Текст книги "Aeternum bellum (бесконечная война). Инквиетум. Артефакт. Апокалипсис"

Глава XVII

Когда иллюминас материализовался у своего замка, его ждал сюрприз: из-за выступа стены навстречу Рудольфу вышел дукс «Серви ноктис». Улыбаясь, он протянул руку, которую Лёвенштайн отказался пожать. Улыбка сползла с лица Майделя.

– С каких это пор представители воюющих сторон не подают друг другу руки при частном визите? – криво усмехаясь, спросил он.

– С того момента, как один из них перестаёт быть человеком.

– Вы не считаете меня таковым, да, иллюминас?

– Ты чудовище, Майдель. А чудовищу место в преисподней.

– Будет вам, Рудольф. Честное слово, можно подумать, что в истории планеты лишь Морсатр – монстр.

– Нет. Но таких, как ты, можно пересчитать по пальцам. И с ними я тоже не стал бы обмениваться рукопожатиями.

– Любопытно, Лёвенштайн, с кем вы меня сейчас сравните? Возможно, мне стоит на него равняться?

– Мне не нужно долго думать над примером. Ты напоминаешь мне Гитлера, Вольф.

Морсатр оскалился.

– Этого ничтожного человечишку? Имея такую силу убеждения, талант лидера и огромную армию, он ухитрился проиграть войну неорганизованному стаду пещерных славян. Если бы этот глупец не прибегал к помощи дешёвых шарлатанов, а обратился к дуксу того времени, как, бишь, его звали?

Он пощёлкал пальцами.

– Ах, да, Джон Райтер5959
  Джон Райтер (имя вымышл.) – реальное лицо, политический деятель, член военного кабинета У. Черчилля.


[Закрыть]. Вместе они стали бы непобедимы. И история Германии была бы другой.

– Не для нас, Майдель. Для волшебного сообщества эта человеческая баталия не имела никакого политического значения и несла лишь беды. Как ты думаешь, почему Райтер не предложил помощь наци, а, напротив, приложил все усилия, чтобы остановить войну, исподволь влияя на Черчилля и других политиков? Он понимал – узнай Адольф о существовании магов и приди через них к мировой власти, рано или поздно он осознал бы их опасность для себя и уничтожил всех до единого.

– Обычный человек? Бред!

– Ты настолько веришь в нашу непобедимость в противостоянии с людьми? Вспомни-ка о ракетах с ядерными боеголовками. Мы группируемся вокруг крупных центров, и в этих объединениях большая кучность. Несколько локализованных взрывов, и маги стёрты с лица земли.

Морсатр исподлобья посмотрел на иллюминаса.

– Но волшебники тоже могли бы использовать созданное людьми оружие… – неуверенно начал он.

– У нас существует неписаный закон, – прервал его Лёвенштайн, – запрещающий его применение. И атомного тоже. Попытайся прибегнуть к нему в магических баталиях, и против тебя встанут, за малым исключением, твои же сторонники. Слишком свежа память о том, как волшебники обеих сторон сотнями гибли в огне той же второй мировой. Или в жутком пламени Хиросимы и Нагасаки. Нас очень мало по сравнению с немагическим населением, и потому-то даже тёмные, со всей их беспринципностью, не решаются на массовое уничтожение себе подобных.

А если мы развяжем войну с более многочисленным и безжалостным противником? При трагическом исходе не останется ни «Филии луцис», ни «Серви ноктис», ни даже потомков членов этих организаций. Самый лучший способ уберечь наш мир – не посвящать людей в тайну его существования, при любых обстоятельствах выдавая за сказку.

Майдель не нашёл возражений, и молчал, размышляя. Иллюминас же наблюдал, как тот менял свои планы на будущее. Похоже, Лёвенштайну всё же удалось предотвратить глобальное уничтожение волшебников.

– Что ж, – с кривой ухмылкой сказал, наконец, дукс, – пусть будет «око за око» и один на один. Пожалуй, это разумно.

