Текст книги "Aeternum bellum (бесконечная война). Инквиетум. Артефакт. Апокалипсис"

Глава V

Оставив Теодориха в Гейдельберге и приказав ему не высовывать носа из замка, Конрад вернулся в резиденцию Майделя. Когда он, по-обыкновению беззвучно, возник в центре комнаты, Морсатр подпрыгнул от неожиданности. Несколько мгновений он напряжённо смотрел на мрачного чародея, а потом расслабился.

– Кон, из-за тебя я когда-нибудь умру от разрыва сердца. Ты не мог бы появляться с предупреждением?

– Ты приказал Хорсту убить Гизелу, – не спрашивая, а констатируя факт, угрожающим тоном сказал Виттельсбах.

Глаза Вольфа забегали.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышал это, стоя за дверью.

– Ну, тогда ты, наверное, понимаешь, – вкрадчиво начал Майдель, – почему я отдал это распоряжение? Эта женщина была опасна….

– Гизела опасна?! Ты сам себя слышишь, Вольф? Даже повзрослев, она осталась наивной светлой девочкой, верящей в добро.

– Её сын…

– И снова бред! Если бы магической подготовкой Теодориха руководил Хорст, тот не стал бы серьёзным противником. Скажи честно, что мать и ребёнок сделали лично тебе?

– Как ты догадлив! Я не приказывал Рейнштайну убивать мальчишку, но Гизела… она посмела отказать мне в близости. Из-за своей пресловутой наивности она не поняла, что реванш я, так или иначе, возьму.

– Что?! Из-за этого…

Кипя от бешенства, Виттельсбах двинулся к Морсатру.

– Ну, ну, Кон…

Стараясь не показать, что вновь чувствует себя маленьким кузнечиком под массивным кулаком, дукс засмеялся.

– Гизела когда-то предала и тебя. Но ты её простил, а я, как видишь, не смог.

Маг остановился.

– Я имел право выбора – удар был нанесён мне. Но в случае с тобой только она могла решать – прощать или не прощать тебе непристойное предложение.

– Ну, друг мой, так рассуждать, не быть властелином мира.

Майдель снова расхохотался. Но тотчас нахмурился.

– Хм, раз ты влез в это дело, значит, и она, и мальчишка живы. Так?

– Торжествуй, но нет. Хорст убил её, а я Хорста.

– Что ж, так даже лучше, – небрежно отозвался Морсатр, опускаясь в кресло.

– Не для тебя. Потому что ребёнок жив, он у меня, и я выращу из него сильнейшего колдуна. И ты, чудовище, примешь смерть от его руки, если прежде не погибнешь от моей.

Конрад уже намеревался субвертировать, когда его остановили слова:

– Ты не сумеешь воспитать мстителя, для этого в тебе слишком мало мрака. Сам ты стал тёмным только по моей воле, ведь я вынудил тебя поднять руку на человека. Неужели ты до сих пор не понял этого, идиот?

Виттельсбах дёрнулся.

– Что ты сказал?

– Да, да, именно благодаря мне ты запятнал свою душу. Или ты думаешь, что произошедшее с той девочкой – случайность? Я знал, что ты со своим состраданием ко всему сущему не дашь ей мучиться. Не сумеешь залечить раны, так подаришь смерть. Ах, мой друг, я хорошо изучил тебя за годы, что мы провели вместе.

Или ты решил, что смерть твоего отца несчастный случай? Неет, Кон, это я уничтожил его за то, что он дурно на тебя влиял. Рихард фон Виттельсбах был тёмным, но крайне консервативным колдуном. Он признавал только убийство врага, да и то в бою. А с возрастом и вовсе стал сентиментальным. В сторонниках, обсуждающих приказы, я не нуждался, мне вполне хватало и тебя.

Жаль, что пришлось приговорить Карла, очень жаль. Он нравился мне. Но как иначе я сумел бы ещё крепче привязать тебя к тёмной стороне? Братоубийство – о, какой это великий грех! Я не сомневался, что ты не умоешь руки, когда он примется уничтожать невинных, и оказался прав. От непредвиденных случайностей я застраховался, создав для филиев более важную, чем Шнайдеры, ситуацию, и ты остался в их доме один.

