Текст книги "Анж Питу"

– Правда? – воскликнул король, словно до сих пор сомневался в этом. – Идите же скорее сюда!

Слова эти были сказаны с выражением тонущего человека, который зовет на помощь.

Жильбер протянул письмо королю. Людовик схватил его, быстро пробежал глазами и не без известного благородства обратился к офицеру:

– Оставьте нас, господин де Варикур.

Жильбер остался с глазу на глаз с королем.

Комната была освещена лишь одной лампой; казалось, король велел не зажигать больше света, чтобы по его лицу, скорее раздраженному, нежели озабоченному, нельзя было прочесть теснившиеся у него в голове мысли.

– Сударь, – начал он, устремив на Жильбера такой ясный и проницательный взгляд, какого тот от него не ожидал, – верно ли, что вы – автор «Записок», которые так меня поразили?

– Да, государь.

– Сколько вам лет?

– Тридцать два, ваше величество, однако занятия и несчастья удваивают возраст. Вы можете обращаться со мною, как со стариком.

– Почему же вы так долго мне не представлялись?

– Потому, ваше величество, что у меня не было нужды повторить вам лично, что я написал вам гораздо более открыто и свободно.

Людовик XVI задумался.

– Других причин у вас не было? – подозрительно спросил он.

– Не было, государь.

– Однако, если не ошибаюсь, у вас была возможность заключить по некоторым признакам, что я – ваш доброжелатель.

– Ваше величество, по-видимому, изволит говорить о своеобразной аудиенции, которую я имел дерзость просить у короля, когда пять лет назад, после выхода моего первого «Мемуара», попросил его поставить однажды вечером, ровно в восемь, лампу на окно и сообщить таким образом, что его величество прочел мою работу.

– Ну-ну, – с одобрением в голосе подбодрил король.

– И в назначенный день и час лампа действительно появилась там, куда я просил вас ее поставить.

– А дальше?

– А дальше я увидел, как она трижды поднялась и опустилась.

– Ну, а потом?

– А потом я прочел в «Газетт» следующие слова:

«Тот, кого трижды позвал свет, может явиться к тому, кто трижды поднял этот свет, и будет вознагражден».

– Да, именно так там и было сказано, – согласился король.

– А вот и само это объявление, – продолжал Жильбер, извлекая из кармана газету, в которой пять лет назад было помещено упомянутое им объявление.

– Превосходно, – проговорил король, – я жду вас уже давно. Вы появились, когда я уже отчаялся вас дождаться. Добро пожаловать, тем более что по примеру добрых солдат вы явились в самый разгар борьбы.

Внимательно вглядевшись в Жильбера, король добавил:

– А известно ли вам, сударь, что короли не очень-то привыкли к тому, что человек, которому велено прийти за вознаграждением, не приходит?

Жильбер улыбнулся.

– Так почему же вы все-таки не пришли? – осведомился Людовик XVI.

– Потому что не заслуживал никакого вознаграждения, государь.

– Как это – не заслуживали?

– Я рожден французом, люблю свою страну, дорожу ее процветанием и не отделяю себя от тридцати миллионов моих сограждан, поэтому, работая для них, работал и для себя. А за эгоизм вознаграждать не принято, государь.

– Вы говорите парадоксами, сударь. У вас должна была быть другая причина.

Жильбер промолчал.

– Говорите, сударь, я так хочу.

– Похоже, государь, вы угадали верно.

– Не правда ли? – с беспокойством воскликнул король. – Вы нашли положение страны тяжелым и решили выждать.

– Чтобы дождаться еще более тяжкой минуты. Да, ваше величество, вы угадали верно.

– Люблю откровенность, – заметил король, не в силах скрыть тревогу, так как был по натуре человеком робким и легко краснел.

– Выходит, – продолжал он, – вы предсказали королю гибель и побоялись оказаться слишком близко от развалин.

– Нет, государь, напротив: я поспешил навстречу опасности, когда гибель стала неминуемой.

