Текст книги "Анж Питу"

VI. Отъезд

Выйдя от королевы, Людовик XVI тут же очутился в окружении офицеров и прочих лиц, назначенных им сопровождать его в Париж. Это были господа де Бово, де Вильруа, де Нель и д’Эстен.

Смешавшись с толпою, Жильбер ждал, когда Людовик XVI его заметит, но тот бросил на него лишь беглый взгляд.

Было заметно, что все вокруг пребывают в сомнении и не верят в незыблемость принятого решения.

– После завтрака выезжаем, господа, – сообщил король.

Потом, заметив Жильбера, сказал:

– А, вы здесь, доктор, очень хорошо. Как вам известно, я беру вас с собой.

– К вашим услугам, государь.

Король прошел к себе в кабинет и работал там в течение двух часов.

Затем вместе с семейством прослушал мессу и около девяти сел за стол.

Завтрак прошел согласно заведенной церемонии, и только королева, бывшая у мессы с припухшими и покрасневшими глазами, ничего не ела и лишь присутствовала, чтобы подольше побыть вместе с королем.

Мария Антуанетта привела с собою обоих детей, и те, смущенные материнскими советами, переводили беспокойный взгляд с отца на толпу офицеров и гвардейцев.

Время от времени дети по приказу матери утирали слезы, набегавшие им на глаза, и это зрелище вызывало у одних жалость, у других – гнев, но огорчало всех присутствующих.

Король стоически ел. Несколько раз он заговаривал с Жильбером, не глядя на него, и почти непрерывно, с глубокой нежностью беседовал с королевой.

Кроме того, он успевал отдавать распоряжения своим военачальникам.

Людовик XVI уже кончал завтракать, когда ему доложили, что на широкой аллее, ведшей к плацу, появилась многочисленная колонна людей, пришедших из Парижа.

В ту же секунду офицеры и гвардейцы бросились вон из залы; король поднял голову и взглянул на Жильбера, но, увидев, что тот улыбается, принялся спокойно доедать завтрак.

Королева, побледнев, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его поподробнее выяснить, в чем дело.

Господин Бово поспешно вышел.

Королева приблизилась к окну.

Минут через пять г-н де Бово вернулся.

– Государь, – сообщил он, – это национальная гвардия Парижа. Узнав вчера из слухов, что вы собираетесь посетить столицу, они собрались в количестве десяти тысяч человек и двинулись к вам навстречу, но поскольку вы задержались, они дошли до Версаля.

– Как вы думаете, каковы их намерения? – осведомился король.

– Самые добрые, – ответил г-н де Бово.

– Все равно, затворите ворота, – посоветовала королева.

– Не надо, – возразил король, – достаточно того, что заперты двери дворца.

Королева нахмурилась и бросила взгляд на Жильбера.

Тот ждал этого взгляда, потому что его предсказания уже наполовину сбылись. Он обещал появление двадцати тысяч человек, и десять из них прибыли.

Король повернулся к г-ну де Бово.

– Проследите, чтобы эти славные люди были накормлены, – велел он.

Господин де Бово снова покинул залу и передал экономам распоряжение короля.

Сделав это, он вернулся.

– Ну, что там? – спросил король.

– Парижане вступили в спор с господами королевскими гвардейцами, ваше величество.

– И о чем же у них спор? – полюбопытствовал король.

– Просто вопрос учтивости. Узнав, что ваше величество через два часа трогается в путь, они решили подождать и следовать за вашей каретой.

– Но ведь они пойдут пешком? – вступила в разговор королева.

– Разумеется, ваше величество.

– А в королевскую карету запряжены лошади, король поедет быстро и притом весьма. Вам ведь известно, господин де Бово, что король имеет обычай ездить быстро.

Эти произнесенные с нажимом слова означали:

«Вы должны сделать так, чтобы карета его величества летела как на крыльях».

Движением руки король прервал их разговор и объявил:

– Я поеду шагом.

Королева издала вздох, более напоминавший гневный возглас.

– Будет несправедливо, – хладнокровно добавил Людовик, – если я заставлю этих славных людей бежать, тогда как они озаботились тем, чтобы оказать мне честь. Я поеду шагом, притом не быстро, чтобы все они могли следовать за мною.

