Текст книги "Легенда о Пустошке"

– Это вы дали мне эти деньги. Это ваши деньги, уважаемый. Кстати, как мне вас теперь называть?

– Зовите меня просто – Леонид Михайлович. Такое красивое имя.

– Это вы подсунули мне эти деньги. Вы – гнусный обманщик!

– Полно те, уважаемый Иннокентий Павлович. Не нужно бросаться звонкими эпитетами. Мы всего лишь деловые люди. И только. Элементарный расчет, не более того. Неужели вы рассчитывали взять с собой деньги на тот свет? Вы же знаете, что они вам там совершенно не понадобятся.

– Вы… вы циничный негодяй!

– Снова вы нервничаете, уважаемый Иннокентий Павлович. И совершенно напрасно. Давайте лучше подумаем о том, что нам с вами делать в такой щекотливой ситуации. Кстати обсуждать этот сложный вопрос лежа на полу крайне не удобно. Вы уже осмотрели мою одежду? Я могу подняться?

– Сядьте на стул. Руки на колени, – скомандовал доктор, поднимая с пола пистолет.

– У вас есть то, что мне крайне необходимо, – улыбнулся Леонид Михайлович, устраиваясь на стуле, – Я бы хотел получить это обратно. В обмен я готов рассмотреть некоторые возможные варианты, которые позволят вам сохранить жизнь, репутацию, научную карьеру и безопасность вас и вашей семьи. Как вы на это смотрите?

– Я вам не верю.

– И совершенно напрасно. У вас нет другого выхода.

– Есть.

– Вот как? Позвольте узнать какой?

– Вы пишете полное признание во всех своих гнусных преступлениях, – заявил доктор, потрясая пистолетом, – Здесь. Сейчас. Немедленно. Бумага на столе. Ручка там же. После чего я звоню журналистам. Вызываю милицию. Мы вместе выходим. И…

– Глупо. Совершенно глупо, – невозмутимо заметил генерал, – Сразу видно, что вы не понимаете в каком мире живете. Судите о нем по голливудским фильмам. Это у них там, такое, может быть, иногда, возможно, проходит, и то при условии полной некомпетентности отдельных должностных лиц. У нас такое совершенно не катит.

– Это почему же?

– Все очень просто, – развел руками Леонид Михайлович.

– Руки на колени! – тут же скомандовал Иннокентий Павлович и добавил, вскипая ненавистью, – Еще раз шевельнешь, пристрелю.

Это произвело на генерала довольно сильное впечатление. Он побледнел, но быстро взял себя в руки и натянуто улыбнулся.

– Не будем нервничать, уважаемый Иннокентий Павлович, – произнес он, послушно прижимая руки к коленям, – Давайте попробуем обсудить все спокойно. Во-первых, отсюда вам так просто не выйти. Во-вторых, ни один журналист и тем более милиционер сюда и близко не подойдут. А те, что случайно и пролезут, немедленно будут уничтожены. В-третьих, даже если я и напишу что-нибудь, оно тут навсегда и останется. В-четвертых, ни одно письменное признание, полученное под дулом пистолета, не имеет ровно никакой силы. И в-пятых, если мы с вами сейчас не договоримся, то утром, ровно через два часа, ваша жена окажется за решеткой и надолго. Очень надолго. Но вы уже этого не увидите. Я вас убедил? Дом, кстати, уже блокирован. Все телефоны отключены. Ни один звонок не пройдет. Пусть эта тишина не вводит вас в заблуждение. И у вас иного выхода нет, как принять мое предложение. Вы живы пока мы с вами не закончили нашей беседы.

– Не кажется ли вам, что вы несколько преувеличиваете, – усмехнулся молодой ученый, хотя в душе его похолодело и наступило полное смятение, – Не я сейчас сижу под дулом пистолета. Не я. Вы. Вы сейчас краю смерти.

– Абсолютно неконструктивный разговор. Мы с вами напрасно теряем время. Чего вы хотите? Правды? Вы ее уже знаете. Что дальше? Сохранить свою жизнь? Пока это невозможно. Неужели вы думаете, что я стою во главе всей операции? Я такой же рядовой исполнитель, как и вы. Разве что чуточку больше знаю. До первого руководителя вам никогда не добраться. Даже если вы застрелите меня прямо сейчас. Впрочем, это вполне могут сделать другие, если я позволю себе с вами расслабиться. Тем более, если я вам расскажу больше, чем могу рассказать, или напишу слезное покаяние в трех экземплярах. Я не только заложник вашего пистолета. Я еще и заложник своего положения. Я тоже нахожусь в известной мере в безвыходном положении. Поэтому, мне представляется, будет гораздо продуктивнее нам с вами о чем-нибудь договориться. Вы проявили завидную выдержку, блестящую сообразительность. Вам, несомненно, сильно повезло. Вы продвинулись настолько далеко, что превзошли все наши ожидания. Терять вас, в такой ситуации, как мне представляется было бы просто невыгодно. Ваши акции сильно выросли в цене, если хотите. Поверьте мне, уважаемый Иннокентий Павлович, что несмотря на все неожиданности этого утра, мое слово еще кое-что значит. Не будем совершать глупостей. Давайте лучше определим последовательность наших действий.

