Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

К Светлане в этот день Никита решил не подходить. Во-первых, потому что из-за убийства охранника на дежурство Никита и Данила Иваныч заступили в эту же ночь, а во-вторых, просто-напросто постеснялся. А вот доложить по телефону майору со всеми подробностями успел. Рассказал про бомжей, про гильзы, про откаты, про то, что Лобов интересовался лабораторией Колмогорова.

– Вот и ты, дорогой мой, постарайся об этой лаборатории все разузнать, а заодно и про самого Колмогорцева. А то у нас в расследовании опять тупик, – Никитин подробно рассказал про охранника, отпечатки на пробирке, следы сорок четвертого размера на чердаке и крыше.

Потом поблагодарил:

– Спасибо, что выяснил о гильзах, клинках в трости, а то мы с криминалистом были в непонятках. Холодное оружие тоже ничего не проясняет. Ран от холодного оружия на теле Лобова нет. А вот эти самые вспышки, прочая вроде бы мура – это, скорее всего, похоже на электрошокер. Это может быть, если бомжеученые не постоянно в белой горячке, хоть что-то проясняет. Непонятным остается одно – почему они постоянно врут о холодном оружии, которое оказывается у них то лазерным, то горячим, – не удержался от очередного словесного выкрутаса майор. – Значит, что-то такое они пусть и спьяну, но видели. А вот что, не могу понять. Сам в лабораторию к Колмогорцеву пока не суйся, – напоследок добавил Никитин, – он на днях должен выйти из отпуска, я с ним сам переговорю. Может быть, после разговора ситуация прояснится. Но информацию по этому Санычу ты, пожалуйста, раздобывай. Чтобы я был подготовлен. Хоть частично. Удачи. Будь осторожен. Не расшифруйся раньше времени, а то этот снайпер как бы тебя на мушку не взял.

После обхода здания, проверки печатей на дверях и прочего, что старый охранник выполнял безукоризненно четко, вернулись в помещение для охраны. Поговорили про погоду, потом обсудили убийство охранника.

– Да, значит, был мой сменщик повязан с Лобовым, потому его и зачистили. Однако вряд ли он замешан в это дело один. Чует мое сердце, будут еще у нас тут двухсотые, – вздохнул бывший снайпер и надолго замолчал.

– Данила Иваныч, говорят, что Лобов возле лаборатории вашего Алексея Александровича последнее время крутился? Что он за человек такой? Как вам показалось?

– Ты понимаешь, Никита, хоть он и заместитель директора, но человек был мутный. Последнее время, точно, возле нас крутился. Я его отшивал, а он опять. Будто медом тут было намазано. Понимаешь, у нас такое дело принято. Когда испытания заканчивались и анализы у новых, как Саныч говорит, генерированных животных показывали, что все в порядке, что опасностей нету, то сам Саныч, я, ну может быть, еще кто-то, но это редко, проводили, так сказать, дегустацию.

– Ели, что ли?

– Само собой, а как иначе дегустировать-то? Так вот, я готовить люблю. Жарить, тушить, отваривать или на пару. Короче, разные блюда. Потом стол сервировали. Все чин чином. Саныч открывал бутылочку сухого вина для меня, гранатовый сок для себя. Тост. И пробовали, чтобы сравнить с обычными блюдами. По вкусу. Ну так вот, иногда напрашивался к нам этот Лобов.

Никита превратился во внимание, а охранник продолжал:

– Вообще-то мы не приветствуем присутствия в таких делах чужих, но с ним дали слабину. Вроде бы замдиректора, глядишь, что-то полезное мог сделать. Согласились.

– А чего готовили-то?

– Да вот этих самых куростраусов и готовили. С ними все опыты были завершены, анализы отличные. Оставалось проверить на вкус, как Саныч говорит, «на органолептику».

