Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 16

Накурившись опиума, Нага пребывал в состоянии полной прострации. Он разжимал пальцы и снова сжимал их в кулаки, резко, судорожно, так, что каждый раз у него от напряжения белели суставы. Когда при этом рука хватала подушку, Жаклин ожидала, что он разорвёт её в клочья. Рука Наги казалась ей медвежьей лапой, а сам он медведем. И лицо его с плотно сомкнутыми веками было такое звериное, что Жаклин становилось страшно.

Она невольно отодвигалась от своего блаженствующего господина и, присев где-нибудь в сторонке, продолжала наблюдать за ним. Жаклин поступала таким образом не первый раз. С каждым разом Нага увеличивал дозу опиума и впадал в транс. И в наркотическом опьянении его что-то мучило. В эти часы, которые тянулись целую вечность, Жаклин страшно боялась его.

Вот Нага расслабился. Расслабилась и наблюдавшая за ним издали Жаклин. Теперь её мысли потекли в свободном направлении, и она ужаснулась. Как могло случиться, что она угодила в лапы этого чудовища?

Нага засопел, и она поняла, что он спит. Жаклин даже показалось, что с ним всё в порядке. Но сонное состояние «господина» могло длиться недолго, а потом… «Ох, только бы жить, жить!» – вздохнула она.

Ей повезло. Нага хоть и называл её рабыней, но держал при себе как наложницу. Она готовила еду, прибиралась в шатре и… И делила с ним постель. А когда он курил опиум, Жаклин металась по шатру в отчаянии, молилась, кляла, плакала, вздыхала: «Выжить! Выжить!» Но какое до всего этого дело Наге? Обкурившись наркотика, он лишь ласково улыбался ей, пока не спал…

Сегодня Нага глупо хихикал и курил опиум; когда она, задыхаясь от лютой ненависти, но с улыбкой на лице покорно целовала его потное лицо, он тоже хихикнул. Но сейчас «господин» спит, и Жаклин позволила себе откинуть полог.

На небе ярко светила луна, распространяя голубой свет на спящий лагерь. И вдруг со стороны степи послышался цокот копыт. К шатру подскакал едва державшийся в седле от усталости сабарман.

– Где Албасты? – спросил он.

– Он спит.

– Ступай и разбуди! – потребовал всадник.

Пожав плечами, Жаклин зажгла свечу, подошла к спящему «господину» и легонько дотронулась до его руки.

– Ты что это будишь меня, сука? – закричал Нага гневно.

– Вас хочет видеть человек у шатра.

– Кого ещё шайтан принёс?

Нага выхватил у неё свечу, вышел на улицу и сверху вниз посмотрел на склонившегося перед ним разбойника.

– Что случилось, Амир?

– Абдулла просил передать, что караван богатый в Оренбург идёт.

– Караван? – И Нага расхохотался. – Это хорошая новость, Амир! Иди отдыхай, а утром обскажешь поподробнее.

Вялым шагом он вернулся в шатёр. У входа его ждала бледная, растерянная Жаклин.

– Отдыхай и ты, мокрица, – мимоходом сказал ей Нага, – сегодня я не нуждаюсь в твоих услугах!

– Но господин, – прошептала Жаклин, – я…

– Оставь, ступай, – и Нага махнул рукой.

Он нехотя улёгся на застеленный шкурами и коврами топчан, положил под голову подушку и посмотрел через не закрытый пологом вход на улицу. В небе светила луна. Нага перевёл взгляд на прилегшую у входа Жаклин. Почувствовав взгляд, она вздрогнула, приподнялась и повернулась к «повелителю». Его передёрнуло, он встряхнул головой, но не сказал ничего, а лишь пренебрежительно хмыкнул.

– Чтоб тебе там голову срубили, подонок, – прошептала едва слышно Жаклин, но он её услышал.

У Наги пробежал мороз по коже.

– Желая мне смерти, ты о себе подумала? – спросил он, не чувствуя внутри себя никакой злобы к своей рабыне. – Если мне срубят голову защитники каравана, то и ты останешься без покровительства.

– Да я лучше умру, чем…

– Ты умрёшь, не спорю. Но только представь, какая участь тебя ожидает? Мои сабарманы разорвут тебя в клочья!

