Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

9

Широк и грандиозен центральный проспект в городе В. Редкий пешеход дойдет до его середины на зеленый свет. А уж если и добежит, увернется от сорвавшихся с места после красного светофора на желтый автомобилей, выскочит на полосатый островок, то будет в страхе крутить головой, втягивать зад, чтобы не оторвали его машины, которые мчатся за спиной. Втягивать перед, чтобы не срезали те, которые по второй половине проспекта несутся в другую сторону. Будет молчать, краснеть, глядя на средний палец водителей, на западный манер презирающих его. Будет кричать «сам дурак!» в ответ тем, кто на наш манер крутит у виска указательным пальцем. Широк проспект! Широк. И нету конца цветастым автомобилям. Нашенским «волгам», «газелям», «жигулям», азиатским «тойотам», «хондам», «маздам», немецким «фольксвагенам», «опелям», «мерседесам», американским «фордам», французским «рено», шведским «вольво» и «саабам». Широк проспект! Широк и грандиозен.

Нетеплым мартовским вечером шли по нему от областного отделения Союза писателей к магазину «Современник» два господина. Один небритый, одетый не по сезону в шлепанцы и шерстяные носки, спортивные штаны, куртку, из-под которой выглядывала футболка с надписью «А ты кто такой?» шел вприпрыжку боком, заглядывал в лицо другому, размахивал руками и объяснял.

Второй, лет шестидесяти, был одет в кожаный плащ, бежевую тройку с темной, в тон носкам, бабочкой и длинноносые модные коричневые ботинки на толстой уретановой подошве. Он слегка опирался на зонт-трость, изредка кивал, но чаще не соглашался. Красная коленкоровая папка под мышкой не вязалась с одеждой, но и не портила впечатления.

– Павел Ефимович, – убеждал его первый, – я вас уверяю, все было именно так. По-другому не могло быть. Логика истории показывает, что было именно так!

– Логика истории показывает, что никакой логики нет, – отвечал солидный господин.

Говорил он слегка нараспев приятным баритоном, с говорком, но не вологодским, московским или нижегородским, а непонятно каким. С ударением на каждом слове. Как будто объяснял школьникам. Втолковывал. После каждой фразы делал паузу и улыбался. При улыбке показывал желтые зубы курильщика. Казалось, что они были сплошными, но кто-то на равных расстояниях прочертил черным фломастером вертикальные черточки.

– Нет, есть, – возражал на очередную фразу тот, который в спортивных штанах. – Логика есть всегда и во всем. Даже в нелогичности.

– Петицио принципии, – скептически ответил Павел Ефимович и перевел: – Аргумент, основанный на выводе из положения, которое само требует доказательства.

– Нет, не требует, – горячился Паша, – не требует, уважаемый Павел Ефимович, не требует. Потому что и так все ясно!

– Ну, чего тебе ясно, дорогой мой тезка? – снисходительно улыбался старший.

– Как что? – удивился младший. – Как что? Все в этой истории решало провидение. Судьба вела на коротком поводке всех, кто приближался к экспедиции. От Лаперуза и Людовика до Наполеона.

– Ну, Наполеон-то здесь при чем?

– Как при чем? – снова закипал и начинал размахивать руками Паша. – При всем! Знаете ли вы, Павел Ефимыч, что Бонапарт мечтал участвовать в экспедиции Лаперуза? Прошел все отборы, а конкурс был огромный. Как в литинститут в семидесятых, даже побольше.

– При чем здесь литературный институт, Паша? Вечно тебя заносит куда-то. Вот так и в рукописи. То про одно пишешь, то про совсем другое. Читатель не успевает сообразить, о чем ты вообще говоришь. Проще надо излагать, – господин подумал и добавил: – Короче надо излагать, яснее. Краткость – сестра таланта.

– Вы еще скажите, что талант – это такая монета у древних евреев.

– Паша, – господин глянул на приятеля как на двоечника, – при чем здесь евреи? Талант – это не монета, а мера веса. У греков. Немного больше двадцати шести килограммов. Какая монета?

