Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

Глава тринадцатая

Наутро, под стук колес уютно расположившись в двухместном купе вагона СВ, они обсуждали события поездки. Гурковский восторженно хвалил Филю за его интуицию, за жесткую линию поведения, приведшую к таким замечательным результатам.

Филимонов тоже весьма гордился своими успехами. Он начал входить во вкус директорства.

Но ни он, ни Гурковский не подозревали, что действия Волкова были вызваны вовсе не их умелым проведением переговоров, а совершенно иными обстоятельствами. Просто-напросто замминистра срочно и нежданно-негаданно отправили на пенсию, и Волкову он уже никак не мог помочь. Поэтому тот так легко и без обсуждения подписал договор, рассудив, что денег по нему, скорее всего, уже не предвидится, однако если вдруг все-таки они, в силу неповоротливости административной машины, свалятся на глупые головы Колтырина и его ребят, то и ему, Волкову, что-нибудь да и перепадет.

Колтырин, оставшийся в Москве, узнал о смещении замминистра и в тот же день развил бурную деятельность по введению нового зама в суть своих дел. Тот оказался человеком сообразительным и, сказав, что «развитие научной базы страны есть приоритетная задача министерства», оговорил свою долю от суммы и обещал помощь «в их благородной подвижнической деятельности».

Филимонов с Гурковским сняли напряжение командировочных дней коньяком. Съели купленную на вокзале жареную курицу и завалились спать.

Стук колес и скрип стареющего гэдээровского вагона способствовали этому, убаюкивали.

Во сне Филя видел неясные силуэты, какие-то двери, то обитые кожей, кабинетные, то звякающие засовами, железные, то вылизанные до совершенства, современные, почему-то называемые «евро». Потом его подхватило, он потерял опору, начал проваливаться и полетел вниз, в черную бездну, дыхание сжалось, как в самолете, когда попадаешь в воздушную яму.

Ударившись о линолеумный пол, Филя почувствовал, что в его глаза уставилась черная морда оскалившегося пса. Тот стоял всеми лапами на груди у Фили и не мигая гипнотизировал желтыми глазами. Филимонову стало страшно. Он открыл глаза.

Поезд стоял на каком-то полустанке, и оттуда, с улицы, доносились голоса осмотрщиков, постукивавших по колесам молотками на длинных ручках. В глаза Александру светила желтая лампочка со столба, оказавшегося напротив их купе. Филя пришел в себя. Сообразил, что все ему приснилось, и обозлился на лампочку, напугавшую его.

Чтобы развеселить и подбодрить себя, он оскалился, как черный пес из сна, и так же, не мигая и зло, уставился на лампу. Внутри Филимонова зазвенело от напряжения, злости и упоения властью, он увидел, как вольфрамовая нить на лампочке затрепетала, оборвалась и погасла.

Вагон качнулся, стукнулся буферами о другой, черное небо за окном поползло, фонарный столб исчез, замелькали другие перепуганные столбы, их огоньки перемешались со звездами, поезд набрал скорость, застучал колесами о стыки рельс и помчался в темную бездну.

Филимонов почему-то не удивился, что лампочка перегорела. Он еще минут пять тупо смотрел на черное небо с желтыми точками звезд. Медленно спросонок соображал. Потом подумал: вся эта чертовщина ему приснилась, закрыл глаза и снова заснул.

В родной город прибыли без опоздания, и Филя в девять часов был дома. Тамара безмятежно спала, и приезд Александра, нарушивший это почивание, не разбудил ее. Она сказала, не открывая глаз, что очень рада, и снова заснула.

Филю такая встреча обидела. Вообще-то ему было несвойственно обижаться, но тут непонятное и незнакомое чувство злости взвинтилось в нем, он с ненавистью посмотрел на спящую жену, увидел не закрытое одеялом колено и быстро и беззвучно начал раздеваться. В голове крутилась одна фраза: «Сейчас ты у меня попляшешь».

Он сорвал с жены одеяло. Коротенькая ночная рубашка ничего не прикрывала, и Филимонов нарочно грубо и больно раздвинул ноги жене, впился зубами в грудь и начал насиловать.

Тамара закричала от боли, попыталась увернуться, но Филимонов заткнул ей рот поцелуем и крепко прижал ее руки своими локтями к кровати.