Жаклин промолчала. Нага взял чилим, заправил его опиумом и, поднеся свечу, раскурил. Затянувшись, он блаженно закатил вверх глаза и удовлетворённо хмыкнул.

Жаклин прилегла на волчью шкуру, расстеленную у входа. Наконец настало время и ей отдохнуть. Свой день она начинала до рассвета и без отдыха работала до заката. Но вздохи наслаждения, издаваемые Нагой, мешали уснуть. Она полежала, пытаясь забыться, но сон не шёл. Тогда она вскочила и вышла из шатра.

Узнаваемая охранявшими лагерь сабарманами, она прогуливалась среди шатров. Жаклин чувствовала себя разбитой и несчастной. За время, проведённое в рабстве, она осунулась. Она боялась даже посмотреть на себя в зеркало. Однажды Жаклин как-то решилась на это и ужаснулась. Едва заметная ранее седина бросалась в глаза.

Жаклин поймала себя на мысли, что ненавидит Садыка и готова прямо сейчас убить его. Но бежать ей было некуда. Убив своего мучителя, она тем самым обрекла бы себя на ужасную смерть.

Злоба душила Жаклин, и она бродила по спящему лагерю, думая только о мести Садыку. На душе было очень скверно. Она злилась на себя, на весь мир и ничего не могла с собою поделать. Она…

В это время из шатра послышался недовольный голос:

– Жаклин! Где ты бродишь, рабыня проклятая?!

Накурившийся опиума Нага сидел на постели и с жадностью пожирал кусок варёной конины.

– Где ты шляешься, сука? – спросил он, слизывая языком крошки с губ.

– Прогуляться вышла.

Нага рассердился:

– А почему позволения не спросила? Или ты всё ещё никак не уяснишь, что давно уже не госпожа, а рабыня?

– Нет, этого не уяснить нельзя.

– Попридержи язык, паскуда! Когда тебе говорит господин, смиренно слушай. Сейчас уберёшь со стола, а объедки снесёшь рабам в яму!

Жаклин, думая, что на этом претензии хозяина ограничились, принялась убирать со стола.

– Постой! – прикрикнул он. – Не забудь потом хорошо обмыться в ручье. Как вернёшься, разделишь со мною ложе!

Жаклин взяла чашу с объедками и, выйдя из шатра, посмотрела кругом. Близился рассвет. Неся чашу, она пошла вниз по руслу ручья. Ноги сами понесли её подальше от этого страшного места.

* * *

– Уже рассвет наступил, а моей рабыни всё ещё нет. Где она? – спросил Нага у Рахима.

Сабарман виновато опустил голову, успев скользнуть взглядом по тёмному от гнева и наркотического дурмана лицу Албасты.

– Мы вокруг обскакали и не нашли её, – ответил он. – Видимо, успела далеко уйти.

Наге не понравился холодный ответ своего сотника.

– Ты снова осмеливаешься говорить со мной так, словно я на твоём месте, а ты на моём, пёс?! – И, рассердившись, закричал: – Ты надеешься, что я и дальше намерен терпеть твой гонор?

– Я говорю так, как считаю нужным! – Рахим отвёл глаза в сторону, а потом добавил: – Даже покойный Албасты никогда не повышал на меня голос! И мне не было приказано караулить твою рабыню.

Нага нащупал под подушкой рукоять пистолета, но сдержался. Немного успокоившись, он распорядился:

– Найди мне её немедленно, слышишь? Но только живой, целой и невредимой. Понял?

Собираясь уходить, Рахим проворчал недовольно:

– Больше мне делать нечего. Побегает по степи и вернётся. Если волки не сожрут, конечно.

Но он всё же выполнил приказ Албасты: сел на коня и в сопровождении десятка сабарманов поскакал вниз по руслу ручья.

Нага проводил строптивого сотника злобным взглядом. Он давно уже собирался разделаться с этим упрямцем, но всякий раз откладывал расправу на потом.

Через два часа Рахим вернулся в стойбище. Нага нетерпеливо пошёл ему навстречу.

– Где рабыня?

