Текст книги "Легенда о Пустошке"

Не удивительно, что на ночлег Стаса определили именно к ней. Это не могло не вызвать со стороны Анастасии Павловны ряда нетактичных высказываний на волнующую её тему, типа: у каждого теперь есть мужик, одна я опять буду ночью мерзнуть. На что бывшая учительница тут же заметила: придет старая подруга, сразу согреешься.

К этому времени вернулся с пожарища Афанасий. Как наименее занятый по хозяйству он принял на себя обязанности дежурного. Сообщил, что все благополучно догорело, наконец, пошел дождь и окончательно загасил угли. Опасность возгорания леса миновала и всем можно спокойно отдыхать.

– Марья не появилась? – тут же задала вопрос супруга.

Старик отрицательно покачал головой.

– Может, заблудилась? – предположила бывшая учительница.

– Кто, Марья? В лесу? Никогда, – убежденно возразила Тоська, – Она лес лучше своего дома знает. С детства живет в нем. Она сгорела. Ясно. Если к ночи домой не пришла, то уже никогда не придет. Можно крест ставить, – и крупные слезы покатились по ее широкому лицу.

Сгорела. Теперь это всем стало ясно. Не оставалось никаких сомнений в ином исходе происшествия. Не успела выскочить из горящего дома, задохнулась в дыму, погибла. В собственном доме. Какой ужас.

Вера Сергеевна тут же достала стаканы, бутыль светлой самогонки, разлила, предложила помянуть.

Стас охотно опрокинул стаканчик. Остальные только пригубили, для порядка.

– Надо завтра хоть что-нибудь откопать, – предложил старик, – Хоть что-нибудь похороним, итить твою макушку.

– Господи, еще в этом копаться? – ужаснулась Вера Сергеевна, – Участкового звать надо. Пусть он копается.

– В Селки завтра пойду, – вздохнул устало старик, – Все равно идти надо.

На том и расстались. Молча. Каждый свое горе с собой унес.

* * *

– Вы, молодой человек, какой концепции построения мира придерживаетесь материалистической или идеалистической? – задала вопрос бывшая учительница, когда по завершению скромного поминального ужина в доме Веры Сергеевны они направлялись по улице к месту ночлега.

– Это вы к чему? – поинтересовался Стас.

– Нет, вы ответьте. Сейчас это важно.

– Я об этом никогда не задумывался. Мне как-то было все равно.

– А напрасно, – Элеонора Григорьевна остановилась, решая с какой стороны лучше обойти лужу. Увидела узкий проход, первая по нему двинулась, но на скользкой глине ноги разъехались в разные стороны, и она, не удержалась, бухнулась на четвереньки. Смешно перебирая маленькими ножками, пенсионерка выкарабкалась из лужи, встала, вытерла перепачканные ладошки застиранным носовым платочком, извлеченным из бокового кармана мешковатой телогрейки, явно с чужого плеча, и, повернув к юноше лицо скрытое толстыми линзами очков, спросила:

– Как вы определяете свои жизненные ценности?

– Чего их определять? Они понятны, – усмехнулся молодой человек.

– И какие они у вас, позвольте поинтересоваться?

– Были бы деньги. Все остальное купим, – браво заявил юноша.

– Значит, вы придерживаетесь материалистической позиции, – сделала вывод Элеонора Григорьевна, развернулась и пошла по улице дальше.

– Значит материалистической, – согласился сзади Стас, – И что в этом плохого?

– Ничего, – не оборачиваясь, ответила женщина, – Я тоже до недавнего времени придерживалась именно этой теории. Другая казалась мне несколько фантастичной. Но всему приходит в свое время конец. Душа постепенно взрослеет. Мир начинает открываться ей шире. Молодость вообще очень категорична. Признает только очевидные вещи. Не утруждает себя долгими размышлениями. Она всегда торопится жить. Вписать свое тело в материальную среду обитания. Всегда находится в действии. Действию нужна очевидность. Это понятно. Что может быть очевиднее денег? Они конкретны. Реальны. Ощутимы. Жизненные блага, которые они дают, предельно ясны. Их не требуется объяснять и осмысливать. Результат доступен пониманию каждого и каждому близок. Это утилитарно. Вульгарно, но это подкупает. Потому, что это естественно. Отсюда приверженцев этой теории большинство. Особенно среди молодежи. Но не удивляйтесь, если утром вы несколько поменяете свои взгляды. В силу некоторых обстоятельств. Но вот мы и пришли. Это мой дом. Здесь я прожила всю свою жизнь. Впрочем, вам это должно быть не очень интересно, – закончила она, открывая калитку.