Хорста с Гизелой свёл тоже я. Эта бестолковая, но, признаюсь, потрясающе красивая обывательница быстро обратила бы тебя в свою веру, и под её чутким руководством ты через год-другой начал бы, закопавшись в навозе, выращивать кур, свиней и кучу детишек. Я спас тебя от такой судьбы. Можешь представить мою досаду, когда все приложенные усилия пошли прахом? Ты, Кон, был и остался чувствительным светлым дураком. А изменись ты, вдвоём мы стали бы непобедимы, и весь мир лежал бы сейчас у наших ног.

Конрад, не отрываясь, смотрел на стоящего перед ним демона в человеческом обличии. Значит, вот кого он должен благодарить за разрушенную жизнь. Не только потерей Гизелы, но и смертью отца, осквернённой душой, гибелью брата он обязан этой злобной твари, для которой не существует ничего, кроме власти и крови.

– Ты всё учёл, Морсатр, так и стоит тебя именовать, ибо ты – истинный монстр…

Оскал дукса подчеркнул слова мага, а тот продолжал:

– …кроме одного. Все эти несчастья толкнули меня вовсе не во тьму, как ты рассчитывал. Ты ведь не знаешь, дружок, что долгое время я был тайным осведомителем филиев, и многие твои «операции» провалились благодаря мне.

Дьявольское торжество на лице Майделя сменялось ошеломлённым выражением по мере того как он осознавал услышанное.

– Я уничтожу тебя, Виттельсбах, предатель! – угрожающе, но растерянно прошипел колдун. – Я уничтожу тебя!

– Тогда поторопись, Морсатр, или ты сам вскоре заплатишь за свои злодеяния…

Не пытаясь применить заклинания, ибо здесь они не действовали, маг, шагнув к врагу, выбросил вперёд кулак и, вложив всю ненависть, нанёс такой удар, что Майдель отлетел к стене, да так и замер там, скорчившись. Даже не позаботившись прикрыть спину, Конрад вышел, провожаемый взглядом приросшего к месту, окровавленного дукса.

Всё встало на свои места. Вот почему Хорст не пожелал избавить от страданий изувеченную малышку. Морсатр хотел, чтобы Конрад сам нанёс удар по своей душе. И с той же целью отправил на смерть младшего Виттельсбаха, заранее зная, что тот погибнет, поскольку сила старшего превосходила его.

А последние слова отца…. Теперь стало ясно, что он пытался назвать имя убийцы. Ах, если бы Рихард успел договорить! Возможно, в этом случае брат, избегнувший козней Морсатра, остался бы жив.

Маг остановился, задохнувшись от подкатившего к горлу кома. Гизела отказалась удовлетворить похоть Майделя, и тот отомстил, направив магию трусливого Хорста против собственной семьи. Любимая завещала Конраду сына. Но кто знает, кем станет щенок, больше похожий на Рейнштайнов, чем на Рогге. А это очень важно: ведь, в пику тому, чем он грозил Морсатру, чародей должен в память о Гизеле вырастить из ребёнка светлого. Но справится ли с этой задачей он – убийца?

Внезапно Конрад почувствовал, как холодное безразличие к жизням других и собственной наполняет его душу. Все, кого он любил, всё, во что он верил, было уничтожено. Он больше не желал бороться. Ради чего?

Проглотив комок, собрав все силы, чтобы выйти из ступора, колдун переместился в Гейдельберг.

Несколько последующих дней он обустраивал в замке нового жильца, кормил и поил мальчишку, но машинально, не сосредотачиваясь ни на собственных действиях, ни на ребёнке, потому что лёд в сердце не хотел таять.

Виттельсбаха одолевала апатия. Его боевой дух противился этому состоянию, и пару недель маг пытался встряхнуться, избавиться от проклятого наваждения, но вместо этого всё глубже погружался в пучину боли, пока, наконец, не перестал сопротивляться.

Теперь волшебник существовал только в прошлом, где были живы близкие. Умом он понимал, что должен немедленно разделаться с Морсатром, способным разрушить ещё немало судеб, но не мог заставить себя сделать решительный шаг.

И шестилетнему Теодориху не нашлось места в призрачном мире Конрада. Более того, мальчик стал для него постоянным отрицательным раздражителем из-за сильной схожести с Хорстом. В мыслях маг нередко путал того и другого. Если бы Виттельсбах мог ненавидеть, ребёнку пришлось бы несладко, но ни ненависти, ни любви не осталось в отмирающей душе чародея. И воспитанник, старавшийся сблизиться с опекуном, постоянно натыкался на стену равнодушия.