– Нет, монета, – возмутился Паша, – все знают, что зарыть талант в землю – значит зарыть клад из монет.

– Ну, были и монеты-таланты, ну и что? Мы же с тобой говорим об экспедиции Лаперуза. Нету у тебя в голове порядка. Все у тебя, как у Облонских. Смешалось.

– А при чем здесь Лев Толстой? – съехидничал в свою очередь Паша. – Мы же о Наполеоне говорим.

Господин промолчал. Они прошли несколько шагов молча, потом младший Павел продолжил.

– Некий младший лейтенант из Парижской военной школы прошел все отборы и был включен в члены экспедиции Жана-Франсуа де Гало Лаперуза. Этот шестнадцатилетний лейтенант по фамилии Бонапарт очень радовался и готовился к плаванью. Но списки много раз переписывали, и какой-то олух-писарь при очередном копировании пропустил его фамилию и не вписал Наполеона. Тем самым неизвестный писарь проложил пацану с Корсики дорогу в императоры Франции. Вот вам и провидение, – победно подытожил Паша и с сожалением добавил: – Как известно, все члены экспедиции после четырехлетнего плавания погибли. Вернулся только один. Тот, которого Лаперуз с Камчатки через всю Сибирь послал во Францию с дневниками и журналами экспедиции.

– Да, – сочувственно вздохнул Павел Ефимович, – были люди. А раньше, лет тридцать назад, пели такую песню: «А я бросаю камешки с крутого бережка далекого пролива Лаперуза». Пели и ничего не знали про этого Лаперуза. Вообще-то, Паша, ты правильно сделал, что написал про его экспедицию. Надо, чтобы все знали про героев-путешественников. Люди должны знать своих героев.

Господин уважительно поправил красную папку под мышкой и поплотнее прижал ее.

Павел-младший посолиднел от похвалы, и они молча пересекли остаток проспекта.

Павел проводил старшего тезку до подъезда. Простившись, господин вошел в дом, поужинал, отправился в другую комнату, служившую кабинетом, и уселся за письменный стол. Включил высокую лампу с матовым стеклянным абажуром и начал читать рукопись, к которой поначалу отнесся скептически.

На титульном листе посредине страницы было напечатано:

МОЕ ПЛАВАНИЕ

Дневник капитана Жана Лаперуза

«Теперь, через год после кораблекрушения, оставшиеся в живых мои бедные моряки соорудили неказистый и совсем не приспособленный для плаванья в океане шлюп, отплыли с острова в надежде добраться хотя бы до какой-нибудь иной земли, я остался один. Кроме моего верного слуги Франсуа, за сотни миль нет ни одного европейца. Теперь самое время начать этот последний корабельный журнал.

Журнал капитана без корабля. Журнал моего плаванья по волнам жизни.

Господу Богу было угодно, чтобы я, граф Жан-Франсуа де Гало Лаперуз родился 22 августа 1741 года на юге Франции в поместье моих родителей возле города Альби.

Мое босоногое детство прошло в ловле рыбы и футбольных играх с дворовыми мальчишками».

Павел Ефимович поднял очки на лоб, выругался и подчеркнул красным карандашом «босоногое детство» и «футбол».

– Да, Паша, Пашенька, как был ты олухом, так и помрешь, – возмутился он, – это у графа-то босоногое детство. А футбола тогда вообще не было!

Господин поставил возле этих слов по три вопросительных знака и продолжил читать.

«Потом родители определили меня в монастырь к монахам ордена иезуитов, где я и получил начальное образование. Любовь к морю с детства была моим самым сильным и страстным чувством, и в пятнадцать лет я упросил отца отдать меня в школу гардемаринов.

Познав азы морской выучки за три года, я, в неполные восемнадцать лет, обуреваемый жаждой подвигов и славы, отправился на корабль, чтобы участвовать в морских битвах Семилетней войны. Но суровая жизнь на корабле быстро остудила мои мечты и грезы. И только природная выносливость и унаследованный от батюшки железный характер не позволили мне спасовать перед бесчисленными трудностями, которые я, слава Господу нашему Иисусу Христу, преодолевал, не посрамив чести. И когда в 1759 году в схватке с английской эскадрой возле Бель-Иля был ранен и попал в плен, то не сдался, не пал духом. Как только залечил раны, благодаря помощи Франсуа, единственного нынешнего друга моего и слуги, бежал, возвратился на флот, окончил войну в чине лейтенанта и милостью короля вскоре стал командиром корабля.