– Ну, почему же? – попытался проявить тактичность гость.

– Моя жизнь давно уже никого не интересует, кроме меня самой. Тем более она вряд ли заинтересует вас. Я не пытаюсь жаловаться. Я прекрасно осознаю, что ни для кого не представляю никакого интереса ни как человек, ни как женщина. Моя жизнь, это моя жизнь. И все что в ней произошло, все, что случилось или не случилось, исключительно моя заслуга. Винить некого. Да я и не хочу никого винить. Когда мы жили, были одни условия. Сейчас уже другие условия. Но мы всегда поступали так, как считали правильным поступать, – она открыла дверь в дом, – Проходите, раздевайтесь, устраивайтесь. Скоро стемнеет. Света у нас нет. Поэтому, мы ложимся спать рано. Я курятник закрою и тоже приду.

Стас зашел в дом. Встряхнул в сенях мокрый макинтош, повесил на крюк. Скинул на скамейку мокрый рюкзак. Вскоре следом вошла и хозяйка с небольшой охапкой дров.

Элеонора Григорьевна расположила гостя на маминой кровати. Со дня ее смерти она много лет простояла застеленной, но никем не тронутой. Налила в рукомойник свежей воды, выдала полотенце.

– Спасибо. У меня свое есть, – сказал Стас, извлекая из рюкзака полиэтиленовый пакет, – Правда оно еще мокрое.

– Повесь над плитой, – предложила бывшая учительница, – Сейчас печь растопим. Станет тепло. Подсушимся. У вас в городе этого делать не нужно. У вас центральное отопление. Вы избалованы удобствами жизни. А мы здесь живем проще. Ближе к природе. Естественнее, – пока говорила, открыла печную дверцу, набросала в топку сухих щепок, кинула пару полешек, растопила, – Может быть оттого, и понимаем людей лучше. Вот я всю жизнь была учительницей. Учила детей математике. Конкретной материалистической науке. Науке считать вещи. Каждый день на работу ходила. В соседнее село, в Селки. Там наша школа. Она до сих пор там находится. Туда пять километров, обратно пять километров. И зимой, и летом, и по распутице. Под дождем. Под снегом. Невзирая ни на что. Волков по дороге встречала. Медведей. Бывало, напасть на меня хотели. Все было. Считай сорок лет туда и обратно. Ни одного дня на бюллетене не была. Вышла на пенсию. И вот видишь, как живу. Похвастаться нечем. Хорошо это или плохо?

– Чего ж хорошего, – усмехнулся Стас, слыша как весело затрещал огонек в печи, пожирая старые, отжившее свое деревяшки.

– Тебе сейчас этого не понять, – хозяйка налила в чайник воды и поставила на плиту, – Тебе кажется, что жизнь моя прошла зря. Но я считаю, что она хорошо прошла. Была бы у меня вторая жизнь, я бы опять прожила ее также. В школе, уча детей. Мне это нравилось. В этом я видела свое призвание. Там мне было хорошо. Среди детей. Видеть их глаза, смотреть на их лица, слышать их голоса… Да, я согласна была бы снова прожить эту жизнь. За некоторым исключением, быть может. Ты понимаешь?

– Не очень.

– Это и не удивительно. Для вас, молодых, важен материальный результат. Если его нет, то вам и не интересно, не понятно, – Элеонора Григорьевна подкинула в печку еще несколько полешек и продолжала, – Для меня тоже раньше был важен материальный результат. Но сейчас уже нет. Сейчас мне важно иное. Тебе странно, быть может, это слышать, но мне все равно, есть у меня деньги или их нет. Сейчас мне гораздо важнее иное. То, что можно определить как душевное спокойствие. Ты меня понимаешь?