Рахим спрыгнул с коня и, нагло улыбаясь, развёл руками:

– Может, ещё где-то бегает, а может, уже поймана моими воинами и на аркане возвращается обратно в лагерь.

– А ты почему вернулся?

– Лошадь захромала.

– Захромала?

– Проверь.

– Именно так я и поступлю!

Нага выхватил пистолет и точным выстрелом прострелил ногу несчастного животного.

– Ты был прав, твой конь «охромел», – сказал он, глядя в сузившиеся от ярости глаза Рахима. – Пристрели его. Твою клячу уже не вылечить!

Албасты сам вскочил на коня и, возглавив отряд, поскакал в степь. Сабарман-следопыт выдвинулся вперёд. Он часто спрыгивал с коня, удовлетворённо причмокивал и указывал направление.

Проскакав около трёх часов, разбойники проголодались. Но Нага отказался делать привал, и отряд продолжил погоню.

Вскоре следопыт привёл разбойников к руинам давно уже покинутого людьми аула. Нага спешился и первым двинулся к развалинам.

Внутри дворика лежало несколько человек. Они казались мёртвыми. Нага выхватил из-за пояса пистолет, взвёл курок и, грозно сверкнув глазами, крикнул:

– А ну вставайте, скоты, а не то…

Но из лежавших никто не шевельнулся. Сабарманы окружили тела.

Нага присел, взял руку одного из лежавших и пощупал пульс.

– Этот живой, – сказал он и взял за руку другого. – А этот уже у Аллаха, – вздохнул он и обвёл взглядом остальных лежавших на земле воинов.

Нага попробовал привести в чувство того, который подавал слабые признаки жизни. Он ворочал его с боку на бок, раскрывая ему то один, то другой глаз, но разбойник, будучи не в силах говорить, снова закрывал глаза и забывался.

– Они отравлены! – сказал кто-то из сабарманов.

– Вижу, – вздохнул Нага. – Они были легкомысленны, не зная повадок змеи, которую поймали!

– Но и женщины нигде нет, – зашептались вокруг разбойники.

– Она отравила этих болванов и ушла, – зло ухмыльнулся Нага. – А теперь мы её хорошенько поищем! Степь – не лес. Здесь ей трудно будет спрятаться!

* * *

Тем временем Жаклин упорно шагала по выжженной солнцем степи, не разбирая дороги. Дороги? Разве можно было назвать протоптанные животными тропы дорогами? Она брела наугад, стараясь как можно подальше уйти от русла ручья. Теперь она знала, что разбойники непременно будут искать её у воды. Хорошо хоть пузырёк с ядом был всегда при ней. Ей удалось отравить беспечных разбойников, настигших её, и снова вырваться на свободу.

В огромной бескрайней степи она казалась себе маленькой и незначительной, одинокой и несчастной. Жаклин обманывала себя, пытаясь уверовать в то, что всё хорошо и она свободна от рабства. Шагая по горячей от нестерпимой жары земле, она тосковала по былым радостям.

Жаклин неутомимо двигалась вперёд – минувший стресс как рукой сняло, – но шла она не вдоль русла ручья, который мог бы привести её к какому-нибудь жилищу, а отклонялась больше к востоку, где, по её расчётам, должен был находиться Оренбург. Она спешила вернуться в город, за стенами которого могла бы вздохнуть спокойно, даже невзирая на присутствие в нём своего злейшего врага – графа Артемьева.

Начиная от лагеря разбойников, местность была не знакома ей и вызывала в её сердце тоску и отчаяние. Но надежда на спасение делала её путь не так уж и страшным. Правда, она с трудом волочила ноги, страдая от голода и жажды.

Несколько раз Жаклин замечала вдалеке волков, но они не проявляли признаков агрессивности. Волки казались сытыми и ленивыми, но она старалась держаться на расстоянии от злобных хищников.

К вечеру Жаклин дошла до небольшого родничка. В окружавшем его кустарнике женщина решила остановиться на ночлег. Утолив жажду, она устроила себе более-менее пригодное для отдыха ложе и, улёгшись на него, сразу же провалилась в глубокий, полный тревожных видений сон.