– Ну, разумеется: вы едете от Неккера и говорите в точности, как он. Опасность! Опасность! Да, на меня надвигается опасность. А где Неккер?

– Неподалеку, полагаю, и готов выполнять приказы вашего величества.

– Тем лучше, он мне понадобится, – со вздохом промолвил король. – В политике упрямиться не приходится. Человек считает, что делает хорошо, а получается плохо; иной раз он даже делает хорошо, а капризы случая все сводят на нет, его планы – лучше некуда, а выясняется, что он ошибался.

Король снова вздохнул, и Жильбер поспешил на помощь.

– Ваши рассуждения превосходны, государь, – проговорил он, – но сейчас нужно прежде всего видеть будущее яснее, чем это получалось до сих пор.

Король поднял голову: брови на его бесстрастном лице немного нахмурились.

– Простите меня, ваше величество, – сказал Жильбер, – я врач. Когда болезнь серьезна, я бываю краток.

– Стало быть, сегодняшнему бунту вы придаете большое значение?

– Это не бунт, ваше величество, это революция.

– И вы хотите, чтобы я вступил в переговоры с мятежниками, убийцами? Ведь они силой взяли Бастилию, а это – мятеж, они лишили жизни господина Делоне, господина де Лома и господина де Флесселя, а это – убийство.

– Вам следует отделять одних от других, государь. Те, кто взял Бастилию, – герои, но те, кто убил де Флесселя, де Лома и Делоне – злодеи.

Кровь прилила к лицу короля, но он тут же побледнел, губы его побелели, а на лбу выступили капельки пота.

– Вы правы, сударь. Вы и вправду врач, вернее хирург, поскольку режете по живому. Но вернемся к вам. Вас ведь зовут доктор Жильбер – так по крайней мере подписан ваш «Мемуар».

– Я, право, очень рад, что у вашего величества столь хорошая память, хотя, говоря по правде, гордиться мне особенно нечем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Совсем недавно мое имя произносилось в присутствии вашего величества.

– Я вас не понимаю.

– Шесть дней назад меня арестовали и бросили в Бастилию. А я слышал, что без ведома короля не производится ни один более или менее важный арест.

– Вас? В Бастилию? – широко раскрыв глаза, воскликнул король.

– Вот лист из тюремного реестра, ваше величество. Как я уже имел честь говорить, шесть дней назад по приказу короля меня посадили в тюрьму, откуда я вышел три часа назад милостью народа.

– Сегодня?

– Да, государь. Разве ваше величество не слышали выстрела из пушки?

– Конечно, слышал.

– Так вот, та пушка открыла мне двери тюрьмы.

– Ах, – прошептал король, – признаюсь, я был бы крайне рад, если бы сегодняшний выстрел по Бастилии не оказался одновременно выстрелом по королевской власти.

– Право, государь, не стоит делать из тюрьмы символ государственного устройства. Напротив, ваше величество, скажите лучше, что вы рады взятию Бастилии, ибо отныне именем ничего не ведающего короля не будут твориться беззакония, подобные тому, жертвой которого оказался я.

– Но была же хоть какая-то причина вашего ареста, сударь?

– Насколько мне известно, никакой, государь. Не успел я вернуться во Францию, как меня арестовали и заточили в тюрьму.

– Скажите, сударь, – мягко спросил Людовик XVI, – не эгоизм ли с вашей стороны прийти сюда и рассказывать о себе, тогда как мне необходимо, чтобы вы говорили обо мне?

– Государь, мне нужно от вас одно только слово.

– Какое же?

– Имели ли вы, ваше величество, отношение к моему аресту – да или нет?

– Я даже не знал о вашем возвращении во Францию.

– Счастлив слышать этот ответ, государь. Теперь я смогу везде во всеуслышание заявлять, что если ваше величество и причиняет вред, то делает это, находясь в неведении, а тем, кто усомнится, приведу себя в пример.

