Текст книги "Легенда о Пустошке"

– Черти на меня напали. Черти у тебя по ночам ходят, а не волки. Развела чертей, ведьма. Я ей помочь хотел, а она меня чертом пугать, из ружья стрелять!.. Сука! – чуть не плача от боли высказался мужик.

– Какие еще черти? Где ты чертей там нашел? Сам черт лохматый. Залил глаза, черти мерещиться стали. Убирайся с моей кровати, – она сдернула с него покрывало и ахнула, увидев страшную картину: пластыри сорваны, покрывшиеся коркой ранки сочатся, образовывая на белом пододеяльнике багровое противное пятно.

– Что ж ты их расчесал, черт лохматый! Что ж ты наделал? – всплеснула руками женщина и побежала на кухню за самогоном и йодом.

Новая профилактическая обработка существенного облегчения не принесла. Раненому становилось хуже. Все поняли, что требуется срочное хирургическое вмешательство по извлечению инородных тел из живого организма.

После непродолжительных бурных дискуссий решили обратиться за помощью к знахарке. В досягаемой близости никто кроме нее в медицине больше не понимал, а до районной больницы раненого довезти не на чем. Если только не на навозной тележке дедовским, опробованным способом. Но тракторист наотрез отказался от такого унизительного путешествия и потому иного выбора не оставалось, как только уповать на природные таланты Марьи Петровны.

Стали собираться. Наскоро перекусили хлебом с молоком.

Митричу для успокоения боли и нервов вкатили стакан местной настойки, после чего, поддерживая под руки, аккуратно вывели во двор и поставили возле забора подышать свежим воздухом под Машиным надзором. Пока Вера Сергеевна докармливала скотину, а Митя осваивал палочкой двор, Стас, воспользовавшись моментом, юркнул в сарай, прихватить оставленный с вечера покаянный мешок.

В глаза сразу бросилась сорванная крышка гроба.

«Ну, Митрич. Вот он чего хотел! Пролез таки, гад! – выругался Стас, нагнулся, поставил ее на место, прихлопнул кулаком сверху, – Не успел влезть, – отметил про себя, – Видимо, помешал кто-то. Поделом засадил гаду дробью!»

Совсем рядом кто-то нервно фыркнул. Стас обернулся и вовремя отскочил в сторону. Здоровенный грязный козел налетел с грохотом на деревянный гроб, резко развернулся, зацепил нарушителя косым злобным глазом, нагнул кривые рога и приготовился к новой атаке.

– Ничего себе, черт рогатый, – воскликнул парень, – А ну, марш на место! – выкрикнул и выскочил вон из сарая.

«Так вот значит кто Митрича ночью оприходовал, – догадался он, – Хорош охранник. Однако, как мне мешок взять?»

Из соседнего хлева вышла Вера Сергеевна.

– Чего этот ты тут возле сарая топчешься? – мимоходом спросила, прошла к двери, распахнула и ахнула, – Опять, черт лохматый, из загона вылез. Опять сено портишь. Я вот тебе дам по морде. Пошел на место! – выглянула во двор и крикнула Стасу, – Убрал бы ты эту чертову гробину с прохода. Отодвинь к стенке. Мешает, – хотела было сама нагнуться и оттолкнуть, но парень остановил ее:

– Потом уберем, когда цемент вынем, – заявил он, – Сейчас тяжелый. Вдвоем не поднять.

– Ладно, – согласилась женщина, – Сейчас козлу подкину и пойдем. Не жрал, гад, с вечера. Чего рогатый башкой трясешь? Иди на место. Иди, – решительно загнала скотину в угол, задвинула опрокинутую доску загона, сунула в щель веник со свежими листьями, – На. Жри. Прорва. Потом еще нарву. Всё. Всех накормила. Готова. Пойдем.

Стас подхватил знахаркину утварь и вышел вслед за Верой Сергеевной из сарая. Хозяйка накинула снаружи щеколду.

– Ну, что Митрич, живой еще? – весело подмигнула раненому, болезненно качающемуся возле забора.

– Иди ты… – грубо ответил тот.

– Ну, пошли значит, – вздохнула хозяйка, подошла к трактористу взяла его под руку, – Машенька, веди Митю. Митя, бери его вот тут, чтобы не упал, – сунула ладонь сына под другую руку раненого, – Сам то, сына, не упади. Маша, веди его с другой стороны, что ли.