Она увидела себя в страшном дремучем лесу. Над головой сияла луна, а душа замирала от ужаса. Вскоре она вышла из леса и остановилась под огромным дубом, росшим особняком между лесом и степью.

Не успела вздохнуть с облегчением, как увидела прямо перед собой мужскую фигуру. «Откуда человек в таком глухом месте?» – подумала Жаклин. Когда она вплотную приблизилась к нему, изумлению её не было предела: перед ней под дубом стоял её любимый Архип и приветливо улыбался.

– Как тебя сюда занесло? – изумилась Жаклин. – Неужели в самом деле это ты?

– Я, любимая, кто ж ещё! Всё сердечко измаялось по тебе, вот и решил поискать тебя по лесу.

«Почему именно по лесу? – мелькнуло у Жаклин. – И почему вдруг ты решил сделать это?»

Но она отогнала тревожные мысли прочь и, обвив шею Архипа, припала к его груди. Он не отшатнулся. Архип смотрел в её глаза как-то странно, словно в полусне, но во всём остальном был милым, тёплым и родным.

Вдруг возле казака как из-под земли вырос огромный чёрный конь. Глаза животного светились в ночи, как два больших зловещих фонаря. Конь нетерпеливо застучал копытом о землю, злобно фыркая.

Архип раскатисто захохотал, погладил густую гриву и лихо запрыгнул в седло. Затем он подхватил онемевшую от ужаса Жаклин под руки и, легко оторвав её от земли, посадил перед собой. Пришпорив животное, казак направил его в лес.

Скакали они быстро. У Жаклин аж ветер свистел в ушах. Заехав в непроходимую чащу, Архип остановил коня. Коснувшись ногами земли, Жаклин осмотрелась. В стороне она увидела богатый шатер, перед которым пылал костёр. Вот только огонь был какого-то необычного – синего цвета.

Не говоря друг другу ни слова, они занялись приготовлением пищи. Когда сели ужинать, Жаклин обратила внимание на то, что Архип ест мало и неохотно. Тогда она спросила:

– В чём дело?

И он ответил:

– Да как же я могу есть, если умираю от любви к тебе?

Жаклин не поверила своим ушам. А Архип обнял её за шею, привлёк к себе и принялся неистово покрывать её лицо, шею, грудь жаркими поцелуями.

Но на этом их свидание не окончилось. Не успела Жаклин насладиться ласками казака, как вдруг… Она увидела, что вовсе не Архип сжимает её в своих объятиях, а граф Артемьев. Жаклин взвизгнула, оттолкнула его от себя и с ужасом увидела, что ни шатра, ни костра, ни пищи рядом нет. А сама она снова стоит под огромным чёрным дубом, а с ней рядом… Граф Артемьев стоял перед ней с бледным как у мертвеца лицом, но… Теперь уже со своей мёртвой дочкой на руках. Граф медленно двигался к ней, протягивая вперёд маленькое тельце.

– Возьми её, ведьма, – шептал он мёртвыми губами. – Это ведь по твоей вине Машенька больше не живёт среди людей?!

Жаклин снова оттолкнула от себя чудовище и попятилась. Тогда призрак стал дико выть и побежал к ней. И тут…

Жаклин очнулась. Голова тупо болела, как после удара тяжёлым предметом. Она присела на своём ложе, огляделась и облегчённо вздохнула. Ни жуткого леса, ни чёрного дуба рядом и в помине не было. Зато… она увидела присевшего у родника Садыка. Тот намочил платок, выжал и, расправив, встряхнул. Затем он накрыл влажным платком тщательно выбритую голову и повернулся к ней.

– Ну что, набегалась, козочка? – спросил он, злобно ухмыльнувшись. – Теперь ты по-настоящему испытаешь все тяготы рабства на своей нежной шкуре. И это я тебе обещаю, держись!

Глава 17

Дни стояли жаркие. Приходилось на ночь оставлять дверь в сени приоткрытой, иначе от духоты спать было невозможно. Однажды в полночь Ляля проснулась от плача. Посмотрела на кроватку дочки, но малышка мирно спала. Звуки раздавались за дверью в дом.

Схватив кинжал, Ляля открыла дверь и увидела… волчицу. Ту самую, которую спасла в лесу от смерти. Подняла она кинжал, хотела вонзить его в дикого зверя, но передумала. Волчица жалобно поскуливала, почти как собака, и не собиралась на неё нападать.

