Текст книги "Олимпия Клевская"

Коляска ждала его; он обменялся какими-то знаками с Пекиньи, и тот подошел к нему у малых ворот.

– Ну как, Пекиньи? – спросил он.

– Превосходно, герцог, король от тебя без ума.

– Хорошо. А скажи-ка, кто в ту ночь был третьей маской?

– Башелье, старший камердинер короля.

– Спасибо.

И Ришелье возвратился к себе, на этот раз в полном одиночестве.

LVI. КАМЕРДИНЕР ГОСПОДИНА ДЕ ФРЕЖЮСА

Господин де Ришелье дал королю обещание, и ему хотелось сдержать слово. Итак, он нанес визит господину кардиналу де Флёри, как это Сен-Серан ожидал от посла, вернувшегося после выполнения своей миссии.

Господин де Флёри, епископ Фрежюсский, воспитатель Людовика XV, заслуживает, чтобы наше перо посвятило ему несколько строк, нужных хотя бы для понимания той роли, какую ему предстоит сыграть в этой книге.

В эпоху, о которой идет речь, это был, как позже скажет Бомарше, пожилой, хитрый, пресыщенный священнослужитель, старец, молодеющий в интригах, ум, изощрившийся в мелких кознях, которым он имел время научиться в пору царствования Людовика XIV, под сенью мрачных одеяний отца Лашеза и г-жи де Ментенон.

Он знал двор, он был уверен в короле; несколько попыток его отстранить обернулись к посрамлению его врагов, он же, казалось, отнюдь не кичился этими победами.

Напротив, после каждого нового триумфа он становился еще смиреннее, чем раньше.

Трижды, когда складывались критические обстоятельства, когда казалось, что доверие к нему поколеблено, все видели, как юный король со слезами и гневными выкриками требовал, чтобы ему вернули старого учителя, приохотившего своего питомца к игрушкам, конфетам и весьма большой свободе во всем, что не противоречило политическим замыслам епископа.

Итак, Флёри владел бесценным для придворного умением с непогрешимой точностью определять, каков истинный вес тех, с кем ему приходится иметь дело; это секрет, вернейшим путем ведущий к власти, особый дар, притаившись за спинкой трона, с помощью потайных нитей приводить в движение руки и язык марионетки, выступающей на людях под пышным именем короля.

В это время Флёри изыскивал способ, как бы избавиться от господина герцога Бурбонского, первого министра, с его же легкой руки назначенного на этот пост после смерти регента.

Любители скандалов утверждали, что Флёри желает править сам; тем, кто не был наделен особой чувствительностью, казалось, что господин герцог заслуживает неприязни кардинала своими замашками и ведет себя так, будто пора регентства еще не закончилась, и это при короле, славящемся нравственной чистотой и, по сути дела, склонностью к реформаторству.

Верно одно: г-ну де Бурбону, а вернее, г-же де При хотелось свалить кардинала как противника королевы, а кардинал выискивал слабые места в броне министра, не упуская ни одного удобного случая нанести ему удар.

Из разговора Ришелье с г-жой де При мы знаем, что в обороне господина герцога имелись бреши; кто-то, возможно, удивится, почему это между двумя людьми столь схожих убеждений, легко понимающими друг друга, не сложилось истинной взаимной симпатии.

Однако читатель, который попытается судить об этих делах, не принимая в расчет г-на де Ришелье, рискует впасть в большое заблуждение. Герцог возвратился из Вены не затем, чтобы остаться в стороне от политических придворных хитросплетений, которые казались такими далекими, пока мы вместе с нашими читателями пребывали в провинции (теперь же на всех парусах нам предстоит вплыть в эту столичную жизнь).

Герцог явился к кардиналу.

Флёри, доводивший простоту своего обихода до манерности, большую часть времени находился в Исси у своих друзей, монахов конгрегации святого Сульпиция, изо всех сил помогая им преследовать во Франции янсенистов.

Он глубоко изучал теологию, готовясь перейти к высокой политике.