– Что вы предлагаете? – выдавил из себя доктор, облизнув пересохшие от волнения губы. От нахлынувшего волнения закружилась голова. Дабы не упасть, он облокотился на стоящую рядом каталку с восковым манекеном и скинул на нее с плеча тяжелую мину.

– Вот это уже другой разговор. Деловой и разумный, – более расслабленно улыбнулся Леонид Михайлович, – Я предлагаю вам следующее. Вы отдаете нам тело. Как только мы его получаем, я предлагаю вам на выбор одно из двух возможных решений: или вы работаете дальше на нас, и мы с вами заключаем соответствующее соглашение, или мы стираем все ваши воспоминания об этих событиях и вы возвращаетесь к своей обычной, нормальной жизни.

– Иначе говоря – зомбируете.

– Мне не нравится это расхожее выражение. Оно не совсем точно определяет конечный результат.

– В любом случае вы превращаете меня в послушного раба. В безропотное орудие ваших манипуляций. И чем это лучше физической смерти? В чем разница?

– В том, что каждый вечер вы будете возвращаться домой, к любимой жене, к своим детям. Днем будете заниматься любимой работой, и получать за нее хорошее вознаграждение. По вечерам будете ходить с женой в театр. По выходным выезжать с семьей загород. Будете проводить отпуск на берегу теплого моря. Разве это так плохо? – искушал Леонид Михайлович, – Разве это не стоит того, чтобы сделать правильный выбор? Вы будете всем обеспечены, включены в число лиц, определяющих судьбу мира. Станете одним из нас. Встанете над законом, над людьми. Разве это не плохой выбор для умного человека? Мне кажется, что я сделал для вас хорошее предложение.

– Он, видимо, посчитал в свое время также, – кивнул Иннокентий Павлович на труп бывшего помощника, лежащий между ними.

– Он – мелкая сошка. О нем не стоит и думать. Расходный материал. Таких тысячи, – отмахнулся Леонид Михайлович, и вкрадчиво продолжал, – Вы же – другое дело. Вы талантливы, амбициозны, самостоятельны. Вы – элита нашего общества. Вы избранный. У вас может быть самое блестящее будущее. На деле вы доказали, что обладаете огромным творческим потенциалом. Мы обеспечим вам успешную защиту докторской диссертации. Поможем с открытием задуманной вами школы. Обеспечим участие в самых престижных научных симпозиумах. Вы станете известным человеком. Уважаемым человеком. У вас будет все, о чем вы мечтали. Весь мир будет лежать возле ваших ног. Вместе – мы сила, – он встал и протянул вперед свою бархатную ручку, – Сейчас или некогда. Решайтесь, Иннокентий Павлович.

– Никогда не стремился стать силой, – смущенный таким напором проговорил доктор, – Всегда полагал, что главной ценностью человека является свобода его мысли. Что буду я стоить как ученый, как человек, в тесных рамках вашей системы? На что будут направлены мои мысли, мои чувства? Неужели вы полагаете, что я могу стать послушной шестеренкой вашей машины? Вы лжете, когда пытаетесь меня убедить в том, что у нас с вами получится успешное сотрудничество. Особенно после того, что мне стало о вас известно. Вы же прекрасно понимаете, что даже если я сейчас соглашусь, под влиянием страха или вашего убеждения, то потом стану сожалеть об этом, как о величайшей ошибке. Начну искать выход и найду смерть, если не полное стирание памяти, как только что вы мне любезно предложили. Это всего лишь вопрос времени. Отложенная смерть при полном разрушении личности. Это неприемлемо.

– Во всяком случае, у вас есть шанс. Что вам мешает попробовать? Используйте его. Умереть вы всегда успеете – несколько побледнел Леонид Михайлович.

– Вы не поверите, но только сейчас я, вдруг, до конца понял в чем заключается истинное предназначение науки, – задумчиво ответил молодой ученый, – Вы не заметили, что среди истинных ученых никогда не встречаются негодяи. И наоборот. Чем ниже интерес к знанию, тем выше степень нравственного упадка. Не замечали?

– К чему вы клоните? – насторожился собеседник, опуская протянутую руку.

– Скажите, что было бы, со Светланой, если бы я вчера вечером улетел с китайцами? Если бы меня сейчас здесь не было? Только честно.

