Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести"

Кузьма Кузьмич после мутного и неприятного разговора с майором задумался. Задумался, чего такого мог начудить этот идиот Лобов, что менты вышли на него, уважаемого заместителя директора? Задумался, сообщать об этом только назначенному его приятелю директору или подождать. Не грузить члена-корреспондента непонятно каких наук такой, в общем-то, мелочевкой. Пока мелочевкой.

Кузьма помнил свой разговор с замминистра, его возмущение и негодование, как погорел Витек. Их общий однокурсник. Погорел на каком-то сраном коте. Из-за по сути дела мелочевки, по сравнению с предстоящими делами.

– Витек был баскетболистом, дурнем и остался. Потому и вляпался, – рассуждал Кузьма. – А вот мне как быть? Если ничего не делать, сидеть и сидеть, будто ничего не случилось, то что? То, пожалуй, ничего. А если начну суетиться, то, глядишь, где и проколюсь. Кто знает этих ментов, может, уже прослушку установили или еще чего такое. Хотя вряд ли. Скорее, этот майор, как у них говорят, брал на понт. Говорят же опытные люди: «Что следаку расскажешь, за то и сидеть будешь».

Поразмышлял Кузьма, все варианты просчитал и решил, что ничего делать не стоит. На том успокоился и поехал домой обедать.

А Никитин еще с час походил по институту. Пытался беседовать с людьми, работавшими с Лобовым, но за что-нибудь зацепиться не получилось.

Вопросы, ответы на них, невнятные, неконкретные, злили Никитина. Он мило улыбался, иронизировал, пытался разговорить институтских работников, но в остатке был нуль. Никитин понимал, что с ним здесь разговаривать никто не желает. По всему было видно, что можно кое-что прояснить в убийстве этого, как высказался охранник, Альхена, но нужен подход. А его-то у Никитина и не было. Единственный, кто не вызвал у майора подозрения в этом институте, – начальник отдела кадров. Но он тут был человеком новым. Работал всего вторую неделю, только вникал в подноготную академических кадров и, увы, ничего существенного по делу сказать не мог.

«Ладно, – решил Никитин, еле плетясь домой после дня, проведенного в институте. – Утро вечера мудренее. Будет день, будет и пища»

Утро наступило мгновенно. Только поужинал, на минутку прилег, чтобы поразмышлять, распланировать завтрашний день, глаза закрылись, и, когда открыл, было это самое, которое вечера мудренее.

На рабочем столе в папке уже лежали результаты экспертиз. Майор начал их изучать.

В кабинет вошел криминалист.

– Коля, а никто в этого Лобова не стрелял. Дырки не огнестрельные. Это ожоги. Может, электрошокером, а может, лазером. Но только я такого лазера не знаю. Я такое только в кино видел. Так что, скорее всего, шокер, только очень мощный.

Майор оторвался от бумаг, поднял глаза и тупо стал смотреть на криминалиста. Потом тихо выдавил из себя:

– Я, Витя, знаю. Мне пьяные бомжи сказали. Это инопланетяне прожгли Лобова. Я сейчас так и напишу в протоколе осмотра местности. А ты подпишешь. Договорились.

Криминалист замялся. Почесал затылок. Сказал:

– Вот и славненько, ну я, пожалуй, пойду, а то у меня работы невпроворот.

– А судмедэксперт чего говорит? – остановил его Никитин.

– Так он это и сказал. Электрошокер.

– А чего тогда мне голову лазерами морочишь? Фильмов обсмотрелся? А причина смерти, сказал, какая?

– Сказал, – криминалист пожал плечами, – остановка сердца. Но сказал, что еще поработает с этим Лобовым. Ну ладно, мне пора.

И сгинул.

В кабинет снова постучали, дверь открылась, и появился сержант Самохин.

Никитин улыбнулся, вышел из-за стола, протянул ему руку, другой показал на стул у приставного столика, сказал:

– Ну, вот что, дорогой товарищ Никита Михайлович, во-первых, поздравляю вас с переводом. Приказ подписан. После зайдешь в отдел кадров, распишешься, где положено. А во-вторых, присаживайся. Разговор будет длинным.