Здесь, в обществе своего духовника аббата Поле и своего камердинера Баржака, сопровождавших его по очереди, а то и вместе, он вновь обретал скромность. Особую скромность священника, ставшего епископом и питающего надежду стать папой!

В Исси вечно стекались толпы, стремящиеся увидеть его, когда он, епископ, воспитатель короля и властитель Франции, благоволил оставлять открытой двери своей уединенной кельи, двери, в которые каждый входящий смиренно стучался и которые охранялись лучше, чем ворота Лувра.

Здесь г-н Эркюль де Флёри незаметно собирал вокруг себя двор, ближайшая задача которого состояла в том, чтобы помочь ему в его честолюбивых планах достигнуть власти, к которой он втайне стремился.

Разыгрывая благодушие среди всех этих наследственных повес, уже не смевших в присутствии бывшего королевского гувернера сесть за стол, за которым устраивали оргии их отцы, веселые сотрапезники регента, епископ, собственно говоря, не имел ни одного явного врага.

Говоря так, я исключаю военных, раскрывших для себя его тайные замыслы, но это для той поры стало привилегией немногих.

Господину де Флёри был в полной мере присущ склад ума правителя, но именно такой склад ума мешал епископу выказывать на людях даже немного тех свойств натуры, в существовании которых он желал бы уверить других.

Люди ограниченные разрешили или по меньшей мере думают, будто разрешили проблему всеобъемлемости. Преуспеть в чем-либо – значит оскорбить толпы завистников, достигнув больших совершенств, чем склонны допускать обыкновенные смертные.

Итак, придворный круг питал к г-ну де Флёри такое почтение и доверие, каких воспитатель Людовика XV только мог бы пожелать. Его амбиции, потаенные, полностью

завуалированные, если можно так выразиться, в глазах людей настолько прозорливых, как те, что заполняли прихожие обновленного двора, позволяли догадываться, каких высот он мог бы достигнуть; казалось, он пренебрегал такой возможностью, и большинство в высшем свете было ему признательно за такое пренебрежение.

Как ловкий дипломат, епископ разумно использовал любые мелкие преимущества, если они могли хоть на шаг приблизить его к той абсолютной власти, которую он жаждал.

Мазарини, этот ученик Ришелье, заменивший Людовика XIII в постели Анны Австрийской и достигший такого могущества, какое тщетно пытался завоевать великий кардинал, Мазарини и Ришелье представлялись г-ну де Флёри фигурами, которые он затмит в силу благоприятных обстоятельств, казалось уготованных ему в будущем.

Предложи кто-нибудь этому человеку незнатного происхождения, человеку, чье возвышение было игрой случая, – предложи ему сейчас положение одного из новоиспеченных пэров, он бы с презрением отказался.

Он не хотел, да и не мог слишком быстро подниматься вверх по шаткой лестнице власти, предпочитая двигаться медленнее, зато вернее. Ступеньки, которые каждому показались бы достаточно надежными, чтобы выдержать его, представлялись ему слишком хрупкими, он не доверял их прочности.

Изо дня в день готовиться к своей завтрашней маленькой интриге; работать семь дней подряд, чтобы выиграть на будущей неделе, если ты окажешься в ударе; потратить месяц в надежде, что следующий будет твоим, если вдохновение поможет тебе победить, – такова была его жизнь, таков был его непрерывный труд с тех пор, как он обретался при дворе. Правнук Людовика XIV, Людовик XV, который мог бы вслед за предком провозгласить: «Государство это я!», не принадлежал Франции, даже себе самому не принадлежал, он был собственностью Флёри, расчетливо взрастившего его ради собственных целей.

Вот почему Флёри и ревновал его к целому свету; вот почему он проникся ревнивой неприязнью к королеве, первой, кому его воспитанник поклонялся там, куда гувернер был более не вхож, при том что доставляемые им игрушки уже переставали развлекать юношу.

Королева все поняла: она ответила взаимностью на неприязнь Флёри, она создала противовес его влиянию, вступив в соглашение с герцогом Бурбонским и г-жой де При, ее восприемниками в том, что касалось Французского королевства.