Потекли дни, похожие один на другой. Маг всё больше отрешался от окружающего мира. Светлые воспоминания сменялись кошмарами и наоборот, он жил лишь в них, автоматически выполняя обязанности в опостылевшем настоящем.

На Конрада лёг отпечаток снедающего его недуга. Черты лица стали более резкими, в глазах застыло мрачное выражение, а в голосе вместо прежней теплоты звучали стальные ноты. Лишь изредка ему удавалось прорвать пелену забытья, выпуская наружу эмоции, которыми могли оказаться как гнев, так и смех, и слёзы. В эти моменты Виттельсбах с недоумением оглядывался на пробежавшие дни, не понимая, что с ним происходит, и пытаясь возродиться к жизни.

Однако продолжались просветления недолго и случались всё реже. Ни люди, ни маги, живущие в суровой действительности, не существовали для чародея. Лишь однажды, после года затворничества в минувшем и одиночества, на которое обрёк себя маг, его на некоторое время насильно вернули в общество.

Обеспокоенный длительным отсутствием Конрада, Лёвенштайн, по-отцовски любивший молодого человека, начал его разыскивать. И очень удивился, узнав, что колдун запер себя в стенах Гейдельбергского замка. Не однажды Рудольф посылал Конраду зов, на который тот не спешил откликнуться. Взяв с собой Фёдорова и Чижова, встревоженный Лёвенштайн отправился к нему.

Волшебники долго стояли на пороге закрытого теперь для всех артефакта, пытаясь связаться с хозяином, но так бы и не попали внутрь, если бы не Теодорих. Опекун не слышал вызова иллюминаса, поскольку не воспринимал ничего, что находилось вне доминирующего в его мозгу прошлого. Но на сей раз «вокаре» адресовалось всем, находившимся внутри, и мальчик, как ни был мал, уловил его и кинулся к Конраду.

– Герр Виттельсбах, – слегка шепелявя, позвал воспитанник, – у замка гости.

Тот сидел за столом, опершись об него локтями и сдавив ладонями виски. Маг боролся с очередным кошмаром, и слова ребёнка вернули его в реальность.

– Гости? – равнодушно переспросил он. – Кто?

– Не знаю. Я услышал зов, но не понял, чей он.

Колдун удивлённо взглянул на Теодориха. Восприимчивость к магическому призыву в семь лет являлась приметой большой силы в будущем; сам Конрад начал воспринимать оклики примерно в том же возрасте – намного раньше, чем его ровесники. Но подобные мысли, требующие анализа, не задерживались в мозгу Виттельсбаха. Тотчас забыв о них, он, не поднимаясь с места, исчез, чтобы материализоваться за стенами замка. Спустя несколько секунд, посетители очутились в гостиной.

Лёвенштайн внимательно разглядывал Конрада, Владимир хмурился, а Игорь выглядел откровенно напуганным. Он боялся посмотреть колдуну в глаза, но всё же заставил себя это сделать. И то, что легентем увидел в мозгу хозяина, ввергло его в прострацию.

Полноценного разговора не вышло. Казалось, что чародей рад друзьям: он беседовал с ними, был оживлён и даже улыбался, но у всех, кроме мальчика, ещё не умеющего читать эмоциональный фон, создалось впечатление, что Виттельсбах где-то очень далеко.

С сожалением в голосе, но не во взгляде, тот сообщил, что не может более помогать филиям, поскольку путь к Морсатру заказан из-за инцидента, о котором он распространяться не стал. Конрад с сочувствием выслушал новости обо всё увеличивающемся количестве жертв дукса, посетовав, что руки его связаны клятвой Гизеле Рейнштайн, и он не сумеет принять участие в военных действиях.

А гости не могли избавиться от ощущения, что Конрад нетерпеливо ждёт их ухода, чтобы вернуться к важным делам, прерванным неожиданным визитом. И не ошиблись. Когда, откланявшись, маги субвертировали в Либенштайн, владелец Гейдельберга в ту же секунду забыл о них, отгородившись от действительности завесой былого.

– Что скажешь, Игорь? – поинтересовался Фёдоров у друга.

– Виттельсбаха больше нет, – отстранённо отозвался Чижов.

Волшебник всё ещё находился под впечатлением увиденного в голове колдуна.

– Хочешь сказать, – в свою очередь спросил Лёвенштайн, – что нас принимал не Конрад? Кто-то воплотился в него?