– Конечно, конечно, – согласилась девушка.

– Я ничего. Я нормально, – поспешил успокоить их слепой.

– Пошли. С Богом, – скомандовала Вера Сергеевна и санитарная процессия двинулась в сторону Красной избы.

* * *

Марьи Петровны дома не оказалось. Видимо вышла по своим делам в лес, решила Вера Сергеевна. Стали звать в разные стороны. Кликали минут десять. Надоело.

– Ну, что будем делать? – спросила самогонщица.

– Давайте мы за ней в лес сходим, – предложили Маша, – Далеко она не могла уйти.

– Куда в лес? Ты лес то знаешь? – отмахнулась Вера Сергеевна, – Тут леса на десятки километров в каждую сторону. Потом вас искать. Тут стойте.

– Давайте хоть в дом пройдем, – предложил Стас, – Не таскать же Митрича туда сюда весь день по улице. Раненый все же.

Решили зайти. Подстреленного уложили на стол посреди комнаты, подстелив под него ватник. Вера Сергеевна начала возле плиты хозяйничать, воду греть – всегда пригодиться. Хоть чаю попить, хоть руки помыть. Митю возле дверей на стул посадили, чтобы и к выходу поближе, и не опрокинул случайно чего в чужом доме. Маша стала старинные иконы в красном углу рассматривать, те самые, что ее возлюбленный в свое время украсть пытался, и что затем странным образом пропали из его рюкзака, после чудесного спасения, а Стас, пробравшись в соседнюю комнату, судя по всему спальню, тихонько из мешка старые вещи извлекал и на пустой книжной полке раскладывал.

Рядом на оклеенной обоями стене репродукция с картины кнопками пришпилена. Сидит Ленин за столом в кабинете, что-то пишет. Возле нее черно-белая фотография – лежит вождь в гробу, и ручки сложил. Прямо две стороны одной медали. Что не делай, а все равно в гробу окажешься.

Усмехнулся юноша, выложил последнюю безделушку, пустой влажный мешок откинул в дальний угол комнаты.

«Все. Вернул, – подумал про себя, – Иконы на месте. Вещи на месте. Дом есть. Жизнь, вроде, наладилась, – вспомнилась вчерашняя встреча у реки, улыбка Марьи Петровны, – Простила меня вроде. На чай звала. Значит, простила. Что ж, пора гробом заняться, пока во дворе никого нет».

– Может, мы пойдем пока? – обратился он к Вере Сергеевне, – Чего нам всем тут топтаться. Только пол пачкать. Мы вроде как не нужны больше? Если что, позовете?

– Ладно, – согласилась самогонщица, – Идите. Гуляйте. Только воды принесите. Ведра у дверей.

Стас быстро притащил из колодца два ведра воды, поставил на скамейку возле плиты и вышел с Машей на улицу.

– Фотик взяла? – спросил он девушку по дороге.

– Взяла.

– Где он?

– В сумке оставила.

– Отлично. Я пока все приготовлю, ты его принесешь. Снимем, на тачку положим и на кладбище. На все времени мало.

Вернулись к дому Веры Сергеевны. Вошли во двор. Стас направился к сараю. Маша взлетела на крыльцо.

– Заперто, – дернула она дверь, – Тут заперто. Что делать будем?

– Так посмотрим. Там видно будет, – махнул он рукой, – Иди сюда.

– Страшно, – отозвалась девушка, робко заглядывая через открытую дверь сарая.

– Страшно? Подумаешь покойник, – усмехнулся Стас.

– Я лучше тебя тут подожду, – сказала она, указывая на скамейку.

– Как хочешь, – он поднял крышку вверх, вытащив последний удерживающий гвоздь, и прислонил ее к сену. На душе стало немного не по себе, но дабы не ударить лицом в грязь, приосанился и решительно откинул в сторону скрывающее тело покрывало.

Маша со двора издали наблюдала. Через открытую дверь солнечные лучи ярко освещали невысокую коренастую фигуру мужчины, облаченного в строгий черный костюм, лежащего в обрамлении белой ткани, оттеняющей розоватый цвет кожи кругловатого лица. Высокий чистый лоб, широковатые скулы, ровный нос, небольшая бородка клинышком. Все лицо источало спокойствие и умиротворение. Казалось, что он спит.

«Словно живой», – тут же промелькнула в голове Стаса.