– Были бы у меня большие деньги, у меня бы тоже наступило большое душевное спокойствие, – ответил Стас.

– Когда бы ты достиг своей цели, то у тебя наступило бы душевное спокойствие, – произнесла Элеонора Григорьевна и задумалась, – Потом у тебя появилась бы другая цель. Ты снова стал бы ее добиваться. Достиг бы и успокоился. И так бесконечно. Чем быстрее достигал бы своей цели, тем короче становилось бы душевное спокойствие. Чем мельче была бы цель, тем слабее было бы душевное спокойствие. Бесконечная погоня за призраками. Вопрос соотношения материальной жизни и счастья… Там, во дворе справа дрова. Принеси-ка еще охапочку.

* * *

Стас спустился во двор. Стемнело. Невысокую поленницу дров он обнаружил сразу. Несмотря на дождь, справил возле нее малую нужду, набрал побольше поленьев, чтобы второй раз не ходить и направился в обратный путь. Благополучно поднялся на три ступеньки крыльца, нашел дверную ручку, дернул на себя входную дверь, открыл, преодолел лестницу крытой террасы, открыл вторую дверь, вошел в темные сени и обнаружил, что дальше двигаться придется во тьме. Груженый дровами выше головы, маленькими шажками он медленно проникал вглубь помещения, нащупывая левой ногой дорогу. Вскоре уткнулся еще в какую-то дверь, не без усилий открыл ее и понял, что очутился в нужнике. Пахнуло спертым запахом аммиака. Стас дал задний ход и, вдруг, осознал, что забыл как зовут хозяйку дома.

– Хозяйка! – дипломатично позвал он, – Хозяйка! Не могли бы вы мне посветить. Ни черта не видно.

Никто ему не ответил. В доме стояла жуткая тишина.

– Везет мне сегодня на приключения, – выругался Стас и стал осторожно пробираться в темноте обратно, забирая правее, туда, где по его ощущению должна была находиться дверь на кухню. Но успеха опять не достиг. Отбив себе по дороге ноги о разные твердые углы и невидимые железяки, он во второй раз оказался на крытой террасе.

– Хозяйка! – крикнул гость в темноту, – Не могу дверь найти! Посветите, пожалуйста! Хозяйка!

Голос потонул в глухой глубине дома. Никто не вышел и не указал путь.

«С дровами мне двери не найти», – решил Стас, сбросил их на пол и пошел в темноту, растопырив в стороны руки.

Без груза оказалось искать проще. Войдя на кухню, он без труда обнаружил горящую печь, и увидел странное мерцающие свечение, исходящее из глубины комнаты: не желтое, как от свечи, и не белое, как от электрической лампочки, а серебристое, больше похожее на лунное.

«Странный у нее светильник», – подумал молодой человек и направился в сторону источника. Но едва только он обозначился в дверном проеме, как ему прямо в лоб влетел толстый, увесистый томик. Вслед за ним второй, не менее твердый книжный кирпич, ударил в середину груди, да с такой силой, что опрокинул его на пол.

– Получай, на, получай! – истошно закричала хозяйка дома, швыряя в него книгу за книгой, – Получай своего Ленина и убирайся вон из моего дома. Убирайся, и больше не приходи, мерзкая тварь. Вот тебе, вот! Убирайся вон! Оставь меня в покое!

Ошеломленный таким гостеприимством, Стас на четвереньках выскочил из под плотного обстрела обратно к печке, недоумевая, что такого неправильного он совершил за столь короткое время, что вызвало такое гневное исступление пенсионерки. Не иначе она видела, как он помочился во дворе на дрова. Некультурно, конечно, поступил. Но она сама не объяснила, где надлежит это делать. К тому же шел дождь, темно… Что тут такого особенного? Странная женщина. Для нее, видимо, такое пустячное, естественное дело, превращается в вопиющее хамство. Даже сказать ничего не успел. Одно слово, учительница. Все они такие. Что ж, виноват. Придется уходить. И как тут останешься после такого бурного гостеприимства?