Король улыбнулся и сказал:

– Доктор, вы льете бальзам мне на рану.

– О государь, я готов проливать его сколько угодно, а если пожелаете, то и вылечу эту рану, уверяю вас.

– Еще бы не желать!

– Только вам нужно очень захотеть, государь.

– Но ведь так оно и есть.

– Прежде чем продолжать, ваше величество, – проговорил Жильбер, – благоволите прочитать эту строчку, написанную на полях тюремной книги рядом с моим именем.

– Что за строчка? – с беспокойством осведомился король.

– Взгляните.

«По ходатайству королевы…»

Король нахмурился и воскликнул:

– Королевы? Значит, вы навлекли на себя немилость королевы?

– Государь, я уверен, что ее величество знает меня еще меньше, чем ваше величество.

– Но вы, должно быть, все же совершили какой-то проступок, ведь просто так в Бастилию не попадают.

– Похоже, попадают – ведь я побывал там.

– Однако вас послал сюда господин де Неккер, а приказ подписан им.

– Это так.

– Тогда объяснитесь. Переберите в памяти свою жизнь и посмотрите, не найдется ли какого-либо обстоятельства, о котором вы сами позабыли.

– Перебрать в памяти свою жизнь? Хорошо, государь, я это сделаю, причем вслух. Не беспокойтесь, это будет недолго. С шестнадцати лет я без отдыха трудился. Начиная с того дня, как я покинул Францию, я не знаю за собой ни одного проступка, ни даже ошибки, мне не в чем себя упрекнуть – мне, ученику Жан Жака, соратнику Бальзамо, другу Лафайета и Вашингтона. Когда приобретенные знания позволили мне лечить раненых и больных, я всегда помнил, что в каждой своей мысли, в каждом движении должен рассчитывать на господа. Раз господь поручил мне заботу о здоровье людей, я как хирург проливал кровь, но из человеколюбия и всегда готов был отдать свою, чтобы облегчить страдания или спасти больного. Как врач я всегда утешал, а порой и творил добро. Так прошло пятнадцать лет. Господь наградил меня за мои труды: я видел, как к страждущим возвращается жизнь, и все они целовали мне руки. Некоторые умирали – значит, так судил им бог. Нет, государь, повторяю: с тех пор, как пятнадцать лет назад я покинул Францию, мне не в чем себя упрекнуть.

– В Америке вы встречались с разными новаторами и в своих сочинениях распространяли их идеи.

– Да, ваше величество, я не упомянул об этом в знак признательности к королю и народу.

Король промолчал.

– Государь, – продолжал Жильбер, – теперь вам известна вся моя жизнь. Я никого не обидел, не оскорбил – ни королеву, ни даже нищего, и хочу спросить у вашего величества, за что я был наказан?

– Я поговорю с королевой, господин Жильбер, однако уверены ли вы, что приказ о вашем аресте исходил непосредственно от нее?

– Этого я не говорю, ваше величество, и даже думаю, что королева лишь поставила свою подпись на чьем-то прошении.

– А, вот видите! – радостно заметил Людовик.

– Да, но вам, государь, прекрасно известно, что, ставя свою подпись, королева отдает приказ.

– А на чьем прошении она расписалась? Ну-ка, посмотрим.

– Взгляните, ваше величество, – предложил Жильбер.

С этими словами он протянул королю письмо о заключении под стражу.

– Графиня де Шарни! – вскричал король. – Выходит, это она приказала вас арестовать? Но что же вы сделали бедняжке Шарни?

– Сегодня утром, государь, я даже не знал ее имени.

Людовик провел рукою по лбу.

– Шарни, – пробормотал он, – Шарни – сама кротость, сама доброта, сама невинность!

– Вот видите, ваше величество, – со смехом заметил Жильбер, – меня посадили в Бастилию по просьбе трех христианских добродетелей.

– Сейчас я все выясню, – отозвался король и дернул за сонетку.

Вошел придверник.