– Это разумно, – произнёс Лёвенштайн, – неразумно другое – Aeternum bellum сама по себе. Нам не за что сражаться. Места хватает, мы не боремся за пищу, за жильё, за деньги, все эти блага даёт нам магия. Но, несмотря ни на что, находятся деятели, чьи амбиции требуют злоупотребления силой.

– Имеете в виду меня? – прищурился Морсатр.

– Тебя в первую очередь. Ты едва ли не единственный дукс в нашей истории, не признающий никаких разумных ограничений.

– Да, я особенный, – самодовольно промурлыкал Майдель, оскалив зубы в фирменной улыбке, – я люблю власть и то, что она даёт – уважение, преклонение, славу. Но, чтобы этого добиться, надо уметь не щадить ни чужих, ни своих и наслаждаться, причиняя боль и унижения.

– Что можно ответить на слова, продиктованные не умом, но тщеславием? Власть? Маги всегда находились у власти. Поэтому среди нас так много отпрысков королевских династий и почти нет простолюдинов…

– Колдунов из народа и мелких дворян гораздо чаще сжигали на кострах, чем членов королевских фамилий, – злобно рявкнул дукс. – Мне хорошо известна история моей семьи, которую ссекли под корень.

– Я знаю об этом, Вольф, и скорблю, – сказал Лёвенштайн. – Но в средние века пострадали все: кто в большей, а кто-то в меньшей степени. Многие роды тогда исчезли с лица Земли. Однако никто из их чудом выживших потомков не пытался взять реванш жестокостью, как это делаешь ты. И… снова о тщеславии. Именно оно заставляет тебя уделять так много внимания внешним эффектам.

– А разве это плохо? – поинтересовался Морсатр, любовно скользя кончиками пальцев по дорогой ткани костюма. – Наведение наружного блеска – манёвр, позволяющий скрыть от непосвящённых то, что есть на самом деле. Монструм!6060
  Монструм (лат. monstrum) – чудовище. Заклинание обезображивания, преображения в нечто жуткое.


[Закрыть]

Резко проведя ладонью вдоль тела, колдун преобразил себя. В зависшем перед иллюминасом исчадии ада едва угадывались очертания человека. Вихрь чёрных ошмётков вкупе с маской в виде оскаленного черепа, венчающей изменившийся силуэт, создавали иллюзию овеществленной смерти.

– Лонгаморте!

Сгусток магии полетел в сторону светлого.

– Дефлектатис!

Рудольф легко отвёл гибельное заклинание, послав в противника белое облачко, распластавшее чудовище по стене.

– Этот образ – ещё один фокус, Майдель, – спокойно сказал Лёвенштайн, – и не тебе меня пугать.

Пришедший в себя Морсатр вернулся к своему истинному облику.

– В этом все вы – филии, – выплюнул он презрительно. – Вам не победить ночь, потому что вы всегда ограничиваетесь полумерами. Я находился в твоей власти, и что ты сделал? Поставил пару синяков тому, кто хотел подарить тебе мучительную смерть!

– Я не намерен разрушать свою душу, – возразил Рудольф, – Для борьбы с тебе подобными в «Филии луцис» достаточно тёмных магов, которым уже нечего терять.

Майдель расхохотался.

– Никто из них не в состоянии причинить мне серьёзного вреда. Один Конрад мог бы, но, насколько мне известно, вы не соизволили вовремя снять с него проклятие. Так что едва ли он теперь сумеет выступить против меня на вашей стороне. А остальных предателей я уничтожу. И что ты станешь делать, если не останется никого, способного мне противостоять?

– Вот тогда я и пожертвую собой. Чего стоит одна моя душа по сравнению с безопасностью всего магического сообщества.

Морсатр побледнел. Волшебники стояли друг напротив друга: один, сжав кулаки, готовый в любую секунду ударить, другой спокойный, даже расслабленный, но излучающий магическую мощь, удерживающую врага на расстоянии.