Ришелье, накануне своего визита встретивший холодный прием у королевы, тем самым совершил великолепный ход, чтобы приблизиться к кардиналу. Теперь мы последуем за ним в Исси и понаблюдаем за дальнейшими комбинациями его карточной игры.

Флёри ждал его. Этот отшельник, этот поборник простой жизни лучше начальника полиции знал все, что происходит при дворе.

Зная о неизменности его привычек, Ришелье приготовился к визиту. И у него были все причины похвалить себя за проницательность, так как уже в прихожей он повстречал Баржака.

Этот Баржак был далеко не заурядным субъектом: состарившись на службе у кардинала, помогая ему обхаживать Фортуну, принцессу довольно капризную, за тридцать лет верности и преданного рвения он приобрел такое влияние на кардинала, что тот отдал в его руки не только материальную сторону своего существования, но в немалой степени и духовную.

Подобным весом и доверием Баржак был обязан своей чрезвычайной ловкости, к которой примешивалась изрядная доля чистосердечия; он в самом деле любил своего господина и восхищался им, что могло послужить веским доказательством его добродушия, а коль скоро он искренно заботился об интересах кардинала, ему позволялось обделывать кое-какие делишки и ради своей собственной выгоды.

Будучи лакеем-политиком, он говорил «мы», толкуя о кабинете министров, как в прежние времена говорил «наше столовое серебро» или «наш парк», рассуждая о хозяйстве г-на де Фрежюса.

Умение угождать Баржаку было в кругу его преосвященства наукой первой необходимости, ведь когда за кардинальским столом не хватало места, хозяин зачастую посылал и самых достойных придворных к своему камердинеру со словами:

– Здесь больше мест нет, так что ступайте обедать к Баржаку.

Между словами Ришелье «Господа, требую, чтобы королю служили», и фразой Флёри «Господа, ступайте к Баржаку» – вся история французской аристократии с года 1620-го по год 1720-й: столетие немощи и угодничества.

Однако этот могущественный Баржак был отнюдь не из тех дурней, которых легко уговорить благодаря обаянию грубой лести: немало придворных обожглось на таких попытках. Баржак умел задать жару тем, кто неуклюже ему льстил.

Некий герцог и пэр однажды, обедая с ним, обнял его, приветствуя как равный равного и осыпал за столом тысячами мелких фамильярных услуг, а Баржак встал, взял тарелку в левую руку, тарелку в правую и поднес их вельможе со словами:

– Сударь, если вы могли так забыться в присутствии Баржака, то бедному Баржаку не пристало забываться в вашем обществе.

С таким противником непросто сладить. И вот явился Ришелье.

– А, добрый день, Баржак! – сказал он. – Как поживаете?

– Господин герцог! – вскричал Баржак, просияв лицом, словно он был вне себя от изумления.

– Да вот, вернулся из дальних краев! Ах, Баржак, а вы пополнели, друг мой!

– Вы находите, господин герцог?

– Вот что значит не заниматься политикой! Баржак тонко улыбнулся.

– Благополучным ли было путешествие вашей милости? – осведомился он.

– Великолепным! А можно повидать господина де Фрежюса?

– Он будет счастлив видеть вас, хотя не предупрежден о вашем визите.

– Вы меня очень обяжете, мой милый Баржак, если проведете меня к нему одного.

– Извольте обождать минуту, – отвечал камердинер. – У нас нынче утром толпа, накопилось всяких дел за прошедшую неделю. Целая куча этих противных испанских дел, вы ведь о них слышали?

– Да, – сказал Ришелье, – его католическое величество не желает понимать никаких резонов.

– Ах! – вздохнул Баржак. – Надо сознаться, мы его жестоко уязвили, отослав инфанту домой. Поставьте себя на его место, господин герцог! Что если бы у вас были дети, устроенные за границей, и вам их переслали обратно, словно не туда отправленный товар?

– Вы правы, это была бы несмываемая обида.

– Но только для королевы Испании, потому что король…

– О да, его католическое величество Филипп Пятый не злопамятен, у него и разума-то для этого почти не осталось; однако, Баржак, дорогой мой, скажите, долго ли господин кардинал заставит себя ждать?