Он получал огромное наслаждение от того, что жена сопротивлялась, что он доставлял ей боль, а она ничего не могла сделать ему в ответ. Ото всего этого ненависть и злоба вскипали в нем и превращались в неведомое ранее чувство собственного всевластия и вседозволенности. За секунду перед тем, как кончить, Филимонов почувствовал себя огромным бешеным черным псом, который ночью так же, как он сейчас на свою жертву, смотрел на него из глубины небесной бездны не мигая, пронзая желтыми глазами насквозь и наслаждаясь всесилием.

Филимонов испугался себя, последствий этого насилия, еще непонятно каких последствий от того, если жена пожалуется родителям. Начал целовать Тамару в лоб, руки, ноги, ласкать ее настолько нежно, насколько позволяли его фантазия и страх.

Когда в своих поцелуях он добрался до пальчиков ног, она застонала и засунула большой палец ноги ему в рот. Филимонов с наслаждением начал облизывать этот палец, потом целовать жене пятки, ступни.

– Еще, еще, – шептала Тамара.

Филимонов почувствовал, что ему все прощено, получил от осознания прощеной вины еще большее наслаждение, чем от насилия, и продолжал целовать. Тамара приподнялась, нежно обхватила его за голову и притянула ее к своим губам. Они снова слились в поцелуе и кончили одновременно.

Обнявшись, они долго лежали молча, пока Тамара не нарушила эту тишину:

– Я не думала, что ты можешь так соскучиться, – и через минуту, поразмыслив, добавила: – А ты, однако, Сашенька, кобель.

– Я и сам не думал, – ответил Филимонов, а про себя заметил, что про кобеля это она очень верно догадалась, только не в том смысле…

Тамара поднялась, доброжелательно поворчала на Филимонова за синяки, приготовила завтрак.

Дел у Филимонова было много, и, выпив чаю, он отправился в институт.

Глава четырнадцатая

Еще по дороге на работу Филимонов пришел к убеждению, что договор, из-за которого они ездили в Москву, надо рвать и заключать прямые контракты с западными поставщиками. А еще лучше самому проехать по немецким, французским, швейцарским научным центрам, скупить у них по дешевке старое ненужное оборудование и перепродать здесь, своим, втридорога.

Поэтому, придя в кабинет, Филимонов включил компьютер, подключился к интернету и начал прочесывать информацию о научных центрах и их представительствах в Москве и Петербурге.

Таковых оказалось немало. Все они, как вычислил Александр, занимались скупкой научных разработок.

– С такими проходимцами как раз и надо иметь дело, – подытожил он, и в голову его пришла гениальная по простоте идея.

Надо этим деятелям продавать разработки за старое оборудование. Они ничего не поймут и будут рады избавиться от старья. А он через третьи фирмы скупит этот хлам, приведет в порядок и перепродаст по новым ценам.

И еще, решил для себя Филимонов, незачем об этом знать ни Колтырину, ни его дочке. Филимонов так и подумал: «Его дочке». Ни жене, ни Тамаре, а совершенно отстраненно: его дочке.

Приятелей, которые занимались бизнесом, у Фили было много, и он тут же по телефону договорился, что если представится возможность, то те за десять процентов пропустят через свои фирмы все его договоры по оборудованию.

По телефону Филимонов связался с московскими представительствами нескольких околонаучных организаций, узнал у них все по интересующей тематике и, прикинувшись дурачком, попросил частично, в счет выполнения работ, поставить оборудование, «хотя бы старенькое, бывшее в употреблении». Те с удовольствием согласились.

К приезду Василия Николаевича у Филимонова было решено все. Все, кроме одного: как ему выбраться в Москву для подписания договоров.

Однако именно этот вопрос решился сам собой.

Приехав, Колтырин вызвал к себе Филимонова и подробно рассказал, что ситуация изменилась, никакие посредники в виде Волкова и его фирмы им уже не нужны, что поставки надо будет делать через серьезных представителей фирм-производителей. Что средства из бюджета уже перечислены, что новый замминистра – человек деловой и понятливый, что он поддержал их и будет помогать.

А еще, надувшись от важности, Колтырин сообщил про то, что скоро у него состоится защита докторской диссертации по экономике. Состоится эта защита через месяц, и он, Колтырин, просит Филимонова помочь ему во всяких мелких организационных вопросах. Поэтому уже послезавтра тому предстоит снова поехать в Москву и подготовить документацию. Различные протоколы, отзывы, выступления и т. д.

