Текст книги "Олимпия Клевская"

XL. КАК БАНЬЕР, НЕ БУДУЧИ СТОЛЬ ЖЕ ЗНАТНЫМ, КАК ГОСПОДИН ДЕ ГРАМОН, ИМЕЛ ЧЕСТЬ УДОСТОИТЬСЯ ТОЙ ЖЕ УЧАСТИ, ЧТО И ОН

Все эти примеры чрезвычайной учтивости господина маркиза создали у Баньера весьма высокое мнение относительно его общественного положения.

«Для того, чтобы богатый торговец так заискивал перед капитаном, – думал он про себя, – капитану надобно быть миллионером».

Затем он по чистой рассеянности – ведь его сердце и помыслы по-прежнему стремились вслед Олимпии – принялся украдкой поглядывать на г-жу Марион, безо всякого дурного намерения, просто чтобы своим вниманием, как человек воспитанный, воздать ей за ее предупредительность.

Торговец в два счета сбегал наверх и вернулся: по-видимому, он хорошо освоился в покоях маркиза. Он принес одеяние, о котором шла речь.

Куртка действительно была бархатной, на этот счет маркиз делла Торра не погрешил против истины, однако бархат настолько истрепался и залоснился, что не осталось и воспоминания о том, что некогда эта вещь могла быть новой.

Надо полагать, то был домашний халат времен г-на де Роклора (современника Таллемана… де Рео, разумеется); его полы, то ли слишком обтрепавшись, то ли пострадав при какой-то катастрофе, подверглись ампутации, что превратило этот простой наряд в подобие куртки с рукавами.

Маркиз увидел, что Баньер разглядывает принесенный предмет, вникая в подробности, которые отнюдь не делают чести этому предмету.

– Ну же, примерьте, примерьте! – сказал он, чтобы отвлечь нашего щеголя от подобного созерцания.

Баньер примерил.

Позволительно допустить, что, как он и предполагал, в этом наряде было-таки нечто слегка смешное, ибо г-жа Марион при всем благорасположении, которое она ему до сих пор выказывала, увидев его в этом тряпье, не смогла сдержаться и разразилась неистовым хохотом.

Да и сказать по правде, шлем, что носили драгуны той поры, красные кюлоты и сапоги вместе с этой курткой составляли в высшей степени шутовское сочетание.

Вот почему Баньер, примеряя куртку, вместе с тем продолжал держать свой мундир за рукав, но в конце концов ему пришлось разжать пальцы, и при падении послышался тонкий, серебристый и в то же время глуховатый звон туго набитого кошелька, удар которого о каменный пол был смягчен плотной тканью, приглушившей звяканье металла.

Тут маркиз делла Торра и торговец подскочили, словно подброшенные незримой пружиной, и обменялись оживившимися взглядами, смысл которых Баньер, несомненно, угадал бы, если бы он не испытывал неловкость, видя себя в столь потрепанной куртке, и неудобство, причиняемое ее невероятно длинными рукавами.

Госпожа Марион покраснела и, повернувшись к достославному изображению, украшавшему застекленную дверь, вновь погрузилась в его созерцание.

Маркиз, каким бы он ни был гордецом, тотчас стал чрезвычайно любезен: очевидно, тяжесть кошелька, оцененная математически по звуку его падения, доказала г-ну делла Торра, что он имеет дело далеко не с обычным драгуном.

Такое и правда было вполне возможно. В драгуны, этот привилегированный род войск, вступало немало сыновей почтенных семей, а семья сына, имеющего кошелек, набитый столь плотно, как у Баньера, заведомо почтенна в глазах всякого капитана.

Для пришельца из чужих краев кошелек – самое убедительное генеалогическое свидетельство.

Таким же образом Баньера заставили примерить белые канифасовые кюлоты; затем ему подсунули домашние туфли, весьма потрепанные, как и все прочее, или даже потрепанные еще больше. Однако в тот самый момент, когда он их получил, капитан вскричал, обращаясь к торговцу:

– Минуточку! Нет уж, черт подери, минуточку! Вы слишком увлеклись, дорогой мой! Моя куртка – это ладно, мои кюлоты – так и быть, это предметы, не отмеченные особой ценностью, и мне хочется оказать услугу такому славному юноше, – говоря так, маркиз смотрел на Баньера с отеческой любовью. – Но что до туфель, нет, нет и нет! О туфлях не может быть и речи! Я не могу расстаться с ними, ведь они вышиты рукою Марион, я дорожу ими.