Невольно он поймал себя на смысли, что лицо этого мужчины он где-то уже видел. Оно явно напоминало кого-то, знакомого, но не из числа близких или друзей. Это был кто-то посторонний, но достаточно известный, чья фотография или портрет видимо часто встречалась ему ранее. Он попытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах мог его видеть. Но печать смерти скрадывала какие-то неуловимые индивидуальные черты лица, и отсутствие их не позволяло моментально определить личность этого человека сейчас, здесь в глухом деревенском сарае.

Он подошел ближе, наклонился, коснулся пальцами поверхности руки, затем лица. Кожа мужчины оказалась холодной, но не искусственной. Он вспомнил, как совсем недавно помог доктору перенести с полки холодильника восковую фигуру и она тоже показалась ему знакомой. Похожей на этого, лежащего в гробу господина в черном костюме.

«Где же я мог его видеть? – напряг память Стас и вдруг словно молния, яркая ослепительная вспышка высветила в мозгу только что увиденную на стене в доме Пырьевой фотографию. Ленин в Кремле. Ленин в мавзолее, – Да! Это Он. Он самый! В натуре. Во весь рост».

Сразу же все встало на свои места. Полная таинственность доктора, загадочные документы по консервации тканей, странная сделка по продаже непонятного «боди», сумасшедшая сумма денег за простое захоронение, непременно на кладбище, в самом отдаленном и глухом месте. «В таком, о каком никто даже не слышал…» – вспомнились последние слова доктора. Все стало ясно.

От волнения у Стаса перехватило дыхание. Он мог ожидать чего угодно, любого мерзавца, видного политика, даже монстра, но только не Его. Это немыслимо, невероятно, фантастично, абсурдно. Сама мысль об этом не укладывалась в голове и представление о том, что это происходит на самом деле здесь, в лесу, в старом сарае забытой богом деревни, шокировала сознание.

Он сел, прямо на землю с открытым от изумления ртом, не в силах вымолвить не слова.

– Чего? Чего там? – раздался со двора голос Маши, – Ты меня слышишь?

Стас обернулся к ней, сделал неопределенный знак рукой, словно прося подойти, и когда она несколько приблизилась, прошептал:

– Там. В доме. У знахарки. На сете. Фотография.

– Какая фотография? – не поняла девушка.

– Мужик в гробу, – пояснил Стас, – Принеси. Быстро.

Маша бросила беглый взгляд внутрь сарая, заметила покойника, округлила глаза и робко спросила:

– Сейчас, что ли?

– Неси. Быстро. Рядом с полкой. Давай!

Шестым чувством девушка поняла, что происходит что-то важное и что ей необходимо поторопиться.

– Я сейчас, – произнесла она, – Я быстро, – и стремглав побежала по улице.

* * *

Когда Маша вернулась, гроб уже был накрепко заколочен и к дверям сарая вплотную подкачена навозная тележка.

– Вот. На. Держи, – запыхавшись произнесла она, – Эта?

Стас бросил на снимок беглый взгляд, продолжая заниматься свои делом.

– Эта? – более настойчиво спросила девушка.

– Да, – сухо бросил он в сторону, – Помоги втянуть гроб на тележку.

– Зачем ты меня за ней посылал? – возмутилась Маша, – Что в ней такого, – помахала она фотографией, – При чем тут Ленин?

– Помоги. Пожалуйста.

Девушка отложила сорванный со стены снимок на деревянный чурбан, дополнительно подпирающий на ночь двери сарая, и присоединилась к Стасу.

– На счет три тянем за ручки, – пояснил он, – Раз. Два. Три. Тянем!.. Раз. Два. Три – тянем!

Не без труда, и не с первого раза им удалось втащить тяжелый гроб на подставленную тележку.

– Чем раньше мы его закопаем, тем лучше, – пояснил он.

– Ты выяснил, кто это? – переводя дух, спросила девушка.

– Да.

– Кто?

– После. Все после. Времени мало. Они могут вернуться. Держи тележку, я привяжу, – распорядился он и быстро закрепил веревкой тяжелый груз, – Я везу, ты лопату неси. Поехали.

