Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

Друзья чокнулись, выпили.

– Ну, этих рук мне уже не найти! – вздохнул Ломов.

Настроения его рассказ про отбитые руки Венеры не поднял. Он нервничал, ждал прихода Пашки. Надеялся на него. Надеялся, что удача снова придет к нему в этом деле.

В дверь зазвонили.

Павел Ефимович пошел открывать. Пролом неспешно вылез из кресла, отошел в угол комнаты, почти за дверь, вроде бы для того, чтобы рассмотреть на стене гравюру Дюрера. А на самом деле, чтобы, во-первых, не смущать потенциального свидетеля, во-вторых, чтобы иметь возможность понаблюдать, пока тот его сам не заметит, и составить свое впечатление. Понять, как с этим Пашкой надо говорить.

– Я знал, Павел Ефимович, что вам повесть понравится! – с порога начал во весь голос Пашка. – Знал, что она вас не может оставить равнодушным!

Он не давал раскрыть рта литературному мэтру и продолжал:

– Вы ведь уловили суть. Людовик номер XVI взял на монетном дворе два луидора. На одном не было его герба – лилий, а на другом вообще голова его была отрезана. Вернее, через всю шею шла полоса. Кстати, гильотину утвердил в качестве средства казни этот самый Людовик XVI.

Пашка увидел на столе только что откупоренную бутылку, машинально взял ее, покрутил в руках и, продолжая рассказывать, плеснул содержимое в фужер. Отхлебнул глоток и продолжал тараторить:

– В этой истории сплошные совпадения и мистика. Людовик сразу чуть в обморок не брякнулся. Еще бы. Сначала короны лишат, а потом еще и башку отрубят. Перерыл он все пророчества и нашел у этого, ну как его, всем известного?

– Нострадамуса, – вступил подполковник Ломов.

– Точно! – Пашка увидел Ломова, нисколько не удивился, протянул неизвестному человеку руку, сказал: «Павел» и продолжал: – Так вот. Нашел этот номер XVI у Нострадамуса, что ему скоро кирдык башка. А тут Лаперуз со своим проектом обнаружить неведомые земли и несметные богатства а-ля Нью-Эльдорадо. Прямо как у нас за углом супермаркет, только не в кредит, а бесплатно! Ну, так вот, Людовик прикинул, что если моряк и в самом деле откроет новые богатые земли, то народ одуреет от перспектив и кинется туда за золотишком, и не до революций станет. А ежели просто откроет небольшой красивый остров, то можно, в крайнем случае, самому со своим семейством туда, а не на гильотину дернуть.

– Всем известно, что Людовик на эшафоте спросил палача о том, есть ли новости от Лаперуза, – подбодрил Пашку Пролом.

– Отлично, что вы об этом тоже знаете, добрый человек!

– Немного слышал, – поскромничал Пролом и про себя усмехнулся этому булгаковскому «добрый человек». – Продолжайте, это очень любопытно.

– Ну, так вот. Уважаемый господин Лаперуз, как поется у Высоцкого, «все углы облазил, и в Европе был, и в Азии, и вскоре раскопал свой идеал». Вторую Австралию он не открыл, но прекрасный архипелаг из нескольких островов нашел. Найти-то нашел, да корабли его грохнулись о рифы и затонули. И остались Лаперуз и десятка два матросов на острове. Интернета не было, сотовых телефонов тоже. Короче, без средств коммуникаций. Через какое-то время моряки его построили из обломков своих кораблей баркас и отплыли с надеждой выбраться на судоходные трассы и вернуться в Европу. Но время было упущено. Лаперуз не сомневался в злом роке, который несут те самые упомянутые вначале луидоры. Он предполагал, что король уже казнен, и не поплыл с командой, а остался среди туземцев доживать свой век. Вот так-то, – победно закончил тараторить Пашка.

– А вы, Павел, об этом где-нибудь прочитали или сами… э-э-э, – подполковник слегка запнулся, подбирая не обидное, а наоборот, льстящее самолюбию слово, – спрогнозировали эту историю на основе имевшихся фактов?

– А что, не похоже, что я моту спрогнозировать? – слово Пашке понравилось.

– Отчего же, очень даже достоверно слушается.

– Ну, вообще-то, – Пашка слегка смутился, – если честно, то основу я узнал почти случайно, от соседа. А остальное придумал.

– А что же это за такой интересный у вас сосед? – голос у Пролома стал бархатным и вкрадчивым, а сам он начал походить на кота перед броском на мышь.