При этих словах капитана Марион бросила на драгуна столь странный взгляд, что он, на миг забыв Олимпию, поглубже засунул свои ноги в туфли и, изобразив чрезвычайно любезную улыбку, воскликнул:

– Они принадлежали мне целую секунду, значит, теперь для вас, господин маркиз, они уже не имеют былой ценности, и я призываю сударыню в свидетели, что это именно так!

– Лучше не скажешь! – вскричал в свою очередь торговец шелком. – Нет, господин маркиз, нет, госпожа маркиза, у вас не хватит жестокости так обидеть этого благородного молодого человека, чтобы сорвать туфли у него с ног. Держитесь, юноша, – шепнул торговец на ухо Баньеру, – держитесь крепче, и вы получите эти туфли!

Маркиз отвесил учтивый поклон, Марион милостиво улыбнулась, и завоеванные туфли остались на Баньере.

Чтобы понять, каково было мнение Баньера о своем новом облике, достаточно было увидеть, как он разглядывает себя, облаченного в этот странный наряд, в маленьком потрескавшемся зеркальце, висящем в зале постоялого двора.

И следует заметить, что из всех более или менее странных одеяний, которые достойному ученику иезуитов случалось когда-либо надевать на себя, включая сюда и черную орденскую рясу, ни один костюм не был менее пригоден для того, чтобы выгодно оттенять его природное изящество.

Это заставляло его безутешно вздыхать.

Маркиз, оценив положение глазом искушенного политика, поспешил утешить юношу следующим рассуждением:

– Да, мой красавец-солдат, я понимаю, в этом костюме вы себе кажетесь несколько пришибленным. Но поверьте мне, молодой человек: военный мундир подчас приносит немало хлопот. У нас в кантоне полным полно офицеров, и среди них попадаются не в меру любознательные. Если кому-нибудь из этих офицеров взбредет на ум проверить ваши документы, а они, чего доброго, окажутся не совсем в порядке… э, не оберешься осложнений с этим вашим драгунским одеянием! В сущности, вам будет куда спокойнее в моей потертой бархатной куртке.

В глубине души Баньер и сам придерживался того же мнения.

К тому же, угодив самым что ни на есть наивным образом в ловушку, то есть сочтя уместным ответить молчанием на подобное предположение маркиза, наш герой окончательно уверил обоих новоявленных знакомцев в том, что они оказали этому затерявшемуся на большой дороге драгуну весьма существенную услугу.

Таким образом, с этой минуты они уже рассматривали его как свою собственность и, поскольку между тем подали суп, заставили его сесть за стол рядом с ними.

Впрочем, «рядом с ними» – выражение не вполне точное, на сей мы должны признаться, что пожертвовали истиной ради оборота речи, ибо местечко по левую сторону от вышитых туфель досталось госпоже маркизе делла Торра.

Баньер проголодался, обед был восхитителен, и четверка гурманов первые несколько минут лишь оценивала поданные блюда и хозяйские вина.

Но вот мало-помалу Баньер, вначале подавленный стыдом за наряд, что напялили на него, приободрился и стал вставлять в беседу остроумные реплики вперемежку со вздохами.

Остроты предназначались Марион, вздохи же посвящались Олимпии.

Но, как мы помним, Баньер был слишком влюблен, чтобы беспрерывно изощряться в остроумии.

Задерживая взгляд на госпоже маркизе, он ощущал, как в нем поднимается странное волнение: воспоминания об Олимпии, смешанные с воспоминаниями о Каталонке, отбрасывали его в недавнее прошлое, оживляли память страсти и ненависти, погружая его то в розовый, то в черный туман.

По странной прихоти случая у маркизы Марион были губы Каталонки и волосы Олимпии. Поэтому чем дольше он глядел на нее, тем более его осаждали призраки былого – самая неподходящая пища даже для натур, отмеченных здравием души, не говоря уже о тех, кто снедаем душевным недугом.