Собравшиеся одобрительным шепотом выразили свое восхищение, однако на иных лицах отразилось недовольство и в первую очередь на лице королевы, которая считала подобное благородство слабостью.

Послышался звук растворяемого окна.

Удивленная королева обернулась: оказалось, что Жильбер, пользуясь своим правом врача, решил проветрить столовую, в которой было уже не продохнуть от запаха кушаний и дыхания более чем ста человек.

Доктор зашел за занавеску раскрытого окна, и снизу до него донесся гул собравшейся во дворе толпы.

– Что там такое? – осведомился король.

– Национальные гвардейцы, ваше величество, – ответил Жильбер, – столпились на самом солнцепеке, им, должно быть, очень жарко.

– А почему бы не пригласить их позавтракать с королем? – тихонько шепнул королеве один из ее приближенных офицеров.

– Нужно отвести их в тень – на мраморный двор, в прихожие, куда угодно, где хоть немного прохладнее, – сказал король.

– Десять тысяч человек в прихожие! – воскликнула королева.

– Если распределить их по всему дворцу, места хватит, – настаивал король.

– Распределить по дворцу! – ужаснулась Мария Антуанетта. – Так, ваше величество, они и до вашей спальни доберутся.

Это страшное пророчество сбылось в Версале менее чем через три месяца.

– Среди них много детей, государыня, – мягко сказал Жильбер.

– Детей? – удивилась королева.

– Ну да, ваше величество, многие взяли детей прогуляться. Дети тоже одеты в мундирчики национальных гвардейцев, настолько людям нравится этот новый институт.

Королева собралась было что-то возразить, но тут же опустила голову.

Ей хотелось сказать в ответ какую-нибудь колкость, но мешали гордыня и ненависть.

Жильбер бросил на нее внимательный взгляд.

– Бедные детки! – воскликнул король. – Их взяли с собой для того, чтобы их отцам не сделали ничего дурного. Тем более следует отвести в тень этих несчастных малюток. Впустите, впустите же их.

Жильбер тихонько покачал головой: казалось, он хотел сказать королеве, которая продолжала хранить молчание: «Эти слова должны были сказать вы, ваше величество, я предоставил вам такую возможность. Их бы стали повторять направо и налево, и народная любовь года на два была бы вам обеспечена».

Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.

Она почувствовала свою оплошность и мгновенно попыталась оправдаться своею гордостью и упрямством, о чем послала Жильберу мысленный знак. Г-н де Бово тем временем отправился к национальным гвардейцам выполнять поручение короля.

Послышались крики благодарности и, согласно повелению Людовика, вооруженную толпу впустили во дворец.

Мощный вихрь восклицаний, добрых пожеланий и приветствий долетел до августейших супругов и успокоил их относительно намерений этого опасного Парижа.

– Государь, – нарушил молчание г-н де Бово, – каковы будут распоряжения относительно кортежа?

– А что там со спором между национальными гвардейцами и моими офицерами?

– О, ваше величество, он затих, прекратился, эти славные люди столь счастливы, что говорят теперь лишь одно: «Мы пойдем куда угодно. Король к нам добр так же, как и к другим, и куда бы он ни отправился, мы будем вместе с его величеством».

Король взглянул на Марию Антуанетту. Та иронически улыбалась, презрительно выпятив губу.

– Передайте национальным гвардейцам, пусть располагаются где хотят, – проговорил Людовик XVI.

– Ваше величество, – заметила королева, – не забывайте: находиться подле кареты – неотъемлемое право королевской гвардии.

Видя, что король колеблется, офицеры приблизились, имея намерение поддержать королеву.

– В сущности, это верно, – согласился король. – Ладно, посмотрим.

Господа де Бово и де Вильруа отправились отдавать подчиненным необходимые распоряжения.

В Версале пробило десять.

– Пора, – проговорил король, – поработаю я завтра. Нельзя заставлять ждать этих людей.

С этими словами он встал.