– Сосед? – Пашка пожал плечами. Он и не задумывался до этой секунды, откуда его сосед, молоденький милиционер, имел такие познания в истории. Да и в эту секунду не очень-то стал задумываться. – Обыкновенный сержант милиции Костя Друев. Нормальный парень, хоть и мент. Он мне и монеты эти показывал.

– Да? – голос Пролома стал еще более вкрадчивым и заинтересованным. – Он, что нумизмат, что ли?

– Да вроде нет, – пожал плечами Пашка. – Он говорил, что одна монета досталась ему по наследству от прадеда, что ли, потом этот предок ее продал, потом она снова как-то попала к нему, а вот про вторую монету я не помню. Но что-то Костя про нее говорил. Это точно. Говорил он, что эти монеты, когда встречаются вместе, то в этом государстве, ну где они собрались, происходит гибель царя, или генерального секретаря, или президента. Ну, короче, главного бугра.

– Ну уж? – подзадорил Пролом.

– Точно! Ей-Богу! – Павел перекрестился и начал перечислять, закладывая пальцы. – Людовик XVI – это раз. Кто-то там в Пруссии или Австрии, я не запомнил, это два, Павел номер один у нас, это три. Потом, когда кокнули моего тезку Павла, их из Михайловского дворца отправили в Москву в Кремль, и монеты нашли наполеоновские солдаты. Отдали Бонапарту, и не стало Бонапарта. Потом монетки снова оказались в Европе и покосили там кучу царей. Потом опять попали в Россию из Дании с невестой Николая Романова, и настала крышка Николаю номер два.

– А как попали монеты опять к твоему сержанту?

Пашка пожал плечами. Он и не задумывался над этим простым вопросом. Раз предок Кости продал монету, потом та как-то соединилась с другой монетой, побывала в руках у коронованных особ и вдруг снова оказалась у Кости, сержанта милиции, то чего-то тут не стыкуется. Он сообразил это и снова пожал плечами.

– Да вы с ним поговорите сами. Если интересно.

– А он что, дома?

– А где ему быть? Я когда сюда шел, с улицы глянул, у него в окне свет горел.

– А он женат, этот твой сержант?

– Не, он бабник, – физиономия Пашки расплылась в улыбке. – Но человек хороший, на каждую юбку не кидается. Короче, наш человек.

Пролом вздохнул, подумал, что верно про Пашку сказал Павел Ефимович – баламут.

Потом по привычке произнес дежурную фразу:

– Благодарю вас, вы очень помогли следствию.

– Э, – разинул рот Пашка, – никакому следствию я не помогал! Я повесть написал. А вы что – не издатель?

– Нет, не издатель.

– А чего же я тут чечетку бил, распинался? Я думал, что вы пришли книжку мою взять в издательство.

Пашка сник. Друзьям его стало жалко, и Павел Ефимович решил подбодрить юного автора:

– Ты, Павел, не грусти. Повесть твою я в журнал протолкну. Пока в урезанном варианте, а там видно будет. Тебе ее дорабатывать и дорабатывать. Чтобы никакого «босоногого детства» у графа не было.

– А что же он, в кроссовках, что ли, бегал! – возмутился Пашка.

– В кроссовках или в сапогах-ботфортах, это ты сам разбирайся. Но дети графские босиком в футбол не гоняли. Тогда футбола, пардон, не было! – пресек его выступление литератор.

– Футбол был всегда! – гордо брякнул Пашка.

Приятели засмеялись.

– Баламут ты, Павел, был баламутом, им и останешься, – завершил Павел Ефимович.

– А про следствие, это у меня присказка такая, – улыбаясь, успокоил Пашку Пролом и продолжил, обращаясь уже к Павлу Ефимовичу: – Однако загостевались мы у тебя, Павел, пора и честь знать. Спасибо за беседу и за знакомство с этим молодым тезкой твоим.

Он пожал писателю руку, приобнял Пашку за плечи и предложил проводить до дома.

– Пошли, – Пашка мгновенно перешел на ты.

Соседи-приятели переглянулись, покачали одновременно головами, дивясь такой бесцеремонности и простодушию юного дарования, но тот ничего не понял и повторил:

– Пошли.

Они оделись, вышли на улицу. Весенний ветерок навел подполковника на мысли, что ночью опять будет морозец, что лужи, как и вчера, покроет тонкий ледок, а потом утром растает. Там, где нет асфальта, земля раскиснет, станет грязью и, не дай бог, наступишь на нее, – не очистишь ботинки. Потом вспомнилось ему утро, когда приехал он вместе с Глюком на место убийства сержанта и лошади. «Отставить убийства. Ранения сержанта Друева», – поправил он себя и прекратил эти лирико-милицейские размышления.