«И куда мне идти? – подумал Стас, потирая ушибленный лоб, – Только к Никитичу. Я больше никого не знаю. Он мужик. Он один тут нормальный».

* * *

Опять грязь под ногами, раскисшая дорога, дождь, ночь и полная неизвестность. Капюшон лезет на глаза, ноги расползаются, то и дело проваливаясь в глубокие лужи. В сапогах вовсю чавкает вода. Холодно. Зябко. В носу сопли гуляют. Есть хочется.

Впереди замаячило светлое пятно. Дорога сделала поворот, густые ветви кустов разошлись в стороны и Стас увидел долгожданный свет в невысоком оконце.

Перипетии этого долгого дня настолько сильно утомили его, что в нем осталось одно главное и, пожалуй, единственное желание – вытянуть ноги, закутаться в теплое одеяло, припасть головой к подушке и уснуть в каком-нибудь тихом, сухом месте. В предвкушении достижения этой цели он приблизился к окну и постучал в него.

– Кто там? – раздался из глубины дома женский голос, показавшейся ему страшно знакомым.

– Извините, не могли бы вы выйти на минуту?

– Кто это?

– Я – Стопкин, Станислав. Мне негде переночевать.

– Кто-кто? – окно распахнулось и перед Стасом предстало бледное лицо Марьи Петровны, обрамленное роскошными черными волосами, спадающими из под белого покрывала.

– Я – Стопкин, искусствовед. Марья Петровна, вы? – пролепетал он.

– Извините… – Стасу показалось, что он начинает сходить с ума, – Я очень устал… – еле выдавил из себя он, – Пришел пешком… Извините… Я, кажется, заблудился… Уже ночь… Я промок… – он говорил и чувствовал, что все это она уже слышала от него раньше, что теперь ничего просить у нее не следует, а нужно просто пасть на колени и вымаливать прощение. Но язык, словно чужой, сыпал какие-то другие бессмысленные слова, от чего хотелось бежать и спрятаться в самом темном, самом сыром, самом холодном месте, пусть даже в самой могиле.

– Что тебе нужно? – холодно произнесла она.

– Позвольте переночевать… – прохрипел Стас.

– Тебе таки мало того, что ты сделал? Опять убить меня хочешь? – голос Марьи Петровны прозвучал грозно и глухо. Словно глас самого Бога обрушился с разверзшихся Небес на его слабые плечи и придавил покаянную голову к сырой земле.

– Простите меня! – отчаянно воскликнул он, падая на колени, – Простите!

– Бог простит, коли сам простишь. Ступай, – прокатились раскатами по спине суровые слова, спадавшие сверху, – У тебя теперь новый путь, – и окно захлопнулось.

Свет погас. Дом погрузился во тьму.

Стас обнаружил себя стоящим посреди дороги. Мрак ночи окружал его. Струи дождя стекали по разгоряченному лицу. Холод пронизывал тело до костей. Ноги дрожали и перед мысленным взором стремительно проносились картины прошлого, все неблаговидные поступки, что совершил он за свои немногие годы. И так ему стало стыдно за самого себя, что захотелось выйти на Дворцовую площадь, пасть перед Ангелом на колени и прилюдно покаяться.

«Это возмездие, – понял он, – Это есть искупление. Это моя кара».

Впереди из черного переплетения теней обрисовалась серая фигура человека. Она вышла из пелены дождя и направилась прямо к нему.

– Здравствуй, сынок, – произнесла тень.

– Здравствуй, папа, – ответил Стас.

– Вот снова и увиделись. Как ты, сынок?

– Зачем ты меня вернул, папа. Мне без тебя трудно.

– Как бы иначе ты стал мужчиной?

– Но это так сложно. Я не знаю, что мне теперь делать.

– Поступай так, как тебе велит сердце. Делай то, что приносит радость твоему сердцу. Не заставляй себя делать то, что тебе не нравится.

– Но так я не смогу зарабатывать деньги?

– Разве это так важно?

– Но как еще я смогу выбраться из нищеты?

– Богатый не тот, у кого много денег, сынок.

– А кто?

– Открой свое сердце, и богатство к тебе придет.

– Но тогда у меня не будет денег.