– Посмотрим, Вольф, чья возьмёт.

– Посмотрим, – прошипел Майдель. – Мотус!

Место, где секунду назад стоял дукс, опустело. Когда он исчез, плечи иллюминаса опустились, лицо мгновенно постарело, от силы, исторгаемой телом, не осталось и следа. Привалившись к стене, Лёвенштайн прошептал:

– Конрад, нам очень трудно без тебя. Почему же ты противишься спасению, почему не хочешь избавиться от того, что тебя убивает? Что за камень ты носишь в себе, великий маг?

Простившись с иллюминасом, Теодорих пешком поднялся по лестнице. Когда он вошёл, Виттельсбах оторвался от созерцания собственного внутреннего мира и посмотрел на мальчика. Во взгляде опекуна тот не увидел привычного безразличия, подростку показалось, что в нём сквозит страх, и почувствовал, как на секунду в нём пробудилось злое торжество. Чародей открыл рот, намереваясь что-то сказать, но воспитанник опередил его:

– С вашего разрешения, герр Виттельсбах, – безукоризненно вежливо произнёс он, – я хотел бы сейчас отправиться в Майнц. Надеюсь, вы не будете возражать?

Страха во взгляде наставника прибавилось. После нескольких безуспешных попыток ответить, он кивнул. На пороге мальчик остановился, и в голосе его проскользнули жалобные нотки:

– Прошу вас, очень прошу, если вам станет плохо, пришлите мне зов. Я знаю, как вам помочь. Вы можете это пообещать?

Ещё один кивок, и Теодорих вышел. Оставшись один, маг схватился за виски и прошептал, обращаясь к самому себе:

– Та же перемена, что и в Майделе когда-то. Боже мой, неужели я собственноручно вырастил второго зверя? Если они объединятся, все мы погибли, а мне не избежать жаркого пламени ада….

И уронил голову на руки.

Виттельсбах не подозревал, что воспитанник слышал эти слова. Когда до Теодориха дошёл их смысл, в душе его поднялась такая буря, что, переместившись из замка в город, он некоторое время бросал тело по немыслимым кривым над улицами Майнца, создавая локализованный ураган, срывающий листья с деревьев и метущий их вдоль дорог.

Наконец, несколько успокоившись, Теодорих материализовался недалеко от места, где жила Эмма. Но к подруге не пошёл, а побрёл по тротуару, размышляя. Он уже оправдывал опекуна, похоже, тому досталось от Морсатра гораздо больше, чем думал мальчик.

Проанализировав известные ему факты, Теодорих почувствовал, как ненависть к Конраду сменяется в его дуще жалостью к человеку, чью судьбу и жизнь так страшно искалечили. Тот боялся появления второго Морсатра, поскольку знал, на что, даже в одиночку, способен первый. И мог предположить, что произойдёт, если монстров станет двое. Да, это будет концом для всех….

Мальчик не знал, что образ чёрной смерти – порождение кошмаров несчастного детства, заставивших Майделя отвергнуть свет. Не ведая, что судьбы его и дукса несколько схожи, Теодорих сделал выбор между днём и ночью. Он не позволит себе нести в мир зло лишь потому, что его жизнь не удалась. И не станет мстить этому разрушенному человеку – своему опекуну, тому и так хватило бед.

Удивительно, но ребёнку сразу стало легче, хотя, по-существу, ничего не изменилось. Но теперь, утвердившись в своём решении, он мог вернуться домой, чтобы остаться с Конрадом до конца, каким бы тот ни был. И подросток торопливо субвертировал в полутёмную гостиную Фюрстенберга.

Виттельсбах сидел за столом, глядя в одну точку, лицо его искажала гримаса боли. Конрад не посмотрел на воспитанника, не сделал ни одного привычного жеста, и это показалось мальчику подозрительным. Он заметил, что правая рука мужчины судорожно сжимает плащ на левой стороне торса, и понял….

