этого жуткого бородатого монстра! Тогда о каком-то призрачном шансе на спасение можно даже и не думать! Демьян одним пальцем способен вогнать его в землю по самое горло, а ногтем содрать с живого шкуру от головы до ног. Чувствуя себя жалким сусликом перед огромным медведем, Анжели заставил себя натянуто улыбнуться:

– Чем могу быть вам полезен, месье слуга?

– Мне? Ничем, – недобро глянув на него, глухо пробасил гигант. – Тебя Ляксандр Прокофьевич дожидается, француз. Ступай за мной, лягушатник поганый.

* * *

По сравнению с Анжели граф Артемьев не размышлял о чуде. В душе человека, слишком много перенесшего за последнее время, живёт лишь страх перед будущим. Защищаясь от тяжёлых мыслей, Александр Прокофьевич пытался отвлечься и думать о чём-то хорошем. Он старательно стремился уверовать, что всё идёт хорошо.

У графа не осталось больше ни надежд, ни стремлений, сердце его уже не замирало от неясной тоски. И все эти перемены произошли в нём за последнюю неделю. Он понял, что совершил непоправимую ошибку, отправив в Яицк Флорана, а не Анжели, и что теперь остаётся только смириться с оказавшимися призрачными надеждами. Александр Прокофьевич не мог больше обманывать самого себя. Флоран обманул его и не собирается возвращать Машеньку. Он предал и своего земляка, бессовестно бросив на произвол судьбы.

Теперь Александр Прокофьевич жил в постоянном ожидании. Он чувствовал себя одиноким, обманутым и беззащитным перед коварной злодейкой, имя которой Жизнь. Над его головой сгустились тяжёлые тучи, и небо темнеет буквально с каждой минутой. Предвестники надвигающейся грозы уже налицо.

Он должен покарать Анжели! Эта навязчивая мысль, которую граф пытался отогнать всеми силами, как кошмар, всё настойчивее преследовала его. Право, можно сойти с ума. Ведь, если честно признаться самому себе, роль палача претила его благородной натуре. И все старания Александра Прокофьевича избежать убийства француза не могли вернуть ему дитя.

Надежда увидеться с Машенькой таяла с каждым днём. Она была подёрнута тонкой дымкой неизвестности. Однако и сквозь неё граф всё яснее различал, как темнеет горизонт и надвигается мрак. Обо всём этом Александр Прокофьевич не говорил даже с Безликим. Своими горестями он делился лишь с Демьяном, который, казалось, лучше остальных мог его понять. В простой, доброй душе гиганта тяжкие переживания барина находили полное сочувствие, и это хоть как-то утешало графа.

Убить Анжели? Как это низко убить пусть опасного, но в данный момент беззащитного человека. Этот француз, как выяснилось, даже не убил Машеньку. Так за что его карать? Получится так, что Анжели невинная жертва, а он, граф Артемьев, честный и благородный дворянин, – кровожадный убийца?

Два противоречивых чувства боролись в груди Александра Прокофьевича. А он не допускал никакой двойственности в своих чувствах. Ни слепой ярости к ненавистному французу, ни угрызений совести, требующей отпустить безвинного человека. Что же у него в душе? Потемки… Там скрывались лишь пустота и растерянность.

Подсознательно граф понимал, что должен отпустить Анжели. Но он не мог допустить этого. Кто-то же должен понести суровое наказание за Машеньку и её страдания? Сейчас им руководило то самое безотчётное чувство, которое принято называть упрямством, гордыней или эгоизмом, а порою даже бессердечностью. Александр Прокофьевич хотел ладить со своей совестью, но… Вспомнив о Машеньке и ненавистном французе, его одолевал свирепый вихрь сомнений.

Сейчас граф знал одно: кроме Демьяна, никто не поймёт, что у него на сердце. Только в самом себе и в преданном слуге он мог искать поддержку.

– Может, откушать изволите, Ляксандр Прокофьевич? – спросил слуга, осторожно прокравшись из кухни в комнату.

Граф, вздрогнув, обернулся. Демьян держал в руках миску с варёным мясом, на губах его блуждала виноватая улыбка.

– Лёгок на помине, – усмехнулся он.

– Ведь второй день уже маковой росинки во рту не было.

Александр Прокофьевич нехотя пересел из кресла к столу. Положив в рот кусочек жареной баранины, он стал вяло пережёвывать его. Демьян стоял рядом, держа в одной руке краюху хлеба, а в другой нож. Он преданно смотрел на своего барина.