Так вот, навязался Лобов мне помогать готовить, и мусор потом засуетился сам выбрасывать. Но у меня-то все под контролем. Гляжу, а он, когда пошел к мусорке и думал, что никто не видит, стал остатки от этих кур в пакет отдельный складывать. Ну, я вроде как невзначай выхожу, как бы перекурить, и спрашиваю, чего это он делает. Он завилял, а потом отвечает: «Да я это для кошки своей, все равно же выкидывать». Я-то знаю, что никакой у него ни кошки, ни собаки нету, но паузу держу. Потом киваю, мол, не жалко, бери.

– Так он шпионил? А из этих отходов можно что-то важное для генетики расшифровать? Ну, в смысле, научный шпионаж? – почти шепотом спросил Никита.

Старый снайпер подмигнул молодому охраннику, достал сигарету, понюхал, спрятал в портсигар. Покачал головой:

– Нет! Ничегошеньки нельзя! Саныч не дурак, чтобы такие промахи допускать. У меня, когда он попросил, чтобы я в лаборатории внутренней безопасностью занимался, так сказать, на общественных началах, это первым вопросом было. Он тогда задумался, потом пожал мне руку и сказал, что имел подобное в виду, но теперь сделает стопроцентную защиту. И сделал. Без его личного вмешательства никто ничего воспроизвести не сможет.

– И про это все знают?

Старый охранник пожал плечами.

– Нет. Думаю, что Лобов и кто там за ним стоит, не знали. Иначе зачем бы огород городили?

– Это хорошо.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Опаздываем мы пока. То, что эти убийства крутятся вокруг Саныча и его работ – понятно. А кто за ними стоит, информации нету. А это самое значимое. Не знаю, откуда и какой удар следующим будет.

– Это точно. Это самое главное сейчас, Данила Иваныч. Я готов вам помогать, но как? А милиция, они чего нарасследовали?

Старый охранник поглядел на молодого.

– Мне не докладывают.

– Данила Иваныч, про Алексея Александровича в институте разное говорят. Одни буквально боготворят, другие, наоборот, лжеученым называют. Я склоняюсь к первому, потому что уж очень неприятны те, которые на него грязь льют. По мне, так они или завидуют, или ненавидят, но тоже из зависти к таланту. А какой он на самом деле? Теперь в его лаборатории, должно быть, совсем фантастические вещи делаются. Небось динозавров воскрешает или еще чего подобное? – не унимался Никита, которому не терпелось все, что возможно, разузнать о Колмогорцеве и его лаборатории.

– Слушай, не до баек сейчас. Разбередил ты меня расспросами. Неспроста эти убийства. Кто-то убирает свидетелей или помощников, – возмутился старый охранник, но потом махнул рукой и сказал: – Да ничего теперь там не делается. Сгорела лаборатория.

– Как сгорела? Отчего?

– А вот это, Никита, загадка похитрее нынешней, с Лобовым.

И снайпер рассказал, что, когда умер Академик, Саныч стал исполняющим обязанности директора института. Но через день на черных авто с мигалками прикатили какие-то крупные чины из министерства, собрали всех в актовом зале, зачитали приказ, что институт объединили с каким-то Историко-философским институтом. Генеральным директором назначили не Саныча, а того, который рулил этим самым институтом историко-философским.

– С какого бока эта гуманитарская шпана прилеплялась к нам, тогда мне было непонятно. Про это я потом разузнал. Узнал, что незадолго тот институт погорел. Сначала в переносном смысле. После перестройки, когда позакрывали или переименовали все, что было связано с КПСС, – хмыкнул Данила Иваныч, – а потом в прямом, когда, якобы из-за перегрузок электротока, загорелись и сгорели дотла их деревянные здания, уцелевшие еще при наполеоновском пожаре. Заметь, здания разные, а загорелись одновременно в одну ночь. Пожар у них возник очень вовремя. Шибко дорогой стала земля на его месте. Говорили, что за месяц до пожара этот исторически-философский директор умудрился приватизировать здание и землю. Как это ему удалось, неведомо. На мои вопросы спецы удивлялись и пожимали плечами. Но на ухо, вроде как по секрету, сообщали, что директор после пожара получил миллион долларов за то, что за неделю до пожара создал совместное предприятие с какой-то иностранной компанией, которой передал и здание, и землю. Эта структура начала там строительство, потом лопнула, сгинула, на ее месте появилась другая, потом третья. Через год, когда компетентные органы начали проверку, никаких концов найти было невозможно. На месте пепелища стоял шикарный небоскреб, хозяева которого смотрели на мир с такой высоты, что у желающих разобраться слетали фирменные фуражки с золотыми кокардами.