Бросившись к замершему опекуну, мальчик с трудом отвёл его руку и, прижав ладони к груди, зашептал подсказанные Лёвенштайном слова, повторяя их снова и снова, пока с губ пришедшего в себя человека не сорвался глубокий вздох.

– Почему вы не позвали меня?! – тормоша его, кричал Теодорих. – Я же просил, просил…

Конрад снова вздохнул, и во взгляде его засветилась мысль. Глаза мужчины жёстко блеснули, стальные пальцы сдавили тонкие руки подростка и, оторвав того от себя, маг отбросил ребёнка в сторону.

– Прочь! Никогда не прикасайся ко мне, Хорст!

От внезапно наступившей тишины зазвенело в ушах.

– Как вы меня назвали? – негромко и, как показалось Конраду, угрожающе произнёс воспитанник.

– Теод….

И тут Виттельсбах осознал, чьё имя он произнёс. Краска стыда выступила на щеках мага, заливая изборождённое морщинами лицо, и он виновато посмотрел на мальчика. Его не слишком обеспокоило, как тот воспринял сказанное, но эта оговорка являлась определённым показателем состояния ума самого чародея. Поднявшись с пола, подросток подошёл к опекуну.

– Вы никогда не брали на себя труд выслушать меня, герр Виттельсбах, – жёстко и спокойно сказал он, – но теперь вам придётся это сделать.

– Да, конечно, я готов, – растерянно пробормотал Конрад, невольно отступая под напором исходящей от Теодориха магии. А тот удержал его на месте, даже не коснувшись.

– Знаете, о чём напомнили мне ваши слова? Мои друзья в один голос твердили, что вы ненавидели моего отца и взяли меня к себе, чтобы отомстить сыну за деяния его родителя….

– Это не так! – прерывая воспитанника, возмущённо зарычал Конрад, но был пригвождён к месту и лишён голоса тихими «иммотус» и «ореклаузо»6161
  Ореклаузо (лат. ore clauso) – закрытый рот. Заклятье онемения.


[Закрыть]. Не в силах двигаться и говорить, он мог отрицать услышанное только глазами.

– Да, это не так. Вы слишком блюдёте свой кодекс чести, чтобы причинить вред осознанно, – продолжал подросток. – Хотя то, как вы поступали со мной, делает вас монстром, достойным Морсатра. Я долго не мог понять, почему вы так холодны со мной, и лишь теперь осознал, что вы видели перед собой не Теодориха, а Хорста фон Рейнштайна. Нет, нет, в вас не было ненависти, вы не упивались местью и делали для меня всё, что считали правильным, и за это я буду признателен вам всю жизнь. Ни разу вы не подняли на меня руки, хотя иногда я и давал повод. Но при этом, зачем отрицать очевидное, я значил для вас не более чем полено в камине.

Он махнул рукой на пламя.

– Оказывается, в ваших глазах я просто не был собой. Потому-то вы никогда и не пытались узнать меня ближе, поговорить, поинтересоваться моим мнением. Зачем? Ведь неглубокий духовный мир Хорста вы изучили ещё в детстве. А я…. Я оказался обречён на многолетний душевный голод рядом с человеком, которого уважал и любил, чьё редкое поощрительное слово делало меня счастливее всех на свете.

Теодорих замолчал, переводя дыхание. Конрад смотрел на него во все глаза, уже не пытаясь преодолеть действие заклинаний.

– Вы наверняка скажете после, что мои слова – глупый, сентиментальный, слезливый бред. Но разве человеческие привязанности не стоят слёз? Я узнал недавно, что вы всю жизнь любили мою мать. Неужели вы не оплакивали её?

Мальчик заговорил тише и мягче:

– Я любил маму. Она была единственным человеком, дарящим мне тепло, жалеющим меня. Рядом с ней я чувствовал себя нужным. И в какую бездну отчаяния после её смерти, ставшей трагедией для нас обоих, ввергли меня вы!