Тогда же, в плену, в лазарете монастыря Святой Елизаветы выучил я английский язык, что в будущем много раз мне пригождалось. И каждый раз до конца дней моих в молитвах к Господу поминаю и буду поминать добрых монахинь, выходивших меня, а затем и способствовавших побегу».

Павел Ефимович снова задумался: а называлась ли тогда Семилетняя война семилетней?

Не найдя ответа, он подчеркнул эту строчку, заодно подчеркнул, но уже волнистой чертой, не понравившееся ему слово «способствовавших», продолжил чтение и вскоре увлекся, перестал замечать описки, оплошности и нелепости.

«Не стану перечислять всех битв, в коих пришлось мне участвовать с той поры. Большею частью кампании велись против англичан. И от сражения к сражению набирался я опыта, знаний и жестокости.

В 1778 году милостью короля успешно командовал фрегатом «Л'Амазон» в боевых действиях против англичан. В 1782 году моя эскадра нанесла удар английским фортам в Гудзоновом заливе. О, это была самая трудная кампания. Теперь, когда прошло много лет и она давно позади, я в очередной раз повторю, что не хотел бы проделать ее вторично. Для счастья гораздо важней покой, чем слава.

Теплее всего вспоминаю о более позднем времени, когда в Индийском океане довелось мне охранять торговые фактории и разгонять трусливых пиратов, готовых за сантим продаться дьяволу, а за бутылку вина отправить на тот свет собственную мать.

Тепло я вспоминаю то время, скорее всего, потому, что тогда на острове Маврикий познакомился с моей законной супругой и сделал ей предложение. Для меня ни тогда, ни тем более теперь не имеют значения ни происхождение мужчины и женщины, ни их богатство, ни звание. Все мы произошли волею божьей от Адама и Евы. Люди же различаются не званием и родовитостью, а своими делами и помыслами.

Отец мой думал иначе. Бог ему судья. Но он задержал нашу свадбу на много лет. Только после его смерти мы смогли получить благословение моей матушки и обвенчаться.

К 1783 году я достаточно навоевался. Мне, принявшему участие в восемнадцати кампаниях, в сорок лет не было равного в знании морского военного дела. Большего искать мне было нечего, я ушел в отставку и уехал с женой в родное мое поместье Го.

Но отставка моя длилась всего два года. Размеренная деревенская жизнь быстро наскучила. Все чаще и чаще разворачивал я в кабинете морские карты. Изучал все открытое за последние десятилетия в южных морях англичанами, особенно Куком. Лично с капитаном Джеймсом Куком я не был знаком, однако много наслышан о нем и его плавании на «Индевре». Радовало и вызывало гордость кругосветное плавание моего соотечественника Бугенвиля, совершившееся в то же время. Огорчало, что в последние годы моя любимая Франция уступала англичанам. Мне казалось, что король забыл о былой морской славе и уступил этим островитянам право на все морские открытия. Однажды я написал королю письмо. Мною было изложено подробное описание необходимой морской экспедиции. Я изложил моему королю подробно и точно все необходимые требования к кораблям, их оснащению и припасам. Я подробно описал маршрут плавания и его продолжительность. И на удивление скоро король ответил и призвал меня к себе.

Наша беседа длилась несколько дней. А через неделю Людовик XVI поручил мне возглавить тихоокеанскую экспедицию. После официального приема он пригласил меня в свой кабинет, где уединились. Король тихо, как будто опасался, что его могут подслушать, поведал мне великую тайну.

Он рассказал, что весной 1783 года посетил монетный двор. И там, в хранилище, взял наугад две монеты. Король с тех пор всегда носил их при себе. Он показал эти монеты мне. Вид этих монет заставил меня содрогнуться.