– Нет.

Игорь принялся отчаянно жестикулировать, пытаясь донести свою мысль:

– Я знаю излучения мозга этого человека, так вот, теперь они иные. Несмотря на внешнюю непосредственность поведения, перед нами был безумец.

– Что?!

– Я не совсем правильно выразился. Конрад не хочет находиться в настоящем с нами теперешними. Он в другом месте, где тоже есть мы, но иные, не отсюда. Это зовётся не безумием, а душевной болезнью. Герр Виттельсбах – тонкий человек, живущий чувствами, и с ним произошло нечто такое, что заперло его внутри себя вместе с чем-то страшным и притягательным одновременно.

– Что загнало его в ловушку?

– Я не разглядел. Но думаю, что сбить замки теперь может лишь толчок извне. Если мы хотим, чтобы он вернулся, нельзя бросать его наедине с самим собой и ребёнком, неспособным помочь.

Лёвенштайн нахмурился, а Владимир крякнул:

– Да будет так. Мы вытащим Конрада.

Но сказать оказалось проще, чем сделать. Светлые часто навещали отшельника, не давая ему надолго оставаться в одиночестве, но это ничего не меняло. Не единожды Рудольф пытался поговорить с магом, а Виттельсбах, казалось, искренне удивлялся, уверяя, что у него всё в порядке. Лишь однажды он пожаловался иллюминасу на беспокойство, доставляемое ему туристами. Случалось, что те, проломив колдовскую защиту, с визгом удирали от «привидений», как они называли внезапно возникающих перед ними волшебников, или пытались причинить им боль. Конрад поделился с Лёвенштайном идеей о смене места жительства, но в остальное время он оставался ровен, приветлив и далёк.

Напуганный Чижов настаивал на привлечении специалиста-психоведа, так он называл психологов и психиатров, и Лёвенштайн с Фёдоровым уже склонялись к тому, чтобы последовать его совету, когда Виттельсбах с Теодорихом исчезли. Более полутора лет волшебники не могли отыскать беглецов, пока Владимир и Игорь не встретили мальчика с друзьями в Нойшванштайне.

Глава XVI

Как только проклятие начало действовать, сознание Конрада прояснилось. Теперь он нередко покидал минувшее, но отношение мага к настоящему не поменялось. По-прежнему его глодала тоска, он, как и раньше, не видел просвета и никакого выхода, кроме одного – смерти. А она приближалась, и чародей радовался грядущему избавлению. На Теодориха он обращал ровно столько внимания, сколько было нужно, чтобы подготовить того к взрослой жизни. За полтора года пребывания в Фюрстенберге Виттельсбах едва ли перемолвился с воспитанником парой сотен слов.

Тео мучился, наблюдая за медленной агонией опекуна. Отдушиной для юного мага стали друзья, а мы уже знаем, как ребята относились друг к другу. Они вели образовательные беседы и устраивали весёлые вылазки, иногда заканчивающиеся плачевно.

Однажды, споткнувшись в темноте, Теодорих кубарем скатился с трибун майнцского стадиона, заработав при этом переломы и синяки. Эмма срастила кости друга, но кровоподтёки держались бы гораздо дольше, если бы не опекун. Когда Тео вернулся в замок, Виттельсбах некоторое время, скривившись, рассматривал его, а потом велел мальчику лечь на ковёр и, шепча заклинания, водил руками над телом, пока последствия неудачного приключения не исчезли. Конрад не задал подростку ни единого вопроса, и на сей раз тот был ему благодарен.

Однако обстановка дома так угнетала ребёнка, что он всё чаще приходил на встречи с приятелями с заплаканными глазами. Бессонные, тревожные ночи тоже внесли свою лепту: Теодорих стал раздражительным и злым.

Друзья переживали за товарища и гневались на его наставника. Особо свирепствовала Эмма, отношение Виттельсбаха к воспитаннику раздражало девочку. Не стесняясь в выражениях, она говорила о своём спасителе очень нелестные вещи, а иногда находила «компрометирующую» информацию о нём, выбирая её по крупицам из рассказов тёти Урсулы и разговоров с другими магами. И сегодня неугомонная торопилась на назначенную встречу, неся интересную весть.

– Привет, Теодорих, привет, Хельмут, – закричала она издалека, махая рукой.

Подбежав к друзьям, Эмма упала на траву и выпалила:

– Тео, знаешь, что я узнала о твоём опекуне?