Мария Антуанетта заключила короля в объятия и поцеловала. Дети с плачем повисли на шее у родителя; умиленный Людовик пытался ласково освободиться от их объятий, чтобы его волнение не выплеснулось через край.

Королева подходила к офицерам, брала одного за локоть, клала ладонь на шпагу другого, беспрестанно повторяя:

– Господа! Господа!

Этим красноречивым восклицанием она поручала их заботам короля, который уже спускался вниз.

Офицеры прикладывали руку к сердцу и шпаге.

Королева благодарно улыбалась.

Жильбер выходил одним из последних.

– Сударь, – обратилась к нему Мария Антуанетта, – это вы посоветовали королю ехать и, несмотря на мои мольбы, склонили его к этому решению. Подумайте, какую огромную ответственность перед супругой и матерью вы взвалили на себя.

– Я это знаю, ваше величество, – холодно отозвался Жильбер.

– Вы обязаны вернуть мне короля живым и невредимым, сударь! – торжественно вскинув голову, заявила королева.

– Слушаюсь, государыня.

– Не забудьте, вы отвечаете за него головой.

Жильбер поклонился.

– Не забудьте, собственной головой! – повторила Мария Антуанетта с угрозой и безжалостной властностью абсолютной монархини.

– Да, ваше величество, – с поклоном подтвердил Жильбер, – собственной головой. Если бы я опасался, что королю что-либо угрожает, этот залог стоил бы немного, но, повторяю, ваше величество: сегодня я веду государя к славе.

– Я хочу, чтобы вы все время держали меня в курсе дела, – добавила королева.

– Обещаю, ваше величество.

– Теперь ступайте, сударь, я слышу барабаны: король отправляется в путь.

Жильбер поклонился и, спустившись по главной лестнице, столкнулся с адъютантом короля, который искал его по просьбе его величества.

Его посадили в карету обер-церемониймейстера г-на де Бово, поскольку тот не хотел, пока Жильбер себя не зарекомендовал, помещать его в королевскую карету.

Жильбер улыбнулся, увидев, что в этой карете с гербом находится он один, так как г-н де Бово гарцевал на коне у дверцы королевской кареты.

Затем Жильберу пришло на ум, что ехать в карете с короной и гербом для него просто нелепо.

Он все еще терзался сомнениями, когда из толпы национальных гвардейцев, обступивших карету, послышался шепот двух мужчин, наклонившихся к окошку и с любопытством его разглядывавших:

– Гляди, принц де Бово!

– Вот и нет, – отвечал товарищ, – ты ошибаешься.

– Нет, не ошибаюсь, на карете герб принца.

– Герб… герб… Ну и что?

– Да, черт возьми, герб еще ничего не значит.

– Нет, значит! Раз на карете герб господина де Бово, стало быть, господин де Бово должен быть внутри.

– А господин де Бово – патриот? – спросила какая-то женщина.

– Гм, – ответил один из спорщиков.

Жильбер улыбнулся.

– Да говорю тебе, – возразил первый, – никакой это не принц. Тот толстый, а этот тощий, тот носит мундир офицера гвардии, а этот – в черном кафтане, интендант, должно быть.

В ответ на этот не особенно лестный эпитет, которым был награжден Жильбер, раздался неприязненный ропот.

– Вот уж нет, тысяча чертей! – прогремел грубый голос, при звуке которого Жильбер вздрогнул. Голос принадлежал мужчине, пробивавшемуся с помощью локтей и кулаков к карете. – Никакой это не господин де Бово, никакой не интендант, а смелый и прославленный патриот, самый прославленный из патриотов! Господин Жильбер, какого дьявола вы делаете в карете принца?

– Да никак это папаша Бийо! – воскликнул Жильбер.

– Проклятие! А я так боялся, что вас не встречу, – отвечал фермер.

– А где Питу? – спросил Жильбер.

– Где-то здесь, неподалеку. Эй, Питу, иди сюда. Вон он идет, видите?

Услышав зов, Питу, энергично работая плечами, протиснулся поближе, стал рядом с Бийо и с восхищением поклонился Жильберу.

– Добрый день, господин Жильбер, – промолвил он.

– Здравствуй, Питу, здравствуй, друг мой.