Все это его настолько занимало, что он не сразу заметил, как мешает ему ножка стола, трущаяся об его ногу с упорством, грозящим привести в окончательную негодность туфли, расшитые маркизой.

Наконец он решился зажать злосчастную ножку между ног, но, странное дело, эта дубовая ножка, которую он видел, пока скатерть еще не была постелена, и запомнил прямоугольной, оказалась округлой, притом ему почудилось, что этот предмет, на глаз не менее твердый и холодный, чем имеют обыкновение быть все дубовые изделия, на самом деле мягкий и теплый.

И вот несчастный Баньер, все еще рассеянный, озабоченный или, если сказать проще и выразительнее, все еще влюбленный, этот несчастный Баньер оказывается втянут в диковинное приключение; с бессознательной осторожностью он пробует разобраться с этой строптивой ножкой и засовывает руку под стол, дабы осмысленным осязанием проверить впечатление от осязания безотчетного.

Но тут вдруг дубовая ножка, захваченная в плен его лодыжками, выскакивает из тисков, словно зайчонок, выпрыгнувший из своего укрытия.

Изумленный Баньер по явному смущению маркизы догадался, что пресловутый предмет был не чем иным, как пухленькой ножкой Марион.

А Баньер не испытывал более расположения к фатовству (от этого недостатка избавляешься, когда полюбишь) и потому предпочел бы думать, что юная дама, подобно ему самому, ошиблась, приняв ногу из живой плоти за неодушевленный деревянный предмет.

Итак, он поспешил отвесить соседке грациозный поклон, сопровождаемый пылкими извинениями, которые, заметим это к чести Марион, заставили ее покраснеть еще сильнее.

Для маркиза делла Торра и торговца в серо-голубых чулках обед завершился весело, благо двусмысленное положение, создавшееся под столом, их не затронуло.

На Баньера прикосновение ножки Марион произвело странное действие: ему вспомнилась ножка Олимпии. При таком воспоминании у бедного Баньера вылетело из головы все, кроме самого этого воспоминания: он забыл о маркизе, о своем промахе, о своих сотрапезниках; он пил вино, не помня о вине, а продав свой драгунский мундир, он забыл не только о мундире, но и о вербовке, вследствие которой был в него облачен. Над розовой скатертью в мерцании восковых свечей порхал исполненный грации призрак, порой исчезая в темных углах комнаты, но внезапно возникая вновь и наполняя все вокруг своей таинственной жизнью. В пламени свечей, в вине, в любви, в грядущем Баньер не видел ничего, кроме Олимпии.

Сначала его было пробудил от этих грез тяжелый вздох маркизы Марион.

Но почти тотчас он снова впал в мечтательность.

Потом его вновь потревожили – маркиз делла Торра внезапно издал резкий выкрик:

– Кровь Христова! Да ведь у нашего молодого человека больше нет сапог!

– Ну да, – подхватил торговец, – он же их обменял на ваши туфли.

– Но тогда он больше не сможет сесть на лошадь.

– И тут вы правы, – согласился торговец.

– Ну да, действительно, – подтвердил и Баньер.

– Сапог больше нет, – произнес маркиз, – это правда, но есть на что их купить.

И он бросил на Баньера взгляд, который то ли затерялся в пути, то ли, достигнув цели, не был понят в своем истинном значении.

– Ах, я уверен, что господин драгун дорожит своим конем не больше, чем мундиром, – продолжал маркиз, сопровождая эти слова тем самым взглядом, которым однажды он уже подхлестнул решимость Баньера.

Баньер вздрогнул.

– И он совершенно прав, – не унимался маркиз, причем голос его звучал все выразительнее.

– Такая досада, что лошадь запалена, – вздохнул маркиз, – я бы ее приспособил к делу. Она и впрямь прекрасно смотрится.

– Хорошо! – сказал Баньер. – Покупайте ее, так и быть, а я ручаюсь, что немного заботы, и вы ее до ума доведете.

– Это невозможно!

– Отчего же?

– Разве она, кроме всего прочего, не отмечена клеймом полка или королевской лилией?

– Она клеймена королевской лилией, как любая лошадь, выбракованная от полковой службы.