В голосе подростка появилась резкость.

– Если вы так трепетно относились к Гизеле Рогге, почему причинили столько боли её сыну? Эта оговорка… вы назвали меня именем отца…. Как бы мы ни были похожи внешне, я – не он, я – дитя своей матери!

Опекун смотрел так, словно видел воспитанника впервые. Конечно же, тот не Хорст. Как Конрад мог не замечать очевидного? Что затуманивало его разум?

Теодорих провёл ладонью по глазам, смахивая слёзы.

– Мне объяснили, что проклятие «инквиетум» – это медленное угасание, на которое вы добровольно себя обрекли. Вы могли бы избавиться от него, пожав руку иллюминасу, но не захотели. И ни разу не задумались, что ваша смерть сделает со мной. Когда мы находились в одной комнате, я прислушивался к дыханию, ловил проблески мысли на вашем лице, а по ночам не мог спать, не зная, живы ли вы. Я не желал мириться с мыслью, что из моей жизни уйдёт близкий мне человек. Нет, в первую очередь, с тем, что он уйдёт из жизни. Не единожды я пытался снять проклятие, но у меня не хватило сил.

Голос юноши дрогнул.

– Не тревожьтесь, я не стану вторым Морсатром. Ваши уроки безразличия к ближнему не пошли мне впрок, я не хочу никому причинять зла.

Он помолчал.

– Уверен, что мои слова ничего не изменят, но я хотя бы облегчил душу. Обтурацио!

Обретший свободу Конрад поражённо глядел на Теодориха. Пелена, окутывавшая его в течение стольких бесцельно прожитых лет, рассеялась. К магу внезапно пришло осознание того, чего он так долго не хотел видеть. Отец, брат, Гизела умерли, но сын любимой женщины находился рядом. И если бы Виттельсбах вовремя понял, что не одинок, все причины желать смерти исчезли бы. Но нет, упиваясь горечью потерь, чародей не замечал, что оставленное ему наследство страдает от холодности и эгоизма опекуна.

Определённо, Гизела не сказала бы Конраду спасибо за такое отношение к её ребёнку. Тот, кому она завещала своё единственное сокровище, повёл себя не только, как эгоист, но и как трус. Уважение? Виттельсбах не был его достоин. Он повернулся спиной к жизни, борьбе, проблемам своего мира и маленькому человечку, нуждавшемуся в душевной теплоте, он посмел позволить себе медленно умирать на глазах единственного привязанного к нему существа.

Конрад сравнивал себя сейчас с Отто Майделем, искалечившим душу сына. Счастье, что у воспитанника хватило сил устоять перед надвигающейся на него темнотой, Вольф не справился с этим. А причиной всех бед стало то, что помутившийся рассудок Конрада видел в мальчике человека, которым он никак не мог быть – его отца Хорста.

Маг застонал в отчаянии, сердце его разрывалось, наполнившись любовью, нежностью и состраданием к измученному ребёнку. Он шагнул к Теодориху, но тот, зайдясь рыданиями, выкрикнул срывающимся голосом:

– Не трогайте меня! Оставьте! Я не хочу вас видеть!

И бросился прочь из замка. Когда опекун выбежал наружу, подросток уже субвертировал.

Чародей заметался, не зная, что предпринять, но заставил себя успокоиться и спланировать дальнейшие действия. Он немедленно отыщет иллюминаса или любого другого сильного светлого и умолит, если иначе будет нельзя, то на коленях, снять с него «инквиетум». Потом найдёт Теодориха и поговорит с мальчиком, заставит его поверить, что понимает, как был неправ, и что теперь всё будет иначе.

– Прости меня, малыш! – сорвалось с губ мужчины прежде, чем он исчез в свойственной ему тишине магического перемещения.

Глава XVIII

Сначала Виттельсбах отправился в Либенштайн. Артефакт остался открытым для него и, материализовавшись в гостиной, маг обошёл укрепление. Замок был пуст. Конрад мог бы попытаться вызвать иллюминаса, но предпочёл сначала найти Теодориха, а потом разобраться с проклятием.