Никитин рассказал про засаду, про бомжевидных ученых, промышлявших латунью, про электрошокер или другое не совсем понятное орудие убийства, про институт. Сказал про свои подозрения, про то, что если узнаем, чем на самом деле занимался в институте этот замдиректора, поймем, за что его убили, а значит, вычислим убийцу. Сказал, что, судя по всему, дело очень серьезное. И не за просто так убили Лобова. Скорее всего, устранили свидетеля или, что вероятнее, соучастника. А вот соучастника чего, пока не понятно. Рассказал, что не понравился ему директор по экономике, но улик ни на кого пока нет.

Закончив, подвел итог, сказав, что ему практически ничего не удалось выяснить, что экспертиза ничего не дала, ни отпечатков пальцев, ничего другого, полезного, для расследования пока не прибавилось. Особые непонятки с орудием убийства.

– Да, дошутковались. Я так и думал, что не к добру это, а сдержаться не смог. Сам не знаю, с чего накатило. Хоть язык откусывай, – пробурчал Никита, – неужели ни одной зацепки?

– Одна все-таки есть, но тоже непонятная. Наш эксперт считает, что, скорее всего, убийца имеет проблемы с ногой.

– В смысле?

– След от одной ноги глубже. То есть или протез, или хромает, или что-то еще подобное.

– Понятно.

– Но это не факт. Это его предположение. Он сам сомневается.

Майор встал, походил по кабинету и продолжил:

– Надо тебе, Никита, поработать в этом научном заведении, узнать изнутри, что к чему. Думаю, ситуацию таким путем удастся прояснить. Там начальник отдела кадров – человек надежный, обещал помочь. Сам он в это заведение устроился на работу недавно, потому ничего не знает. До того работал в нашей системе, а после ухода на пенсию поотдыхал немного и к ним устроился, так сказать, подрабатывать, а заодно чтобы не сдохнуть от скуки.

Сержант почесал затылок.

– Я не против, но чего там делать-то буду, разве что в юридическом отделе моху почти по специальности работать.

– Нет, в юридическом ни к чему. Устроим тебя охранником или лаборантом, а лучше по совместительству и тем, и другим. Будешь всех видеть и по институту свободно перемещаться. За недельку ситуацию прояснишь. Связь держать станешь только со мной. В случае чего, через этого начальника отдела кадров. К нему после обеда пойдешь оформляться. Я вчера договорился. У них как раз эти две должности вакантные, так что подозрений не будет.

Потом они придумали простенькую легенду. Собственно, она была почти полностью не легендой, а жизнью сержанта. Обговорили возможные вопросы будущих сослуживцев и ответы на них.

– Держись естественно, сживись с ролью. Больше слушай, меньше говори, – майор пожал руку новому сотруднику, пожелал удачи, и они распрощались.

– Данила Иваныч, а у вас тут всегда так было? – молодой, только поступивший в институт лаборант показал на белоснежный фирменный комбинезон крепко скроенного охранника лет семидесяти.

– Как? – строго поглядел на Никиту тот.

– Ну, форма – не камуфляжка, а вот какая. И вообще. Не как везде.

– Не всегда. Раньше лаборанту ни за что не разрешили бы подрабатывать по ночам, – старший охранник продолжал обход. Внимательно осматривал вольер с животными и нехотя объяснял молодому: – Ты, парень, во время обхода не отвлекайся, подмечай мелочи, например, что стоит не на месте или даже сдвинуто. Рот не разевай. Всякое может приключиться.

Но молодого распирал интерес, и он лез с вопросами:

– А почему?

– По кочану. Не слышишь, что ли, чего говорю? Будь внимательным!

– Данила Иваныч, у вас тут как в кино про космос. А с чего вдруг?

– Ну, парень, во-первых, не у вас, а у нас. Ты, я так понимаю, теперь тоже тут. Говоришь, с чего? – Старший достал из серебряного портсигара с выдавленной на крышке мордой кота папироску, смачно понюхал, блаженно вздохнул, спрятал курево назад, щелкнул крышкой с надписью «За доблестную службу Данилу Ивановичу Круглову от командования», строго поглядел на молодого, сказал: – Курить тут строжайше запрещено.

Подумал, повторил:

– С чего? А с того, что это лаборатория Алексея Александровича Колмогорцева, а для меня Саныча. Он великий ученый. А вокруг тут, все остальные, не ученые, а пустышки. Наука, она требует выдержки, терпения и смекалки похлеще, чем у нас, у снайперов. – Данила Иваныч помолчал и добавил: – Хотя должен сказать, что это жалкие остатки. Остальные площади теперь не к его лаборатории приписаны.