Подросток безразлично посмотрел на неё, глаза его были красны.

– Эй, он что-то сказал тебе? Ударил? Обругал? – засыпала его вопросами подруга.

Тот покачал головой.

– Он умирает, а я ничего не могу изменить!

И разрыдался. Девочка растерялась, да и Хельмут не знал, что делают и говорят в таких случаях. Когда Теодорих немного успокоился, Эмма, которой не терпелось поделиться новостями, сообщила:

– А ты в курсе, что Виттельсбах всю жизнь любил твою мать и ненавидел отца, потому что тот увёл Гизелу у него из-под носа?

Мальчик был настолько поражён, что перестал всхлипывать и с изумлением уставился на девчонку.

– У тебя есть зеркало? – неожиданно спросил он.

– Кажется, да, – ответила та, роясь в карманах своих потрясающих лохмотьев. – А зачем?

Любопытство распирало её, но друг махнул рукой и, открыв зеркальце, долго себя рассматривал.

– Все говорят, что я очень похож на Хорста. Как две капли, – наконец, заговорил он. – И я не понимаю, как вот такое же белёсое убожество могло отбить мою мать у такого красавца, как Виттельсбах?

Эмма обиделась на друга за него же.

– Вовсе ты не убожество, а очень даже симпатичный, – пробурчала она.

И деловито добавила:

– Возможно, твой опекун просто не её тип.

– Чего? – в один голос спросили мальчики.

– Ну, понимаете, – покраснев, принялась объяснять Эмма, – у каждой женщины есть определённый тип мужчины, который её привлекает. Одну – такой, как ты, Тео, другую – такой, как Хельмут. Хотя, по-моему, он никому нравиться не может…

– Дура! – оскорбился брюнет. – На себя посмотри! Ты-то кому нужна?

– Мне, – неожиданно сказал Теодорих. – Если избавится от этих тряпок и дредов.

– Да ты… – взвилась Эмма. – Что ты понимаешь?! Это же стиль.

– Какой-то он, как бы это сказать…

– Унисекс, – уточнила девчонка.

– Ещё слово… непонятное, – жалобно протянул Хельмут. – Где ты их берёшь?

– Из жизни, дурачок. И верно, откуда магам это знать, они же не общаются с обычными людьми. Унисекс – одежда с отсутствием признаков пола её владельца.

Медленно соображающий Рогге растерялся, но Теодорих понял.

– А мне нравятся изящные платья и длинные распущенные волосы, – задумчиво промолвил он.

Девочка смутилась, а Хельмут засмеялся.

– Ну, вот, Эмма, не хочешь потерять Рейнштайна, меняй себя. Кстати, отец мне говорил, что вовсе не у женщины есть тип мужчины, а, наоборот, у мужчины – тип…

– Довольно! – вдруг резко прервал его Теодорих. – Что ещё ты узнала о наставнике?

– Ничего. А разве этого мало?

– Слушай, Тео, – сказал Хельмут другу, – а может, он взял тебя на воспитание, чтобы выместить на тебе ненависть к твоему отцу, а?

– Похоже, на сей раз тебе в голову пришла дельная мысль, – похлопав приятеля по руке, довольно сказала Эмма.

– Нет! – выкрикнул Теодорих.

На ресницах мальчика закипели слёзы.

– Нет, – повторил он. – Основной принцип его жизни: «не навреди».

– Так ведь вредит же, – тихо произнесла Эмма. – Вон ты какой… замученный.

– Он не осознаёт… ему плохо… он болен….

Бессвязные слова срывались с губ подростка, он оправдывал Виттельсбаха, а сам со страхом думал, что предположение друзей может оказаться правдой. И тогда у него останутся лишь два выхода: либо сбежать, отправившись бродяжничать, либо прыгнуть с верхушки бергфрида.

Вернувшись вечером домой и застав опекуна в привычном состоянии, Теодорих так долго рассматривал его, что Конрад это заметил.

– У меня выросли лишние уши и второй нос? – неожиданно поинтересовался он.

– Нет, – смущённо ответил воспитанник.

– Тогда почему ты меня так пристально разглядываешь?

– Я хотел бы задать вопрос….

– И в чём же дело, спрашивай.

– Он о прошлом.

Наставник открыл глаза, и мальчик испугался. Такой злобы во взгляде Виттельсбаха он раньше не видел.