– Жильбер? Жильбер? Кто это? – слышалось в толпе.

«Вот это слава, – подумал доктор. – В Виллер-Котре меня знают, это верно, зато в Париже – я популярен!»

Он вылез из кареты, которую кучер пустил шагом, и, опираясь на руку Бийо, пошел в самой гуще толпы.

В нескольких словах Жильбер рассказал фермеру о своем визите в Версаль и о добрых намерениях короля и королевского семейства. В течение нескольких минут он столь успешно занимался пропагандой роялизма, что эти славные люди, наивные и впечатлительные, были очарованы и громко возопили: «Да здравствует король!» Крик этот, все усиливаясь, пробежал по рядам и докатился до кареты Людовика XVI.

– Я хочу взглянуть на короля, – говорил взволнованный Бийо, – хочу увидеть его вблизи. Для того я и пришел сюда. Я желаю увидеть его лицо. От взгляда честного человека ничего не скроешь. Давайте подойдем поближе, господин Жильбер, ладно?

– Погодите-ка, мне кажется, нам сейчас в этом помогут, – заметил Жильбер. – Вон адъютант господина де Бово, он кого-то здесь высматривает.

И верно: какой-то всадник осторожно пробирался между кучками усталых, но радостных людей, стремясь добраться до кареты, в которой совсем недавно ехал Жильбер.

Доктор окликнул его:

– Сударь, не доктора ли Жильбера вы ищете?

– Его самого, – ответил адъютант.

– Он перед вами.

– Прекрасно. Король поручил господину де Бово разыскать вас.

При этих словах Бийо вытаращил глаза, а толпа расступилась. Жильбер двинулся к королевской карете, за ним последовали Бийо и Питу, а ехавший впереди всадник все повторял:

– Расступитесь, господа, расступитесь! Позвольте пройти, именем короля!

Вскоре Жильбер поравнялся с королевской каретой, которая ползла с быстротою волов эпохи Меровингов.

VII. В дороге

Работая локтями и сами то и дело получая толчки, Жильбер, Бийо и Питу, не теряя из виду адъютанта г-на де Бово, добрались наконец до кареты, в которой король вместе с гг. д’Эстеном[168]168
  Эстен, граф Анри д’ (1729–1794) – французский адмирал, воевавший на стороне Америки против англичан.


[Закрыть] и Вилькье медленно ехал в густой толпе.

Это была любопытная, неслыханная, небывалая картина – такого раньше еще не случалось. Деревенские национальные гвардейцы, эти импровизированные солдаты, с радостными криками подбегали к королевской карете, осыпали короля благословениями, стараясь попасться ему на глаза, и вместо того чтобы возвращаться по домам, занимали место в кортеже и следовали за королем.

Почему? Кто знает, быть может, они повиновались инстинкту? Они видели своего возлюбленного короля и хотели взглянуть на него еще хоть разок.

Нужно сказать, что в те времена Людовик XVI был обожаемым королем, в честь которого французы готовы были воздвигать алтари, несмотря даже на глубочайшее презрение, внушенное им г-ном де Вольтером к такого рода знакам внимания.

Впрочем, Людовику XVI алтарей не воздвигали, но лишь потому, что умные люди того времени слишком уважали своего короля, чтобы подвергнуть его подобному унижению.

Людовик XVI заметил Жильбера, шедшего рука об руку с Бийо. Позади них шествовал Питу, все еще волоча за собой свою громадную саблю.

– А, доктор! Какая чудная погода, какой чудный народ!

– Вот видите, государь, – отозвался Жильбер.

И, наклонившись к окошку кареты, добавил:

– А что я обещал вашему величеству?

– Да, сударь, да, вы сдержали слово.

Король вскинул голову и громко произнес, явно желая быть услышанным:

– Мы движемся медленно, но, по-моему, все же слишком быстро для того, чтобы разглядеть как следует все, что творится вокруг.

– Ваше величество, – ответил г-н де Бово, – сейчас мы делаем лье за три часа. Двигаться еще медленнее было бы затруднительно.

Лошади и впрямь то и дело останавливались, повсюду слышались возбужденные разговоры, национальные гвардейцы братались – это словечко только что было придумано – с гвардейцами его величества.