Приглядевшись, Ляля увидела, что волчица беременна. С дрогнувшим сердцем она признала в волчице родственную душу. Так же и она недавно искала защиты у малознакомых людей для себя и своей крошки доченьки. Ляля пустила в дом волчицу и поставила перед ней чашку с остатками пищи.

Когда она проснулась утром, увидела, что волчица стоит у колыбели дочери. Рада держится за её шерсть, а волчица осторожно облизывает девочку.

Неделю спустя Лялю навестила тётушка. Серафима была сама не своя. Весь путь от Оренбурга до Сакмарска она так гнала своего жеребца, что едва не перевернула бричку, переезжая по мосту через реку. Старой цыганке очень не терпелось увидеть любимую племянницу.

Ляля на крыльце грудью кормила свою малютку. Увидев затормозившую у ворот бричку, она положила девочку в зыбку и поспешила навстречу Серафиме.

– Что-нибудь случилось, тётя?

– Я только тебе худые вести приношу, дитя моё.

– Что случилось? – повысила голос Ляля.

Серафима попробовала улыбнуться:

– Не надо спрашивать.

Но такой ответ не удовлетворил Лялю.

– Не томи душу, тётя, – сказала она. – Я уже вижу по тебе, что приехала ты сюда ко мне, чтобы рассказать плохие вести о Вайде.

– Будь осторожна, девочка, – вздохнув, сказала старая цыганка. – Этот выродок ищет тебя повсюду. Он кричит на каждом углу, что ты обокрала его и разорила, предлагает много денег тому, кто скажет, где искать тебя! Если заявится к тебе – убей немедля. Если ты его не убьёшь, он убьёт тебя и твою крошечку.

Ляля вздрогнула и скрестила на груди руки. Вайда! Она вспомнила ненавистный образ негодяя. Да, она спряталась от него в Сакмарске, но… видимо, не так укромно, как хотелось бы.

Она думала о Вайде, а сердце сжималось от плохого предчувствия. Словно камчой, её хлыстнуло предупреждение Серафимы. Боже, наступит ли тот день, когда Вайда пожалеет, что на свет родился?

– Скоро увидимся, дитя моё, – обняла её на прощание Серафима.

– Ты уже уезжаешь? – удивилась Ляля.

– Береги себя и дочку, – сказала тётя, улыбнувшись.

Ляля смотрела на неё, и по лицу её текли слёзы.

– Что с тобой, дочка? – испугалась Серафима. – Может, ты хочешь, чтобы я увезла тебя отсюда?

– Нет, нет! – прошептала Ляля. – Нам здесь хорошо и спокойно. Мариула нам помогает. А из табора я ушла, чтобы никогда обратно не возвращаться.

Слёзы совсем залили её лицо, и растроганная Серафима обняла племянницу за плечи и чмокнула в раскрасневшуюся щёчку.

– Вайда побоится сюда сунуться, – сказала она Ляле. – Во всяком случае днём. А вот ночью…

– У меня есть надёжный сторож, – ответила та и кивнула в сторону дома.

Серафима перевела взгляд на крыльцо и… увидела настороженную морду волчицы, разглядывающую её из-под крыльца.

– Это…

– Моя единственная и надёжная подруга, – вздохнув, ответила Ляля. – На неё я могу положиться сполна.

– А на Мариулу? – взволнованно спросила Серафима.

– На неё тоже.

Ляля проводила тётушку до брички.

– Да минуют тебя все невзгоды, дитя моё, – сказала Серафима и взмахнула кнутом.

Когда бричка отъехала от дома, спящая Рада вдруг захныкала. Поспешив к ней, Ляля взяла девочку на руки и дала ей грудь.

«Всё случится так, как предопределено свыше, – подумала она, подняв глаза в небо. – И Вайда скоро явится сюда и здесь… Здесь он найдёт свою смерть! Я уже вижу это…»

* * *

В то время, когда Серафима мчалась обратно в табор, Вайда дожидался ночи, размышляя о судьбе на берегу реки у Могильной горы в Сакмарске.