– Узнайте, не у королевы ли сейчас графиня де Шарни, – распорядился король.

– Государь, – ответил придверник, – госпожа графиня только что прошла по галерее и сейчас садится в карету.

– Бегите за ней, – приказал Людовик, – и попросите прийти ко мне в кабинет, дело чрезвычайно важное. – Затем, повернувшись к Жильберу, он добавил: – Вас это устраивает, сударь?

– Безусловно, ваше величество, премного вам благодарен.

XXIII. Графиня де Шарни

Услышав приказ короля привести г-жу де Шарни, Жильбер отошел в нишу у окна. Что же до короля, то он принялся расхаживать взад и вперед по зале с круглыми окнами, размышляя то об общественных делах, то об этом настойчивом Жильбере, странному влиянию которого он невольно поддался, хотя в этот миг ничто, кроме новостей из Парижа, его не должно было бы интересовать.

Внезапно дверь отворилась, и придверник объявил о приходе графини де Шарни. В щель между занавесками Жильбер увидел женщину, задевшую своей широкой шелковой юбкой о дверной косяк.

По моде того времени она была одета в полосатое платье из серого шелка, такую же верхнюю юбку, концы накинутой на плечи шали перекрещивались спереди и были стянуты узлом сзади на талии, весьма выгодно открывая пышную красивую грудь.

Маленькая шапочка, кокетливо пришпиленная к самому верху высокой прически, туфельки без задника на высоком каблуке, подчеркивающие стройность лодыжек, и тросточка в длинных, аристократических пальцах изящной руки, затянутой в перчатку, довершали наряд женщины, которую с таким нетерпением ждал Жильбер и которая вошла к королю Людовику XVI.

Он шагнул навстречу вошедшей.

– Насколько я знаю, вы куда-то собирались, графиня?

– Да, государь, – отвечала женщина, – я уже садилась в карету, когда мне передали приказ вашего величества.

При звуках ее звонкого голоса в ушах у Жильбера загудело. Кровь прихлынула к его лицу, по всему телу пробежала дрожь.

Он невольно сделал шаг вперед, выходя из-за скрывавших его занавесок.

– Это она! – прошептал он. – Это она, Андреа!

– Сударыня, – продолжал король, который, как и графиня, не заметил волнения стоявшего в тени Жильбера, – я пригласил вас, чтобы кое о чем узнать.

– Я к услугам вашего величества.

Король чуть наклонился в сторону Жильбера, словно желая предупредить его о чем-то.

Тот, поняв, что показываться ему еще не пришло время, потихоньку отступил за занавеску.

– Сударыня, – заговорил король, – неделю или дней десять назад к господину де Неккеру было доставлено письмо с просьбой об аресте.

Сквозь крохотную щелку между занавесками Жильбер вперил взгляд в Андреа. Молодая женщина казалась бледной, возбужденной, беспокойной и слегка сгорбленной, словно под гнетом каких-то тайных мыслей, в которых она сама не отдавала себе отчета.

– Вы слышали, что я сказал, графиня? – осведомился Людовик XVI, видя, что г-жа де Шарни медлит с ответом.

– Да, государь.

– Вы поняли, о чем я, и можете мне ответить?

– Я пытаюсь вспомнить, – отозвалась Андреа.

– Позвольте, я чуть-чуть освежу вашу память, графиня. Отдать приказ об аресте просили вы, и на вашем прошении поставила подпись королева.

Графиня не отвечала, лихорадочное возбуждение вновь унесло ее куда-то далеко за пределы действительности.

– Но отвечайте же, сударыня, – начиная терять терпение, проворчал король.

– Это верно, – задрожав, призналась графиня, – я действительно написала письмо, а ее величество поставила на нем свою подпись.

– Тогда скажите, – продолжал король, – какое преступление совершил тот, против кого вы просили принять столь строгие меры?

– Государь, – промолвила Андреа, – я не могу вам сказать, что за преступление он совершил, скажу только, что оно было велико.