Из какой-то форточки пели «Арабески», им подкаркивала ворона. Ломов не видел, но представил, как она раскачивается на ветке, вслушивается в звучание красивого дуэта и старается повторить мелодию. Это развеселило, в голову пришла интересная мысль, и он предложил Пашке:

– А что, Павел, не выпить ли нам?

– Угости! – с готовностью ильфо-петровского дворника отреагировал Пашка.

– А у тебя дома шуметь не будут?

Пашка хмыкнул. Хмык означал, что он в доме глава, и непререкаемый.

Они зашли в попавшийся по дороге магазинишко, Ломов купил три бутылки полусладкого вина с дурным названием «Ночь страсти», связку бананов, немного яблок и, после некоторого размышления, пирожные с жутковатым названием «крокодиловые слезы».

– А вы, – Пашка снова перешел на вы, – как я заметил, неравнодушны к сладкому.

– Люблю, грешным делом. Особенно то, что приготавливаю сам. А вот эти не знаю. Название наводит на размышления. Не пригласить ли нам твоего приятеля милиционера, как его, Друева.

– Легко!

Ломов в очередной раз отметил пристрастие Пашки к разным жаргонам и модным словечкам.

Они поднялись по лестнице. Петр Романович остановился так, чтобы не быть видимым в глазок, а Пашка позвонил.

Пролом не верил, что кто-то откроет, но там, в квартире, в коридоре прошаркали шаги, щелкнул замок и без обычного «кто?» дверь открыли.

В проеме двери появился старичок, худенький, невысокого роста, одетый не в традиционные трико и футболку с Внукова плеча, а в красивый полухалат, подпоясаный толстым витым шелковым шнуром с кистями. Наверное, этот полухалат как-то назывался, но Домов этого не знал. О чем и посетовал про себя.

– Чем могу быть полезным, молодые люди? – с достоинством, вызвавшим уважение, спросил старик.

– Дед, Костю позови, – бесцеремонно произнес Пашка.

– Константин в госпитале. Он тяжело ранен, – руки у старика слегка задрожали, глаза повлажнели.

– Ни хрена себе! Мы же вчера с ним болтали, – затарабанил баламутный Пашка. – А что приключилось-то? В каком госпитале?

– В эмвэдэвском госпитале. Ночью, во время дежурства ранили. Положение критическое. Меня к нему не пустили. Пойду завтра.

Петр Романович чувствовал, что этот пожилой человек еле держится, что у него большое горе и что надо помогать. Он отодвинул Пашку, подошел к старику. Взял за руку.

– Все должно обойтись. Я час назад звонил главврачу, самое опасное позади. Пулю извлекли. Константин будет жить. Все будет нормально. Завтра вас к нему пустят. Если не возражаете, я заеду с утра за вами и вместе поедем к нему.

Ломов врал, никакому главврачу он не звонил и ничего про Костю не знал. Но он знал другое. Старика надо поддержать. Дать надежду. И еще он знал, что надо Пашку отправлять домой, а самому оставаться с этим пожилым и, видимо, достойным человеком. Знал, что нельзя оставлять его наедине с горем. Так и поступил. Забрал у Пашки еду и отправил домой, а сам спросил, как зовут старика, взял под руку, и они пошли на кухню. Ставить чайник.

– Меня зовут Георгий Леонардович, – по дороге представился старик. – Я дедушка Кости по отцовской линии.

В комнате, мимо которой они шли, на стене в раме за стеклом висела старинная военная карта Бородинского сражения. Рядом, в таких же старинных рамах, гравюры императора Павла, Наполеона, Кутузова, старинная шпага и тех же времен пистолет с аккуратно склеенной рукояткой.

Пролом не удержался и спросил:

– Вы, наверное, коллекционер?

– Вы про эти штуковины? – Георгий Леонардович показал на стену. – Нет, скорее нет. Я по профессии историк. Французская революция и времена Наполеона – сфера моих научных интересов. Мой учитель академик Тарле Евгений Викторович.

– А я Ломов Петр Романович. Сослуживец вашего Кости.

Пролом увидел в комнате на старом круглом столе телефон, извинился и набрал номер госпиталя. Прогудело пять или шесть гудков, пока там в ординаторской подняли трубку.