Тележка оказалась несколько тяжеловатой для одной тягловой силы. Великих усилий стоило Стасу преодолеть бугры и глубокие лужи размытой проселочной дороги, давно забывшей твердость резинового колеса и превратившуюся за эти годы в узкую извилистую тропинку, бегущую между заросших дерном канав. Разместить тележку на ней представлялось делом весьма утомительным. Одно колеса непременно попадало в коварную колею и приходилось все время лавировать, выбирая из двух зол наимельчайшее. За пределами последнего забора начался крутой подъем с песчаными ямами, жадно хватавшими острый обод тяжелого колеса. За ним путь преградили упавшие поперек трухлявые стволы старых сосен и, наконец, поросшая лесом целина плавно перешла в покосившиеся оградки сельского кладбища. Последний десяток метров пришлось протащить гроб прямо по земле до того места, где недавно находилось захоронение Надежды Константиновны Пырьевой, а теперь зияла в земле прямоугольная песчаная яма.

Стас тут же спрыгнул на дно и стал выравнивать лопатой осыпавшиеся края. Минут через пятнадцать изнурительного труда могила оказалась готовой.

К этому времени они уже так вымотались, что на лишние слова или церемониальные действия не оставалось ни сил, ни какого-либо желания. Душу свербела только одна всепоглощающая мысль – поскорее закончить с этим обременительным обязательством. Грубо столкнув гроб в могилу и выровняв на дне при помощи пропущенной через ручки веревки, они стал закидывать яму песком, пока на поверхности не образовался влажный, пологий холмик.

– Вот и все. Кончено, – произнес Стас, устало опустился прямо на землю, – Вот видишь. И ничего не произошло: ни грома, ни молнии.

– Почему это должно было быть?

– Да так… К слову.

Они сидели в упоительной тишине пронизанного солнцем соснового бора и мшистые покосившиеся деревянные кресты старых могил навевали печальные песни о вечном.

– Так ты узнал, кто это был? – снова спросила Маша.

– Да, – кивнул Стас.

– Кто?

– Он.

– Кто он?

– Этот. На фотографии.

– На какой фотографии? – насторожилась Маша.

– На этой, – сделал рукой неопределенной знак Стас.

– Ты имеешь в виду ту, которая была на стене? – стало вдруг доходить до девушки.

– Ну да, – устало ответил юноша.

– Так… это там, по-твоему, Он?! – указала она на холмик.

– Он, – как-то буднично произнес парень, словно только что похоронили безымянную бродяжку.

– Ты шутишь?

Он улыбнулся и пожал плечами, мол, хочешь не верь.

– Нет, правда что ли?

Он утвердительно кивнул головой.

– Честно? – в голосе ее послышался страх.

– Честно.

– Мамочки… – голос ее упал, и на глазах появились слезы, – Как же ты мог? Как же ты посмел? Как мог сделал это и ничего мне не сказать?

– Я сказал.

– Но почему раньше… почему раньше не сказал?

– И что бы ты сделала? – он посмотрел ей прямо в глаза, и она поняла, что не смогла бы изменить ничего в принятом им решении.

– Господи… что же нам теперь делать?

– Ничего.

Маша вспомнила мельком увиденную фигуру в сарае, фотографию со стены, оставленную на деревянном чурбане во дворе и поняла, что Стас не обманывает. Только теперь она осознала, как эти два изображения поразительно похожи.

– Но, может быть, тут какая-нибудь ошибка. Может быть это двойник. Копия? – хваталась она за последнюю надежду.

– Вряд ли. Он настоящий. Я проверил. Не копия, не воск и химией пахнет.

– Какой химией?

– Может быть формалином, может еще чем.

– Кто же тогда в Москве? В мавзолее?

Стас неопределенно пожал плечами, мол, я откуда знаю.

– В Москве ошибаться не могут? – выбросила Маша последний аргумент.

– Стали бы они платить такие деньги за копию, – парировал Стас, и она поняла, что он прав.

Минуту они молчали, каждый погруженный в свои внутренние переживания.

– Нам нужно его вернуть, – сделала Маша неожиданный вывод.

– Зачем?

– Мы не имеем права этого делать, – твердо ответила она.

– Почему? – усмехнулся он.

– Потому, что это общее дело. Всего народа, – ее глубокие черные глаза превратились в маленькие колючие бусинки, губы плотно сомкнулись, и лицо обрело выражение непоколебимой решимости. Казалось, сейчас она встанет, возьмет в руки лопату и начнет откапывать тело.