– Как! Вы не можете сказать мне?

– Не могу, государь.

– Мне, королю?

– Не могу. Прошу извинить меня, ваше величество, не могу.

– Тогда вы скажете об этом ему самому, сударыня. То, что вы отказываетесь поведать королю, вам не удастся утаить от доктора Жильбера.

– Доктора Жильбера? – вскричала Андреа. – Великий боже! Но где же он, ваше величество?

Король отступил в сторону, занавески раздвинулись, и показался Жильбер, почти такой же бледный, как Андреа.

– Вот он, сударыня, – проговорил он.

При виде Жильбера графиня покачнулась, ноги под нею задрожали. Она откинулась назад, словно собираясь упасть в обморок, и осталась стоять лишь благодаря креслу, на которое оперлась, невольно приняв скорбную позу Эвридики[143]143
  Эвридика (греч. миф.) – нимфа, жена певца Орфея, погибла от укуса змеи.


[Закрыть] в тот миг, когда в ее сердце проникает яд змеи.

– Сударыня, – отвесив смиренный поклон, произнес Жильбер, – позвольте мне повторить вопрос, только что заданный вам его величеством.

Андреа зашевелила губами, но не издала при этом ни звука.

– В чем я провинился перед вами, сударыня, да так, что вы пожелали бросить меня в эту ужасную тюрьму?

Услышав эти слова, Андреа подскочила, словно кто-то вырвал клок прямо у нее из сердца.

Затем вдруг, смерив Жильбера холодным, как у змеи, взглядом, она ответила:

– Я не знаю вас, сударь.

Пока она произносила эти слова, Жильбер смотрел на нее так пристально, вложил в свой взгляд столько несокрушимой отваги, что графиня опустила внезапно потухший взор.

– Графиня, – с мягким упреком проговорил король, – вот видите, к чему приводит злоупотребление подписью королевы. Перед вами стоит человек, которого вы не знаете, вы сами так сказали, а он ведь знаменитый хирург, врач, ученый, и вам не в чем его упрекнуть…

Подняв голову, Андреа одарила Жильбера взглядом, полным поистине королевского презрения.

Тот выдержал взгляд спокойно, не теряя чувства собственного достоинства.

– Я говорю, – продолжал король, – что вы, оказывается, ничего не имели против господина Жильбера и хотели покарать совсем другого человека, в результате чего невинный стал жертвой ошибки. Это нехорошо, графиня.

– Государь! – воскликнула Андреа.

– Постойте! – прервал ее король, дрожа при мысли, что обидел фаворитку своей супруги. – Я знаю, что сердце у вас доброе, и раз вы кого-то возненавидели, стало быть, за дело, но на будущее постарайтесь не совершать подобных промахов. – Затем, повернувшись к Жильберу, он продолжал: – Что поделать, доктор, в том, что случилось, виновато скорее время, чем люди. В разврате мы рождены, в разврате и умрем, но нужно попытаться хотя бы сделать будущее лучше ради наших потомков, и вы, надеюсь, поможете мне в этом, доктор Жильбер.

Людовик замолчал, решив, что сказал довольно, чтобы угодить обеим сторонам.

Бедный король! Произнеси он подобную фразу в Национальном собрании, ему не только рукоплескали бы, но и напечатали бы назавтра это высказывание во всех придворных газетах.

Однако этой аудитории, состоявшей из двух заклятых врагов, его философия примирения пришлась не по вкусу.

– С позволения вашего величества, – не унимался Жильбер, – я хочу попросить графиню повторить то, что она только что сказала, то есть, что она меня не знает.

– Графиня, – вздохнул король, – угодно ли вам выполнить просьбу доктора?

– Я не знаю доктора Жильбера, – отчеканила Андреа.

– Но вы знали другого Жильбера, моего тезку, чье преступление тяготеет надо мной?

– Да, – признала Андреа, – я его знаю и считаю человеком бесчестным.