И вот этого деятеля поставили теперь рулить нашим институтом. Я когда все это узнал, так и подумал, что теперь пламя от того пожара замаячит над нашим НИИ. Так и получилось. Уж больно место у нас хорошее. Почти в центре столицы.

Охранник вздохнул и продолжил:

– Саныч, понятное дело, начал этому новому директору мешать, ну и через какое-то время полыхнул пожар в нашей лаборатории, – Данила Иванович закурил. – Ночью полыхнул. А кто ответственный за все в лаборатории? Саныч! Вот за него они и взялись. Как из-под земли возникли следователи, прокуроры и прочие, прочие. Саныча отстранили от лаборатории, уволили из замдиректоров. Стали прессовать по полной программе. И все по закону. Все правы, а он один виноват! Кто такой Колмогорцев и что такое очередные миллионы долларов у этих новых директоров? Вот так-то, парень.

– И давно это было?

– Да нет, недавно. Совсем недавно. Новый директор, должно быть, основательно готовился. Хотел, видать, чтобы наверняка. Без сучка и задоринки. Чтобы Саныча враз и под корень! Потому какое-то время его терпел, осторожничал, не выгонял из замов. А может, ждал, когда министерские боссы, которые его сюда поставили, дадут отмашку. Ну и дождался.

Данила Иваныч достал из портсигара вторую папироску, закурил от первой. Потом потушил. Снова закурил. Затянулся и продолжил:

– Дежурил в ту ночь не я, а тот же, убитый теперь, охранник, – волнуясь, будто это случилось вчера, рассказывал старый снайпер, – потому, что и как, не знаю, но погорело основательно. Нам потом следователь сообщил, будто забыли запереть клетку, и старая обезьяна, любимец наш орангутанг вышел, оборвал и замкнул провода. И от этого все погорело. Звали мы обезьяну – Гурьяныч. Как выбрался из вольера, не ясно. Может, его этот охранник или Лобов выпустили. Гурьяныч умным был. Почти как человек. Попал к нам давно. Больным. Саныч его выходил, подправил кое-чего в генной системе, операцию на сердце сделал. Благодаря тому Гурьяныч и жить остался, а то давно бы умер. Не верю я, что это он гадости понаделал. Скорее, под него кто-то сработал.

– А где теперь этот Гурьяныч? – спросил Никита.

Данила Иваныч пожал плечами.

– Не нашли. Сгинул. Среди обгоревших животных нет. Среди живых тоже нету. Я так думаю, что был бы жив, по-любому проявился бы. Этот пожар сильно напакостил Санычу. На него из-за этого сначала дело завели, от работы отстранили. Потом за недоказанностью дело закрыли, но в должности первого заместителя директора не восстановили.

– Так это же очевидно, что этого вашего Саныча просто-напросто таким макаром отстранили от руководства института. Чтобы не мог помешать нынешним деятелям. Значит, лицо заинтересованное остается одно – нынешний генеральный директор, – подытожил рассказ снайпера Никита.

– Тебе очевидно. Мне очевидно, а вот следователю и прокурору не очевидно оказалось. А может, указание от кого получили. Хорошо, что хоть не посадили Саныча. Лаборатория этим пожаром в большей части была уничтожена. Животные почти все погибли. Осталось несколько кур-великанов. Да ты видел, что осталось. Было сделано все, чтобы Санычу навредить. А сразу после пожара в наши помещения этих философов посадили. Даже в вольеры. Чтобы мы не могли ничего делать. Площади-то теперь лабораториями другими заняты. Ох, ты бы видел этих ученых. Жуть! Бомжи и пьянь. Где их только набрал новый директор.