– Не дури, – возразил Стас и отложил инструмент в сторону, – Мы должны были и мы сделали. Остальное нас не касается. Обо всем народе пусть Президент думает. На это его выбирали. А если хочешь знать мое мнение, то я думаю, что Его давно пора было похоронить. Он своим склепом всю Красную площадь изгадил. Не столица, а сплошное кладбище.

– Не нам это решать. Кто мы такие, чтобы решать это? – сверкнула она глазами.

– Чем мы хуже других? Почему мы это решить не можем, если другие не решают. Ты согласна, что он больше не наше знамя? Не наш символ, и не наша национальная гордость? Согласна?

– Все равно. Он великая историческая личность.

– Пусть так. Чингиз-Хан тоже был великой исторической личностью. Однако могилу его до сих пор не нашли. К чему вообще все эти поклонения гробам? Жить надо будущим. Жить надо солнцем. Смотреть вперед. А не ползать перед мрачными склепами с кислой рожей. Умер, так умер. Сделал хорошо – спасибо. Сделал плохо – так и хрен с тобой. На том свете ответишь. Вон, на Тибете, я слышал, люди не дурнее нас живут, так они вообще трупы покойников грифам скармливают. И кладбищ у них нет, и животные сыты. А мы развели, черт знает что. Пол страны под кладбища заняты. Распахать бы их всех бульдозером.

– Дурак. Это же наша память. Это же наши предки.

– Хорошо, если приличные предки. А если как этот? – кивнул Стас на могилу, – Что, по-твоему, таких кровососов тоже нужно всю жизнь держать перед носом? Любоваться на их кровавые руки? Ты знаешь, что Он Россию немцам продал, ради своей политической выгоды? Рабами всех сделал. Сколько людей через него смерть приняло. Походить на таких предков, упаси Боже. Держать равнение, отдавать честь… Да если мы с тобой только скажем кому об этом, представляешь, что тут начнется?

– Что?

– Гражданская война, вот что, – выпалил Стас, – Одни скажут – выкапывай. Другие – зарой глубже. Сколько в стране еще отморозков? И пошла стенка на стенку. Ты этого хочешь? Нет, милая. Схоронили, так схоронили. Пускай лежит себе с миром. А кто там вместо него в мавзолее остался – мне без разницы. Лишь бы человек хороший, или вообще никого. Лучше всего если пустая кукла. Вреда меньше. Ты знаешь, что этот мавзолей – усеченная пирамида? А она, к твоему сведению, пропускает через себя энергию космоса и кодирует помещенную внутрь информацию, которая затем расходится кругами и всех зомбирует. Представляешь, какое мы с тобой великое дело сделали? Я как понял это, так чуть из штанов не выпрыгнул. Мы же пресекли зомбирование России. Мы людей спасли. Мы мир сохранили. А ты – не наше дело. Наше, если понимать, что делаешь.

– Всю жизнь я мечтала отсюда вырваться, – тихо произнесла Маша, – Всю жизнь хотела отсюда уехать. Выйти замуж, поселиться в удобной квартире. Жить в городе.

– В чем дело? Уедешь.

– Все кончено. Я теперь не смогу этого сделать. Никогда.

– Почему?

– Мы единственные, кто знает, где Он похоронен. Пусть даже Он такой, какой есть. Разве теперь мы сможем Его бросишь? Ты понимаешь это? Мы единственные, кто знает об этом правду. На всем белом свете. Ты представляешь себе это?

– Ну и что?

– Мы здесь не собаку зарыли. Понимаешь? Не собаку! А великого человека. Переломившего ход истории всего человечества. Как можем мы оставить теперь это место? Ты полагаешь, что теперь мы вот так просто сможем от этого избавиться? Забыть? Сделать вид, будто ничего не произошло? – по щекам ее текли слезы, – Мы теперь навеки стали к нему привязаны. К этому проклятому месту. К той могиле. Навеки. Понимаешь ты это!? Понимаешь, что ты наделал!? – она упала ему на плечо и зарыдала, – Какой ты дурак, Стас. Какой дурак, – застучала кулачком по его груди.

Он стал ее утешать, уговаривать, что все не так уж и плохо. Что теперь они, наконец, стали богаты и могу позволить себе любую жизнь, где угодно, хоть на Таити, хоть в Селках. Но Маша была безутешна и продолжала оплакивать крушение своих девичьих грез.