– Государь, мне не пристало допрашивать графиню, – заметил Жильбер. – Не соблаговолите ли вы спросить у нее, чем этот бесчестный человек ей досадил?

– Графиня, вы не можете отказать доктору в столь справедливой просьбе.

– Чем он досадил, – ответила Андреа, – известно королеве, поскольку она своею рукой расписалась на письме, в котором я просила арестовать этого человека.

– Однако, – возразил король, – того, что королева убеждена в вашей правоте, вовсе не достаточно, – я тоже хочу в ней убедиться. Королева есть королева, но король-то я.

– Знайте же, государь, что упомянутый в письме Жильбер шестнадцать лет назад совершил страшное преступление.

– Ваше величество, благоволите спросить у госпожи графини, сколько теперь лет этому человеку.

Король повторил вопрос.

– Лет тридцать, может быть, года тридцать два.

– Государь, раз преступление было совершено шестнадцать лет назад, его совершил не мужчина, а ребенок, и если этот мужчина в течение шестнадцати лет скорбит о содеянном, то не заслуживает ли он известного снисхождения?

– Выходит, вы знаете Жильбера, о котором идет речь? – спросил король.

– Знаю, государь.

– И в вину ему можно поставить лишь проступок, совершенный в юности?

– Мне известно, что с того дня, как он совершил – я не скажу «этот проступок», ваше величество, поскольку я не столь снисходителен, как вы – с того дня, как он совершил это преступление, никто на свете не может его ни в чем упрекнуть.

– Да, если не считать того, что он, обмакивая свое перо в яд, сочинял гнусные пасквили.

– Государь, благоволите спросить у графини, – отозвался Жильбер, – не является ли действительной причиной ареста этого Жильбера стремление дать возможность его врагам, точнее врагине, завладеть некой шкатулкой, содержащей бумаги, которые могут скомпрометировать одну знатную придворную даму?

По телу Андреа с ног до головы пробежала дрожь.

– Сударь! – прошептала она.

– Что это за шкатулка, а, графиня? – заинтересовался король, от которого не укрылись ни дрожь графини, ни ее бледность.

– О, сударыня, – вскричал Жильбер, чувствуя, что одерживает верх, – только не надо всяких уловок и уверток! Довольно лжи и с вашей, и с моей стороны. Я и есть тот самый Жильбер – преступник, мятежник, владелец шкатулки. А вы – та самая знатная придворная дама, и пусть нас рассудит король: давайте расскажем нашему судье – королю, а значит, и самому господу, о том, что между нами произошло, и пусть король вынесет решение, пока этого не сделал бог.

– Говорите, что вам угодно, сударь, – ответила графиня, – однако мне сказать нечего, потому что я вас не знаю.

– И о шкатулке вам тоже ничего не известно?

Сжав кулаки, графиня до крови кусала свои бледные губы.

– Нет, – наконец ответила она, – о ней мне известно не больше, чем о вас.

Однако эти слова дались ей с таким трудом, что она покачнулась, словно статуя на постаменте во время землетрясения.

– Берегитесь, сударыня, – предупредил Жильбер, – как вы, должно быть, помните, я – ученик человека по имени Жозеф Бальзамо, и он передал мне свою власть над вами. Ответите вы на мой вопрос или нет? Что с моей шкатулкой?

– Нет, – в невыразимом смятении воскликнула графиня, сделав движение в сторону двери. – Нет, нет и нет!

– Ладно же! – угрожающе воздев руку и тоже побледнев, проговорил Жильбер. – Так пусть же под гнетом моей несокрушимой воли согнется твоя железная душа, расколется твое алмазное сердце. Ты не желаешь говорить, Андреа?

– Нет! Нет! – в ужасе бросила графиня. – На помощь, государь, на помощь!