«Интересно, – размышлял Жильбер, философски созерцая забавный спектакль, – они братаются с гвардией; выходит, раньше они были врагами?»

– Послушайте-ка, господин Жильбер, – вполголоса проговорил Бийо, – я хорошенько разглядел и послушал короля. Что же, сдается мне, что король – человек достойный.

Последние слова фермер произнес с таким восторгом, что их услышали и сам король, и весь его штаб.

Штаб расхохотался.

Король улыбнулся и, покачав головой, проговорил:

– Вот такая похвала мне по душе.

Это замечание было сделано достаточно громко, и Бийо его услышал.

– Вы правы, государь, я не привык хвалить кого попало, – отозвался он, без тени смущения вступая в разговор с королем, как в свое время Мишо с Генрихом IV.

– Это тем более лестно, – проговорил в замешательстве король, не зная, каким образом сохранить достоинство и вместе с тем ответить, как подобает подлинному патриоту.

Увы! Несчастный монарх еще не привык называться королем французов.

Он до сих пор считал, что называется королем Франции.

Вне себя от восторга, Бийо не дал себе труда задуматься над тем обстоятельством, что с философской точки зрения Людовик, быть может, отрекся от титула короля и присвоил себе титул человека. Фермер почувствовал безыскусность этих слов и порадовался, что понят королем и сам понимает его.

С этого момента Бийо начал приходить во все больший и больший восторг. Он смотрел на короля и, по выражению Вергилия, упивался любовью к конституционной монархии, сообщая ее Питу, который, преисполненный собственной любовью и переполняемый любовью папаши Бийо, выплескивал обуревавшие его чувства в криках – вначале просто громогласных, потом пронзительных, затем захлебывающихся:

– Да здравствует король! Да здравствует отец народа!

Эти возгласы Питу мало-помалу становились все более хриплыми.

Питу охрип окончательно, когда кортеж прибыл в Пуэндю-Жур, где г-н Лафайет, сидя на своем знаменитом белом скакуне, сдерживал беспорядочные и трепещущие когорты национальных гвардейцев, собравшихся для встречи короля часов в пять утра.

А теперь было уже почти два пополудни.

Встреча короля с новоявленным предводителем вооруженной Франции прошла вполне удовлетворительно.

Почувствовавший усталость король ничего не говорил и лишь улыбался.

Командующий парижским ополчением не отдавал приказы, а лишь жестикулировал.

Король с удовольствием отметил, что народ кричит «Да здравствует король!» столь же часто, сколь и «Да здравствует Лафайет!». К несчастью, это был последний раз, когда королю удалось потешить свое самолюбие.

Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты, Бийо – от Жильбера, а Питу – от Бийо.

Верный данному королеве обещанию, Жильбер уже отправил к ней четверых гонцов.

Каждый из них нес королеве добрые вести, поскольку на протяжении всего пути король видел взлетавшие в воздух в его честь колпаки, вот только кокарды на них были национальных цветов, что являло собою известный упрек в сторону белых кокард на шляпах королевских гвардейцев и самого короля.

Именно это различие в кокардах и омрачало радость и восторг папаши Бийо.

На его треуголке красовалась громадная трехцветная кокарда.

На шляпе короля кокарда была белой; выходило, что тут вкусы короля и его подданных расходятся.

Эта мысль не давала Бийо покоя, и в конце концов он высказал ее Жильберу, выбрав момент, когда тот не разговаривал с королем.

– Господин Жильбер, – осведомился фермер, – почему король не надел кокарду национальных цветов?

– А потому, мой славный Бийо, что король или не знает, что существует новая кокарда, или полагает, что его кокарда и есть национальная.

– А вот и нет, ведь его кокарда белая, а наша – трехцветная.