– Если тебе нужны будут деньги, они у тебя будут.

– Что для этого я должен делать?

– Слушай себя, и ты всегда будешь знать, что нужно делать. Главное не забывай, что ты человек. Помни, что я всегда буду рядом. Прощай, сынок.

– Спасибо, папа.

Тень растворилась в дожде, небо прояснилось, и Стас оказался стоящим посреди двора, перед высоким крыльцом знакомого ему дома.

Восходящее солнце озарило далекий горизонт, в курятнике петух бодро провозгласил начало нового дня, входная дверь звонко отворилась, и на крыльцо вышел дед Афанасий, в третий раз собравшийся отправиться в Селки.

* * *

Элеонора Григорьевна решительно растворила калитку и вошла во двор.

– Все, сегодня же едем в Москву, – заявила она с ходу, – Терпеть больше нельзя. Сегодня же. Немедленно. Афанасий, бери лопату. Станислав, хорошо, что и ты здесь. Кстати, куда ты вечером делся? Почему в доме не ночевал? И что у тебя с лицом? Ударился что ли?

Стас потрогал раздувшуюся шишку на ушибленном месте и слегка улыбнулся.

– Вы, что, не помните? – спросил он.

– Что я должна помнить? – сверкнула очками в первом луче солнца бывшая учительница, – Не говори загадками.

– Вы же сами залимонили в меня книгой. Еще крикнули, чтобы я убирался вон, – напомнил незадачливый квартирант.

– Значит и ты ее видел? – обрадовалась ночная хозяйка.

– Кого?

– Надежду.

– Какую надежду? – хлопнул глазами молодой человек.

– Ту самую, в которую я запустила книгой. К нам снова вчера Надежда приходила, – пояснила старику Элеонора Григорьевна, – Вот, и Стас ее видел. Это просто замечательно. Теперь и ты будешь свидетелем. Теперь все ее видели. Истинно сказано: все тайное становится явным. Сколько лет морочили нам голову. Сколько лет пребывали мы в слепоте. Но пришел день. Взошло солнце и стало все ясно. Нельзя больше откладывать. Я всю ночь не спала. Я все решила. Мы отвезем ее в Москву. Мы замкнем этот круг. Мы очистим наш дом. Хватит с нас. Выбор сделан. Они – слепые вожди слепых. Они больше нам не указ. Пускай сами идут в яму. Мы сделали свой выбор. Слава Богу, прозрели. Не нужны они нам. Вынесем их вон. Пускай по Европе бродят. Не у нас.

– Обратно, итить твою макушку, не вернется? – осторожно поинтересовался старик, словно понял о чем идет речь.

– Мы должны вернуть их туда, откуда они пришли, – бывшая учительница вскинула на мужиков взор полный решимости, – Бог выбрал нас. Я всю ночь Библию читала. Я все поняла. Другого выхода у нас нет. Мы должны это совершить. Хватит отсиживаться. Пора, братья, приниматься за дело. Правильно Марья тогда сказала. В этом и заключена наша миссия. За нас этого никто не сделает. Что, братья, стоим? Марш за лопатами!

– Чего это ты тут раскомандовалась, – выплыла на крыльцо Вера Сергеевна, – Куда это ты их посылаешь?

– Верка, сестра, крепись и мужайся. Настало время испытаний. Бог выбрал нас. Вот, – Элеонора Григорьевна подняла над головой черную книжицу, – Вот, что я нашла.

– Ой, да это же моя Библия. Откуда ты ее взяла? – воткнула руки в бока самогонщица, – Никак вчера со стола стянула?

– И сказал Господь: кто не со мною, тот против меня, – возвестила бывшая учительница, открыла Евангелие и зачитала: – «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; Тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, пришед, находит его незанятым, выметенным и убранным; Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там. И бывает для человека того последнее хуже первого». Страшись народ. Грядут бесы. Семь голодных и злых. Не займем наш дом Господом, не исполним предначертанное – беда.

– Я так и знала. Я так и чувствовала, – всплеснула руками Вера Сергеевна, – Не будет теперь покою.