Говоря о защите, Колтырин придавал своему лицу торжественную значимость. Он так долго распространялся о высоких целях науки, своем стремлении постичь неизвестное, новое, что любому дураку становилось понятно, что в этой защите что-то нечисто.

А нечисто в ней было все. Филимонов отлично знал, что большая часть институтских денег, зарабатываемых лабораториями, тратилась на проведение непонятных исследований в области экономики переходного периода.

Колтырин несколько лет назад познакомился с весьма известным академиком, одним из столпов нынешних реформ, членом ВАКа, председателем множества комиссий, комитетов и консультантом политических деятелей. Ворон ворона сразу узнали, сдружились и поняли друг друга без слов.

Колтырин заключал с ним договоры по исследованию экономических особенностей научных учреждений в эпоху перехода от социализма к капитализму, перечислял сумасшедшие деньги в какие-то подставные фирмы за эти исследования. В ответ появлялись публикации в известных экономических журналах, где он был соавтором, и, наконец, ученики академика подготовили Колтырину докторскую диссертацию. Было ясно, что все в ней бредятина, что к настоящей науке этот опус не имеет никакого отношения, однако сделано было мастерски, отзывы приходили великолепные. Кому было охота связываться с академиком, участвующим в распределении бюджетных средств для НИИ.

Текст сорокаминутного выступления Колтырин вызубрил наизусть. Давался он ему нелегко, ушел на это почти весь месяц. Ответы на будущие вопросы тоже были выучены.

Документацию Филимонов подготовил вместе с секретарем совета, тоже учеником академика, за два дня. Сделано это было предельно просто. Секретарь спросил Филю, знает ли он компьютер и работает ли в Ворде.

– Без проблем.

– Тогда все сделаешь сам, – обрадовался секретарь и, выдав Филимонову дискету с полным комплектом документов, пояснил: – Через «Заменить» в меню «Правка» поменяешь фамилию, инициалы и название диссертации, и еще кое-какие мелочи. Там увидишь.

С задачей Филя справился без проблем. К делу он отнесся добросовестно, все вычитал, исправил ошибки и только потом распечатал.

Остальное время потратил на встречи с «продажными проходимцами от советской науки». Так Филя про себя окрестил представителей зарубежных компаний. Были они сотрудниками московских академических НИИ и подрабатывали в инофирмах экспертами.

Договоры подписывались обычно быстро, перечень необходимого оборудования передавался по факсу в зарубежный центр, и через несколько дней, объехав все четыре выбранные представительства, Филимонов получил списки со стоимостью бэушного оборудования.

Уже зная цены на новые приборы, Филимонов понял, что милые западные партнеры очередной раз хотят его надурить.

Популярно объяснив парням-экспертам, что стоимость выполняемых НИР тоже может возрасти раз в пять в связи с высокими ценами на оборудование, Филимонов проставлял на полученных прайсах свои цены, раза в четыре меньшие. Те морщились, говорили, что сами не могут решать такие вопросы, и предлагали выпить кофе и подождать, пока они свяжутся с хозяевами.

Во всех представительствах с устанавливаемыми Филей ценами в конце концов соглашались.

Ко дню защиты Колтыриным диссертации Филимонов заключил договоры на выполнение восьми НИР с оплатой работ, как значилось, «путем поставки приборов и оборудования». Десять процентов стоимости работ должны были оплачиваться деньгами, остальное – оборудованием.

Филимонов сразу же показывал фирмачам готовые отчеты по первым этапам работ и говорил, что на следующий день после подписания акта приемки и перечисления денег они получат эти отчеты. На следующий день, как правило, происходило перечисление.

На этих операциях Филимонов рассчитывал заработать не менее пятидесяти тысяч долларов, поэтому на защите появился в прекрасном расположении духа.

Защита прошла почти как по маслу. Регламент соблюдался, как в старые добрые времена на профсоюзных собраниях.

Председатель, плотный, с бесцветными серыми глазами академик, строго по регламенту сообщил о начале работы совета, передал слово секретарю ученого совета, который зачитал все, что было положено. Потом председатель предоставил слово Колтырину:

– У вас, Василий Николаевич, сорок минут, чтобы посвятить членов совета в результаты вашего многолетнего труда, – произнес он так, будто впервые видел Колтырина и никогда до этого не слышал о его работах.

– Постараюсь, – ответил тот, явно разволновавшись.