Ломов представился, спросил о самочувствии Константина. Дежурил хирург, знакомый Пролома. Время было позднее, но спать врачу, видимо, не хотелось, а наоборот, охота была поговорить со знакомым ему человеком, и он подробно рассказал, сколь сложная была операция, сколько было проблем. А в завершение успокоил. Сказал, что все опасное уже позади и Константин, без сомнения, будет жить и никаких осложнений от ранения не ожидается.

Петр Романович поблагодарил врача и передал услышанное Константинову деду.

Старик и сам кое-что расслышал из сказанного в трубку и успокоился. Ему, видимо, надо было выговориться, и он повторил:

– Я по профессии историк. Французская революция и времена Наполеона – сфера моих научных интересов. Мой учитель академик Тарле Евгений Викторович.

Дело в том, что наш род имеет французские корни. Когда-то при императоре Павле Петровиче наш предок оказался в России. Случилось это в 1800 году, когда между императором Павлом и Наполеоном была заключена договоренность о совместном походе в Индию. Мой предок, его фамилия была Друэ, числился одним из немногих французов, которые по приказу Бонапарта должны были сопровождать русских казаков Матвея Ивановича Платова и участвовать в этом походе.

Павла, как вы знаете, убили, казаков вернули, и предок мой остался в России. Женился на казачке, дочери одного из платовских атаманов, принял православную веру и получил фамилию Друев, – закончил посвящать Ломова в историю своего рода дед раненого сержанта.

– Друэ? – переспросил Пролом, радуясь подтверждению своей догадки.

10

– Друэ, не отставать, что ты еле волочишь ноги! – оглядываясь, покрикивал с высоты старой клячи вербовщик.

Молодой Шарль Друэ шел в сторону Парижа в кучке таких же молодых нищих парней, рекрутов. Тощая нервная лошадь вербовщика изредка мотала хвостом, капли с него летели на одежку новобранцев, смешивались с каплями дождя, дорожной грязью, ползли вниз, к земле. Земля чавкала под сапогами, напоминала сыну о недавних похоронах, об отце, о своей ничтожной жизни и, наверное, скорой и такой же ничтожной смерти.

На шее у него болталась ладанка с единственным, что осталось от отца и брата – с золотым луидором. Да и тот был каким-то сомнительным, бракованным. Без лилий на щите. Отец велел его спрятать и никому не показывать, не менять и не тратить. Отец точно свихнулся перед смертью.

– Это проклятие королей, – твердил он. – Храни его. Никому не отдавай. Не потеряй монету! Поклянись, что не упустишь луидор! Видишь, на монете крест на короне согнут? Это вещая монета. В ней огромные беды и для государей, и для простолюдинов. Никому ее не показывай. Клянись!

Младший поклялся.

Младший Друэ завидовал везунчику брату, сумевшему углядеть в обыкновенном проезжем короля и поймавшему его. Брату досталось все: и тридцать тысяч франков в награду за поимку короля, и избрание в Конвент. Жан, презрительно смеясь, уехал в Париж, бросив его с умирающим отцом. Не оставил им ни единого су. Напоследок швырнул отцу этот луидор.

– Эта монетка вытащила из грязи меня, дарю, может, и вам повезет.

Отец прокричал в ответ, что раньше давали за такое дельце тридцать сребреников, что теперь ставки повысились, и дают тридцать тысяч.

Брат рассмеялся. Хлопнул дверью и уехал. Навсегда. Больше Шарль его не видел.

Он не верил в отцовские пророчества, но раз обещал хранить, раз поклялся перед Богом, то должен был держать клятву.

Сын поклялся хранить луидор и теперь жалел. Мог бы хорошенько поесть, купить новую одежду. Но поклялся и шел по грязи, под дождем. Куда? Зачем?

Шел…

Георгий Леонардович, когда вспоминал историю своего предка, всегда представлял дорогу. Грязную осеннюю дорогу, нескончаемый дождь и чавкающие в грязи башмаки. Представлял, наверное, потому, что ему, восьмилетнему Жоржу, дед рассказывал историю их предка, когда они шли по раскисшей от дождей дороге из села, где работал дед агрономом, на станцию. Было это бесконечно давно, а в памяти осталось навсегда. И дорога, и железнодорожная станция, и аптека со старичком аптекарем, и горькие порошки от ангины. И обида, что у него имя не такое, как у других пацанов.

Потом, когда повзрослел, Георгий Леонардович удивлялся, как этот его предок-юнец умудрился выжить в первых наполеоновских войнах, пробиться в офицеры, оказаться в охране Наполеона и, услышав размышления императора, что бы эдакое подарить русскому императору Павлу, не побоялся влезть со своим предложением – монетой Людовика XVI. Идея понравилась Наполеону, подарок – Павлу, и Шарль, молодой су-лейтенант, стал сразу капитаном, а затем, как человек проверенный и надежный, был прикомандирован к атаману Платову для похода в Индию.