– Нечего время терять зря, – продолжала Элеонора Григорьевна, грозно сверкая линзами, – Тут обо всем сказано, – хлопнула она по черной книжице, – Я все продумала. «Широки врата и пространен путь, ведущий в погибель». «Входите тесными вратами». Так говорил Господь. Пусть будет нам тяжело, но мы не выбираем легких путей. Исполним свой долг. Не станем ждать, когда начтут мертвецы, погребать своих мертвецов, – На этих словах самогонщица опасливо перекрестилась, а вдохновленная произведенным эффектом бывшая учительница продолжала, – «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе». Так предначертал нам Господь. Свершим же дело его. Завершим начатое. Не успокоятся они, пока не обретут покой свой. Будут терзать души наши, будут ходить по ночам, пока мы не замкнем их круг и не поставим на них крест. Я все продумала. Слушай меня, Верка. Участковый хотел убедиться, что она мертва, вот пусть и убедится. Явим ее. Пускай убеждается. Нечего зря старика лесу гонять. Вместе пойдем. С нею вместе. Бумагу получим, поставим вопрос ребром. Кто отказать сможет? Вот завещание, вот она. Так правильно будет. Сумеем постоять за деревню. Сумеем защитить дом. Не станем семи бесов ждать.

– Верно, – согласилась Вера Сергеевна, – В Селках и оставим. Пускай решают, что дальше с ней делать. Правильно придумала.

– Хорошо, что Станислав здесь. Еще один мужчина. Вы же нам не откажитесь помочь, Станислав? – больше утверждая, чем спрашивая, обратилась к нему несостоявшаяся ночная хозяйка.

– Помогу, только в чем дело? – недоуменно пожал плечами юноша.

– Вот и прекрасно. Афанасий бери две лопаты, и пойдем. Прямо сейчас. Нечего зря время терять. Веревку возьми. Ту, что в прошлый раз брали. Верка, иди за Тоськой. Приходите сразу на место. Мы прямо туда пойдем. Там и встретимся, – распорядилась решительно настроенная бывшая учительница.

* * *

Сборы были не долги. Не прошло и десяти минут, как бравая команда эксгуматорщиков вышла со двора в направлении кладбища. Не успело солнце явить миру весь золотой диск, как первая лопата воткнулась в свежую могилу, и Стас несколько осознал, что они собираются сейчас делать.

– Там что, покойник? – поинтересовался он.

– Совершенно верно, – ответила Элеонора Григорьевна, – Копайте, молодой человек, копайте. Мы знаем, что делаем. Можете не сомневаться.

– Да вы что, офонарели что ли? – дипломатично заметил юноша.

– Если мы это не сделаем, то большая беда может случиться, – ответила бывшая учительница, – Ты же вчера все видел сам. Разве это было нормально? Умершие не должны беспокоить живых. Умершие должны покоиться в ином мире. Но этого, как ты заметил, не произошло. Значит, мы должны что-то сделать. Значит, мы должны освободить ее. Снять бремя с души. Иначе она вечно будет блуждать между небом и землей и не давать людям покоя.

– Ничего не понимаю, – помотал головой Стас, – Кто успокоится? Кто будет блуждать? Что у вас тут вообще твориться, черт побери!

– Не упоминай нечистого в святом деле, – строго осадила его Элеонора Григорьевна, – Не понимаешь, так молчи. Кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что дано. Кто имеет уши слышать, да слышит. Кто имеет очи видеть, да видит. Копай, брат мой, на святое дело поставлен. Взялся помогать – копай. Мы сюда не развлекаться пришли, но светом озарить тьму. Вот, что Господь говорит, о делах наших, – она открыла черную книжицу и прочла, – «Пойдите, научитесь, что значит: „милости хочу, а не жертвы“? ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию… не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Вот, что сказал Господь.

– И к чему это все? – встал в недоумении молодой человек с лопатой.

– «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного», – зачитала в ответ бывшая учительница, – Не умершим это надо, но живым. Не ей лежащей теперь в гробу, а нам с тобой, стоящим возле могилы. Только так станем достойны Отца нашего Небесного. И потому говорю тебе, копай. Начертано ей не в лесу лежать, а в Москве. На Красной площади в мавзолее.