– Да, – сказал король, – тогда, в первую секунду, я не поверил, подумал, что показалось. Потом, когда остался один и разглядел, так же, как вы сейчас, ужаснулся.

Прийти в смятение было от чего: на первой монете на щите отсутствовали лилии фамильного герба, а крест над двумя щитами, согнутый, почти падал.

Но еще страшнее оказался зловещий знак на другой монете. На ней через всю шею короля пролегал шрам.

Я попытался взять себя в руки и сказал королю, что это всего-то навсего волос со щетки попал в форму и отпечатался.

Король горько улыбнулся, пожал мне руку и сказал:

– Дорогой мой Жан, спасибо за участие. Но я давно нашел в книге Нострадамуса все о своей судьбе. Ни к чему утешения. Понятно, что если смотреть на монеты по очереди, то получается вначале гибель короны, сиречь революция, а затем ждет меня гильотина. Но есть одна спасительная ниточка. Я верю в нее. Но о ней я поведаю вам перед вашим отплытием.

За два месяца до начала экспедиции я встретился с моим государем в последний раз.

– Помните, – начал он после моего доклада о подготовке плаванья, – я говорил о ниточке, которая поможет не оборвать мой род и сохранить корону? Эта ниточка – ваша экспедиция. Все во Франции может измениться и пойти не по печальному для меня пути, если ровно через четыре года, не позднее 1 июля 1889 года, вы вернетесь с открытием новых земель, таких, например, как Новая Голландия. Новость об открытии и о богатствах новых земель способна изменять умонастроение подданных. Эта весть отвлечет их от бунта, а жадность повлечет в новые земли, как когда-то испанцев и англичан в Америку. А если не случится этого, то на этих же кораблях мы с Марией Антуанеттой и детьми навсегда покинем Францию и отправимся в открытые вами страны.

Но помните, милый мой Жан-Франсуа, – закончил король, – не раньше мая и не позднее 1 июля 1789 года я жду вас во Франции.

Он обнял меня, затем перекрестил. Больше мы не виделись…

1 августа 1785 года я, адмирал Жан Франсуа де Гало, граф де Лаперуз, покинул порт Брест. Два пятисоттонных фрегата «Буссоль» и «Астролябия» вышли под моим командованием, чтобы, пройдя через Атлантический океан, достичь Великого Южного моря и начать поиски новых земель.

Перед выходом из Бреста я отправил моему королю рапорт, который помню дословно и теперь, спустя много лет:

«Имею честь донести, что «Буссоль» и «Астролябия» отплыли сегодня в четыре часа утра при северо-западном ветре. Двум шлюпам был дан приказ сопровождать корабли, пока они не выйдут в открытое море. Таким образом, сегодня началось кругосветное плавание».

Мои фрегаты «Буссоль» и «Астролябия» были укомплектованы новейшими картами и отчетами предыдущих экспедиций. Король позаботился о переносной обсерватории. Имена фрегаты получили от названий астрономических приборов, чтобы подчеркнуть научные цели экспедиции.

В трюмах уложен провиант и запасы для четырехлетнего плавания. Король не забыл и о будущих подданных Франции – туземцах. Он не хотел кровопролитий, как было у испанцев в Америке. Для новых французов предназначалось более тысячи двухсот шестидесяти фунтов стеклянных бус, сотни зеркал, тысячи расчесок и множество швейных игл.

Более двухсот лучших моряков и офицеров Франции шли под моим командованием открыть новые земли, но только я, единственный, знал, насколько это значимо для моего короля.

25 января 1786 года «Буссоль» и «Астролябия» обогнули мыс Горн и мы вошли в Великое Южное море».

Далее в повествовании подробно описывался весь путь экспедиции. Поиск удобного пути из Тихого океана в Атлантический. Обследование берегов Калифорнии, плавание вдоль берегов Америки от мыса Горн до Аляски и остановка на острове Пасхи, и остров Мауи Гавайского архипелага, который лет за восемь до того открыл настырный англичанин Кук. И Жемчужная река в Китае, и Филиппины.