Жизнь его клонилась к закату. И Вайда остро чувствовал это. А как она была прекрасна! Так единодушно заявили бы все цыгане, знавшие его с рождения. В дни своей юности он мало задумывался о своём будущем. И о деньгах он думал, как о никчёмном мусоре. Он не думал и о женитьбе, пока вдруг не повзрослел. Ляля выросла на его глазах, незаметно превратившись в сказочную красавицу. И однажды он посмотрел на девушку другим взглядом. Взглядом взрослого мужчины, к которому пришла вдруг любовь.

Мир в одно мгновение перевернулся. Вайда потерял покой и сон. Он полюбил девушку безумно, ревновал её ко всем, хотя знал, что едва ли кто из цыган решился бы вступить с ним в соперничество. Всё шло к свадьбе, пока злой рок не обрушился на него и не превратил в ад всю дальнейшую жизнь.

И вот теперь он чувствовал себя горько обманутым – не Лялей, а судьбой. Мечты его жизни рассеялись, как зола в костре. Он обманулся в своих надеждах и понял это, когда было уже поздно.

Размышляя о своей загубленной жизни, Вайда даже не заметил, как угас день, наступила ночь, на небо выползла луна и засияли звёзды. Цыган встрепенулся. Что делать? Идти и убить Лялю или отказаться от задуманного возмездия? Но, убив её, он поставит крест и на своей жизни?

Эта мысль привела его в ужас. Ему нужно было успокоить сильно бившееся сердце, ему необходим был воздух, ибо он задыхался. Оставив коня в лесу, он пошёл в городок.

«Неужели сегодня всё закончится? – подумал цыган, и откуда-то, из глубины души, ему почудился голос: – Да, уже скоро…» Вайда задрожал всем телом и поискал взглядом купол церкви, словно прося защиты, но…

Облаянный бдительными собаками, Вайда чёрной тенью проскользнул по улице и остановился у плетня. Он знал, в каком доме прячется Ляля. Бричка Серафимы ещё днём указала ему место проживания беглянки.

Легко перемахнув низкий плетень, Вайда оказался во дворе и присел под раскидистой липой у крыльца. Сырость, поднимавшаяся от земли, и ночная прохлада не могли повредить его железному здоровью. Вайда смотрел на дверь сеней, а рука вытягивала из ножен острый нож.

Тусклый свет в избе погас. Цыган решительно встал, потянулся и, окончательно взбодрившись, шагнул к крыльцу…

* * *

Ляля посмотрела на свои дрожащие руки. Сердце сжималось от плохого предчувствия.

«Наверное, Вайда уже идёт к моему дому, – подумала она. – Он идёт за моей жизнью и за жизнью моей дочки. И что он собрался предпринять?»

Увы, Ляля не могла ответить на этот вопрос.

С каждой минутой руки дрожали ещё сильней и дыхание затруднялось.

И всё же она нашла в себе силы погасить свечу и подойти к окну, чтобы посмотреть, что происходит на улице.

Освещённый луной дворик, казалось, мирно спал. Но Ляля знала, что мирная картина обманчива. Она сердцем чувствовала, что Вайда где-то рядом.

Услышав плач проснувшейся дочки, Ляля отскочила от окна и поспешила к зыбке. Она взяла девочку на руки и сразу почувствовала себя увереннее. Ляля даже задремала у колыбели, пока Рада сосала грудь. Перестали дрожать руки, прекратили капать слёзы, выровнялось дыхание. Ляля словно провалилась куда-то, всё забыла, ничего не слышала и не чувствовала, кроме мягких дёсен дочки.

Когда в сенях скрипнула дверь, Ляля вздрогнула, подумав, что ей это снится. Она подскочила к столу и зажгла свечу. Незваный гость уже стоял, не шевелясь, в дверном проёме, загораживая выход.

Это был Вайда. С горящими от ненависти глазами цыган с мрачной усмешкой смотрел на неё.

– Поверишь ли, Ляля, – угрожающе прорычал Вайда, – ты уже давно бы стала моей женой, если бы я захотел быть немного понастойчивее.

– Ты напрасно веришь в то, о чём сейчас говоришь, – спокойно ответила Ляля.