Баржак, камердинер, чья маленькая власть не могла дать ему достаточной уверенности, чтобы устоять против манер настоящего вельможи, всегда покорявших его, и теперь был очарован этой мимолетной небрежной фамильярностью герцога: не медля более ни мгновения, Баржак отправился к кардиналу, чтобы доложить о прибытии герцога.

Герцога тотчас провели в покои.

При появлении Ришелье сидевший возле Флёри старец с суровыми чертами и величественной осанкой встал, важно откланялся и тут же вышел, не оставив, однако же, без внимания чрезвычайно чопорный и исполненный значительности поклон, который отвесил ему посол.

Старец этот был вторым носителем власти после г-на де Флёри или, точнее, возле него.

То был отец Поле, его духовник, свирепый гонитель янсенистов, которому, разумеется, недоставало только Людовика XIV и подходящего случая, чтобы очистить землю Франции от ереси таких господ, как Арно и Николь.

Герцог остался с глазу на глаз с епископом.

LVII. ГОСПОДИН ДЕ ФРЕЖЮС, ВОСПИТАТЕЛЬ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XV

Кардинал был стар, но еще крепок. К его вкрадчивой приветливости прибавлялось нечто вроде жреческого красноречия, в иные моменты и в некоторых делах придававшего его речам торжественность, которой ему в самых важных обстоятельствах не хватило бы, не будь у него этого таланта.

У него был спокойный испытующий взгляд пастыря, привыкшего проникать много дальше, чем в помыслы ближних, и обшаривать глубины их совести.

Из всего, что ему говорили, он не слушал ничего, кроме того, о чем говорящий умалчивал. Проницая внешнюю оболочку сказанного, он почти всегда угадывал суть.

Господин де Флёри, сначала аббат, потом епископ Фрежюсский, а там и кардинал, был человеком заурядным, но, тем не менее, при абсолютном наружном смирении долгое время занимал самое высокое положение в Европе и два десятка лет вершил свою политику, памятуя о традициях предыдущего царствования: словно бы в отсутствие Людовика XIV доверили правление отцу Летелье.

Когда Ришелье вошел к нему, Флёри начал с изъявлений учтивости. Как легко понять, посол ему в этом не уступал.

С тем безупречным тактом, что был ему свойствен, он по одному лишь приветствию г-на де Фрежюса, по его взгляду угадал, что все складывается самым благоприятным образом.

Как человек учтивый, кардинал поздравил его с успехом в переговорах с императором.

– Монсеньер, – отвечал Ришелье, – моя задача была легкой, ведь идеи принадлежали вам.

– Это не важно, – заметил Флёри. – Все равно для такого молодого человека, как вы, трудно вразумлять этих немцев, они же тугодумы от рождения.

Ришелье улыбнулся.

– Вы введены в заблуждение видимостью, монсеньер, – возразил он. – Я больше не молод.

– Об этом поговаривают, – тоже улыбнулся Флёри. – Уж не правда ли это?

– О! Хватит одного слова, монсеньер, чтобы вы убедились, что у меня нет более надобности быть молодым.

– Так скажите это слово, господин герцог.

– Во мне проснулось честолюбие.

– Отлично! С внучатым племянником великого кардинала это рано или поздно должно было случиться.

– Что ж, это случилось, монсеньер.

– Вы вступите на военное или дипломатическое поприще?

– На то или другое, по выбору его величества. Произнося эти слова, герцог отвесил поклон с таким выражением, будто хотел показать Флёри, что, отправляя по почте письмо с ложным адресом, он хотел бы, чтобы оно достигло истинного адресата.

Флёри отвечал дружеским кивком, означавшим, что он прекрасно все понимает.

– Вы в ладу с королем, господин герцог? – спросил он.

– Надеюсь, сударь. Я прибыл позавчера, и вот уже два года не доставлял никому ни малейшего беспокойства.

– Каким вам показался король?

– Очаровательным.

– Не правда ли?

– Он держится и впрямь воистину царственно. Вот только…

– Только? – насторожился г-н де Фрежюс.