– А может, хлебушка свежаво вкусите, Ляксандр Прокофьевич? – спросил он. – Только что испекли и притащили зараз из пекарни. Горячий ещё.

Граф ответил ему нехотя, словно с трудом оторвался от своих мыслей:

– Вкушай сам, Демьян. У меня нет аппетита.

– А вы через силу, Ляксандр Прокофьевич? – взмолился слуга, и добавил, чтобы убедить его съесть хлеб: – Ужо не можно от еды отворачиваться. Телу еда нужна, а то ведь усохнет, не приведи Господи!

И, только сказав это, Демьян заметил, что барин не слушает его. До этой минуты он смотрел на него рассеянно, словно не видел вообще, думая о чём-то другом. Теперь он и вовсе увёл куда-то в сторону взгляд.

– Приведи ко мне Анжели, Демьян, – сказал граф. – Я, кажется, знаю, что с ним делать.

– А может апосля, Ляксандр Прокофьевич? – спросил уныло Демьян. – Ведь так и не откушали ничегошеньки?

Граф сделал резкое движение в его сторону и незлобно выругался.

– Я же сказал, приведи ко мне пленника, Демьян, – повысил он голос. – А хлеб и мясо потом съешь сам. Еда принесёт тебе больше пользы.

* * *

Анжели сел за стол напротив графа, Демьян остался стоять у двери. Француз подумал: «Наверное, сейчас меня убьют!»

Он и сам не знал, почему у него появилась такая мысль, но приготовился к смерти со спокойствием невиновного. Он увидел хмурое, сосредоточенное лицо графа и услышал его вопрос:

– Ты ничего мне не хочешь сказать, месье француз?

«Теперь он меня обязательно убьёт, – подумал Анжели. – Чёрт возьми, что же делать?»

Он готовил себя к любым неожиданностям, но сейчас, как выяснилось, не был готов к ним.

Граф, не дав времени на размышления, настойчиво потребовал:

– Я жду ответа на свой вопрос!

В его тоне зазвучала такая реальная угроза, что Анжели почувствовал, как страх в его сердце принял размеры паники.

– Мне нечего вам сказать, Александр Прокофьевич, – пожал он плечами.

– Это ты приказал Флорану не возвращаться в Оренбург с моей дочерью?

– Не считайте меня самоубийцей или полным идиотом, месье.

– Тогда как объяснить его отсутствие? За то время, что минуло со дня его отплытия, можно было бы дважды сплавать в Яицк и вернуться обратно!

Анжели трусил, но нашёл в себе силы спокойно сказать:

– Я просил вас отправить меня за вашей дочерью, месье. Но вы поступили иначе.

– Ты хочешь сказать, что я допустил непростительную ошибку, отпустив за дочерью негодяя Флорана?

– Абсолютно точное название этому прохвосту, месье, – ухмыльнулся Анжели. – Спрашивая с меня за поступок Флорана, вы, наверное, запамятовали, что не я, а он не вернулся из Яицка, обманув ваши надежды, а об меня вытерев ноги грязным предательством?

Увидев, как изменился в лице граф Артемьев, Анжели теперь был уверен, что его ждёт смерть. И он смотрел глазами жертвы на своего пленителя. Снова заговорил граф:

– То, что ты мне только что высказал, не может служить тебе оправданием, сударь! Хоть ты и не убил мою Машеньку, если это действительно так, то всячески способствовал её вывозу из Оренбурга в Яицк!

Анжели попытался оправдаться:

– Вы не верите, что девочка жива?

– Не верю! – загремел граф, бешено вращая глазами. – Я верю в то, что, пытаясь оттянуть смерть, ты мне солгал, чтобы выиграть время. К моему несчастью, я понял это только сейчас! А теперь я спрашиваю тебя, душа вражья, какого ты заслуживаешь наказания?

Анжели посмотрел на его лицо и увидел жёсткий, колючий взгляд. На губах графа застыла злобная усмешка. Тогда француз покосился на Демьяна. Слуга почему-то потирал свои ручищи, словно с нетерпением ожидая приказа к расправе.

Теперь-то уж Анжели наверняка знал, что живым его не оставят, в нём не было больше страха, а только возмущение. Но спорить не хотелось. А к чему? Он уже приговорён, бесспорно! И едва ли какие-то оправдания заставят графа изменить своё решение.