– Видите, теперь вы и сами признаете, что это выбракованная лошадь.

– Вот еще! – настаивал Баньер. – Что значит клеймо? Можно оседлать коня так, что клейма не будет видно.

– Что ж! Оседлайте его так сами, молодой человек, а для меня, извольте понять, такое клеймо – изъян. Впрочем, не стоит и толковать больше о запаленной лошади… оставим это!

– А между тем я бы запросил дешево, – неосторожно сказал Баньер.

– Как бы вы дешево ни запросили, все будет слишком дорого, – отрезал торговец.

– Товар, который ни к чему не пригоден, всегда слишком дорог, – сентенциозно изрек маркиз.

– Но как же мне быть, капитан?

– Устраивайтесь как знаете, – отвечал маркиз, – а мне позвольте вздремнуть, я с ног валюсь от усталости.

И он раскинулся в кресле перед камином, позаботившись о том, чтобы оказаться спиной к Баньеру и Марион.

Пять минут спустя маркиз делла Торра храпел не хуже, чем иной герцог.

XLI. ИГРОКА ЛИШЬ МОГИЛА ИСПРАВИТ

Эта внезапная сонливость крайне раздражила Баньера. Ему очень хотелось сбыть с рук своего коня, пусть и с той же малой выгодой, с какой он уже пристроил мундир.

Торговец со своей стороны тоже, по-видимому, был сильно раздосадован.

– Ах! – воскликнул он. – Вот теперь господин маркиз заснул, не дав мне взять реванш.

– Какой реванш? – поинтересовался Баньер.

– О, ничего особенного, я говорю о еще одной партии в пикет, мы в него играем чуть не каждый вечер с тех пор, как отправились в это путешествие.

– Господин драгун не играет, – поспешила сказать Марион: она все больше и больше старалась понравиться Баньеру и, пользуясь сонливостью капитана, строила для этого молодому человеку глазки.

Эти слова – «Господин драгун не играет» – отдались в ушах Баньера эхом металлического звона рассыпанных золотых и сгребаемых груд серебра, стука падающих на стол костей, катящегося шарика рулетки.

– Разве что изредка, сударыня, – пролепетал драгун.

– Изредка не значит никогда, – проронил торговец. – К тому же игра игре рознь: играть для забавы не значит быть игроком.

– Без сомнения! – подхватил Баньер.

– Скажем, – продолжал торговец, понижая голос словно из опасения разбудить маркиза, – к примеру, ваша несчастная лошадь не стоит и пяти пистолей.

– Ну, знаете! – вырвалось у Баньера.

– Нет, она их не стоит. Что ж! Я сыграл бы с вами, поставив против нее… поставив…

Тут торговец огляделся, как будто искал, что бы ему такое поставить против лошади Баньера.

Маркиз перестал храпеть, открыл глаза и в тот миг, когда Баньер собрался было ответить, воскликнул:

– Кто здесь говорит об игре?! Опять этот чертов торговец! Ну и прыть! Этот дьявольский субъект – само воплощение игры.

Торговец, который и в самом деле казался азартным игроком, попробовал защищаться:

– Но, господин маркиз…

– Оставьте нас в покое, черт вас побери! Как?! Вот перед нами юноша, у которого, быть может, большая нужда в деньгах, и вы еще хотите его пощипать, отобрать последние жалкие гроши! О, это же просто позор! Тут и видно, что вы из простонародья, мой милый. Предоставьте этому драгуну отправиться своей дорогой, и если у него есть золотые монеты, пусть оставит их при себе. Золото на дороге не валяется, дорогой мой.

– Однако же, господин капитан… – упорствовал торговец.

– Замолчите! – грубо оборвал торговца маркиз. – То, что вы затеваете, отвратительно. Вы что же, думаете, что все, подобно вам, могут распоряжаться суммой в сто тысяч пистолей?

– О! Господин маркиз преувеличивает! – с поклоном отвечал человек в серо-голубых чулках.

– Ну уж нет, не преувеличиваю, вы их имеете, а в виде экю или тканей, не столь важно. Эта вечная игра мне не по душе. Так вы и меня, чего доброго, превратите в игрока, это меня-то, который, чтоб мне провалиться, ненавидит кости и не выносит карт.