Он переместился в Кобленц. Чародей предполагал, что мальчик отправится к подруге, но не знал, где находится её дом. Поэтому он решил разыскать жилище Рогге, где ему тоже не приходилось бывать, но адрес которого однажды назвал при нём воспитанник. Хорошо, что эти сведения благополучно уложились в больном мозгу мага.

Хельмута и его родителей он не застал. Во дворе играла маленькая Ирма, до рёва испугавшаяся «страшного чёрного старика». С великим трудом Конраду удалось разговорить девочку, и поведанное ею привело мага в ужас. Тео с друзьями исчезли за пару минут до его появления, а перед этим долго беседовали, часто упоминая имя Морсатра.

Чародей почувствовал, как его охватывает паника. Что задумали дети? Зачем им понадобился Майдель? Встряхнув Ирму, он выпытал у неё адрес Шнайдеров. Получив весьма приблизительные сведения, Виттельсбах субвертировал в Майнц, промахнувшись из-за неточного детского слепка на несколько кварталов. Вызывая оторопь у прохожих непривычным для обывателей нарядом, он долго кружил по улицам и уже начал терять надежду, когда увидел дом, оплетённый сетью маскирующих заклятий. Для него они, конечно же, не существовали.

Ворвавшись внутрь, маг чуть не сбил с ног тётушку Урсулу. Блокировав удары женщины, Конрад успокоил её сильным «пакс», от чего та, наконец узнавшая гостя, пришла в состояние эйфории и набросилась на мага с объятиями и благодарностями за спасение её племянницы.

– Вы видели сегодня Теодориха? – усадив Урсулу на стул, нетерпеливо вопросил Виттельсбах,.

– Да. Он появился неожиданно, возбуждённый и злой. Они с Эммой долго разговаривали, и, кажется, она не соглашалась ему помочь. Тогда он закричал, что справится сам, что всё равно отомстит этому ублюдку, уж не знаю, кого он имел в виду, за изломанные жизни – отца и свою….

– Он назвал меня отцом? – прервал женщину Конрад. —

– Да, – улыбаясь, ответила та, – и меня это не удивило. Он всегда говорил о вас с такой любовью.

При этих словах из груди Виттельсбаха вырвалось глухое рыданье. «Слепец! Чёртов эгоист! Мерзавец!» – какими только эпитетами он не награждал себя, проклиная за многолетнее безразличие к ребёнку, трепетно, не по заслугам, относившегося к нему. «Мальчик мой! Сынок!» – звучало в душе, и слёзы застилали глаза.

Усилием воли взяв себя в руки, чародей вновь обратился к Урсуле.

– Ваша племянница и мой сын в большой опасности. Судя по всему, они, взяв с собой Хельмута Рогге, отправились в логово Морсатра, чтобы с ним рассчитаться.

Ахнув, волшебница схватилась за голову, расширенными глазами глядя на Конрада.

– Вы едва ли сможете помочь в битве с монстром, но, прошу, если ребята вновь появятся, немедленно, слышите, немедленно, отправьте мне зов и любым способом задержите их здесь.

Урсула закивала, вытирая слёзы, а Виттельсбах, пожав ей руку, переместился к Эренфельзу, не задумываясь, чем это может грозить ему самому.

Субвертаты давались всё тяжелее, слабость охватывала мага на каждом шагу, но отступать тот не собирался. Решив, что в случае гибели он пошлёт последнее «вокаре» иллюминасу, Конрад стал искать способ проникнуть внутрь. Как ни странно, артефакт оказался открытым. Забыл ли Вольф уничтожить магический пропуск, сохранил ли его с умыслом, но колдун, вошёл, не встретив препятствий.