– Погодите-ка, – остановил Жильбер фермера, когда тот уже был готов очертя голову пуститься повторять газетные фразы. – Королевская кокарда белая – так же как французские флаги. Вины короля в этом нет. Кокарда и знамя были белыми задолго до того, как он появился на свет, и к тому же, мой дорогой Бийо, белая кокарда и белые флаги уже давно проявили себя. Белая кокарда украшала шляпу командора Сюфрена, когда он водружал наше знамя в Индии. Белая кокарда была на шляпе у Ассаса[169]169
  Накануне битвы при Клостркампе (1760) капитан овернского полка Луи д’Ассас ночью оказался окружен немцами, но криком предупредил своих солдат об опасности.


[Закрыть], по ней его узнали немцы в ту ночь, когда он пожертвовал своей жизнью, чтобы не позволить захватить своих солдат врасплох. Белая кокарда была на шляпе и у маршала Саксонского, когда он разбил англичан при Фонтенуа. Была она и на шляпе господина де Конде[170]170
  Конде – здесь: Людовик II, принц Конде (1621–1688), по прозвищу Великий Конде, французский полководец.


[Закрыть], когда он громил имперцев при Рокруа, Фрейбурге и Лансе[171]171
  Рокруа – победа французов над испанцами в 1645 г., Фрейбург – победа над имперцами в 1644 г., Ланс – победа над ними же в 1648 г.


[Закрыть]. Вот что такое белая кокарда, и это далеко не все, мой славный Бийо, тогда как национальная кокарда, которая, возможно, и обойдет весь мир, как предсказывает Лафайет, еще ничего не успела совершить, потому что ей всего три дня от роду. Я не говорю, что она будет пребывать в праздности, но поймите: поскольку пока она никак себя не зарекомендовала, король вправе подождать, пока она что-либо сделает.

– Как это национальная кокарда ничего не сделала? – возмутился Бийо. – А кто же тогда взял Бастилию?

– Да, тут вы правы, – печально признал Жильбер.

– Вот потому, – с триумфом заключил фермер, – король и должен ее носить.

Заметив, что король прислушивается к их разговору, Жильбер толкнул Бийо локтем, после чего тихо проговорил:

– Вы с ума сошли! Против чего, по-вашему, было направлено взятие Бастилии? Против королевской власти, я полагаю. А вы хотите, чтобы король носил символ вашей победы и собственного поражения. Вы только подумайте, безумец: король так милостив, добр, чистосердечен, а вы хотите, чтобы он кривил душой!

– Но ведь взятие Бастилии было направлено не против короля, – несколько более робко, но все еще не сдаваясь, возразил Бийо, – а против деспотизма.

Жильбер пожал плечами, однако сделал это с чуткостью сильного человека, который не желает попирать ногами более слабого из боязни его раздавить.

– Нет, – воодушевляясь, продолжал Бийо, – мы сражались не против нашего доброго короля, а против его приспешников.

В те времена еще говорили не «солдаты», а «приспешники» – точно так же, как в театре лошадь обязательно называли скакуном.

– К тому же, – с умным видом продолжал Бийо, – он их не одобряет, потому что идет вместе с нами. А раз он не одобряет их, стало быть, одобряет нас. Мы, покорители Бастилии, потрудились ради собственного счастья и его чести.

– Увы! Увы! – пробормотал Жильбер, который и сам толком не знал, как совместить то, что было отпечатано на лице у короля, с тем, что происходило у него на сердце.

Что же касается Людовика XVI, то он начал в говоре идущей толпы различать обрывки спора, происходившего неподалеку от его кареты.

Жильбер, заметивший внимание, с которым король прислушивался к их разговору, изо всех сил пытался свернуть его на менее скользкую тему.

Внезапно кортеж остановился: процессия прибыла на двор королевы – старинное место проведения всяческих собраний на Елисейских полях.

Там уже выстроилась рядами депутация из выборщиков и старшин под предводительством нового мэра – г-на Байи, окруженная тремя сотнями вооруженных людей с полковником во главе и тремя сотнями членов Национального собрания, выбранными, само собой разумеется, из депутатов третьего сословия.

Двое выборщиков, употребляя все свое умение и ловкость, старались удержать в равновесии огромный поднос из позолоченного серебра, на котором помещались два гигантских ключа от города Парижа времен Генриха IV.

Под влиянием столь внушительного зрелища разговоры смолкли, и все, стоявшие как отдельными группами, так и стройными шеренгами, приготовились слушать речи, которыми стороны собирались обменяться по сему случаю.