Не обращая внимания на многозначительные взгляды, что бросала ему г-жа Марион, Баньер вступился перед разгневанным маркизом за добряка-торговца, у которого от такого сурового выговора физиономия совсем побагровела.

– Что вы, господин капитан, – сказал он, – уверяю вас: этот почтенный человек, с которым вы так резко обошлись, ни к чему меня не принуждал.

– Ах, если бы! Если бы! Но он хотел заставить вас играть, толковал о вашей лошади, этакий черт! Мне показалось, я слышал это собственными ушами.

Торговец собрался с духом и, похоже, взбунтовался против власти маркиза.

– Если я это и говорил, – произнес он с известной твердостью, которая показалась Баньеру благородной, – не станете же вы из-за этого обвинять меня в порочности? Разве вы сами, господин маркиз, никогда не играете?

– Да нет, черт подери, играю, и даже охотно, но я это делаю, чтобы проигрывать. Если я полагаю, что могу выиграть, я никогда, сударь, да будет вам известно, не сяду играть. Как вы ни богаты, думаю, вам не придет в голову сравнивать мое состояние с вашим. Если бы в продолжение года мне пришлось ежедневно играть и проигрывать по десять тысяч ливров в день, мои земли делла Торра не стали бы менее обширными.

«Что за деликатные люди!» – подумалось Баньеру.

– Знаю, мой Бог, знаю, – сказал торговец, – но коль скоро у меня нет повода нанести ущерб вашим землям…

– Э, – продолжал маркиз, – раз вы принимаете со мной подобный тон, я, черт побери, дам вам прекрасный повод. А, так тебе приспичило сыграть, негодник ты этакий! Тебе охота рискнуть своими экю, папаша? Ладно, идет: мечи-ка их на этот ковер, свои пресловутые экю, вытаскивай их на свет Божий, они у тебя чахнут, так им не терпится подышать свежим воздухом.

– Но, господин маркиз, – забормотал торговец, чье лицо выражало теперь живейшую обеспокоенность, – я совсем не такой неистовый игрок, как вам кажется. Я играю без страсти, право…

– И я тоже, клянусь кровью Христовой! – вскричал маркиз. – Посмотрите сами, разве я взбудоражен? Ну? Спокоен я или нет? Я спал, вот молодой человек – тому свидетель, вы меня разбудили, милейший, что ж, я желаю потерять сегодня вечером сто тысяч экю или разорить вас – вот как!

– Честно говоря, вы меня пугаете, господин маркиз.

– Ну-ну, не робейте, господин игрок!

– Но то, что вы мне предлагаете, – это уж не игра, это дуэль.

– Сколько у вас есть?

– При себе?

– При себе или в мошне.

– Однако, господин маркиз…

– Ну же!

– Что «ну же»?

– На стол, на стол, живо!

– Но, капитан…

– А! Так он отступает! Да, теперь мне все понятно: он хорохорится, когда противник вооружен тощим кошельком вроде того, что у нашего малыша-драгуна, но когда нужно устоять против кованого сундука делла Торра, наш папаша уходит в кусты! Ну да теперь поглядим, есть у нас отвага или мы струсим. Да! Итак, вперед – и луидоры, и большие экю, и банковские билеты, если ни экю, ни луидоров уже не останется; а тот, кто спасует, – презренное ничтожество!

– Ну что ж, если вы этого хотите, – вздохнул торговец.

– Еще бы я не хотел! Уж надо думать!

– Решительно?

– Решительно.

При этих словах торговец, обернувшись к Баньеру, проворчал:

– Дьявол, а не человек! Замашки у него королевские. Посочувствуйте мне, драгун: я, пожалуй, уже разорен.

И он со вздохом занял место у стола.

Через мгновение игра уже завязалась.

Маркиз раскинул на столе такую груду банковских билетов, что она могла бы привести в трепет человека, разбогатевшего на акциях Миссисипи.

Что касается торговца, то он долго рылся в карманах и вытягивал монеты по одной, и в результате скромно выложил на кон полтора десятка сверкающих луидоров вперемешку с дюжиной бледно серебрящихся экю.