Замок словно вымер. Поднявшись по знакомой лестнице, Виттельсбах очутился в гостиной. Пусто. Холодок жути пробежал по спине чародея. Нужно было узнать, что тут произошло, но уверенности, что его сил хватит для вызова воспоминаний здания, он не чувствовал. И всё же попытался:

– Ресонаре!6262
  Ресонаре (лат. resonare) – отголосок. Заклинание для отображения событий, произошедших в помещении.


[Закрыть]

Ничего не случилось, и Конрад задохнулся от разочарования. Собрав все глубинные силы, таящиеся в разрушающемся теле, он попробовал снова:

– Ресонаре!

Воздух задрожал, и маг увидел небрежно развалившегося в кресле дукса. Напротив Майделя сидел Константин Лещевский. По мере того как сила Виттельсбаха вливалась в картинку, та из расплывчатой и прозрачной становилась всё более чёткой. Прислонившись к стене, чародей наблюдал за действиями фантомов.

– Чем ты порадуешь меня, Константин? – обратился Вольф к Лещевскому.

Надувшись гордостью, с глупой улыбкой на уродливом лице тот сообщил:

– Вампиры на нашей стороне, дукс. Конечно, Дракула оказался сказкой…

– Не сомневаюсь, – презрительно фыркнул Майдель.

– …но его украинские и румынские собратья выразили готовность служить ночи.

– На каких условиях?

– Пища. Мы должны поставлять им живых для кормёжки. Они не хотят охотиться, потому что это стало слишком опасно.

– Слишком много кровососов развелось, да?

Вольф поднялся и забегал по комнате. Остановившись, он зло поинтересовался:

– А ты подумал, давая это обещание, что, учитывая их аппетиты, мы вскоре скормим им всё немагическое население Земли, а потом они доберутся и до нас?

Конрад обмер, перспектива вырисовывалась не радужная.

– Но, дукс, – не поняв, возразил Лещевский, – среди тех, кого я привлёк, есть и маги.

– Хочешь сказать, что до нас уже добрались? И их устраивает такое существование?

– Не знаю, но…

– Костя, ты идиот! Надо было обещать им свободу охоты или нечто похожее, что не обязывает нас ни к чему. А теперь получается, что мы, благодаря тебе, превратимся в пищеблок. Ты хоть понимаешь, чем это чревато, а? Наш мир раскроют, если колдуны станут ежедневно охотиться на людей….

Неожиданно прервав сам себя, Морсатр бросился к двери.

– Что там творится?

Словно в ответ на его вопрос, двое в чёрном втолкнули в гостиную скрученных магическими путами перепуганных Эмму и Хельмута, а из коридора донеслись звуки потасовки. Виттельсбах выглянул на шум одновременно с Майделем.

Сражался Теодорих. Вокруг него танцевали десятка два сервиноктисов, поражённых «салтаре», и ещё трое-четверо мирно посапывали на полу от моментально усыпившего их «дормире». Умный юноша, догадавшийся, что боевые заклинания в замке дукса не действуют, использовал в бою с противником другие – безобидные, но не менее действенные.

Конрад вспомнил свою тарантеллу на верхушке бергфрида, и испытал гордость за воспитанника, оказавшегося столь изобретательным. Но испугался, увидев, как решительно Вольф вышел навстречу подростку. Тот тоже заметил врага, но не успел ничего предпринять, Морсатр оказался проворнее:

– Кайцитас!6363
  Кайцитас (лат. caecitas) – слепота. Заклятье ослепления.


[Закрыть] Обтурацио салтаре! Обтурацио дормире!

Виттельсбах рванулся к мальчику, трущему руками глаза, поражённые заклинанием. Но чародей не мог изменить минувшее. И беспомощно смотрел, как пришедшие в себя тёмные хватают юного мага, накидывая оковы.

– Сюда его! – приказал дукс, возвращаясь в комнату.

Через секунду Теодорих стоял рядом с друзьями. Лещевский втянул ноздрями воздух.

– Какой хорошенький маленький филий, – плотоядно произнёс он.