Писал Паша и о том, как в Маниле Лаперуз получил пополнение, взял курс на север, в Японское море. О том, как 25 мая 1787 года «Буссоль» и «Астролябия» вошли в него через Корейский пролив; спустя двое суток обнаружили остров Дажелет, сейчас называемый Уллындо. И про то, как летом 1787 года добрались до неведомого им материка – нынешнего нашего Приморского края, открыли пролив между Сахалином и материком, который назвали Татарским, потому что считали всю землю за ним Татарией.

Павлу Ефимовичу надоело читать, как корабли Лаперуза огибали Сахалин с юга и через пролив, названный проливом Лаперуза, вышли в Охотское море, проходили между островами Курил и в сентябре 1787 года зашли в Петропавловск-Камчатский. Но он вздыхал и продолжал чтение. Напевал привязавшуюся песенку про камешки с пролива Лаперуза, делал пометки или даже вычеркивал куски заумствований и философствований. Хотя иногда его удивляли подробности, вычитанные и описанные Пашей. Например, про то, что на Камчатке Лаперуз оставил вице-консулом Жака-Батиста Бартоломео де Лессепса, который с немалым сундуком, наполненным корабельными журналами, картами и научными отчетами экспедиции, в тогдашних тяжелейших условиях, по бездорожью сумел пересечь всю Сибирь, потом Европу и доставить записанное Лаперузом во Францию. Удивило Павла Ефимовича, что выполнившему это поручение не без содействия русских Лессепсу пришлось в армии Наполеона воевать с Россией.

Однако подробности, как в октябре 1787 года Лессепс отправился в дорогу на лодках по реке, потом, в начале 1788 года на собаках по Камчатке до Гижиги, а оттуда в апреле по Охотскому побережью на оленях до реки Студеной около Наяханских горячих ключей в Гижигинской губе, он вымарал. А вот то место, где говорилось, что этот Лессепс оказался единственным оставшимся в живых участником экспедиции, а сундук с документами – единственное, что уцелело от огромного научного наследия экспедиции Лаперуза, Павел Ефимович подчеркнул и отметил тремя восклицательными знаками.

В дверь позвонили. Павел Ефимович пошел открывать. В коридоре стоял сосед. Давнишний не то чтобы приятель, нет, не приятель, а именно сосед. Не в смысле рядом живущий и безразличный, а друг, знакомство, а потом и дружба с которым началась именно потому, что рядом живут.

Когда-то, когда в новый дом вселялись разные жильцы, он первым встретился Павлу, тогда еще не Ефимовичу, улыбнулся, что-то доброе сказал, настроение от полученной квартиры было радостное, это настроение при каждой встрече вспоминалось и осталось навсегда. Не сразу, а постепенно они сдружились, и раза два в год случались у них долгие посиделки с коньячком, вкусной едой, особенно пирожными, которые сосед Павла Ефимовича обожал, придумывал сложные рецепты и сам выпекал.

– Привет представителям славной писательской организации! – традиционным со времен принятия Павла в Союз тогда еще советских писателей возгласом ответил Петр Романович Ломов на «здорово, Петя» Павла Ефимовича.

В руке у Петра был пакет с традиционным коньяком и коробочка со сладостями.

– Проходи, Петр, я рукопись одного молодого балбеса читаю, есть в ней искра, но завалена эта искра ворохом сырого мусора. А он, бедолага, не видит, что пишет, и отличить зерна от плевел не может. Но искра эта есть! И жалко мне пацана. Помочь ему охота, вот я и решил поправить его писанину. Хочешь, тебе дам почитать?

– Давай. А то у меня настроение хуже некуда. На работе тупик. Как в стенку уперлись. Все, извини за казенный язык, фигуранты и свидетели друг дружку поубивали. И кто за этим стоит, не ясно. Успел этот некто отрезать все языки. А мы их услышать опоздали.

– Подполковник Ломов всегда найдет выход. Потерпи до утра. Утро, как в сказках мудрый народ говорит, вечера мудренее, – ободрил гостя Павел Ефимович.

– Твоими бы устами… – вздохнул Пролом.