При виде луидоров и банковских билетов Баньер почувствовал, как в глубине его души пробуждаются все инстинкты азартного игрока, а рука, сжимаясь в кармане, судорожно перебирает те пятьдесят или шестьдесят луидоров, что у него остались; потом, сжимая подбородок рукой, он облокотился на стол и, с пылающим взором и стиснутым ртом, стал пристально на него смотреть.

Между тем маркиза Марион, без остановки грызя сладости, оперлась наполовину на спинку кресла, наполовину же – на плечо Баньера.

Впрочем, было очевидно, что волнение Баньера ей не передавалось. Она, должно быть, привыкла к подобного рода зрелищам.

Завязалось яростное единоборство. Как выразился торговец, эта партия напоминала не столько игру, сколько битву.

Сначала маркизу везло и он приятнейшим образом подшучивал над противником.

Все луидоры торговца, кроме одного, последнего, уже свели знакомство с банковскими билетами маркиза.

Однако на этом последнем луидоре удача отвернулась от него, и торговец в свою очередь начал выигрывать, да так, с таким напором, что теперь уже гора банковских билетов маркиза таяла словно масло, и они мало-помалу перекочевывали на сторону торговца.

Баньер, однако же, пребывал в восхищении: никто бы не смог проигрывать изящнее и небрежнее, чем этот высокородный маркиз.

Тем временем Баньер, хоть и был здесь всего лишь свидетелем, чувствовал, что на лбу его выступают капли пота. Тому, кто воистину игрок, не обязательно играть самому, чтобы испытывать все эти страсти: ему достаточно видеть, как играют другие.

Суммы, переходящие из рук в руки в пачках банковских билетов, были, должно быть, огромны.

Бедный торговец, казалось, испытывал все возрастающее смущение. Он стыдился своего счастья.

То был настоящий припадок великодушия с одной стороны и честности – с другой.

У Баньера при этом зрелище даже слезы выступили на глазах. Он чувствовал, что сам неспособен так блистательно ни проигрывать, ни выигрывать.

– Ах, сударь! – не выдержал торговец. – Ах, господин маркиз, остановимся, умоляю вас. Вы сегодня не в ударе.

– Вот еще! – отвечал капитан. – Какие-нибудь пятьдесят тысяч ливров или вроде того, тоже мне затруднение! Ну, давайте же, вперед, продолжим!

– Госпожа маркиза! – воззвал торговец, молитвенно складывая ладони. – Попросите же господина капитана, чтобы он прекратил…

– Вздор! У моей жены в ларце, который я собираюсь преподнести ей на именины, будет двумя бриллиантами меньше, – сказал маркиз, – она и не подумает из-за этого дуться на своего мужа, не так ли, Марион?

Маркиза пожала плечами.

– Но ведь и впрямь какое поразительное везение, не правда ли, господин драгун? – сказал торговец.

– Поразительное, это верно, – отвечал Баньер, – я в жизни ничего подобного не видел: если так будет продолжаться, господин маркиз за один вечер утратит все свое состояние.

Баньер не успел договорить эту фразу, как комбинация тузов лишила маркиза еще двух тысяч ливров.

– Ох, это уж чересчур! – вскричал торговец. – На сей раз я отказываюсь играть, иначе я выиграю слишком много.

И он отшвырнул карты так, словно брезгал привалившим ему счастьем.

– Ну, приятель, – сказал маркиз, – еще разок, последний, на десять тысяч ливров!

– Ах, господин маркиз, подумайте.

– О чем?

– Подумайте о том, что вас преследуют неудачи, и эти десять тысяч – деньги потерянные.

– Вовсе нет; у меня есть одна идея.

– Какая?

– А такая, что я в этот раз отыграюсь. Торговец замотал головой.

– Ну, пожалуйста, последний раз, – взмолился Баньер, охваченный страстным интересом.

– Ладно, – вздохнул торговец, – так и быть, раз уж вы этого хотите. Но как нам разыграть эти десять тысяч?

– За одну партию, в самом лучшем виде.

– Идет.

Игра возобновилась.

У маркиза оказались шесть карт бубновой масти, однако торговец выложил семь червовой.