Однако, к полудню она несколько успокоилась и согласилась, что если Стас переедет к ней жить, то они попробуют обосновать уютное гнездышко даже в такой дыре, как ее деревня. В противном случае, ей придется публично объявить о месте захоронения вождя мировой революции, с тем, чтобы сбросить с души тяжкое бремя исторической тайны. Он ей обещал и они, обнявшись, вернулись на двор Веры Сергеевны.

Эпилог

 
Утро майское, утро воскресное
Солнцем ласковым небо очистило.
Теплый воздух под пышными кронами
Пропитало лучами игривыми.
Переливами пташек ликующих
Над тропою хвоей напоенною
Синий купол хрустальный раскинуло.
Сосны корни свои паутинные
Устелили дорожкою мягкою
Из иголочек парных сплетенные.
Фиолетовыми розливами
Хрупких кружев цветов пересыпало
Вдоль тропинки ложбинки пологие.
Одарило счастливого путника
Тихой радостью жизни чарующей.
 

* * *

Знахарка пришла неожиданно. И часа не прождали, как она стремительно вошла в дом и остановилась на пороге в некотором недоумении.

Посреди комнаты на столе лежал здоровенный мужик в грязных кирзовых сапогах со спущенным штанами. Справа от входной двери сидел второй, лет сорока в темных очках. Возле плиты крутилась энергичная Вера Сергеевна и что-то варила, прямо как у себя дома.

– Вот не знала, что у меня гости, – громко произнесла Марья Петровна.

– Ой, Марьюшка, наконец-то, – встрепенулась Вера Сергеевна, – Мы уж тебя заждались. Горе у нас. Митрича ранило, – указала она рукой на стол.

– Сама и подстрелила меня, сука, – злобно прошипел тракторист.

– Ладно тебе на меня наговаривать, – отбросила самогонщица, – Нечего было по двору шастать. Всех волков ночью перепугал, черт лохматый.

– Дробью его ранило, – тихо пояснил мужчина в черных очках.

– Дробью? – вскинула бровь знахарка, – Я-то чем помогу?

– Ой, Марьюшка, сына ко мне вернулся. Митька. Помнишь его? – подскочила к ним Вера Сергеевна, вытирая знахаркиным полотенцем мокрые руки, – Не узнаешь Митьку?

Митя поднялся со стула и повернулся лицом к рядом стоящей хозяйке дома, замершей на пороге. В мягких линиях невозмутимого лица угадывались некоторые черты Афанасия и того шаловливого мальчика, сначала едко дразнившего ее в детстве, а затем гордо проносившего свое природное очарование мимо деревенской простушки.

– Митя… вот как. Ну, здравствуй, – улыбнулась Марья Петровна, – Тебе-то чем я могу помочь?

– Мне помогать не нужно, – сухо ответил он, – Я его привел.

– В больницу ему нужно, – заметила знахарка, – Я пули вынимать не умею. Мама моя умела. Тогда война была. А я не умею. Не приходилось еще. В больнице вынут.

– Так и знал, что здесь сдохну, – провыл со стола Митрич.

– Ты взгляни на него хоть, – испугалась Вера Сергеевна, – Я и воды ведро накипятила. Думала, пригодится.

– Взглянуть могу, – согласилась Марья Петровна, – Только все снадобья мои сгорели. Когда новые приготовлю… Показывай, что там, – приблизилась к столу.

– Ты посмотри, посмотри, голубушка, может, придумаешь что-нибудь – прощебетала самогонщица.

Знахарка откинула тряпицу, прикрывающею раненное место тракториста и скептически покачала головой.

– На операцию ему нужно. В больницу, – заключила она.

– Да как же он до нее доедет? Ходить-то не может, – всплеснула руками Вера Сергеевна, – Гляди как его разукрасило.

– Сама, сука, разукрасила и еще смеется, – заизвивался Митрич.

– Самогон принесла? – спросила Марья Петровна.

– И самогона принесла, и яичков тебе принесла. Ты только сделай с ним что-нибудь с чертом лохматым, – кинулась к корзинке взволнованная женщина.

– Давай самогон, – распорядилась знахарка.

– Возьми. На почках настоянный, как ты советовала. Целебный. Хороший, – сунула литровую бутыль Вера Сергеевна.

Марья Петровна налила в себе ладонь спиртовой настойки и стала медленно втирать жидкость в изрешеченную кожу тракториста, что-то пришептывая под нос и слегка раскачиваясь, словно в молитве.