Они прошли в кабинет, выпили по рюмке, поболтали о разном, потом писатель усадил сыщика в кресло и вручил кусок Пашкиной рукописи, а сам продолжил вычитывать другую часть.

«Чтобы пополнить запас пресной воды, сделали остановку на острове Тутуиле, одном из островов Восточного Самоа, – начал чтение Петр Романович. – 11 декабря разыгралась трагедия: вооруженные дубинами туземцы напали на шлюпы, убили двенадцать человек. Сорок три человека отделались ранениями и спаслись. Погиб капитан фрегата «Астролябия» Поль-Антуан де Лангль. Чтобы пополнить запасы, отремонтировать корабли и дать отдых экипажам, Лаперуз направился в Австралию.

Там в конце января 1788 года в заливе Ботани французы обнаружили британскую эскадру. Это был всем известный Первый флот в составе семи судов, доставивших из Великобритании семьсот пятьдесят заключенных, которые и основали в Австралии первую колонию.

Джеймс Кук, присоединивший Австралию к британской короне, не нашел здесь даже пресной воды. Он вообще решил, что этот материк непригоден для жизни. Но предположить, что на такой гигантской территории нет ничего стоящего, было невозможно, и начались исследования открытого континента.

Основной нерешенный вопрос: кто заселит этот континент? Желающих не имелось. Англичане додумались: они отправили в эту бесконечно далекую землю каторжников. И вот 7 февраля 1788 года здесь был торжественно поднят британский флаг, состоялось официальное открытие колонии.

Примерно в это время к берегу подошли «Буссоль» и «Астролябия» Жана-Франсуа Галло де Лаперуза.

Эта встреча шокировала и французов и англичан. Лаперуз рассчитывал найти здесь только аборигенов, а англичане никак не ожидали сразу после прибытия встретить гостей-европейцев».

Ломов читал без энтузиазма. И стиль, и манера написания неизвестного ему дарования очень смахивали на прочитанное недавно в библиотеке и Интернете.

«Когда английский адмирал Артур Филипп поднялся на палубу «Буссоли», – читал он дальше, – перед ним предстала печальная картина: французские матросы истощены, изранены, а сами корабли находятся в плачевном состоянии.

Узнав, что англичанин отбывает в Европу, Лаперуз попросил его взять с собой письма. Капитан Филипп согласился.

Жан-Франсуа рассказал английскому капитану обо всех бедах, которые претерпели французские моряки.

– Мы потеряли пятьдесят самых лучших моряков. Погиб командир «Астролябии» капитан де Лангль. Уже два месяца нас не оставляет цинга. Здоровые выбились из сил, недосыпают, недоедают и уже не могут справиться со своей работой, – с печалью в голосе рассказывал Лаперуз.

Увы, мы знаем, что плавание вокруг земного шара не воскресная прогулка. Мы либо выполним возложенные на нас поручения, либо погибнем. Слишком многое для Франции и ее короля зависти от нашей экспедиции. Вы даже не представляете насколько! – закончил Жан Франсуа.

Англичанин был растроган его повествованием, но не понял, почему этот великий мореход считает, что сей кругосветный поход имеет столь огромное значение для Франции.

Письма он добросовестно доставил в Европу. В одном из них Лаперуз сообщал военному министру Франции, что «Астролябия» и «Буссоль» после ремонта в австралийской бухте Ботани-бей намерены плыть к Новой Каледонии, островам Санта-Крус, обследовать восточный берег Новой Голландии и к декабрю 1788 года добраться до Иль-де Франса. Он обещал вернуться на родину к июню 1789 года.

10 марта «Буссоль» и «Астролябия» покинули Австралию и взяли курс на северо-восток. Больше их никогда не видели. Обещанного возвращения не произошло.

К лету 1789 года от Лаперуза уже больше года не поступало сведений, но во Франции появились более важные заботы, чем тревоги по поводу пропавшей экспедиции. 14 июля толпы парижан штурмом взяли тюрьму Бастилия – и революционные изменения, которые сотрясали страну до конца столетия, начались.