Байи, почтенный ученый-астроном, сделавшийся против воли сначала депутатом, затем мэром, а теперь и оратором, приготовил длинную торжественную речь. По всем правилам риторики в первой части своей речи он хотел воспеть деятельность короля, начиная с прихода к власти г-на Тюрго и кончая взятием Бастилии. Еще немного – таково уж свойство красноречия, – и он сделал бы короля главным вдохновителем всех событий, которым народ всего-навсего подчинился, притом неохотно.

Байи был весьма доволен написанной речью, когда случай – о нем он рассказал в своих мемуарах – предоставил ему новое вступление, гораздо более яркое, чем то, что он сочинил. Оно, кстати, только и осталось в памяти народа, всегда готового подхватить удачную, а главное, меткую фразу, основанную к тому же на реальных фактах.

Идя вместе с выборщиками и старшинами к месту встречи короля, Байи встревожился из-за того, что ключи, которые они собирались вручить Людовику, очень уж тяжелы.

– Неужто вы думаете, – со смехом спросил он, – что, продемонстрировав эти громадины королю, я еще возьму на себя труд тащить их обратно в Париж?

– А что же вы сделаете? – поинтересовался один из выборщиков.

– Да просто отдам вам, – ответил Байи, – или же выброшу в первую попавшуюся канаву.

– Да что вы такое говорите! – вскричал возмущенный выборщик. – Разве вы не знаете, что эти ключи город Париж преподнес Генриху Четвертому после осады? Да это же бесценная реликвия!

– Вы правы, – согласился Байи. – Ключи, преподнесенные Генриху Четвертому, покорителю Парижа, теперь переходят к Людовику Шестнадцатому, который… Да, – заключил достойный мэр, – антитеза получается превосходная.

И тут же, взяв карандаш, он приписал к своей речи следующее вступление:

«Государь, перед вами – ключи от славного города Парижа. Это те самые ключи, что были вручены Генриху IV. Он отвоевал себе народ, сегодня же народ отвоевал себе короля».

Фраза вышла удачной и точной, она врезалась в память парижанам и надолго пережила все речи и даже труды Байи.

Что же до Людовика XVI, то он благодарно кивнул, однако покраснел, так как за почтительностью и цветами красноречия уловил едкую иронию эпиграммы.

Затем он еле слышно пробормотал:

– Мария Антуанетта не дала бы сбить себя с толку этой ложной уважительностью и ответила бы злосчастному астроному вовсе не так, как это собираюсь сделать я.

Слишком внимательно выслушав начало речи г-на Байи, Людовик XVI дальше уже не слушал и целиком пропустил речь г-на Делавиня, председателя выборщиков.

Наконец речи подошли к концу, и король, опасаясь, что покажется недостаточно довольным любезностями, сказанными в его адрес, весьма достойно и без намеков на прозвучавшие слова ответил, что знаки уважения, оказанные ему городом Парижем и выборщиками, доставили ему бесконечное счастье.

Затем он отдал приказ двигаться дальше.

Но прежде чем пуститься в путь, король удалил свою охрану, ответив сим жестом благородного доверия на полукомплименты, сделанные ему муниципалитетом посредством председателя выборщиков и г-на Байи.

Оставшаяся без конвоя и окруженная огромной толпой национальных гвардейцев и зевак, карета покатила быстрее.

Жильбер со своим спутником Бийо продолжали идти подле правой дверцы.

В тот миг, когда карета ехала через площадь Людовика XV, на другом берегу Сены послышался выстрел, и в голубое небо взвился легкий белый дымок, похожий на облачко ладана.

Жильбер ощутил мощный удар, словно эхо выстрела потрясло все его тело. На секунду у него перехватило дыхание, он поднес руку к груди, которую пронзила резкая боль.

Одновременно вокруг королевской кареты послышались испуганные возгласы: какой-то женщине пуля угодила под правую лопатку, и бедняжка рухнула как подкошенная.

Но та же самая пуля мигом раньше попала в одну из пуговиц Жильберова кафтана – массивную, сделанную по моде того времени из вороненого железа и граненую.