– Да ведь король скучает.

– Что вы говорите?!

– Это известие из достойного доверия источника, монсеньер, поскольку именно король собственной персоной поручил мне вам это сообщить.

– Король скучает?

– Смертельно.

– Это невозможно!

– Но это так, монсеньер.

– И он сам вам об этом сказал?

– Вчера вечером и в точности такими словами.

– Где же это?

– На игре у королевы; я побывал там, повинуясь чувству долга.

Последние шесть слов стерли с губ г-на де Флёри гримасу, проступившую на них после предыдущих четырех.

– О, это вопрос крайней важности! – сказал кардинал, довольный тем, с какой деликатной ловкостью Ришелье подвел разговор к самой сути дела. – Потолкуем об этом, господин герцог, если у вас найдется для меня свободная минута.

– Вся моя жизнь к вашим услугам.

– Что ж! Воспользуемся случаем и побеседуем. Он позвонил.

Вошел Баржак.

– Баржак, – распорядился г-н де Фрежюс, – отправьте-ка всех восвояси; я устал и сегодня больше никого не приму.

Камердинер улыбнулся Ришелье и вышел.

– Не могу прийти в себя после того, что вы мне сейчас поведали! – воскликнул г-н де Фрежюс. – И, сказать по правде, если это не ваша выдумка…

– Вы же знаете, я больше не лгу.

– Больше… никогда?

– Больше никогда, монсеньер!

– О герцог!

– Слово чести!.. За исключением Вены, переговоров с испанцами… да еще от силы двух-трех раз.

– В интересах службы?

– Я уже получил отпущение грехов.

– Невозможный человек! Итак, вы все тот же?

– О нет, монсеньер, я так изменился, что сам себя не узнаю.

– Я имею в виду, что вы вечно должны быть в центре внимания, всем приходится только вами и заниматься.

– Это не моя вина, монсеньер.

– А чья же еще?

– Это ошибка людей, которые по доброте приписывают мне больше значения, нежели я того стою.

– Прекрасно! Взять хотя бы меня: я собирался говорить с вами исключительно о короле, а все свелось к тому, что мы беседуем исключительно о вас.

– Какой жалкий предмет, монсеньер!

– Перестаньте насмехаться. Вы утверждали, что заботитесь об отпущении грехов, это вы-то?

– Ну да, именно я, монсеньер, ведь я очень набожен.

– Ох, герцог! – вздохнул старик, качая головой. – Сдается мне, что еще и теперь у меня в ушах звучат отголоски кое-каких венских слухов, ставящих под сомнение все эти чудеса вашего обращения на путь истинный.

– Может быть, я очень ошибаюсь, но мне кажется, я знаю, о чем вы говорите, – отозвался Ришелье.

– Да, о неких сеансах.

– Магии?

– Вот именно.

– Что ж, если так, монсеньер, окажите мне честь, объясните бедному пришельцу из чужих краев, что вам здесь наговорили обо всем этом, а потом я вам скажу, что было на самом деле.

– Извольте, я буду краток. Рассказывали, что вы вместе с аббатом фон Зинцендорфом ездили на какие-то опыты в области белой магии.

– Это куда же, монсеньер?

– В уединенное местечко неподалеку от Вены… помнится, в каменоломни… и там маг то ли слишком убедительно, то ли недостаточно достоверно показал вам дьявола; вы затеяли с ним ссору, вследствие которой этот бедняга – как вы понимаете, я говорю о маге – был найден мертвым, а если употребить более точное выражение, убитым.

– Все это чистая правда, монсеньер, если мы вырежем из вашего рассказа одно единственное слово…

– Это слово «убитый», не так ли?

– Если вы позволите.

– Стало быть, ни вы, ни господин фон Зинцендорф…

– Ни я, ни господин фон Зинцендорф мага не убивали.

– И все-таки он умер.

– Он действительно сыграл с нами эту скверную шутку. Но вот как все произошло…

– Слушаю вас!

– Мы, господин фон Зинцендорф и я, заказали свои гороскопы.

– А, так вы это признаете.