Два луидора, показанные Людовиком перед отплытием Лаперузу, включили работу своего безжалостного механизма: предвидение начало сбываться…»

Эти строки Паша выделил в своем описании жирным шрифтом. Продолжил обычным.

А дальше пошло уже совсем интернетовское:

«Только в феврале 1791 года Национальная ассамблея Франции опубликовала обращение к мореплавателям всех стран с призывом искать следы кораблей Лаперуза.

Французское правительство объявило награду за любые сведения о пропавшей экспедиции Лаперуза и направило на ее поиски два корабля под командованием контр-адмирала Жозефа Антуана Брюни д'Антркасто, который в свое время сам хотел отправиться в это путешествие вместо Лаперуза.

25 сентября 1791 года они вышли из Бреста. Прочесывая Тихий океан в поисках «Буссоли» и «Астролябии», д'Антркасто сделал несколько научных и географических открытий. В мае 1793 года он подошел к острову Ваникоро из группы островов Санта-Крус к северо-востоку от Австралии. Над несколькими возвышенностями на этом гористом, густо поросшем лесом острове экипаж заметил столбы дыма. Д'Антркасто был убежден, что нашел Лаперуза или по крайней мере остатки его экспедиции. Но после того, как его корабли чуть не сели на мель на коварных рифах, он был вынужден уйти, так и не послав на берег поисковый отряд. Потом адмирал заболел и через два месяца умер, а осенью того же года на Яве его корабли были захвачены голландцами: к тому времени революционная Франция уже воевала с Голландией и практически со всей остальной Европой. Больше французы не предпринимали попыток найти экспедицию Лаперуза.

В мае 1826 года ирландский капитан по имени Питер Диллон сделал остановку на островке Тикопиа из группы островов Санта-Крус. Когда он спросил туземцев, откуда у них ожерелья из стеклянных бусин, те показали ему и другие предметы явно европейского происхождения: серебряные вилку и ложку, ножи, чайные чашки, железные болты и серебряную рукоять шпаги с инициалами на эфесе – полустертой буквой L. Эти вещи, как выяснил Диллон, туземцы получили при меновой торговле от жителей острова Ваникоро, расположенного от Тикопиа в двух днях хода под парусом. Диллон быстро догадался, что инициалы на шпаге означали Жан-Франсуа Гало де Лаперуз. Но его попытки попасть на Ваникоро к успеху не привели: сначала его корабль угодил в штиль, а потом обнаружилась течь, так что ему пришлось уйти на Яву. К концу лета он сумел раздобыть денег на поиск оставшихся в живых участников экспедиции Лаперуза, но прежде чем он оказался на Ваникоро, прошел еще год.

В начале 1828 года он бросил якорь вблизи острова Ваникоро.

Повсюду на Ваникоро отряд Диллона находил свидетельства пребывания здесь французов. Диллон обследовал отмели у Ваникоро, нашел и доставил французскому правительству обломки погибшей «Астролябии» и некоторые вещи с нее – детали астрономических приборов, топоры, якорь, подсвечник, молотки, а главное, бронзовый корабельный колокол с маркой литейной мастерской Брестского арсенала и датой «1785» и доску с вырезанными на ней геральдическими лилиями.

В феврале 1829 года Диллон привез то, что осталось от несчастной экспедиции Лаперуза, в Париж. Предметы опознал тот самый Жак-Батист Бартоломео де Лессепс, который летом 1787 года сошел на берег Камчатки, чтобы доставить доклад об итогах двух первых годов плавания.

Слухи о находках Диллона достигли Парижа, и по официальному распоряжению в южную часть Тихого океана отправился поисковый отряд под командованием французского мореплавателя Жюля Себастьяна Сезара Дюмон-Дюрвиля.

Получив корабль, Дюмон-Дюрвиль переименовал его в «Астроляб». Он догадался, что след пропавшей экспедиции ведет на север Новых Гебрид. Единственным островом, не исследованным д'Антркасто в апреле 1793 года, оставался Ваникоро.

Туземцы показали ему путь в рифах, который назывался Гибельным проходом.