– Ни фига себе!

– А ты как думал? Это тебе не дырявые ведра по деревням тырить, – заявление, сделанное маленькой сухой пенсионеркой, прозвучало в столь прямой и категоричной форме, что в истинности ее намерений не оставалось никаких сомнений.

– И вы думаете, у вас это получится?

– Получится или не получится, все в руках Господа, – пояснила бывшая учительница, – Мы лишь слуги Его и должны делать то, что должны делать. Остальное решать не нам. Копай, Стасик. «Ибо Сын Человеческий есть господин субботы». Так постановил наш сход. Остальное тебя не касается. Копай. Мы за все отвечаем.

Стас взялся за лопату и вдвоем с дедом они скоро докопались до гроба. Тем временем подошла Вера Сергеевна с опухшей от сна Тоськой.

– Насилу ее добудилась, – сказала самогонщица, – Спит, как медведица.

– Ой, я такого страха вечера натерпелась, – пояснила бывшая доярка, – Вышла затемно во двор. За дровами. Гляжу, а в Красной избе кто-то свечу носит. От окна к окну, от окна к окну. Никак, думаю, Она опять вышла. Заперлась в дому, всю самогонку, какая есть, за раз выпила. Без закуски. Со страху. Упала, как мертвая. Думаю, придет, не увижу. Так и вышло. Голова болит… Еле водой отпилась.

– Все конец нашим страданиям, – торжественно заявила Элеонора Григорьевна, – Вот она, – указала на гроб, показавшийся из под земли, – Сегодня же увезем из деревни. Больше ходить по ночам не будет.

– Она что, вампир? – загулял бровями Стас.

– Хуже, – ответила бывшая учительница, – Она коммунист.

– Она жена Ленина, – уточнила Анастасия Павловна, прикладывая к голове холодный штык лопаты.

– Тогда понятно, – скептично поморщился молодой человек.

– Тогда, цепляй веревки. Поднимать будем, – указала тощим пальцем Элеонора Григорьевна.

Пускаясь в командировку в поисках антиквариата, Стас даже не предполагал, что ему придется идти на преступление, тонуть в речке, бросаться в огонь, лазить по кладбищам, вытаскивать гробы и ворошить лопатой седое коммунистическое прошлое Отечества. Все случившееся с ним в этой деревне походило на какой-то сон. Сначала бесконечная грязная дорога, потом совершенно невообразимый день, затем полностью безумная ночь, и теперь разверзнутая перед ним могила и эти странные люди с их фантастическими затеями. События выглядели настолько невероятно, что Стас постепенно утрачивал способность чему-либо особенно остро удивляться и все больше ощущал в себе нарастающее желание узнать, чем это все в результате закончится. В нем образовался странный противоречивый клубок, замешанный вокруг природного любопытства. Неведомо откуда свалившееся искреннее стремление помочь тесно сплелось с устоявшимся за последние годы, казалось непробиваемым, стереотипом поскорее отделываться от навязчивых, случайных, невыгодных знакомых. Причем последнее с явной неохотой уступало ранее захваченные позиции, и это нисколько не огорчало Стаса, даже наоборот, пробуждало интерес углубить эксперимент, невзирая на прогнозируемую опасность получения необратимости процесса. Новое, непривычное ощущение, исходящее откуда-то изнутри, порождало некую духовную общность с этими людьми, чувство неведомое и незнакомое ранее. Мыслями он понимал всю абсурдность происходящего, но глядя на их сосредоточенные, молчаливые лица, почувствовал какую-то исходящую от них правду, дающую право этой маленькой, уверенной в себе пожилой женщине отдавать властные распоряжения, исполнять которые ему не составляло большого труда. Если бы она приказала открыть гроб и вбить осиновый кол в грудь вампира, то он наверняка сделал бы и это.

– Легко, – ответил Стас, принимая веревки.

– Ты их через ручки пропусти. Там с боку ручки привернуты, – посоветовал сверху Афанасий.

С немалым трудом общими усилиями вытянули тяжелый гроб из могилы, сели на него сверху перевести дух и задумались: что дальше делать?