На её слова Вайда злобно ухмыльнулся и угрожающе зашептал:

– Ты и твоя чёртова тётка Серафима не уставали пророчить мне ужасную смерть! Но где она? Может, где-то рядом, но я её не вижу?

– Она гораздо ближе, чем ты думаешь, – не моргнув, твёрдо сказала Ляля. – Я даже вижу, как она замахнулась на тебя косой!

– И ты думаешь, я тебе поверю?

– Как хочешь.

– Но я вижу смерть твою и твоей приблудной дочки, – расхохотался Вайда. – Я не ясновидящий, как ты, но сейчас…

Ляля пожала плечами и присела на табурет.

– Ты слеп, как и все люди. И сейчас ты не видишь дальше своего носа!

– Вот, значит, как. – Вайда присел на скамейку у двери и положил ногу на ногу. – Прежде, чем я зарежу тебя и твою дочку, я хочу немного поговорить. Я хочу в последний раз предложить тебе одуматься и вернуться ко мне!

– Что ж, попытай счастья!

– Хорошо! Но не слишком ли это будет больно твоему сердечку?

– Поживём – увидим!

– Твоё спокойствие похвально. Но… я погляжу на тебя тогда, когда первой, на твоих глазах, перережу горлышко твоего ублюдка!

– Этого сделать ты не сможешь!

– Ну, так выбирай теперь сама: смерть девочки… или вы с ней прямо сейчас уходите со мной?

– Я предпочту остаться.

– Ты думаешь, что сможешь остановить меня?! – воскликнул удивлённо Вайда.

– Нет, не я остановлю тебя, а твоя судьба, – усмехнулась Ляля. – Ты не сможешь изменить того, чего изменить нельзя!

– Ты опять за своё, дрянь! – проворчал возмущённо Вайда. – Я знаю, что ты способна своим колдовством причинить мне зло. Но сейчас у тебя нет для этого времени.

– А я думаю иначе, – возразила Ляля. – Если прямо сейчас ты уйдёшь и оставишь нас с Радой в покое, то, быть может, сможешь тем самым изменить свою судьбу. Злой рок всё одно настигнет тебя, но позже. Но если ты не откажешься от задуманного…

– Я бы рад, но не могу! – вздохнул Вайда. – Если ты не достанешься мне, то не достанешься никому! Ты хорошо знаешь, что мне нетрудно было бы найти другую невесту, но это ничего не значит. Я хочу жениться на тебе, и ты, если хочешь сохранить жизнь свою и своего ребёнка, то выйдешь замуж за меня, так как лучшего мужа нигде не найдёшь; но ты издеваешься надо мной, ты играешь со мной. Но ведь я готов взять тебя даже с ублюдком, я… Как было бы хорошо, если бы мы вместе ушли отсюда, Ляля?

– Неужели ты так и не уяснил себе, что я никогда не буду твоей женой?

– Я не собираюсь этого делать.

– Но попасть в ад ты всегда успеешь?

Вайда покачал головой.

– Что ад под землёй, что на земле – для меня всё едино, – сказал он медленно, словно пережёвывая каждое слово. – Но ад земной гораздо страшнее! Быть с тобой рядом и не обладать тобой – самая страшная пытка! А теперь выбирай. Или мы уходим, или ты и дочь…

Вайда выхватил нож, положив тем самым конец их разговору. В глазах Ляли отразился испуг. Она метнулась к зыбке и, взяв малышку на руки, прижала её к груди.

– Так ты не отказываешься от своих грязных помыслов, мерзавец? – воскликнула она, бледнея.

– Как видишь, нет, – ответил Вайда, глядя в сторону.

– Тогда ступай прямо в ад, глупое животное! – закричала Ляля. – Только там твоё место, а не среди людей!

Занеся для удара нож, Вайда решительно двинулся на неё. Вот-вот должно было случиться ужасное. Потеряв бдительность от душившей его ярости, цыган не заметил, что за каждым его движением следили два жёлтых волчьих глаза. Из-за печи к нему метнулась волчица и мёртвой хваткой вцепилась в горло. Ляля не стала останавливать свою подругу, и злобный Вайда нашёл свою смерть в её жутких объятиях.