– Он чего, не понимает, что гробит науку? – возмутился Никита. – Он же сам член-корреспондент академии наук!

Данила Иваныч посмотрел на него долгим взглядом, поднялся, махнул рукой.

– Ты, парень, посмотри, что вокруг творится. Теперешние академики – это не наш Академик, старой закалки. Эти блатные. Я знаю, даже по нынешним положениям, чтобы стать не академиком, а доктором наук, надо создать новое научное направление. Понимаешь, новое направление.

– Вообще-то не очень, – честно пожал плечами Никита.

– Ну, например, не было лазера. Его кто придумал? Правильно, Басов и Прохоров. Вот они создали новое научное направление. Стали докторами технических наук. Понял?

– Ну, таких единицы!

– Правильно, – обрадовался сообразительности молодого лаборанта старый охранник, – таких и должно быть мало. А в нынешние времена докторов будто собак на мусорной свалке. Должны быть монографии. И этого нету. Я много чего теперь знаю. Нынешние доктора – это в большинстве – мыльные пузыри. Пустышки. Блатные или мошенники. Из новых настоящих докторов я знаю двух. Первый – это наш Саныч. Вот уж у кого новое научное направление. Железобетонное! Такого никто до него не делал. И монографий точно не считал, но не меньше пяти. И далее, по всем пунктам настоящий доктор.

– А кто второй? – спросил Никита.

– А второй – это его дружок Генка. Доктор не каких-то непонятных экономических, юридических или философско-исторических, а физико-математических наук. У него тоже и монографии, и направление есть. Он давно мне говорил, да шибко мудреное направление, я не запомнил. У него постоянно консультируются специалисты. И наши, и из Европы, и из Америки. А недавно приезжали японцы. Ты не гляди, что он простой с виду. Его Академик наш сильно уважал.

– А нынешний директор? Он член-корреспондент каких наук?

– А никаких! Он мошенник. Я не так давно навел справки про него. Он когда докторскую защищал, даже диссертацию не смог написать. У него доклад по совокупности работ. Я нашел этот доклад. Не просто было, почти все затырили, но нашел. Дал почитать профессионалам. Все как один сказали – бред сивой кобылы, а не доклад. Докторскую он защищал не у нас в столице, не в Москве. Тут бы не прокатило, даже с его связями. Защищал в глухой провинции. Где через месяц после его защиты, этот докторский совет закрыли по причине некомпетентности. А он чистенький. Доктор. А потом, через полтора года после защиты становится директором института. Того, который сгорел. А еще через год подает документы на члена-корреспондента, и его избирают. Я уж не знаю, сколько он денег в это дело влил, но знаю, что каждого из академиков, которые за него голосовали, приезжал уговаривать его приятель заместитель министра, который ведает и распределением грантов, и покупкой оборудования, и много еще чем денежным. Короче, мошенник протащил другого мошенника. А теперь этот же замминистра к нам того директором назначил. И уж точно не для того, чтобы поднимать и укреплять науку. Он про науку ничего всерьез, должно быть, и не знает, а назначен, чтобы уничтожить наш институт. Нет, парень, неспроста сгорела лаборатория Саныча. Я чую, откуда ноги растут. Но фактов у меня нету. Доказательств нету.

– Плохо, что нету. Надо добывать, – кивнул Никита.

– Надо, – согласился Данила Иваныч. – Однако пора на обход. А то опять заговорился я с тобой. Мы сидим, а работа стоит. Подъем! Труба, как говорится, зовет.