– Поскольку у тебя пока нет прошлого, – едва сдерживаясь, заговорил тот, – значит, вопрос о моём. Ну, так вот…

В голосе мужчины зазвучали угрожающие ноты.

– …это тебя не касается! Никогда не пытайся лезть мне в душу, Хор… мальчишка!

И, вскочив с кресла, опекун ринулся к выходу так быстро, что полы его плаща развевались, как крылья. Он громко хлопнул дверью, и стремительные шаги вскоре затихли в отдалении. Перепуганный и опустошённый мальчик упал на ковёр и плакал, пока не уснул.

Теодорих пришёл в себя от холода. С трудом перевернувшись на спину, он увидел спокойное лицо Конрада. Мужчина положил ладонь на лоб ребёнка и, покачав головой, подхватил продрогшее тело на руки. Остаток ночи опекун провёл в комнате простудившегося воспитанника, но к утру исчез, и Теодорих не видел его до позднего вечера.

В течение дня подросток вспоминал чувство покоя и надёжности, возникшее в течение нескольких минут, когда крепкие руки прижимали его к тёплому телу. Инстинктивно он потянулся к тому, чего ему так не хватало в течение его недолгой жизни. Гизела часто ласкала мальчика, но женских объятий было недостаточно, ребёнку недоставало внимания отца. Хорст никогда не дотрагивался до него, как до прокажённого, а после смерти матери ребёнок и вовсе забыл, что такое физический контакт с родителем. И сейчас он любил своего опекуна более, чем когда-либо, забыв, какое событие стало причиной его теперешней эйфории.

Вечер не принёс ничего нового. В комнате вновь громко звучала тишина. Конрад не соизволил поинтересоваться, как чувствует себя воспитанник, а воспоминание о вчерашнем инциденте не позволяло мальчику завязать разговор.

Сидевший с книгой Теодорих не мог читать. В голове у него впервые забрезжила мысль о несправедливости происходящего, а на границе сознания возникло чувство, похожее на ненависть к себе, миру и опекуну в частности. Под влиянием размышлений и подавленного гнева в подростке забурлила неконтролируемая сила, и это почувствовал даже отрешившийся от реальности Виттельсбах.

Тот пришёл в себя от ощущения опасности: вокруг бушевала непонятная и поэтому страшная стихия. Инстинкт принудил колдуна вскочить на ноги и осмотреться. Мимо проносились магические вихри, заставляющие пламя факелов колебаться, а пол и стены вибрировать.

С изумлением и ужасом Конрад понял, что источник этих выбросов – склонившийся над фолиантом мальчик. Комнату сотрясала тёмная энергия – хорошо знакомая магу сила зла.

– Теодорих, – осторожно окликнул мужчина.

Тот не отозвался, а воздействие на помещение усилилось настолько, что башня содрогнулась до основания. Из стен вывалились несколько камней.

– Фортис! Теодорих! – во весь голос закричал колдун, пытаясь перекрыть кошмарный звук вибрирующей каменной кладки.

Мальчик повернул голову, и в этот момент Виттельсбах испугался по-настоящему. В глазах ребёнка была пустота, какую маг так часто видел во взгляде Майделя.

– Неет!

Схватив воспитанника за плечи, Конрад сильно его встряхнул. Внезапно всё прекратилось, зазвенело безмолвие, а Виттельсбах, отодвинув мальчика на расстояние вытянутых рук, спросил, глядя в наполняющиеся сознанием глаза:

– Что с тобой? Зачем ты это сделал? Теодорих?!

Пришедший в себя подросток вдруг резко оттолкнул мужчину и попятился.

– Я не намерен удовлетворять ваше любопытство, герр Виттельсбах. Вы потеряли право спрашивать и получать ответы!

И перед тем как беззвучно исчезнуть, бросил:

– Ищите причину в себе!

Маг недоумевал. Мальчишка взбунтовался – это ясно. Но почему? Ведь Конрад делал всё, что мог. Подросток имел то же, что и другие дети его возраста, учился, опекун не позволял болезни задеть его даже ненадолго. Случись необходимость, он заслонил бы воспитанника собой. Виттельсбах никогда не давал мальчику понять, что забота о нём ему в тягость, даже беседовал с ним, когда ему не хотелось. Внушал Теодориху основные принципы жизни светлого. Что же произошло? Откуда в ребёнке взялась темнота?