Майдель расхохотался злым, холодным смехом.

– Хочешь его, да? Погоди немного, сейчас мы узнаем, что привело сюда этих детишек, и ты получишь своё.

Лицо педофила побагровело от возбуждения, а Конрад с ужасом и отвращением смотрел на эту сцену.

– Ну-с, – развалясь в кресле, спросил Морсатр, – каков повод для столь оригинального визита?

Ослепший Теодорих, стиснув зубы, молчал.

– Может, стоит пощекотать его подружку? – подсказал Лещевский.

Эмма тихонько заскулила. Майдель кивнул одному из колдунов, и тот, осклабившись, ударил девочку «долорем». Та закричала, а Виттельсбах закрыл глаза ладонью, страдая вместе с ребёнком.

– Остановитесь! – прозвучал голос сына.

– Обтурацио! Ну, говори.

– Я пришёл убить тебя, чудовище, за то, что ты сломал жизнь моему отцу.

Дукс снова жёстко рассмеялся.

– Да, глядя на тебя, трудно не понять, кто был твоим отцом. Я словно вновь вижу Хорста. Сломал ему жизнь? Да он никогда и не жил. Это убожество существовало, вечно трясясь от страха.

– Я говорю не о нём. Не знаю точно, что именно произошло между тобой и моим опекуном, но это отравило его последние годы. И мои тоже, – тихо добавил мальчик, вновь заставив Виттельсбаха остро почувствовать свою вину.

– Он получил то, что заслужил – ад на земле. Такова награда всем романтическим слюнтяям, – заорал Майдель, разбивая стёкла.

– Никто более чем он не достоин рая, который ты отнял! Он святой: добрый, честный человек, самый светлый из тех, кого я знаю!

При этих словах своего мальчика Конрад упал на колени. Он молился о спасении ребёнка, чего не делал никогда ни ради кого.

Вольф замолчал. Подойдя к группе у дверей, дукс рассматривал Теодориха, как диковинный экспонат. И Виттельсбаху показалось, что во взгляде Майделя мелькнуло уважение.

– Неужели он до сих пор жив? – негромко спросил тот.

– Да. И, уверен, проживёт ещё долго.

– С инквиетумом? Это вряд ли. Обтурацио кайцитас!

Сняв действие заклятия слепоты, Морсатр вернулся на место.

– Лещевский, тебе придётся подождать. Когда Виттельсбах явится за своей собственностью, и я уничтожу предателя, последним, что он увидит в жизни, станет насилие, совершённое над его сыном.

– Он не придёт, – тихо сказал Теодорих.

Конрад понял, что мальчик не уверен в нём, слишком часто опекун забывал о существовании воспитанника. Но, несмотря ни на что, он защищал наставника и не сказал о нём ни одного дурного слова. Это наполнило душу мага такой горечью, что, если бы мог, он растерзал бы себя сам, не дожидаясь, когда это сделает Майдель. А последний услышал слова Тео.

– Тогда умрёшь ты. Там, где это и должно было произойти, когда сдохла твоя мать. И друзья вместе с тобой. Поэтому моли бога, чтобы Виттельсбах явился.

Злорадно скалясь, дукс приказал одному из сервиноктисов:

– Найди Мюллера, пусть он соберёт вампиров-магов. Направь их в Рейнштайн.

Тот кивнул и исчез. Морсатр обратился ко второму:

– Возьми людей и присоединяйся. Константин, ты идёшь со мной.

Окружив детей плотной пеленой энергии, колдуны субвертировали.

Конрад встал. В голове звучали голоса и взвизги, мысли путались, но нужно было действовать. Он переместился, но не к Либенштайну, а к Фюрстенбергу. Этот промах, вызванный его тяжёлым состоянием, показал, что в одиночку чародею с Морсатром не справиться. Собрав оставшиеся силы, он послал «вокаре» с просьбой о помощи, обращённое к светлым, и потерял сознание.