– До моста, допустим, допрем, – стал размышлять вслух старик, – А как дальше? Там, итить твою макушку, вчетвером не пройти. Узко. Всего три бревна. И потом – пять километров, лесом. До Селков… Дорогу опять же развезло, итить твою макушку… И потом, участковый в районе. Машина нужна. Где взять?

– Машина у меня есть. На верхний багажник ящик положить можно. Уместится, – предложил Стас, – Но до Селков тачка нужна. Или тележка какая. Так нести трудновато. Тяжеловатый гробик.

– Через мост на катках провезем, – осенило деда.

– На каких катках? – поинтересовалась Тоська.

– На кругляках деревянных, итить твою макушку. Под гроб подсунем и покатим, – пояснил Афанасий, – Только держи. Чтоб вниз не свалился. Вдвоем справимся.

– Тачку нашу возьми, на которой навоз возим. Она крепкая, – подключилась Вера Сергеевна, – Бортики низкие. Как раз гроб встанет. Я ее ополосну. До Селков с вами пойду. Хлеба куплю в магазине. В район не поеду. С тачкой обратно вернусь. Она не такая большая, как та, что сено возим. С ней и одна по дороге справлюсь.

– Осталось последнее дело. Протокол составить, – заключила Элеонора Григорьевна, – Большинство жителей деревни в сборе. Марья Петровна без вести пропавшая. Надежда умершая. Кворум имеется. Будем считать, сход состоялся. На повестке дня вопрос один: захоронение бывшего члена КПСС Надежды Константиновны Пырьевой. От нее поступило завещание с просьбой похоронить в Москве. Есть мнение просьбу удовлетворить. Все за? Прошу голосовать.

Возражений не последовало.

– Значит, будем считать решение сельского схода деревни «Пустошка» состоялось, – вывела резолюцию бывшая учительница, – Протокол составлю. Каждый поставит под ним свою подпись. Чтобы все по закону. Свидетельство о смерти получим в районе. Протокол предъявим властям. Будем считать, формальности улаженными. За дело, товарищи.

– А кто в Москву повезет? – поинтересовалась Вера Сергеевна.

– Там видно будет, – уклончиво ответил самоназначенный председатель собрания, – На месте решим, в районе. Наше дело решение донести. Протокол составить. Мы власть народная. Нынче у нас демократия. Стало быть, исполнять наше решение должны соответствующие назначенные люди. Они уже знают, как его исполнять следует. На все воля Господа.

– Вот это правильно, – с облегчением вздохнула самогонщица.

Как решили, так и сделали. Пока Тоська, Элеонора Григорьевна и Стас на кладбище отдыхали, Вера Сергеевна с Афанасием до своего двора пошли. Спустя час дед вернулся с тележкой, слегка от навоза отчищенной. Жена его в доме осталась, скотину кормить и завтрак готовить. Неизвестно, как оно там в районе все сложится. Дорога впереди длинная.

* * *

Тележка хорошая оказалась, удобная для такого случая. Колеса большие с резиновыми шинами. Кузов деревянный длинный на металлической раме с двумя невысокими бортиками по бокам, ручка железная широкая, вдвоем везти можно.

Водрузили гроб на тележку, привязали крепко веревкой и тронулись в дальний путь.

Первая остановка – возле дома деда Афанасия.

Вера Сергеевна завтраком всех накормила. По случаю счастливого избавления от напасти расстаралась, поскребла по сусекам. Хорошо поели. Потом скотину еще раз покормили, дом заперли, продукты кое-какие, собранные в дорогу погрузили, ехать собрались.

– Стой, – крикнула самогонщица, в дом вернулась, из подпола три большие бутыли самогона вынесла, на тележку сложила.

– В Селки едем. Я знаю зачем, – ответила, не дожидаясь вопроса.

Поехали.

Вторая остановка – возле дома Анастасии Павловны.

Примерно час на улице простояли, ждали, пока бывшая доярка пенсионное удостоверение найдет, кур накормит и в дорогу принарядится. В район все-таки едем. От волнения она даже окно распахнула и каждую тряпку через него показывала. Эту одеть или лучше другую?