– А к чьей лаборатории? – тут же спросил новичок.

Старый охранник не ответил, махнул рукой, и они продолжили обход. Осматривали помещения, проверяли что положено. Никите было непонятно, с какого испуга, вместо того чтобы дремать в комнате для охраны или смотреть телик, они вслед за несколькими чистенькими вольерами проверяют грязные, покрытые копотью помещения, открывают и закрывают пустые клетки, осматривают задвижки, замки. Ночь перевалила за вторую треть, и разговор, дабы предотвратить желание задремать, стал уместен:

– К чему, говоришь? Да по привычке. Привык, чтобы все было идеально. Плохая работа руку мастера портит, умные люди так говорят.

– А кто такой – Саныч? А то «Саныч, Саныч», а я даже не знаю, кто это такой, чего делает.

– Ладно, объясню, – охранник присел на диван. Понюхал сигарету и начал рассказывать: – После ранения меня комиссовали. Подчистую. Пенсия с гулькин, извините, нос. Ну, пришел сюда в надежде приткнуться. Сюда, потому что живу недалеко. В отделе кадров говорят: «Мест нет». Я было несолоно хлебавши восвояси направился, да его встретил. Почти у выхода. Алексей Александрович увидал мою тоскливую худую физиомордию. Остановил. Начал расспрашивать. Разговорились: «Пошли, говорит, мне лаборант нужен, зарплата мизерная, но чего-нибудь придумаем, подработки какие-нибудь, еще чего. Все лучше, чем водку хлебать от безысходности. С голоду не помрете. Заодно и подлечу, вы же, говорит, после ранения?»

Я удивился и кивнул.

– Откуда вы знаете, – спрашиваю, а он улыбается:

– Поработаешь, сам поймешь.

– Времена тогда были, короче, как теперь принято говорить, лихие девяностые. А может, двухтысячные или десятые. А может… – Охранник задумался, покачал головой и продолжил: – Старый стал, многое подзабыл… Короче, было все в развале. Институт в заднице. Точь-в-точь как теперь, даже хуже. Финансирование – еле-еле душа в теле. Так я тут и оказался.

Сперва было несладко. Всем. Институт держался только на Академике, директоре нашем тогдашнем. Мудрый был мужик. Нас прикрывал, ежели чего. А у нас в лаборатории держалось, да и теперь держится, на нем, на Саныче. Так мы между собой Алексея Александровича Колмогорцева зовем.

Занимался тогда Алексей Александрович кролями…

– Кроликами? – Никита хихикнул и спародировал известную фразу юмористов: «Кролики – это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса».

– Во-во, – кивнул старший, – только у его кролей не три-четыре, а тридцать четыре килограмма мяса получалось. По вкусу не отличить от баранины, а мех – норка! И не только по виду, а по качеству. Один в один. Долговечность и прочие, какие положено, показатели. Только размер, сам понимаешь, как баранья шкура. Короче, гений, он гений и есть. На двести лет опережает эпоху. Лучший из лучших. Одним словом, – Алексей Александрович.

– Да ладно, так не бывает! Вы шутите, что ли? – лаборант в сомнении покачал головой.

– Бывает, парень, еще как бывает, – охранник снова потянул воздух с табачным запахом и продолжил: – Но кроли кролями, а денег не было даже на зарплату. Не поверишь, кроликов после опытов не утилизировали, как положено, а жарили и съедали. На свой страх и риск. А шкурки резали на куски, чтобы походили на обычную норку, и продавали. По смехотворной цене. А куда деваться, выживать надо было! Эксперименты проводить. За электричество, за тепло платить. Финансирования-то не было практически никакого.

А чтобы ты, парень, лучше понял, кто такой Саныч, я тебе расскажу вот такую небольшую историю.

Старший охранник оказался превосходным рассказчиком, и сержант, а здесь лаборант и по совместительству помощник охранника с испытательным сроком, услышал про Генкиного кота, запахи, олигархов, экономического директора, его любовницу – хозяйку ветеринарной клиники, про крах их деятельности. Про то, о чем вы уже знаете.

Никита слушал с раскрытым ртом, не веря или почти не веря, что такое было в этом институте, что это не история из книги о далеком будущем.