– Ты заговоришь, – откликнулся Жильбер, – и никто, будь то сам король или бог, не вырвет тебя из моей власти. Ты заговоришь, ты откроешь свою душу перед августейшим свидетелем этой тягостной сцены; все, что скрыто в тайниках ее сознания, все, что лишь бог может читать в самых тайных глубинах души, – все это, государь, вы узнаете от нее самой, хотя она и отказывается говорить. Спите, графиня де Шарни, спите и говорите, я так хочу!

Едва прозвучали эти слова, как раздавшийся было крик графини пресекся, она опустила руки, ноги ее подкосились и, не находя опоры, Андреа рухнула в объятия к королю, который, дрожа, усадил ее в кресло.

– О таком я лишь слышал, но никогда не видел, – проговорил Людовик XVI. – Она ведь впала в магнетический сон, не так ли, сударь?

– Да, государь. Теперь возьмите графиню за руку и спросите, почему она велела меня арестовать, – твердо отчеканил Жильбер, как будто только он имел право здесь распоряжаться.

Людовик, ошеломленный столь необычной сценой, отступил назад, чтобы убедиться, что сам он не спит и все происходящее ему не грезится, затем, словно математик, заинтересованный новым вариантом решения задачи, подошел к графине и взял ее за руку.

– Итак, графиня, выходит, это вы велели арестовать доктора Жильбера? – спросил он.

Несмотря на сон, графиня сделала последнее усилие: она вырвала у короля свою руку и громко воскликнула:

– Нет! Я не стану ничего говорить!

Король взглянул на Жильбера, словно спрашивая: чья воля восторжествовала, его или Андреа?

Жильбер улыбнулся.

– Так вы не станете говорить? – спросил он.

И, устремив взгляд на спящую женщину, он шагнул к креслу.

Андреа вздрогнула.

– Вы не станете говорить? – повторил он и сделал еще один шаг, сокращая расстояние между собой и графиней.

Все тело Андреа напряглось в последнем усилии.

– Ах, так вы не станете говорить? – произнес Жильбер и, став подле Андреа, протянул руку у нее над головой. – Значит, не станете?

Андреа забилась в судорогах.

– Осторожнее! – воскликнул Людовик XVI. – Осторожнее, вы ее убьете!

– Не беспокойтесь, государь, я воздействую лишь на душу. Душа ее сопротивляется, но скоро уступит.

Жильбер опустил руку ниже и приказал:

– Говорите!

Вытянув руки, Андреа ловила ртом воздух, словно какой-то насос выкачивал его из комнаты.

– Говорите! – повторил Жильбер и опустил руку еще ниже.

Казалось, мышцы молодой женщины вот-вот разорвутся. На губах у нее выступила пена, первая судорога эпилепсии сотрясла ее тело с головы до ног.

– Осторожнее, доктор! Осторожнее! – воскликнул король.

Однако тот, не слыша предупреждения, прикоснулся ладонью к голове графини и снова приказал:

– Говорите, я так хочу!

Почувствовав прикосновение его руки, Андреа испустила глубокий вздох, руки ее упали, откинутая назад голова свесилась на грудь, и из-под плотно сжатых век заструились обильные слезы.

– Господи! Господи! – прошептала она.

– Можете призывать Господа. Тот, кто действует именем господа, не страшится его.

– Ах, как я вас ненавижу! – пролепетала графиня.

– Пусть будет так, только говорите!

– Государь! Государь! – воскликнула Андреа. – Скажите ему, что он сжигает меня, разрывает на части, убивает!

– Говорите! – отрезал Жильбер и знаком показал королю, что тот может спрашивать.

– Итак, графиня, – заговорил тот, – человек, которого вы хотели арестовать и арестовали, и есть доктор Жильбер?

– Да.

– И тут нет никакой ошибки, никакого недоразумения?

– Нет.

– А что же шкатулка? – продолжал король.

– Ну, как же, – глухо проговорила графиня, – разве могла я оставить шкатулку у него в руках?

Жильбер и король переглянулись.

– И вы ее забрали? – спросил король.