Он сгреб со стола десять тысяч ливров и, встав, заявил:

– Право же, господин маркиз, я сконфужен и надеюсь только на то, что вы не забудете, как сами заставили меня играть.

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся маркиз. – Когда два человека садятся играть друг с другом, один из них неизбежно должен проиграть – либо тот, либо другой. И я не прошу у вас ничего, кроме того прекрасного платья из узорчатой ткани, что вы приберегали для принцессы де Бофремон; отдайте его моей жене!

– О сударыня, это платье ваше, и еще два в придачу, лишь бы только они пришлись вам по душе.

Баньер вытер платком вспотевший лоб.

– Никогда не видел ни такой игры, ни подобных партнеров! – заявил он.

– Однако же как это прискорбно! – вскричал маркиз, философически обращая взор к Небесам. – До чего слепа фортуна! Вот я только что дал миллионеру выиграть шестьдесят тысяч ливров, а ведь я вижу здесь перед собой бедного юношу, которого, быть может, третья часть этой суммы сделала бы счастливым.

– О! Двадцать тысяч! Да, двадцать тысяч ливров сделали бы меня счастливым, – пробормотал Баньер, думая о том, что из этого выигрыша пятнадцать тысяч он отдал бы, чтобы вновь обрести Олимпию, и было бы поистине печально, если бы и с этими деньгами он не возвратил ее.

– А между тем, – продолжал делла Торра, погружаясь в рассуждения все более и более глубокомысленные, – что требовалось бы для этого? Чтобы этот господин, – тут он указал на Баньера, – сел на место этого болвана-торговца, а болван-торговец занял бы место, где сидит этот господин.

– Черт возьми, господин маркиз! Чего вы хотите? Это же судьба, – произнес выигравший.,

– Нет, это вопрос удачи. На вашем месте драгун, может статься, и не выиграл бы…

– Тут вы ошибаетесь, – с полной убежденностью прервал его торговец.

– Вот еще! А почему? – полюбопытствовал Баньер.

– Потому, сударь, что удача как раз и зависит от места, – наставительно провозгласил обладатель серо-голубых чулок. – Сам игрок тут ни при чем.

– Вы так считаете? – обронил Баньер.

– Он прав, – вмешался капитан, – он, черт возьми, попал в самую точку!

– Стало быть, теперь и вы присоединяетесь к тому же мнению, – пробормотал Баньер.

– О, вполне! Я не какой-нибудь безрассудный упрямец.

– А присядьте-ка сюда на минуточку, господин драгун, – предложил торговец, подталкивая Баньера к этому пресловутому месту, – и попробуйте, ну!

– О нет, черт возьми! – сказал маркиз. – Довольно этих карт, у меня от них уже пальцы болят.

– Только без денег, только без денег, – настаивал торговец.

– Нет, так везенье не продлится: его притягивают деньги на сукне, а не то, что варится в голове игрока.

– Что ж! – решился Баньер. – Можно попробовать поставить несколько экю.

– Ну, ладно, поставьте любопытства ради один экю, – сказал маркиз.

– Это невозможно, – изрек Баньер самым аристократическим тоном.

– И почему же?

– Потому что у меня с собой только золотые.

– Будь по-вашему, – равнодушно обронил маркиз. – Рискните, стало быть, одним луидором, если уж вы так этого хотите.

И, небрежно присев к столу, он перемешал карты с видом человека, не привыкшего утруждать себя игрой с такими мелкими ставками.

Баньер снял колоду, маркиз раздал карты.

И наш герой взял те, что достались ему.

У него оказалось три туза, три короля, три дамы и шесть карт одной масти.

Двух дам и короля Баньер сбросил, так как ему выпало ходить вторым.

Он взял туза и две низшие карты той же масти.

Затем он раскрыл свои карты – у него был верный выигрыш.

Маркиз бросил ему луидор, корчась от смеха.

– Ох, до чего же любопытно! – сказал торговец. – Ну-ка, продолжайте. Сыграли снова, и Баньер опять выиграл.

Затеяли третью партию, Баньер выиграл вновь.

Тогда торговец предложил удвоить ставки, чтобы проверить, сколько Баньер способен выиграть при подобном везении.