Старый туземец рассказал, что давным-давно в шторм два корабля сели здесь на мель. Один затонул, и большинство моряков погибло. Второй корабль удержался. Моряки поселились на Ваникоро, построили хижины, а потом из обломков двух кораблей соорудили маленький корабль, и белые люди уплыли на нем. Лишь двое из мореплавателей остались на острове, они еще долго жили на Ваникоро.

Моряки, потерпевшие крушение, видели корабли д'Антркасто и, зажигая костры, пытались привлечь их внимание, но никто не отозвался на их сигналы. Последний из спутников Лаперуза умер за несколько лет до того, как Диллон посетил Ваникоро.

Старый туземец передал Дюмон-Дюрвилю чудом сохранившиеся обрывки корабельного журнала, который вел до самой смерти один из белых моряков.

Начинались они так:

«Теперь, через год после кораблекрушения, оставшиеся в живых мои бедные моряки соорудили неказистый и совсем не приспособленный для плаванья в океане шлюп, отплыли с острова в надежде добраться хотя бы до какой-нибудь иной земли, я остался один, и кроме моего верного слуги Франсуа, за сотни миль нет ни одного европейца, самое время начать этот последний корабельный журнал.

Журнал капитана без корабля. Журнал моего плаванья по волнам жизни.

Господу Богу было угодно, чтобы я, граф Жан-Франсуа де Гало Лаперуз родился 22 августа 1741 года на юге Франции в поместье моих родителей возле города Альби…»

«Перед тем как покинуть Баникоро, – заканчивалось Пашкино повествование, – Дюмон-Дюрвиль поставил на острове памятник Лаперузу и двумстам другим участникам экспедиции».

– А что, – спросил Пролом приятеля, – этот твой юный литератор говорил тебе что-нибудь еще о луидорах, о которых пишет в повести?

– Да он меня ими достал! Это, говорит, не его вымысел, а чистая правда. Говорит, что эти луидоры еще принесут беды и у нас в стране, и в мире. По-моему, он слегка свихнулся на них. Он вообще большой баламут.

– А откуда к нему пришли эти луидоры?

Павел Ефимович пожал плечами, поразмышлял и неуверенно сказал:

– А черт его знает. Я думал, что он сам про это придумал, а что, для тебя это важно?

– Важно, Павел, очень важно. Мое нынешнее дело, которое приплыло, как корабли Лаперуза на рифы, и разбивается, тоже идет в истоках от двух луидоров. – Он положил руку на колено писателя и добавил: – И никому не известно, сколько трупов еще будет, если его не раскрыть. А твой Пашка, глядишь, да и нечто путное сообщит. Подскажет, куда мне дальше плыть.

Павел Ефимович поднял трубку, набрал Пашкин номер и стал ждать ответа.

– Але, у аппарата Павел, – раздалось в трубке.

– А не будешь ли ты, дорогой мой Павел, любезен сейчас подъехать ко мне домой?

– Что, понравилась повесть? – запричитал Пашка. – Я же говорил, а вы сомневались. Сейчас одеваюсь и еду.

– Через полчаса будет тебе молодой начинающий писатель, жди, – сообщил Павел Ефимович, положив трубку на телефон. – А сейчас давай по рюмочке примем, да поподробнее расскажи, если не секрет, что там у тебя приключилось, что даже бестолковый Пашка может помочь? Кстати, знаешь, что самое забавное в заключительной части этой истории?

– Что?

– Дюмон-Дюрвиль прославился не этим, а другой находкой. В 1820 году он первым увидел на греческом острове Милос статую Венеры, только что выкопанную крестьянином. Дюмон-Дюрвиль решил купить ее для Франции, но старик заломил дурную цену. Пока офицер убеждал посла Франции в Константинополе выкупить статую, крестьянин продал ее турецкому чиновнику и упаковывал для погрузки на турецкий корабль. Дюмон-Дюрвиль отвалил крестьянину столько денег, что тот вспомнил, что французы заплатили гораздо раньше турка. Венеру поволокли на французский корабль, турки бросились в погоню. Началась потасовка, и в конце концов статуя лишилась обеих рук. И стала той самой безрукой Венерой Милосской, про которую все мы знаем. Вот так-то.