Георгия не переставало удивлять, как незначительные, совсем незначимые мелочи и даже предметы способны перевернуть, полностью изменить жизнь человека. Всего одна монетка – символ сгинувшей королевской Франции, и Друэ превращается в Друева, дворянина Российской империи. И все последующие поколения уже не французы.

Он поделился историей про монету со своим учителем, академиком Тарле, и тот поразил Георгия продолжением, рассказал о последних минутах жизни Людовика и второй монете. Монете аббата Эджворта де Фримонта с полосой через шею Людовика. Эту вторую монету, как поведал учитель, Павлу передали рыцари Мальтийского ордена, получившие ее от самого аббата.

И повторилось. Две монеты встретились – Павел погиб.

Александр нашел эти монеты в шкатулке отца. Про монеты он, конечно, ничего не знал, но, разглядев внимательно, видимо, что-то заподозрил и от греха подальше приказал переплавить. Однако не тут-то было. Фельдъегерь по дороге на монетный двор встретил приятелей, по всегдашнему нашему разгильдяйству заехал с ними в трактир, напился, проигрался в карты, расплатился этими монетами, а потом застрелился. А монеты попали в Москву. В 1812 году оказались у Наполеона и снова сработали. Последующий их путь темен, но вместе с приданым привезла их снова в Россию ничего не ведавшая принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская, четвертая дочь великого герцога Гессенского и Рейнского Людвига IV, жена последнего императора России Николая II.

Все это сейчас, за чашкой чая пересказал старый профессор подполковнику Ломову.

– А как монеты вернулись к вам? Это же почти немыслимо.

Старик улыбнулся. Помолчал. Потом ответил:

– А никак. Эти монеты мне подарили коллеги на шестидесятилетие. Я им рассказывал историю и моего рода, и монет, они и заказали ювелиру, а тот сделал. Вот и вся история.

– А Константин знал это?

– Да, конечно.

Петр Романович еще раз позвонил в госпиталь, узнал, что сержант Друев спит, что утром его можно проведать, попрощался со стариком. На всякий случай посоветовал никому не открывать дверь, а в случае чего звонить ему и ушел.

Утром в госпитале Костя, наивно улыбаясь, рассказал, что хотел поднять авторитет в глазах своего начальника майора Стрижа. Рассказал историю про монеты. Стриж заинтересовался, через несколько дней попросил показать. Костя то забывал, то не хотел выносить их из дома. Стриж напоминал, раздражался. В то злосчастное дежурство сержант принес монеты, показал их майору, его дружкам. Те смотрели на монеты через лупу, кивали, восхищались, попрощались, ушли. Началось дежурство, у Колыванова прихватило живот, он побежал в подворотню, и когда они остались одни, майор выстрелил в спину. Лошадь испугалась, понесла, Костя случайно зацепился за повод, его потащило. Стриж застрелил коня. Костя, теряя сознание, спрятал монеты. Вы уже знаете, где.

– А кто второй убитый? – спросил Ломов.

– Случайный прохожий. Его моя лошадь сбила сразу после выстрела.

– Но он был застрелен.

Костя помолчал. Припоминал. Потом ответил:

– Когда я терял сознание, кажется, был еще выстрел. Но точно не помню.

– Костя, а ты не помнишь, как Стриж называл своих дружков? Тех, которые приходили смотреть на монеты.

– Нет, не помню. Хотя, кажется, одного помню. Его звали Виктор Павлович.

– Да! – поразился совпадению Пролом. – А фамилия?

– Фамилия, фамилия… – Сержант задумался. – Фамилию не знаю, но Стриж говорил, когда тот ушел, что это сам крот! Мне еще смешно было, что крот и сам.

Ломов присвистнул, попрощался. Оставил деда с внуком. Пожелал скорей выздоравливать и заспешил из палаты.

Все встало на место! Стало понятно, почему Кротов уговаривал его заняться этим делом и подробно все ему сообщать в любое время. Почему сам постоянно интересовался расследованием.

Ломов срочно уехал в Москву.

А несколько дней спустя при содействии специально созданной бригады спецов из генпрокуратуры и ФСБ Пролом с Глюком нашли и заказчика. Как это удалось, раскрывать пока строжайше запрещено.

Сержант выздоровел, окончил юридический институт, стал лейтенантом. Вот и вся история.