Пока они осматривали институт, Данила Иваныч не мог успокоиться и продолжал:

– Эта сволочь не только паразитирует сама по себе. Они, что гораздо хуже, мелких наших, молодых, ни в чем не сведущих, развращают. Вот ты послушай, из телевизора с утра до ночи в уши дуют, что надо петь и плясать. Показывают всякие, как их называют, шоу. Показывают замки и дворцы звезд, будь они неладны, песнопения. Объясняют молодежи: они, звезды эти, имеют миллионы долларов благодаря трудам непосильным. Несмышленышам молодым с утра до ночи в уши вдувают, что работать не надо. Надо петь и плясать или в футбол гонять, и станешь миллионером. А работают пусть лохи и лузеры. Про то, что надо иметь профессию, быть мастером в своем деле, что эти реальные дела интересны и полезны людям, что именно это достойно огромного уважения, нигде не услышишь. Так, иногда, вскользь промелькнет пара слов.

Раньше фильмы были про рабочие профессии. До сих пор их смотрю с удовольствием. «Весна на Заречной улице» – про сталеваров. «Высота» – про высотников, монтажников, которые завод строят. «Девчата» – про лесорубов. Моту до бесконечности перечислять. То же и в литературе. Производственная тема. Да, а как же? Именно рабочие своими руками все и создают. Не будет еды, так, милый дружок, много не попляшешь и не попоешь.

– Это точно, Данила Иваныч. Тут вам не возразишь.

Охранник кивнул и продолжил, видать, то, что давно наболело, а сказать было некому:

– А крестьянский труд! Послушать, так там дураки одни. Не насмехаться надобно над крестьянским трудом и крестьянами. Вроде как малообразованны, работают в пыли да в грязи. Во-первых, не в грязи, а на земле. А во-вторых, кланяться все должны крестьянам. Их руками создается самое главное – еда. То, благодаря чему все мы живем.

Данила Иваныч, видать, устал говорить, замолчал. Никита видел, что старый снайпер переволновался. Руки у него подрагивали. Он старался это скрыть, но не выходило. Молодой охранник обнял старика.

– Данила Иваныч, все еще придет. Вернется на круги своя. Как в Библии сказано: «Так будут последние первыми». Так и будет.

Старик удивленно на него посмотрел.

– Это любимая поговорка Саныча. Ты-то ее откуда знаешь?

– Да знаю. А что любимая Саныча вашего, этого не знал. Гляди-ка, как бывает.

Закончив обход, они просмотрели записи с видеокамер. Подозрительного ничего на этот раз не обнаружили. Передохнули, попили чаю, и Никита спросил Данилу Иваныча, почему тот постоянно обходы делает, почему не сидит на месте возле пульта.

– Отсюда же все видно, разве нет? – сделав удивленную физиономию, спросил он.

– Все, да не все, – ответил старый охранник. – Вот даже у меня, ты понимаешь, казус недавно случился. Ноги старые, болят, в непогоду особенно. Так я валенки принес и ночью переобуваюсь. Они всегда тут, под рукой стояли, чтобы в случае чего переобуться было незатруднительно. А дня три назад хотел надеть, а их нет. У сменщиков спросил – никто не видел и не знает. Короче, ушли валенки. Комедия. Народ у нас не из шутливых, не стали бы ради хохмы прятать. Короче, исчезли мои валенки. И смех, и грех.

Никита покраснел. Так часто бывает с людьми совестливыми, которым стыдно становится от того, что на них могут подумать.

– Я не брал, Данила Иваныч. Ни к чему мне это. Да и не в моем стиле такие дурковатые шутки.

– Да я на тебя и не грешу, Никита, с чего ты взял. Это еще до твоего прихода приключилось, сразу после пожара, а может, во время него, а может, чуть после или чуть до него. Время в голове сдвинулось, уже не понять когда, – пожал плечами охранник.

– Да? – навострил уши молодой опер, надеясь узнать что-то полезное для расследования.

Старый засмеялся:

– Не переживай! Насколько я слышал, Лобова не валенком грохнули.