– Да, монсеньер, и в этом состоит весь грех. Господин де Флёри в качестве богослова подтвердил

сказанное кивком.

– Колдун начал с того, что рассказал нам кое-что из правды и наплел много лжи. Он нам открыл некоторые неизвестные в дипломатических кругах придворные секреты.

– О-о! Значит, это был колдун из знатной семьи?

– Затем он предложил обеспечить каждому из нас исполнение его самого заветного желания.

– Ну, вы уж, верно, попросили его сделать так, чтобы вас всегда любили женщины?

– Бог мой! Нет, монсеньер, в том-то и дело, что нет. Я в своем тщеславии полагал, что мне для этого нет нужды в таких просьбах.

– Вот видите!

– Я просил дать мне ключ от сердец государей.

– О-о! Вижу, вы опять возвращаетесь к своим честолюбивым помыслам.

– В ту пору, монсеньер, они уже дали всходы.

– Так что же, дал он вам этот ключ?

– Монсеньер, это дело как раз шло к завершению, когда неожиданное событие нарушило наши планы. Господин фон Зинцендорф, мало интересуясь ключом от сердец государей, тем более что он считал, будто этот ключ у него в кармане, пожелал завладеть ключом от женских сердец.

– Колдун мог бы удовлетворить вас обоих, не разочаровав ни того, ни другого.

– Но вот в чем суть драмы, монсеньер. Едва аббат произнес эти неосторожные слова, как маг заявил, что для некоторых мужчин ключ от женских сердец – вещь совершенно бесполезная, тем более что у женщин нет сердца.

– О! – обронил г-н де Флёри.

– Тут он несколько увлекся, потому что господин фон Зинцендорф был глубоко уязвлен этой фразой и объявил замечание мага клеветой.

– Надо же!

– Это можно понять, монсеньер. Господин фон Зинцендорф в это время как раз питал самую нежную любовь к некоей даме, на чью взаимность он был вправе рассчитывать.

– Vanitas vanitatum, – проворчал г-н де Флёри.

– Воистину так, монсеньер, потому что маг, то ли знавший об этой его страсти, то ли и впрямь наделенный волшебными способностями и угадавший ее, отвечал: «Сударь, госпожа ***, в которую вы влюблены, – это самое худшее доказательство, какое вы могли бы привести в подтверждение вашего высокого мнения о женщинах».

– М– Да, – протянул г-н де Флёри, – он не потрудился затупить свою стрелу.

– И потому она пронзила господина фон Зинцендорфа в самое сердце, от ярости у него потемнело в глазах.

«Ах ты, негодяй! – закричал он. – Ты лжешь!» «Сударь, – отвечал колдун, не теряя присутствия духа, – никогда не следует обвинять во лжи мужчину, а мага тем более, но главное, никогда не должно бранить того, к кому сам же явился, обеспокоив его ради какой-либо собственной надобности».

– Какой обидчивый колдун.

– Именно эта мысль и пришла мне тогда в голову, монсеньер. Подобная обидчивость меня удивила. Я, кажется, начал догадываться, что эта история способна принять такой оборот, какого господин фон Зинцендорф не предвидит. И место, как вы сами сказали, монсеньер, было выбрано нехорошее. Мы находились среди каменоломен, в одном льё от Вены, ночью, без света: бледная луна служила нам единственным светильником; у колдуна был вид человека, который вполне свыкся с пустынной местностью и готов извлечь выгоду из этого преимущества. Я дал господину фон Зинцендорфу знак замолчать, но он уже был вне себя. Мне не удалось его остановить. Он бросил колдуну вызов, требуя, чтобы тот привел ему доказательства, способные повредить госпоже фон *** в его глазах.

– И что же сделал маг? – поинтересовался г-н де Флёри.

– Ах, монсеньер! Колдуна вела его несчастливая звезда. Он заговорил и говорил с полчаса, просвещая господина фон Зинцендорфа – а тот то краснел, то бледнел, то скрежетал зубами, – и поведал о вещах, заставивших меня одновременно смеяться, ужасаться и дрожать.