Ответов Конрад найти не смог. Это была первая ночь, когда растерянный и подавленный чародей, забыв о прошлом, остался в настоящем. И впервые за несколько лет он задумался о том, что Теодорих, возможно, вовсе не Хорст.

А на следующий день Фюрстенберг принял гостя. Невыспавшийся, измученный Виттельсбах, встретив Лёвенштайна, пригласил того внутрь. Иллюминаса поразили произошедшие с магом изменения. Сев в предложенное кресло он спросил:

– Что с тобой случилось, Конрад?

– Инквиетум. – коротко ответил колдун.

– Кто? И как давно?

– Морсатр, около двух лет назад.

– И ты позволил этому затянуться? Я сниму проклятие немедленно….

– Нет, Рудольф, я не хочу.

Лёвенштайн непонимающе взглянул на собеседника.

– Но почему, сынок? Ведь ты умираешь. Одно рукопожатие и…

– Нет, Рудольф, – повторил Виттельсбах, – это мой выбор.

Воцарилось молчание.

– Скажи мне, Конрад, что толкает тебя на смерть?

Ценивший жизнь иллюминас не понимал, как можно добровольно отречься от драгоценного дара.

– Я не вижу смысла в своём существовании. У меня нет миссии, и ничто более не привязывает к Земле.

– А Теодорих?

– Я дал клятву его матери и выполняю свой долг. Но мальчик повзрослел, он достаточно силён и справится без меня. Кроме того, у меня ещё осталось время для подведения итогов.

Лёвенштайн покачал головой.

– В таком состоянии едва ли. Через пару месяцев ты станешь лежачим больным, взвалив на ребёнка уход за собой.

Маг пожал плечами.

– Тогда я ускорю свою смерть, не хочу никому быть в тягость.

Стоявший за дверью Теодорих с трудом сдержал рыдания. Он тоже не понимал, почему опекун желает умереть. Ведь тот мог бы остаться на Земле хотя бы ради него – своего воспитанника. Подросток с болью осознал, что все эти годы ничего не значил для наставника, и ярость вновь затопила душу мальчика.

А в комнате продолжался разговор.

– Конрад, – произнёс иллюминас, – «инквиетум» сродни человеческому раку. Он разрушает и старит весь организм, особо активно воздействуя при этом на определённый орган, выходящий из строя раньше других. Если ты передумаешь и решишь избавиться от проклятия, то вернёшь себе молодость и силы, но не здоровье. На таком сроке не поможет даже магия. На что влияет твой «инквиетум»?

– На сердце, Рудольф. Но я не передумаю.

– И всё же представь это хоть на миг и подумай, как страшна покажется гибель, когда ты горишь желанием жить. Позволь же мне помочь, пока ещё не слишком поздно.

Маг внимательно слушал иллюминаса, но упорно не хотел понимать.

– Простите мою грубость, Рудольф, но довольно. Наш разговор ни к чему не приведёт.

Виттельсбах поднялся.

– Я провожу вас.

Грустно покачав головой, Лёвенштайн покинул замок, а Конрад, сев у стола, задумался о своём.

Теодорих ждал иллюминаса снаружи.

– Как поживаешь, мальчик мой? – приветствовал его волшебник.

– Плохо, – грустно ответил тот. – Вы же видите, герр Лёвенштайн, что происходит.

Рудольф посерьёзнел.

– Я бы посоветовал тебе, Тео, снять проклятие без разрешения опекуна. Так, чтобы он не догадался о твоих намерениях.

– Я пытался, – признался мальчик, – но у меня не хватает сил. Я могу наложить «дормире»5757
  Дормире (лат. dormire) – спать.


[Закрыть] или «иммотус»5858
  Иммотус (лат. immotus) – неподвижный. Заклинание обездвиживания.


[Закрыть], но не в состоянии уничтожить колдовство Морсатра.

– Какое заклинание ты использовал?

– Финис инквиетум.

– Верно. Что ж очень жаль! Тогда проследи хотя бы за тем, чтобы Конрад не скончался от сердечного приступа. А потом нам, возможно, удастся его переубедить. Ты знаешь заклятье стабилизации?

– Нет.

Иллюминас произнёс несколько слов, и Теодорих повторил их, запоминая.

– Тео, – сказал напоследок волшебник, – я желаю тебе терпения и стойкости. Увы, не всё в этой жизни складывается так, как хотелось бы нам.

Мальчик печально кивнул, и Лёвенштайн, поцеловав его в лоб, исчез.