Старший охранник окончил рассказ, задумался, медленно перевел взгляд на ошалевшего новичка и неторопливо врастяжку произнес:

– Ну вот, пожалуй, как-то так тут и жили, пока рулил Академик. Но, увы, помер. Совсем недавно. Царствие ему небесное. А чего теперь творится, как уничтожает нынешний директор наш институт, об этом в другой раз, а теперь пора обход делать. Ты давай сам пройдись по этажам, а я отсюда прослежу по монитору. Чего-то нога разболелась.

– А что с ногой, Данила Иваныч?

– Да так, старая рана. То все нормально, а то ныть начинает, спасу нет. Да ты иди спокойно. Ежели чего, или возникнут вопросы, сообщай по рации.

Самохин кивнул и отправился знакомиться с институтскими площадями.

Он неспешно заглядывал во все уголки и закоулки. Надеялся наткнуться на что-нибудь дающее зацепку к расследованию, но кроме портрета убитого Лобова с листком биографии на тумбочке, ничего, с ним связанного, не увидел.

Больная нога старого охранника в его памяти сразу состыковалась с фразой майора Никитина о проблемах с ногой у киллера. Да вдобавок охранник сам говорит, что бывший снайпер. Вроде бы все складывалось, но не хотелось в это верить. Расположил Данила Иваныч к себе Никиту. Не укладывалось у начинающего опера в голове, что такой симпатичный, доброжелательный человек – убийца. Не укладывалось. Никита шел по коридорам института, размышлял о догадке. Потом вспомнил, что никаких пулевых отверстий не было. А так, пустая болтовня. Удивился, насколько фраза про дырку в голове въелась в сознание. А значит, то, что Данила Иваныч – снайпер, никакого отношения к убийству не имеет. Но решил повнимательнее приглядеться к старику и быть с ним осторожнее, чтобы не выдать себя. Когда окончательно успокоился, вернулся обратно.

– Данила Иваныч, а чего это у вас вчера совсем не старый замдиректора умер? Тут что, облучение какое опасное или ядовитые вещества есть?

– Вещества? – Старый охранник усмехнулся. – Веществ тут много, есть и опасные, но все в сейфах, под замками, так что не опасайся, парень. А Лобова этого убили. Вчера ночью. Убили не тут, но и недалече, в сквере.

– А чего это он в институте по ночам работал?

– Этот не то что по ночам, а и днем не работал. Пустой человек был, бессмысленный. Мелкий воришка.

– За это не убивают, Данила Иваныч, за это морду бьют.

– Да вот я тоже не пойму. Кому он помешал? Позавчера не мое дежурство было, так что шел этот Лобов из института или нет, сказать не моху. Тот охранник, который дежурил, говорит, что не было Лобова тут, что откуда-то не отсюда шел. Да я ему не очень верю. Шибко поспать любит.

– А если отсюда, то, должно быть, чего-то дорогое вынес, и его подкараулили? – начал рассуждать Никита.

Охранник пожал плечами.

– Вынес, говоришь. Вынести мог. А вот чего? Непонятно. Яйцо куриное? Видел, каких кур Саныч сделал?

– Да, не куры, а динозавры какие-то.

– Точно, динозавры, – охранник усмехнулся, – это так, мелочи, то, что уцелело. Так сказать, остатки былой роскоши. Несколько кур. Остальное погорело. И кроли, и свинки… Короче, почти все. Пожар у нас был, парень, большой пожар. Осталось всего-то несколько куро-страусов. Остальное погорело. А ты говоришь, яйцо.

– Данила Иваныч, это не я, это вы говорите.

– Да, парень, я, – задумчиво, скорее по инерции, чем из желания продолжать разговор, кивнул охранник. – Только из одного яйца вырастет одна курица, а дальше размножить не получится. Дальше эти яйца надо обрабатывать, а чем и как, это знает и может только Саныч! Так что вряд ли.

Никита почесал затылок, согласился:

– Понятно. Зачем воровать одно яйцо, разве что для яичницы. Если воровать, то именно то, чем обрабатывают их.

– Верно мыслишь, парень. Да вот только такое не своруешь. Саныч не дурак, он этот состав приготавливает непосредственно перед обработкой яиц. В специальном стерильном помещении. Там ни пылинки, ни соринки. Вход в особой одежде. Не такой, как у нас, а в специально обработанной, да и помещение с избыточным давлением воздуха, чтобы снаружи никакая гадость не проникала. А показатели давления выведены к нам, сюда. Вот они, – охранник ткнул пальцем в отдельно стоящий монитор, – тут все показатели сведены. Кстати, давай поглядим. Проверим. Слава богу, хоть частичка курятника и вот этот бокс после пожарища уцелели.