– Да что же это был за человек?

– Это был несчастный человек, сударь; он довел господина фон Зинцендорфа до крайности, и тот хотел его проучить; увидев это, проклятый колдун выхватил из груды камней короткую, но крепкую шпагу, которую он там припрятал, и дал господину фон Зинцендорфу такой резкий отпор, что дело для моего спутника грозило кончиться бедой.

– А что за человек этот аббат? – спросил кардинал.

– Аббат человек хорошо воспитанный, хорошо обученный, но здесь он имел дело с сильным противником. Колдун атаковал его столь сильно, что, как мне показалось, для меня настало время из зрителя превратиться в актера. Речь шла о спасении господина фон Зинцендорфа, первый же неверный шаг погубил бы его, а он совершенно не владел собой. Вдруг он поскользнулся и опрокинулся навзничь; колдун бросился к нему, чтобы его добить.

– Ну, это же не человек, а сущий дьявол!

– Сам сатана во плоти, монсеньер, я все время об этом думаю, и доказательство тому…

Господин де Ришелье осекся.

– Ах, так у вас есть и доказательство?

– Да, монсеньер, ведь он получил от меня удар шпагой, которая вошла в грудь под правым соском, а вышла пониже левого плеча, но ни из той, ни из другой раны не выступило ни капли крови.

– Что ж! Однако вы признаете, герцог, что он получил-таки от вас удар шпагой.

– Да, монсеньер, и еще два от господина фон Зинцендорфа, который взял себя в руки, как только я пришел к нему на помощь. Но, монсеньер, то был случай законной самозащиты, и моя совесть ни в чем меня не упрекает.

– В конце концов вы убили дьявола – по всему, что вы рассказали, это для меня совершенно очевидно.

– Монсеньер ведь помнит пословицу: «Лучше убить сатану, чем сатана…

– … убьет нас». Бедняга-колдун! Какая жалость, что он связался с двумя такими безумцами, как вы! Будь я на вашем месте, колдун бы меня не оскорбил, я бы не оскорбил его; я узнал бы все то, что вы узнали, и еще много такого, чего вы узнать не успели, – таковы плоды, которые приносит терпение.

– О монсеньер, хотя мы немного погорячились, я готов это признать, у бедного дьявола все же нашлось время, чтобы сообщить нам целую гору славных известий.

– Я вам верю; но вернемся, прошу вас, к вашему обращению на путь истинный.

– Оно в точности тогда и совершилось, монсеньер. Чувствуя себя повинным в том, что почти, можно сказать, убил человека по причинам, которые не вполне годятся для оправдания, я покончил со своим любопытством, порвал с женщинами, положил конец своим приступам гнева, а это ведь три самых больших камня преткновения в нашей жизни.

– В конце концов, что же сказал вам колдун?

– Монсеньер, он указал мне верное средство, как всегда нравиться монархам.

– И он настаивал, чтобы вы хранили это в секрете?

– Я ничему не мог бы научить вас, монсеньер, вас, кого король обожает; позвольте же мне сохранить это маленькое преимущество, которое я приобрел между делом.

– Если вы так сдержанны, что ж, пользуйтесь своим способом в одиночку, но поспешите пустить его в ход, господин герцог; вы говорите, король скучает, так развлеките его, и вы ему понравитесь.

– Именно так я и намереваюсь поступить, монсеньер, и это одна из причин моего визита в Исси.

– В Исси, господин герцог? – вскричал кардинал, которому показалось, что Ришелье слишком торопится раскрыть карты, тогда как он сам предпочитал подвергать свои дипломатические замыслы более продолжительной выдержке. – Вы говорите, что прибыли в Исси, чтобы развлечь короля? Э, господин герцог, что вы здесь можете для него найти, кроме скуки и забот, еще более обременительных, чем его собственные?

– Но, монсеньер, вы же меня просто не поняли. Я отнюдь не собирался нарушать светскими помыслами столь благочестивое уединение, которое вы здесь обрели, и сохрани меня от этого Господь! К тому же у меня планы совсем иного рода.