Председатель сменил строгое выражение лица на доброжелательное и подбодрил соискателя:

– Не волнуйтесь, публикации ваши мы изучали, работа интересная, современная, прошу вас, докладывайте.

«Еще бы, „изучали“», – проиронизировал про себя Филя, – вы их ему и писали».

Колтырин оглядел развешанные плакаты с таблицами, графиками и схемами, вздохнул, собрался и начал тарабанить то, что учил весь предыдущий месяц, каждый свободный час.

Филимонов решил внимательно прослушать, что из себя представляет диссертация тестя, чтобы оценить значимость научной школы академика и сообразить, кто и как предлагает стране строить нынешнее светлое будущее – капитализм.

Чем дольше он слушал, тем тоскливее становилось у него на душе. И тем мрачнее рисовались картины будущего отчизны.

Филимонов все еще оставался Филей, и чувства иронии и опозиционерства были в нем сильны.

От мрачных мыслей его оторвала уже много раз полушепотом произносимая фраза. Это, подходя к каждому члену совета и извиняясь за то, что отвлекает, приглашал на званый ужин в известнейшем своей дороговизной и престижностью ресторане зам Колтырина по коммерции.

Члены совета морщились, делая вид, что тот действительно отрывает их от самого интересного и важного выступления на свете, и, кивая, соглашались.

«Умница Колтырин, – подумал Филя, – всех подмазал».

После сорока минут сидения ученые мужи притомились, и объявленная председателем дискуссия началась столь вяло, что первые два вопроса академику пришлось задавать самому.

Постепенно совет оживился, расписанные и розданные заранее вопросы стали задаваться.

Колтырин с блеском профессионального декламатора заученно произносил ответы. Председатель подбадривающе, как школьный учитель, кивал.

Но вдруг слово попросил старейший член совета, член-корреспондент академии еще с тридцатых годов, непонятно как переживший времена сталинского культа, хрущевского волюнтаризма, брежневского молчаливого неприятия и устранения инакомыслия, лысенковщину всех времен.

– А в чем, собственно, заключается новое научное направление в предлагаемой работе? – с видом наивного слушателя спросил он.

Колтырин растерялся. И его покровитель – председатель совета, и он сам в суматохе застолий и деловых разговоров забыли подготовить ответ на этот классический вопрос, и теперь Колтырину надо было соображать и отвечать.

Когда пауза стала томительной и даже он понял, что надо что-то говорить, он догадался прочитать название своей диссертации.

Язвительный старичок только этого и ждал.

– Я, уважаемый господин соискатель, хотя грамоте обучен еще в церковно-приходской школе, но за долгие годы читать не разучился. И в работе вашей не обнаружил ничего такого, что могло бы претендовать на новое научное направление. Методология не ясна, данных ничтожно мало, а выводы ни на чем не основаны.

Председатель опомнился и перехватил у выступающего инициативу:

– Спасибо, уважаемый Николай Николаевич, за выступление, кто еще хочет высказаться?

Еще трое подсадных выступающих произнесли свои речи.

Разозленный председатель сидел на своем председательском месте и зло зыркал на старичка. Тот делал вид, что его эти зырканья не касаются.

Тогда председатель блеснул золотым зубом и навел отраженный от зуба луч солнца прямо в глаз старичку-академику. Тот зажмурился и попытался увернуться от луча.

Однако председатель преследовал его и заставлял зажмуриваться и менять позу постоянно. Старичок своим ерзаньем начал раздражать остальных, и симпатии к нему и его выступлению стали исчезать.

Председатель последний раз блеснул зубом, встал и подытожил:

– У нас, уважаемые коллеги, получилась замечательная защита. Было обстоятельное выступление диссертанта, была горячая и плодотворная дискуссия, обсуждение работы, а теперь пора выслушать мнение официальных оппонентов.

Секретарь совета пригласил первого оппонента. На трибуну неторопливо вошел плотный лысеющий член-корреспондент. Он обвел взглядом собравшихся, выдержал паузу и хорошо поставленным голосом начал:

– Уважаемый председатель, коллеги, в учении нашего великого соотечественника академика Вернадского введено такое глобальное понятие, как ноосфера. Вся деятельность человечества как в целом, так и каждого индивидуума в частности, вносит свой вклад в информационное поле ноосферы, изменяет ее и в конечном счете позволяет человечеству двигаться по пути созидания и развития.