Никита напрягся сразу, когда в первый раз услышал про пожар, но пока молчал, чтобы не отвлекать охранника, а расспросить при случае обстоятельно и подробно.

Данила Иваныч не очень умело подвигал компьютерной мышью, и на экране появился график давления за последние четверо суток.

– Вот те и на! – присвистнул старый охранник.

Его удивление было неподдельным. Да и весь разговор о Лобове шел ровно. Без напряжения. Никита подумал, что или этот человек опытный профессионал, или отношения к убийству не имеет. Подумал он и о том, что настоящий убийца нарочно мог оставить такие следы, чтобы подставить Данилу Иваныча.

А на графике отчетливо даже ему, случайному человеку, было видно падение давления именно за час до убийства Лобова.

– Видишь, что произошло, – объяснил охранник, не на шутку разволновавшись, – кто-то проник в помещение, давление упало, потом сработала автоматика, насосы его подкачали, а у нас тут это дело зафиксировалось. Такое бывает и без открытия двери, но время подкачки обычно раза в три меньше.

– А что же никто не заметил этого?

– Я вот сразу заметил, а сменщик мой пришел недавно, мог и не заметить. Да я тебе говорю, любит он поспать. Мог просто-напросто дрыхнуть и ничего не видеть.

Данила Иваныч достал из ящика стола журнал, пролистал его.

– Ну вот, никакой записи об этом нет! Этого раздолбая давно выгнать надо было. Я про него несколько раз говорил начальнику охраны, да впустую. Именно Лобов за него каждый раз заступался. Утром доложу начальству, пусть разбираются.

Данила Иваныч приказал Никите поспать. Потом тот сменил старого охранника. Так что к окончанию смены молодой опер был бодр. Сразу после сдачи дежурства он попрощался с Данилой Иванычем и позвонил майору.

– Молодец, не зря в этом институте обосновался, – и не удержался, чтобы не процитировать классика: – «Верной дорогой идете, товарищ».

Никита в ответ хмыкнул. А майор добавил:

– Продолжай теперь дневную лаборантскую деятельность. Гляди, все колбы не перебей. Видишь, наш план начал работать. Теперь бы понять, за чем в этом институте охотились, так и найдем, кто это сделал. А охранником немедленно займемся.

Через полчаса опергруппа была у двери квартиры охранника.

Дверь никто не открывал, постановление на обыск у Никитина было, и началась обычная морока. Вызывали слесаря, нашли понятых, все им растолковали, потом слесарь срезал петли. Вошли в квартиру. В комнате на диване сидел охранник с удивленной физиономией и закрытыми глазами.

– Готов, опоздали, – проскрипел сквозь зубы криминалист.

Никитин, надеясь, должно быть, на чудо, провел указательным и средним пальцами по сонной артерии. Показалось, что там, где и положено, в небольшой ямке на шее еле-еле бился пульс.

– Скорую! Немедленно реанимацию! Жив еще! – заорал он.

Опер связался по рации, и на удивление быстро, через несколько минут медики уже вытаскивали охранника с того света. Когда первые, самые необходимые действия были сделаны, увезли в больницу.

Когда укладывали на носилки, Никитин увидел на шее такие же две темные точки, как и у Лобова.

– Сфотографируй, – показал он криминалисту.

Тот сверкнул вспышкой, потом отыскал в памяти аппарата такой же снимок шеи Лобова из морга. Показал майору.

– Один в один. Как под копирку.

Никитин согласно кивнул, посмотрел на опера и приказал сопровождать охранника, быть при нем постоянно и, когда определят в палату, охранять… В любое время.

– Запомни, когда очнется, немедленно доложить. Мне лично. Это наш последний шанс. Единственный. Умрет – не докопаемся.

Когда охранника унесли, начали осмотр квартиры. Майор было приказал проверить, вскрыта дверь отмычкой или родными ключами, но заметил, как занавеска на окне колыхнулась, отдернул, увидел открытую дверь на балкон, вышел туда, осмотрелся. Пятый этаж пятиэтажки. Рядом крыша. Приказал криминалисту делать что положено, а сам отправился наверх. Замок двери на чердак был сломан и болтался на вывернутой петле.

– Все понятно, все как обычно. Насмотрятся детективов и так же делают. Никакой фантазии, – проворчал майор.