«Что ж, помирать, так с музыкой!» – мелькнула в голове Анжели последняя, но почему-то глупая мысль. А вслух, твёрдым голосом он заявил:

– Ваша дочь жива, месье! Могу поклясться хоть перед иконой. Убив меня, вы возьмёте на душу тяжкий грех за смерть невиновного. И ещё…

Граф не дал Анжели закончить: он ударил его наотмашь кулаком в лицо.

– Вы… вы…

Анжели был так потрясён и растерян, что не находил подходящих слов. Он стал весь красный, был оглушён и обессилел, словно после продолжительной работы. У него стучало в висках, мозг и сердце жгло огнём от жгучей обиды.

– Я не палач, а ты не жертва! – заревел граф, багровея. – Я не позволю тебе принять мученическую смерть, негодяй! Не дождёшься! А теперь, если ты не трус и хочешь смыть нанесённое мною оскорбление, бери шпагу и готовься к поединку. С этого момента я даю тебе шанс выжить и вызываю на дуэль!

– Что ж, я принимаю вызов! – усмехнулся, соглашаясь, Анжели. – Только предупреждаю, что вы сами решили быть сегодня убитым, месье!

– Всё в руках Господа! – сказал Александр Прокофьевич, беря из рук Демьяна фамильную шпагу.

– Вы, как всегда, правы, господин граф! – согласился Анжели, беря из рук слуги вторую шпагу. – И всё же я не убивал вашу девочку, Александр Прокофьевич, видит Бог.

При дворе французского короля Анжели слыл отличным фехтовальщиком и отчаянным задирой. Он виртуозно владел шпагой и не встречал себе равных до настоящей минуты. Теперь, со шпагой в руках, он смотрел на своего противника твёрдым взглядом уверенного в себе охотника. Французская школа фехтования считалась лучшей в мире, а потому прилежному ученику великих учителей не составит труда нанизать на остриё шпаги русского увальня!

– Прежде, чем убить вас, месье, мне хотелось бы знать, что со мной будет после вашей скоропостижной смерти? – самоуверенно спросил он, привычно перебирая пальцами эфес шпаги.

– Уйдёшь на все четыре стороны, – хладнокровно ответил граф, выходя на середину холла.

– Вы даёте мне слово?

– Даю!

– Даже если оно последнее в вашей жизни?

– Даже если я приму смерть!

– Тогда приступим.

Анжели встал перед графом в стойку фехтовальщика, чуть-чуть расставив ноги и выпрямив стан. Левую руку он завёл за спину и прижал её к пояснице. Правой рукой со шпагой он коснулся груди и резко выбросил её вверх, отсалютовав противнику.

Стойка графа была менее эффектна. Он стоял ровно и спокойно, словно зевака, а не боец, готовящийся к смертельной схватке. Правой рукой он прикрыл грудь, а левой ответно отсалютовал французу.

«Э-э-э, твои дела плохи, месье! – заликовал внутренне Анжели. – Хоть ты и левша, господин граф, но даже не способен принять правильной стойки! Может, мне просто тебя отшлёпать и оставить в живых?»

По лицу Александра Прокофьевича было видно, что он далёк от весёлых мыслей. Он выдвинул левое плечо чуть вперёд и воинственно взмахнул шпагой.

Анжели едва не покатился со смеху, посчитав этот выпад крайне примитивным и убогим. Решив не усложнять бой виртуозными приёмами, а наказать неумёху простейшим ударом в грудь, он сделал резкий выпад, но… Остриё шпаги, не коснувшись цели, пронзило воздух. Не пуская в ход своей шпаги, его противник легко увернулся от разящего острия клинка и снова принял свою «неуклюжую» позу.

«Эге, да ты не прост, как кажешься, месье? – подумал Анжели, не ожидавший такой потрясающей ловкости от своего противника. – Тогда я сделаю вот так».

Но и следующий его выпад не принёс желаемого результата. Остриё шпаги снова пронзает воздух, даже не коснувшись графа.

«Значит, ты решил поиграться, месье? – с пробуждающейся злостью подумал Анжели. – Ну-ну, желаю удачи!»

Он снова ринулся в атаку, призывая на помощь свой богатый поединками опыт. Анжели работал шпагой просто великолепно. Любой дворянин из Лувра умер бы от зависти, завидев такое неповторимое мастерство. Но клинок его шпаги лишь рассекал воздух, так ни разу и не коснувшись тела противника. Граф стоял перед ним словно заговорённый. При каждом выпаде Анжели он легко и неуловимо уклонялся от клинка, не утруждая себя заботой взмахнуть своей шпагой хотя бы ради приличия. И что больше всего взбесило Анжели – граф опустил руку со шпагой вниз, словно многоопытный фехтовальщик перед желторотым юнцом, впервые взявшим в руки оружие.