Никита в очередной раз кивнул и задумался. Начал сопоставлять все, что у него накопилось за двое суток, и незаметно для себя задремал.

Данила Иваныч не стал будить молодого парня.

Вечером следующего дня дежурство закончилось, и Никита, распрощавшись с Данилой Иванычем, направился домой. Смена охраны проходила в восемь вечера, и коридоры были пусты. Сутки прошли, кое-какая информация у него появилась, но прорыва не было. Определить, кто убийца, кто заказчик, и тем более понять цели преступников не получалось. Сомнения насчет причастности старого снайпера то появлялись, то исчезали. Некоторые его фразы настораживали молодого опера, казалось, что вот-вот дело раскроется, но потом появлялись сомнения и подозрения растворялись.

Никите старый охранник нравился. Нравился своей основательностью, добросовестностью, порядочностью. Не было в нем ничего показушного. Поступки, поведение Данилы Иваныча были естественными, правильными. Дело, как говорил майор Никитин, опять зашло в тупик.

Никита услышал шаги. Обернулся – Светлана. Помахал ей рукой, подождал.

– У меня смена закончилась, а вы почему так поздно с работы идете? Остальные ученые, как только рабочий день закончился, в две секунды покинули здание. Будто показательные учения по эвакуации личного состава прошли. Слава богу, не передавили друг друга на выходе.

Девушка улыбнулась.

– А я две загрузки в реактор делаю и только к восьми часам успеваю. Да мне и не к спеху. Сейчас пройдусь, не спеша составлю план на завтра, полюбуюсь вечерним городом.

– А можно, я вас провожу? А то время темное, да и сами знаете, неспокойно у вас тут.

Светлана снова улыбнулась, посмотрела Никите в глаза, кивнула, сказала просто:

– Проводите, мне будет приятно.

– Спасибо, мне тоже.

Никита понял, что влюбился в эту девушку, не похожую на любительниц ночных баров и прочих атрибутов, представлявшихся ему дурью и признаком неспособности найти для себя интересное, стоящее дело.

Шли молча. Надо было чего-то говорить, развлекать симпатичную аспирантку, но у обычно веселого, общительного Никиты язык не поворачивался.

– Вам еще долго в аспирантуре учиться? – наконец выдавил он.

Оба рассмеялись.

– Как с вами спокойно, – сказала Светлана, – в аспирантуре мне числиться еще полтора года. Но аспирантура – это не самоцель. Главное, сделать работу и защитить ее. Стать кандидатом наук и потом продолжить работу, но уже на новом уровне.

– Наверное, это тяжело, сложно? Да и времени много занимает.

– Ну что вы, нет. Как говорил, кажется, Конфуций: «Если работа по душе, то не придется работать ни одного дня в своей жизни».

– Точно сказано. Вам можно позавидовать.

– А вы, Никита, почему в наш институт пришли работать?

Начинающий опер был готов к такому вопросу, но не от симпатичной ему девушки. Врать не хотелось, но и правду сказать не мог.

– Я заканчиваю юридический. А в охране много свободного времени. Потому и пришел сюда.

– А почему не в какую-нибудь юридическую фирму или в институтский юротдел?

– Я в таких отделах уже поработал, – Никита вспомнил, что в его здешней трудовой книжке записей про это нет, – правда, неофициально. Без записи в трудовую книжку. Много суеты, мало пользы для реальной дальнейшей работы. Решил основательно проштудировать учебники, законодательство, написать хорошую дипломную работу. Здесь для этого все условия. Потому и пришел. Через семь месяцев защищу диплом и покину ваш академический институт. Надеюсь, к тому времени не всех сотрудников перестреляют. Кстати, вы обещали рассказать о вашем гении, Алексее Александровиче, я правильно запомнил имя?