Митрич сначала дернулся, слегка огрызнулся, но после притих и, похоже, ему даже стало приятно. Жгучая изматывающая боль, видимо, уходила, душа умиротворялась, сознание очищалось и он даже задремал, словно кот на заваленке. Когда знахарка закончила, удивленно приподнялся на столе, обозрел разоренную наследницами большую комнату дома Пырьевой, натянул на себя штаны, встал и, улыбаясь, молвил женщинам:

– Эка… И больше не болит. Вынула что ли?

– Согнала, – скромно потупила взор Марья Петровна, – До утра болеть не будет. Но после в больницу тебе надо. На операцию. Понял?

– Так, это мы мигом, – растянул тракторист небритые щеки улыбкой, обнажив черную щербину рта, – Ух, Верка, твою мать… – пригрозил узловатым пальцем и, громыхая кирзовыми сапогами, вышел на улицу.

– Ой, спасибо тебе, Марьюшка, ой, выручила, – замахала руками хлопотливая Вера Сергеевна, – Побегу я. Хозяйство у меня. Замучил, черт лохматый. Пойдем домой, Митя.

– Иди, мама, я сам, после приду, – возразил сын.

– Как сам-то дойдешь? – изумилась женщина.

– Не бойся. Я дорогу запомнил. Найду. Не заблужусь.

– Не дури. Пойдем, говорю. Мне идти надо. Скотину кормить.

– Идите, мама, кормите. Я же сказал, сам приду, – твердо заявил Митя.

Вера Сергеевна подозрительно покосилась в сторону знахарки, но, видимо, решив, что сын тоже хочет слегка подлечится, быстро унеслась вслед за Митричем.

– Так, значит, тут и живешь? – спросил Митя, со своего места у двери.

– Так и живу, – ответила Марья Петровна, начиная приборку после нашествия бесцеремонных посетителей.

– Хорошо тут. Тихо.

– Тихо.

– И часто к тебе люди приходят?

– Случается.

– И всем помогаешь, как твоя мать?

– Так ведь просят.

– Надо ли всем помогать? Иной может того и не стоит.

– Как же не помочь? Болеют.

– От злобы своей болеют, – жестко возразил Митя.

– Хоть от злобы, хоть от скорби, хоть от хвори, только болеют, – ответила Марья Петровна, наматывая на швабру тряпку.

– И тебе всех жалко?

– Так ведь не разумные.

– Вот как?

– Они же, как дети. Жизни не знают. Не научены. Не понимают, что делают. Вот и болеют. Как же их не пожалеть, – пояснила хозяйка и стала оттирать с пола грязные, жирные следы.

– В школах учатся, университеты кончают, а все дети? – усмехнулся Митя.

– Нечто в школах чему учат?

– Иные заканчивают и не жалуются. Начальниками потом ходят.

– Одна видимость. Начальник он или нет, все одно – неразумен, – махнула рукой знахарка, – Если бы их учили, так разве ж они болели? Иной сам не рад, а сделать ничего не может. Не знает, что ему сделать. Как дети. Ученого не так жалко. Ученый и сам с недугом своим справится. А эти что? Мыкаются, хворают. Как же их не пожалеть?

– По-твоему научи их жить, они и болеть перестанут?

– Этого я не знаю, – Марья Петровна на минуту задумалась, – Только так думаю, легче им жить будет. И болеть, и лечиться, – сказала и налегла на швабру.

– Что же ты их не научишь?

– Не умею. Лечить умею, а учить – не обучена. Учить, словом надо. А я только травы в лесу знаю.

– Спасибо, тебе Марья, – Митя поднялся, – Спасибо тебе за все, – поклонился ей низко, – Пойду я.

– Найдешь дорогу?

– Найду. Я не слепой.

* * *

Когда Митя вернулся домой Вера Сергеевна, накормив обедом Митрича и молодых, провожала их в обратную дорогу.

– Яичков с собой возьмите, – совала Маше корзинку полную белых куриных яиц, – Вам к свадьбе пригодятся. У меня их пропасть. Все куры несутся. Как сумасшедшие. И Тоськины, и Элькины, и мои. Холодильника нет. Мне столько не съесть. Все равно протухнут. Девать некуда. Всю крупу у меня пожрали. Выпускать боюсь. Хорьки с лисами подушат. А как за всеми уследить? А кормить нечем. Может, возьмете с собой парочку? Когда девчонки еще вернуться?