Кардинал поднял на герцога свой проницательный взгляд, как бы вопрошая, что еще за планы у него могут быть, если не те, каких от него желают.

Однако герцог хорошо подготовил свою роль.

– Монсеньер, – отвечал он, – с тех пор как я увидел короля столь удрученным и многое передумал, мой ум занят поиском развлечений для его величества, по поводу которых я и пришел просить вашего совета.

– А, вот это стоит обсудить! – вскричал Флёри. – Говорите же, господин герцог, говорите, вы человек разумный, а уж в том, что касается развлечений, как мне сдается, должны быть первостатейным знатоком. Обратившись с этим к вам, король сделал недурной выбор.

Ришелье улыбнулся скромно, как проповедник, которого похвалили до начала проповеди.

– Я располагаю, монсеньер, – сказал он, – весьма точными сведениями о той симпатии, которую монархи Европы питают к нашему юному королю. Это не просто дружеское расположение, здесь скорее можно говорить о чувствах отеческих, как нельзя более нежных. Тут, я бы сказал, особая смесь любви и любопытства.

«Чего он добивается?» – спрашивал себя кардинал, облокотившись на стол и с жадным вниманием ловя каждую скрытую мысль своего красноречивого собеседника.

– Вам, должно быть, известно, – продолжал Ришелье, – что его величество повсюду называют «дитя Европы»?

– Мне об этом говорили, – отозвался Флёри, – но я не совсем понимаю…

– … к чему я клоню? Да я уже у цели, монсеньер. Беседуя с таким выдающимся логиком, как вы, я счел долгом не пренебрегать такой ораторской уловкой, как вступление; в общем, я предлагаю отправить короля в путешествие, это поможет ему развеяться.

– В путешествие?! – вскричал Флёри.

– Благодаря обилию приемов, фейерверков, восторгов народных толп, пиров, скачек, морских прогулок его жизнь превратится в сплошное развлечение, которое, если он того пожелает, может продлиться полгода.

– На полгода отправить короля путешествовать? – повторил ошеломленный Флёри. – Да о чем вы думаете, господин герцог? Ведь это невероятно, не можете же вы всерьез предлагать мне разлучиться с королем на полгода?

– Вы бы не расстались с его величеством, монсеньер, потому что вы бы его сопровождали.

– Сопровождать короля, мне? – заметался в своем кресле Флёри. – Мне жить среди этого нескончаемого шума? Проделывать тысячи льё пути? Ах, господин герцог, неужели вы говорите серьезно?

– Более чем серьезно и обдуманно, монсеньер.

– Чтобы развлечь короля, вы хотите убить его! И меня тоже!

– Помилуйте, монсеньер, теперь путешествуют с такими удобствами, и потом, какой повод для заключения союзов! Это был бы мост, переброшенный от Франции ко всем державам, отторгнутым от нас войной.

Кардинал покачал головой с тем отчаянием, которого даже самые ловкие дипломаты не в силах скрыть, когда их жертва, вместо того чтобы угодить в расставленную сеть, ускользает, вынуждая их прибегать к новым ухищрениям.

Ришелье, внешне обескураженный столь малым успехом своего начинания, в глубине души торжествовал, видя, как жестоко обмануты надежды старика.

– Ваша идея, господин герцог, быть может, и превосходна, – отвечал Флёри, – но, к несчастью, она неисполнима.

– Так откажемся от замысла развлечь короля, – промолвил Ришелье, изображая тяжелейший вздох.

– И вы не можете найти другого способа, и это при вашей изобретательности? – спросил кардинал.

– Увы, нет, монсеньер!

– В конце концов, позвольте вам заметить, что, когда господин ваш отец заставил вас путешествовать в обществе наставника, а вы как раз были в возрасте короля, смею предположить, что вам это не показалось таким уж занимательным.

– О! – вскричал Ришелье. – Конечно же нет, монсеньер, но ведь между мной и королем такая огромная разница! Я был рожден со всеми мыслимыми недостатками, я приобрел все возможные пороки. Король же, напротив, отмечен таким благочестием, его принципы столь тверды, он им так верен, что просто поражает меня.