Анжели был поражён, унижен, взбешён и уничтожен. Он вдруг почувствовал себя мертвецки пьяным идиотом, не способным проколоть даже огромный мешок с опилками, висящий перед собою. Граф Артемьев казался ему призраком без плоти, убить которого невозможно. Но его противник отнюдь не являлся таковым. Ещё минута, и он наглядно показал, что плоть его жива, здорова и вполне способна на многое.

Граф резко выбросил вперёд свою левую руку, и клинок его шпаги едва не пронзил Анжели насквозь. К счастью, француза не подвела приобретённая на бесчисленных поединках реакция. Анжели успел отразить разящий удар и сразу же понял, что следующий будет для него смертельным.

«Я погиб! – с быстротой молнии мелькнула в голове ужасающая мысль. – Я погиб, если…»

Он не стал дожидаться рокового для себя удара от клинка противника. Анжели уронил шпагу, схватился за грудь и как подкошенный рухнул на пол. Граф опустил шпагу, посмотрел на него и вскинул удивлённо брови.

– Что это с ним? – спросил он. – Я его даже не поцарапал.

– Сейчас проведаем, барин, – сказал Демьян, всё это время стоявший у двери и спокойно наблюдавший за поединком.

Он подошёл к скорчившемуся на полу Анжели, встал на колени и припал ухом к его груди.

– Ну? – спросил Александр Прокофьевич, сгорая от нетерпения.

– Кажись, не дышит! – поднял голову Демьян и уставился на графа.

– То есть как это не дышит? – ещё больше удивился Александр Прокофьевич.

– А я почём ведаю? – развёл ручищами Демьян и посторонился, уступая место у тела Анжели своему господину. – Вот сами послухайте, Ляксандр Прокофьевич!

Граф присел у распростёртого на полу тела француза и вгляделся в его лицо. Ни кровинки. Лицо было белым, как свежевыстиранная простыня. Губы посерели и были неподвижны. Граф попытался нащупать пульс на запястье руки Анжели. Но и он не прощупывался.

– Так и есть – он умер! – Александр Прокофьевич отшвырнул в сердцах шпагу, подошёл к столу и взял графин с вином. Утолив несколькими глотками жажду, он посмотрел на слугу: – Отнеси его в подвал, а ночью похоронишь.

– Кто? Я? – опешил Демьян.

– Не хочешь ты, пошли за себя кого-нибудь другого.

– Но я…

– Я всё сказал, – отрезал Александр Прокофьевич. – Чтобы к утру тела мерзавца не было в моём доме. Хочешь – закопай где-нибудь в землю, хочешь – камень на шею и в реку. С этого паскудника теперь уже не убудет!

* * *

– Запрягайте! – промолвил Демьян, выведя из дома двух людей графа.

Несмотря на свой страх, слуги с готовностью бросились запрягать лошадь в телегу. Пока один из них выносил из конюшни упряжь да пристёгивал её, Демьян и второй слуга вынесли завёрнутое в простыню тело француза. Затем они забрались в телегу, и Демьян взял в руки вожжи.

– Что, на кладбище едем? – спросил, стуча зубами, слуга.

– Эка какая у тебя заботушка в башке! – рыкнул недовольно Демьян, подстегнув кнутом лошадь.

– Ежжайте, ежжайте! – поторопил их второй слуга, устраиваясь поудобнее у тела француза.

Демьян тронул телегу. Она сразу же затряслась на неровностях улицы.

– Дык мы что, на кладбище али к реке? – снова спросил слуга, сидевший рядом с Демьяном.

– Тебе-то какая, к чёрту, разница, Никодим? – рыкнул на него Демьян. – Куда привезу зараз, туда и приедешь! – И он стал кнутом подгонять лошадь.

Никодим насупился и замолчал. Демьян улыбнулся, повернул к нему голову и более мягко сказал:

– Тебе что с того, куда денем мертвяка, Никодим? Может, закопаем али того… утопим зараз в Яике. Барин сказал, куда хотите, туда и девайте француза этого!

Эти слова ничуть не успокоили трусившего Никодима, наоборот, ещё больше испугали.

– Сейчас чуток помаемся, – прибавил спокойным голосом Демьян, – а апосля всё скоренько забудется и станете только радоваться с Михеем. С мертвяком завсегда эдак боязно ночью. Страху не оберёшься!