– А вы не смейтесь, он действительно выдающийся ученый. Жалко, что не получилось в аспирантуру к нему. Но у него я консультируюсь. Он очень хороший человек. Никогда не отказывает. Всегда подробно объясняет, советует. И очень доходчиво. А это значит, что блестяще знает вопрос, о котором говорит. Мой формальный руководитель совсем не такой. Этот начнет воду в ступе толочь, сразу понятно, что толком ничего не знает и посоветовать не может.

Недавно написала статью в журнал. Ему отдала для просмотра. Так он месяц вроде как изучал. Потом начал со мной разбирать. То, говорит, одно предложение надо не так построить, то в графике поменять оси координат, то еще кучу никому не нужных, ничего не значащих замечаний. Меня девчонки, которые к нему на год раньше поступили, научили, что спорить не надо. Только хуже будет. Я соглашалась, кивала, забрала все свои материалы. Через две недели приношу, говорю, что все исправила. Он посмотрел, сказал, что я молодец, что теперь статья совсем по-другому смотрится. А я ничего в ней не переделывала. Только его фамилию впереди своей поставила! Короче, вот такой у меня придурок в руководителях. Но я не переживаю. Работу делаю. Должно быть, неправильно говорю. Нельзя так о людях, тем более о руководителе. Простите, – девушка вздохнула и замолчала.

– Таких начальничков всегда и везде полно, – ответил Никита. – С ними два пути. Или делать свое дело и на все их выверты не обращать внимания, или уйти. Как говорил Жванецкий, не нравится запах – отойди, не стой во всем этом.

– Я хочу перейти в лабораторию Колмогорцева, но теперь вряд ли получится. А эксперименты делаю. Месяца через два надеюсь закончить.

– А почему не получится? Мест вакантных нет?

– Не потому. У него лаборатория сгорела.

– Что, вот так взяла сама и сгорела? – Никите было интересно мнение Светланы.

– Говорят разное. Скорее всего, подожгли. Мне кажется, что те, кому это было выгодно. А выгодно только нынешнему генеральному директору. Но доказать-то это невозможно. Хорошо еще, что самого Саныча не посадили. Хотели на него вину свалить. Следователь так сильно старался, когда допрашивал всех. Но ничего у него не вышло. Даже завистники Саныча ничего не смогли выдумать. Такую лабораторию уничтожили! Осталось всего-то несколько куриц. Да вы, наверное, видели их.

Никита кивнул.

Потом заговорили о всяческих городских новостях, о том, что идет в театрах, кино, о жизни института. Казалось, ни о чем, а Никита многое узнал об этом академическом институте.

Светлана рассказала, что лабораторию инстантивной прикладной генетики Академик создал для разработки методов ускоренных устойчивых мутаций, специально для Колмогорцева. Сразу после того, как тот защитил кандидатскую диссертацию по этому направлению. Объяснила, что без Саныча эта лаборатория ничего не значит.

– Света, что такое прикладная генетика, я еще через пень-колоду понимаю, а вот что такое «инстантивный», – даже предположить не могу.

– Инстантивной – это значит мгновенной, не постепенного изменения свойств живого существа, через многие поколения, у потомков его вида, а быстрого, наблюдаемого или у самого объекта или у его, скажем так, детей. – Светлана смутилась. – Вот я вам как будто целую лекцию прочитала. Извините.

– Что вы, – это очень интересно. Вы рассказали просто и ясно, понятно даже мне, далекому от этих ваших дел недоучке, студенту-юристу.

Они снова засмеялись.

– Светочка, расскажите еще про этот ваш историко-генетический институт.

Светлана постепенно разговорилась. Сначала про свою работу, про сложности, которые начали возникать из-за нового директора, про то, что после того как Саныча убрали из руководства институтом, во всех лабораториях царит спячка, тупизм и лень.

Когда подошли к дому Светланы, у Никиты сложилось представление об институте, о нравах, которые в нем процветают. Понял он и то, что Санычу в этой богадельне вряд ли удастся теперь выжить. А главное понял, что убийство Лобова связано с этой сгоревшей лабораторией и тем, что в ней еще осталось.