Стас неопределенно пожал плечами.

– Заболели они. Может не скоро, – ответил.

– Вот я и говорю. Взяли бы себе курочек, – наседала хозяйка, – В Селках легче держать. Магазин есть. Крупы купить можно. Звери из леса не ходят. Взяли бы, а то, ведь, не услежу. Взыщут с меня девчонки. У меня и козы, и корова, и козел, и своих куриц полно. А тут еще эти на мою шею. Взяли бы их на сохранение. Отдаю, даром.

– Давай возьмем? – согласился Стас.

– Давай, – неопределенно пожала плечами Маша.

– Есть в чем везти?

– Я мигом, – обрадовалась Вера Сергеевна и выскочила во двор.

– А что, не плохой может получиться бизнес, если куриц разводить, – прикинул молодой человек, – скажи, Митрич, многие у вас в деревне куриц разводят?

– Есть такие, – кивнут тот головой, пожирая вареную картошку, давленную со сливочным маслом.

– И много у них птиц?

– Десяток. Может два, – прикинул тракторист.

– Не густо, – оценил Стас, – А есть такие у кого сто?

– На фига столько? Ужрешься, – он смачно куснул боковыми зубами луковицу.

– Да… – протянул юноша, – Туго обстоят дела с товарным производителем. Надо исправлять положение. Как, Маша, думаешь? Замутим бизнес?

– Поехали скорее домой. Устала я.

– Сейчас поедем, – обтер Митрич жирные губы, – Веерка, собирайся и поедем. Мне самому надо.

Вбежала запыхавшаяся Вера Сергеевна,

– Все собрала. Полтора десятка. В корзинах. Снесете?

– Сколько? Сколько? – удивился Стас.

– Все хорошие. Толстые. Несушки. Два петушка. Тоськин и Элькин. Мне не жалко. Все равно дерутся. Вы только отдельно их держите. Задиристые, – перевела дух женщина и опустилась на табурет возле стола, – Митинька, сыночка, сядь покушай. Пока теплое.

– Спасибо, мама, я позже. Гостей проводим и покушаю.

– Ну, с Богом, что ли? – подстегнула хозяйка.

– Поехали, – решительно встал Митрич.

Стас закинул за плечи рюкзак, протянул Маше руку.

– Пошли?

Во дворе их ждали две большие плетеные корзины с курами. Оставалось лишь удивляться, как успела Вера Сергеевна упаковать их так быстро. Пришлось снова воспользоваться навозной тачкой.

Распрощавшись с Митей на крыльце дома, гости отправились обратный в путь в сопровождении Веры Сергеевны. Не бросать же тачку на берегу реки?

– Мне бы к Марье Петровне заглянуть, – произнес по дороге Стас, – Ненадолго.

– Я с тобой, – тут же вызвалась Маша.

– Нет. Мне одному надо. На пару слов. Вы идите пока к реке, грузитесь. Я быстро. Я вас догоню, – парень свернул к новому дому знахарки, а остальные проследовали к реке дальше.

Маша по дороге больше молчала, зато Митрича развезло от самогона на безудержную говорливость и он нес всякую чушь до самого моста.

* * *

Марья Петровна встретила гостя на кухне.

– Я… – произнес Стас с порога, встав словно вкопанный, – Хотел… В общем… Простите меня, Марья Петровна. Я там все вам вернул. В комнате. На полке. Все, что тогда взял. Правда, иконы… это…

– Иконы я сама взяла, – улыбнулась знахарка.

– Вы? Но как? – удивился юноша, – Как у вас получилось? Я… – снова смутился он, – Я новый вам дом построю. Честное слово. Я не хотел…

– Это я его подожгла, – призналась хозяйка.

– Вы? Но зачем? – совершенно растерялся Стас, не в силах понять, что происходит.

– Хранитель мой повелел мне сделать это, – ответила Марья Петровна, – Да ты не стой в дверях. Проходи.

– Какой хранитель? – не шелохнулся гость.

– Тот с кем живу я на свете. Он и велел. Не понимаешь?

– Ваш муж, что ли?.. – догадался молодой человек.

– Да, – кивнула она головой, – Муж мой Небесный.

– Но зачем?

– Старый он уже стал. Сказал, новая жизнь скоро настанет. Я не посмела противиться. Вот и сожгла. Теперь, видишь, в этом живу. Этот то больше.