Пуля отскочила от защитившей Жильбера пуговицы, потому-то он и ощутил удар и боль в груди.

Кроме того, она вырвала клочок из его жабо и черного жилета.

Отскочив от пуговицы Жильбера, пуля наповал сразила несчастную женщину; умирающую, истекавшую кровью, ее поспешно отнесли в сторону.

Король слышал выстрел, но ничего не заметил.

Улыбнувшись, он наклонился к Жильберу и сказал:

– Там в мою честь жгут порох.

– Да, ваше величество, – отозвался Жильбер.

Он не стал говорить королю, что думает относительно такого приветствия.

Но про себя он признал, что причины для опасений у королевы были: не заслони он собою всю дверцу кареты, отскочившая от его пуговицы пуля угодила бы прямиком в короля.

Но чья же рука столь умело направила этот выстрел?

Тогда этого никто не пожелал выяснять, а теперь этого и подавно никто не узнает…

Побледневший Бийо не отрываясь смотрел на разорванные жабо и жилет Жильбера, заставляя Питу с удвоенной силой кричать: «Да здравствует отец французов!»

Впрочем, происходившее вокруг было столь грандиозно, что вскоре все позабыли об этом эпизоде.

В конце концов Людовик XVI подъехал к ратуше – после того как на Новом мосту прогремел в его честь салют из пушек, по счастью, не заряженных ядрами.

На фасаде ратуши виднелась надпись, составленная из толстых черных букв, которые должны были быть зажжены с приближением ночи. Надпись эта являлась плодом выдумки муниципалитета.

Она гласила:

«Людовику XVI, отцу французов и королю свободного народа».

Эта антитеза, не менее многозначительная, чем та, что была в речи г-на Байи, вызвала восхищенные крики парижан, собравшихся на площади.

Надпись привлекла внимание Бийо.

Однако поскольку фермер грамоты не знал, он заставил Питу прочитать ему надпись.

Затем попросил повторить еще раз, словно не расслышал с первого раза.

Когда же Питу слово в слово повторил фразу, Бийо вскричал:

– Там так и сказано? Так и сказано?

– Ну да, – отвечал Питу.

– Муниципалитет написал, что король – король свободного народа?

– Да, папаша Бийо.

– Но раз народ свободен, он имеет право подарить королю свою кокарду! – воскликнул фермер.

С этими словами он одним прыжком оказался перед королем, который как раз вышел из кареты и стоял перед ведущей к ратуше лестницей.

– Государь, – начал он, – вы заметили, что у бронзового Генриха Четвертого на Новом мосту национальная кокарда?

– И что же? – осведомился король.

– Государь, раз Генрих Четвертый носит трехцветную кокарду, стало быть, ее можете надеть и вы.

– Разумеется, – замялся Людовик XVI, – если бы у меня была…

– Ну что ж, – подняв руку, громко продолжал Бийо, – от имени народа я вручаю вам эту кокарду вместо вашей, примите ее.

Байи подошел поближе.

Король был бледен. Он начинал чувствовать, что дело заходит слишком далеко, и вопросительно взглянул на Байи.

– Государь, – проговорил тот, – это отличительный знак всех французов.

– Раз так, я ее принимаю, – согласился король, беря кокарду у Бийо.

И, сняв белую кокарду, он прицепил себе на шляпу трехцветную.

По площади прокатилось оглушительное победное «Ура!»

Раздосадованный донельзя, Жильбер отвернулся.

Он считал, что народ слишком уж быстро берет верх, а король слишком слабо сопротивляется.

– Да здравствует король! – выкрикнул Бийо, дав тем самым сигнал еще к одному взрыву приветственных возгласов.

– Король мертв, – прошептал Жильбер. – Во Франции нет больше короля.

От места, где стоял король, до залы, где его поджидали, в мгновение ока образовался стальной свод из тысячи поднятых и скрещенных шпаг.

Король прошел под этим сводом и скрылся в здании ратуши.

– Это не триумфальная арка, – заметил Жильбер, – это Кавдинское ярмо. – И со вздохом добавил: – Боже, что скажет королева!