– Велела забрать.

– Ну-ка, ну-ка, расскажите, – оживился король и, позабыв о приличиях, стал перед Андреа на колени. – Значит, вы велели ее забрать?

– Да.

– Откуда и каким образом?

– Я узнала, что Жильбер, который за последние шестнадцать лет дважды приезжал во Францию, намерен приехать в третий раз, причем навсегда.

– Но что же шкатулка? – перебил король.

– От начальника полиции господина де Крона я узнала, что в один из приездов Жильбер купил земли в окрестностях Виллер-Котре и что арендовавший эти земли крестьянин пользуется его полным доверием. Я догадалась, что шкатулка должна находиться у него.

– Как же вы догадались?

– Я посетила Месмера. Там я уснула и увидела ее во сне.

– И она была?..

– На первом этаже, в большом шкафу, спрятана под бельем.

– Превосходно! – воскликнул король. – Но дальше? Дальше? Говорите же!

– Я вернулась к господину де Крону, и тот по совету королевы дал мне одного из своих самых ловких людей.

– Как зовут этого человека? – спросил Жильбер.

Андреа вздрогнула, словно к ней прикоснулись раскаленным железом.

– Я спрашиваю, как его зовут, – повторил Жильбер.

Андреа отчаянно пыталась сопротивляться.

– Я желаю знать его имя! – отчеканил доктор.

– Тихой Сапой.

– Дальше, – продолжал выпытывать король.

– Вчера утром этот человек завладел шкатулкой. Вот и все.

– Нет, не все, – возразил Жильбер. – Вы должны сказать королю, где эта шкатулка сейчас.

– О, это уже слишком! – заметил король.

– Ни в коей мере, государь.

– Но ведь можно узнать у Тихой Сапой или у господина де Крона.

– Мы узнаем вернее и быстрее у госпожи графини.

Андреа конвульсивным движением изо всех сил стиснула зубы, стараясь промолчать.

Король указал на эту нервную судорогу доктору.

Жильбер улыбнулся.

Указательным и большим пальцами он дотронулся до нижней части лица Андреа, и мышцы ее мгновенно расслабились.

– Сначала, госпожа графиня, скажите королю, что эта шкатулка действительно принадлежит доктору Жильберу.

– Да, да, ему, – с яростью подтвердила спящая.

– А где она сейчас? – спросил Жильбер. – И поспешите, королю некогда ждать.

Андреа помедлила.

– Она у Тихой Сапой, – наконец сказала она.

Однако как ни мимолетно было колебание женщины, Жильбер его заметил.

– Вы лжете! – воскликнул он. – Вернее, пытаетесь солгать. Где шкатулка? Я желаю знать!

– У меня, в Версале, – не в силах унять нервной дрожи, сотрясавшей все ее тело, и заливаясь слезами, ответила Андреа. – У меня, и там же меня ждет с одиннадцати вечера Тихой Сапой – мы так условились.

Пробило полночь.

– Он все еще ждет?

– Да.

– В какой комнате?

– Его провели в гостиную.

– А где он в гостиной?

– Стоит, опершись о камин.

– А где шкатулка?

– Перед ним на столе. Ax!

– В чем дело?

– Нужно сделать так, чтобы он поскорее ушел. Господин де Шарни должен был вернуться лишь завтра, но из-за происшедших событий вернется сегодня ночью. Я его вижу. Он уже в Севре. Пусть этот человек уйдет, чтобы граф его не застал.

– Ваше величество, вы все слышали. Скажите, где в Версале живет госпожа де Шарни?

– Где вы живете, графиня?

– На бульваре Королевы, ваше величество.

– Прекрасно.

– Ваше величество, вы все слышали. Шкатулка принадлежит мне. Не прикажете ли вы, чтобы мне ее вернули?

– И немедленно, сударь.

Заслонив госпожу де Шарни от посторонних взоров ширмой, король вызвал дежурного офицера и шепотом отдал ему приказание.