Аккуратно, чтобы не смазать возможные отпечатки, открыл дверь, прошел по запыленной доске к слуховому окну, заметил подобие следов на соседней, валявшейся рядом доске, выбрался на крышу.

Холодный ветер плюнул в лицо каплями не то дождя, не то растаявшей изморози.

«Изморози», – сообразил Никитин, увидев отчетливые следы. Сфотографировал их на камеру телефона. Потом позвонил криминалисту, сказал, чтобы тот немедленно поднимался на крышу, пока возможные улики не испарились, а сам направился к краю, куда вели эти самые следы. Посмотрел вниз. Спускался на балкон убийца, должно быть, по веревке. Майор оглянулся, прикинул, к чему веревку можно было зацепить или привязать. Увидел трубу, подошел, осмотрел. Вокруг трубы по кругу у основания ржавчина была вроде бы слегка стерта, а сама железяка поцарапана.

«Значит, сделал петлю, зацепил и поцарапал трубу. С этим понятно».

Появился криминалист. Никитин показал на следы, потом на трубу, потом на чуть прогнутую жесть у края крыши. Попросил все зафиксировать. Остальным приказал осмотреть чердак. Подобрать веревки, если такие обнаружат. Увы, ничего подходящего, кроме ветхой бельевой веревки, на которой, должно быть, лет пятьдесят назад сушили белье, не обнаружилось. Никитин вернулся в квартиру.

Снова осмотрел в надежде свежим взглядом увидеть то, что не заметил раньше. Ничего подозрительного не углядел. Зашел на кухню. Мусорное ведро было пусто. Заглянул в холодильник. Кастрюля с борщом, кусок колбасы. Зачем-то кусок хлеба в пакете. Закрыл. Что-то мелькнуло знакомое. Снова открыл. Из-за кастрюли выглядывала пробирка с красной пластиковой пробкой. На нее никто не обратил внимания. Так бы она тут и осталась, если бы в кабинете Лобова Никитин в его холодильнике не видел такие же. Майор аккуратно, чтобы не стереть отпечатки, достал ее, посмотрел на свет. Увидел следы какой-то вязкой жидкости. Когда вернулся с крыши криминалист, показал находку, передал для анализа и уехал.

В конце дня ему доложили то, что он и так, без экспертизы, понял и ожидал услышать. Отпечатки пальцев в квартире были только хозяина. Подозрительные звонки на его телефон приходили с номера, который теперь был недоступен и принадлежал давно усопшему старику.

Правда, сообщили и нечто более значимое. Были в квартире еще чьи-то отпечатки, но чьи – непонятно. Криминалист сказал: «Странные». Уточнили размер обуви на крыше и чердаке и примерный рост убийцы.

– А хоть чего-то необычное было?

Криминалист пожал плечами и неохотно сказал:

– Следы нечеткие, какие-то размазанные. А размер большой. Примерно сорок четвертый.

– То есть здоровый мужик наш душегуб. И не дурак: концы отрубил и, как говорится, в воду, чтобы тебе, Николай Николаевич, служба медом не казалась. А то, панимаишь, как стал начальником районного уголовного розыска пять лет назад, так враз и започивал на лаврах, а листочки-то лавровые давно в борще плавают, одни прутья да щепки остались. А они, как известно, летят, когда лес рубят, – закончил доклад неунывающий криминалист, но после паузы добавил: – А на пробирке-то отпечатки пальцев Лобова и охранника. Причем охранниковы поверх лобовских. А это что значит? Это значит, что пробирку охраннику дал Лобов. Охранник ее чем-то наполнил, а вот чем, непонятно. Увы, ответить не могу. Но точно не отрава и не взрывчатое вещество. А больше, увы, нечего сказать. Так что, вот так.

Майор посмотрел на криминалиста.

– Ну что такое мог вынести из этого института Лобов, за что убили его, а потом охранника, который ему помогал? Что там вообще ценного есть? Устраняют-то профессионально, чтобы не было свидетелей. Ни следов, ни отпечатков не оставляют. А у тех, кто оставляет, не спросить. Зачем все это делается? Я не могу понять. Это же какие профессионалы в этом задействованы! Что им там, медом намазано? Дай мне, Витя, хоть маленький кончик нити, за который можно потянуть этот клубок.

– Нету, Коля, у меня ничего. Такое в моей практике впервые. Одна надежда, что охранник оклемается, у него тогда и спросим.