А демон азарта уже обуял нашего героя и изо всех сил завывал в глубине его сердца: «Золота! Золота! Золота!»

Он согласился. И за полчаса его выигрыш составил двести луидоров в банковских билетах.

А потом удача отвернулась. Видимо, везение иссякло.

Баньер начал проигрывать, но пришел от этого в восторг. Его, как и торговца, приводила в смущение собственная удачливость.

Однако он все проигрывал и проигрывал столь бедственным образом, что от его восторга не осталось и следа.

Тем не менее он пока не потерял ничего, кроме предыдущих выигрышей; можно было счесть все предшествующее опытом и на том остановиться, не притрагиваясь к собственным луидорам.

Но Баньер был истинным игроком: у него не хватило выдержки.

И он запустил руку в свои луидоры.

Едва к ним прикоснулись, их запас стал быстро таять: луидоры уходили по два, по четыре, по шесть. У Баньера было шестьдесят луидоров: их утрата стала делом получаса.

Шестьдесят луидоров, иначе говоря, сумма, которой хватило бы, даже с лихвой, чтобы добраться до Парижа и отыскать Олимпию.

Когда все было кончено, маркиз холодно, без видимого удовольствия с учтивым поклоном сгреб луидоры Баньера и положил их к себе в карман.

Баньер хотел было взять пару луидоров взаймы, чтобы отвоевать свою удачу. Два луидора – это же такой пустяк для богача, подобного маркизу.

Но, к его величайшему изумлению, капитан покачал головой.

– Мой принцип, – заявил он, – принцип, от которого я не отступлю никогда, ибо он зиждется на требованиях морали и состоит в том, чтобы не поощрять молодежь, когда она становится на путь разорения. Поэтому, господин драгун, если угодно, мы на этом остановимся.

Несколько ошеломленный, Баньер, услышав о морали, был, однако, вынужден признать превосходство маркиза над собой, ведь этот маркиз только что, глазом не моргнув, проиграл шестьдесят тысяч ливров. Итак, он просто, как школяр, приуныл.

Тогда торговец, дружески наклонясь к нему, промолвил:

– Ну, молодой человек, у вас ведь еще осталась лошадь. Какого черта! Заставьте господина маркиза дать вам отыграться. Лошадь против десяти пистолей.

– А? Что? – обернулся делла Торра.

– Я сказал: лошадь против десяти пистолей! – повторил торговец, а потом тихонько шепнул Баньеру: – Черт возьми! Если и проиграете, потеря невелика.

На этот раз была очередь маркиза тасовать карты.

В этот последний раз у него оказалась точь-в-точь та же комбинация, что выпала Баньеру в самом начале игры.

Это было поразительно.

Такое постоянство в победах противника удивило нашего драгуна, и он, сам того не желая, начал мрачнеть.

У него даже не осталось, чем заплатить за постой и обед в гостинице.

Он сообщил об этом, смеясь. Хотя, сказать по правде, ему насилу удалось растянуть губы в усмешке.

Но маркиз, к немалому удивлению Баньера, вместо того чтобы поступить как подобало бы вельможе и предложить свои услуги, повернулся на каблуках и направился к выходу.

Что касается торговца, то он уже исчез.

Баньер был уничтожен. Мысль о том, что он сейчас утратил все средства догнать и вернуть Олимпию, исторгла из его груди тяжелый вздох, а из глаз – две крупные слезы.

Марион в это время направлялась к двери вслед за маркизом делла Торра.

Услышав вздох, она оглянулась и увидела две его крупные слезы.

По-видимому, она была тронута, ибо, подняв свой розовый пальчик к губам, глазами сделала Баньеру многообещающий знак.

Баньер понял, что это означало «Ждите!», а следовательно, «Надейтесь!» Он не слишком надеялся, но все же стал ждать.

Не прошло и двадцати минут, как Марион возникла в окне первого этажа, за стеклом, по которому она постучала кончиками своих розовых ноготков.

Баньер поспешно открыл окно.

– Сударь, – произнесла она, понизив голос, – вас обворовали.

И она торопливо убежала или, вернее, упорхнула, словно птичка, не дав Баньеру времени даже поцеловать эти красивые пальчики, так грациозно выбивавшие дробь на оконном стекле.