Мы, продолжатели дела великого ученого, разрабатываем теорию устойчивого и стабильного развития общества, государства, человечества. Нам возражают. Говорят, что понятия «развитие» и «устойчивость» несовместимы.

Вот и сегодня такие заявления и сомнения прозвучали в ходе обсуждения искомой диссертации.

Однако на основе строгого математического анализа мы показываем, что такое развитие возможно, более того, оно неизбежно.

Уважаемый соискатель в своей работе рассматривает одно из весьма значимых направлений – направление устойчивого развития науки. На примере научно-исследовательских организаций нескольких научных направлений он показывает, что такое развитие возможно.

Анализируя все критерии и составляющие компоненты, необходимые для такого развития, автор находит значимые факторы и среди них определяющие.

– Значимых факторов в любом развитии научного направления два, – перебил его старичок-академик, – и это знает любой аспирант. Во-первых, это вложенные в направление деньги и, во-вторых, практическая или научная значимость для государства.

Но члена-корреспондента подобные наскоки не могли выбить из седла, и он продолжал, невозмутимо используя и этот выпад:

– Коллега правильно, как грамотный эксперт, определил две компоненты, однако таких компонентов несравнимо больше, и в диссертации, предложенной мне для оппонирования, это убедительно показано.

Далее в долгом и артистичном выступлении он подробно начал перечислять все, что прочитал в диссертации Колтырина.

Филимонов заскучал и, чтобы как-то скоротать время и развеселиться, стал представлять, какими были в детстве члены ученого совета.

Старичок-академик легко представился в виде вихрастого задиры, одержимого разными идеями. Кого-то Филя представил правильным учеником-хорошистом, кого-то хулиганом. Но вот председателя совета и выступавшего и убаюкивавшего, как будто гипнотизировавшего аудиторию оппонента детьми ему представить никак не удавалось. Коренастые, похожие на толстые корявые сучки дерева, эти двое не вписывались в детство.

Не было в воображении Фили таких детей, из которых могли получиться эти двое.

В голове у Филимонова мелькнула крамольная мысль, что этих двоих начальников от науки сюда забросили в качестве диверсантов инопланетяне. И что они, захватив научную власть, тормозят развитие науки, а значит, и общества. Ведут его к гибели.

От их лжеучений толку ноль, а вот влиять на лидеров страны, с умным видом внушать тем всякую бредятину и под этим соусом разворовывать и разрушать страну – это запросто.

Филя начал в голове перебирать всех партийных, научных, общественных деятелей и представлять, какими они были в детстве, и почти никого не смог такими представить.

От ужасной догадки Александр похолодел.

Но в этот момент оппонент закончил выступление, председатель попросил выступить второго оппонента, который, быстро вскочив на трибуну, по бумажке перечислил недостатки работы и, произнеся традиционную фразу о том, что эти недостатки не снижают достоинств работы, закончил выступление и покинул трибуну.

Остаток заседания прошел так же стремительно.

За колтыринскую диссертацию проголосовало большинство членов ученого совета, против – один. Ясно было, что этот один – старенький и заслуженный академик. А вот четверо неголосовавших, вернее, не захотевших голосовать, удивили многих. Колтырина поздравили. Он в заключительной речи поблагодарил всех.

Потом отправились в ресторан, в котором объелись и облились почти до поросячьего состояния.

Филя, представленный председателю совета в начале вечера, в конце стал с ним целоваться и выпил на брудершафт. Однако Филино хамство было замечено и пресечено Колтыриным, хотя председатель внешне ничего против не имел и квалифицировал Филины выпендривания как внезапно нахлынувшую народную любовь. Он потрепал Филю крепкой и плотной рукой по щеке, потом обхватил за шею, притянул к своему лицу и, подмигнув, сказал тихо, так чтобы никто не слышал:

– А ты пес! Уже пес. Но пока не цепной, – и уже громко, так чтобы слышали все, добавил: – Защищай докторскую, Александр, помогу! И бизнесом продолжай заниматься, тоже помогу! – И опять тихо, как будто самому себе, но чтобы Филимонов тоже расслышал: – Станешь цепным псом.

Председатель опять громко засмеялся, и Филя, к своему удивлению, обнаружил, что у него во рту нет золотых зубов. А глаза из серых, бесцветных, превратились в ярко-зеленые.

Филя еще раз про себя назвал председателя инопланетянином и сволочью, после чего совсем запьянел и отправился в гостиницу спать.