Сидевший рядом с телом Михей неожиданно рассмеялся. Демьян натянуто улыбнулся и опять стеганул кнутом коня. Телега рванулась вперёд, но тут Михей ткнул его кулаком в бок:

– Стойте! Стойте!

Демьян с досадой натянул вожжи и обернулся:

– Ну? Что ещё стряслось?

– Да так, – испуганно промямлил Михей. – Мне почудилось, что француз этот, дохлый, шевельнулся зараз!

– Когда кажется, Господа вспоминай и крестись зараз, чудило! – хмыкнул Демьян и взмахнул кнутом. – Но-о-о, шевелись, паскуда говёная!

Поехали дальше.

– Слухай, Демьян, давай утопим француза, – забеспокоился Никодим, завидев кресты кладбищ, освещаемые лунным светом. – Камень на шею и айда в воду. Всё с землицей не возиться.

Конь бежал изо всех сил. Пыль стлалась за телегой длиннейшим хвостом.

– Тр-р-р! – наконец пробасил Демьян. – Всё, приехали!

– А мож, утопим? – загудел снова Никодим, пугливо косясь на притаившиеся в ночи могилы. – Сам же говорил, что барину зараз всё едино?

– Ладно, будь по-твоему, – сдался Демьян, которому тоже было жутковато среди множества крестов. – До реки рукой подать. Поехали!

Как только они подошли к телеге, чтобы продолжить «траурный» путь, «мёртвый» француз вдруг резко сел в телеге и громко закричал:

– Хороните меня на кладбище, раз привезли, черви навозные! А не то…

Он вскочил на ноги и страшно захохотал.

Демьяна и его помощников прошиб пот и сковал дикий ужас.

– Свят, свят, свят, – закрестились они, пятясь от телеги.

– Ройте яму, аспиды, я в ад хочу! – ещё громче заорал «оживший мертвец» и так скрючил пальцы на руках, что Демьяну и его подручным показалось, будто они превратились в длинные когти.

– Ох, мамаша! – взвизгнул Михей и упал на землю как подкошенный.

– Господи, не дай сгинуть в геенну огненную! – завопил Никодим и бросился вон от кладбища, подвывая и причитая.

Демьян прирос ногами к земле и не смел пошевелиться. Суеверный ужас сковал его огромное тело. Сердце его едва не остановилось, когда «мертвец» спрыгнул с телеги и, махая руками, как крыльями, пошагал в глубь кладбища. Белая простыня ещё некоторое время мелькала между крестов, но скоро исчезла.

Михей лежал рядом, на земле, обхватив руками голову и уткнувшись лицом в землю. Только лошадь чувствовала себя спокойно и безмятежно.

Демьян, придя в себя, глубоко вздохнул, помотал, как конь, головой и тихонько пнул его в бок сапогом:

– Что разлёгся, чудило? Мертвяк ушёл. Теперь легче будет.

Он присел рядом с Михеем и потрепал за плечо.

– Ну? Айда, поехали.

Тот приподнялся и сел. Он затравленно посмотрел на Демьяна, но сказать ничего не смог, точно язык проглотил.

– Будя, вставай, не дуркуй, – пробормотал Демьян, помогая парализованному страхом Михею подняться.

Он подвёл несчастного слугу к телеге и уложил его в неё.

– Я что, ещё не помер? – прошептал Михей, вцепившись в руку Демьяна и не отпуская его.

– Жив, не сумлевайся, – ответил так же тихо тот.

– А Никодимка где?

– Бесы унесли.

– Кто-о-о?

Демьян понял, что переборщил с неуместной шуткой, и поправился:

– Сбёг Никодимка. Поди уже в кустах где-то гадит али дома ужо.

– А мы? Пошто мы здесь ещё, Демьян? – залился слезами страха Михей. – Этот демон. Он же сейчас…

– Ушёл твой демон, – хмуро пробубнил Демьян, начиная сомневаться в смерти Анжели. – Облапошил нас зараз французишка и убег. А мы… Олухи царя небесного – вот кто мы!

Он с досады махнул рукой и сел на телегу.

– Барину сбрешем, что утопили его. Ежели проболтаетесь, Ляксандр Прокофьевич с меня шкуру сдерёт. Но тогда и вам несдобровать. Я вам бошки зараз поотворачиваю. Усёк, хмырь болотный?

– Усёк, – выдавил из себя Михей. – Только и ты роток не разевай о конфузе нашем. Лады?

– Не бзди, лопух ушастый. Буду нем как могила!