– Думаю, ничего страшного с ней бы не произошло, – осторожно предположил генерал – Фальшивки бы изъяли, а ее отпустили. В ее действиях вины нет. Но что вы хотите этим сказать? К чему вы клоните?

– Смерть по существу не такая уж страшная штука, как кажется. Особенно, если она способствует освобождению души. Если она спасает, уводит, защищает, реабилитирует. Вы со мной не согласны?

– Глупости! Об этом не может быть и речи! Абсолютные глупости!

– Этой же цели служит и наука. Разве это не благородно служить освобождению человеческой души. Только через знание, через творческий, всепоглощающий поиск нового знания открывается путь к освобождению духа, – проникновенно произнес Иннокентий Павлович, – Вас что-то смущает? Чего вы так испугались, уважаемый Леонид Михайлович? Смерти? Напрасно. Это всего лишь вопрос времени. Вы уже давно умерли. Как личность. Как человек. Вас уже нет. Есть лишь физическая оболочка. Жадная, лживая, прожорливая. Оболочка, которая мешает другим людям нормально жить. Зачем вы уничтожили этих милых китайцев? Зачем Павла убили? Ради чего затеяли весь этот маскарад с подменой Ленина? Вам, лично, для чего все это было нужно?

– Вскоре его все равно должны были похоронить, – сдерживая дрожь в руках произнес генерал, – К чему зря пропадать товару? На него был покупатель. И не один. Мы провели аукцион. Победитель получил куклу. Проигравший – увеличил цену. Все просто. Мы получили бы хорошие деньги, если бы вы не вмешались. Сегодня эта сделка была бы закончена. Куда вы дели товар? Верните. Оставьте себе украденные деньги, но товар верните, – истерично выкрикнул он и даже сжал в кулачки свои маленькие белые ручки, – Вы просто не представляете во что ввязались. Неужели вы все еще думаете, что сможете победить? Неужели надеетесь выбраться? Последний раз предлагаю: верните Ленина и расстанемся друзьями.

– Зачем? – улыбнулся Иннокентий Павлович, – Для того, чтобы вы получили немного денег? Какой в этом смысл? Для вас лично? Что станете вы делать с этими деньгами? Построите школу? Больницу? Накормите голодных? Зачем вам деньги?

– Вы не понимаете. Вы решительно ничего не понимаете, – сверкнул глазами бывший Леонид Михайлович, – Это еще и политический вопрос. Вопрос полной дискредитации коммунистов. Лишение их последнего символа. Я предлагаю вам сотрудничество. Успех, славу, известность. Зачем вы пытаетесь увести разговор в сторону? Чего добиваетесь?

– Вы нехороший человек, Леонид Михайлович. Мне жаль вас. Вы так ничего и не поняли в этой жизни. Вам будет очень тяжело осознавать это там, куда мы с вами вместе придем, судя по тому, как у нас с вами все здесь складывается. Да, вы правы. Вы абсолютно правы, упрекая меня в глупости. Вы убедили меня. Я, видимо, действительно заблуждался. Наивно полагал, что у меня получится, что я смогу как-то все урегулировать. О чем-то с вами договориться. Спасти прошлое. Я сожалею об этом.. Это моя ошибка. С самого начала. Я думал, что честно выполненная работа сможет сама по себе принести счастье. Я не задумался о том, что это за работа, что именно я делаю на самом деле. На что согласился. Я совершенно упустил это вида. Не всякое дело является правильным. Теперь я это понял. Поплатился за свою наивность. Должен принять наказание. Неизбежное и справедливое. Мне искренне жаль того бедного парня, который стал материалом в моей работе. Его смерть на моей совести. Его кровь и на моих руках. Я вспомнил его. Я видел его однажды, при жизни. Один раз. Я опознал его по уху. Мне стыдно за себя. Я должен искупить его смерть. Я должен прекратить это все. Я должен остановить вас, – доктор вскинул пистолет на перепуганного генерала, но в следующее мгновение дверь в лабораторию резко распахнулась, и Иннокентий Павлович получил сильный удар в грудь, отбросивший его спиной на каталку. Та поехала, он судорожно схватился рукой за черный компьютерный кабель и упал на пол, увлекая за собой мину.

В глазах все потемнело, поплыло. Резкая боль пронзила сознание. Мужчина в камуфляже с маской на лице склонился над ним сверху.

– Почему так долго, – словно из под земли донесся разгневанный голос Леонида Михайловича.

Мужчина вскинул вверх руки, что-то прокричал, но Иннокентий Павлович уже ничего не слышал и не чувствовал. Он плавно поднимался куда-то вверх, сквозь потолок, и огромный огненный шар окутал весь мир непроницаемой тишиной. Впереди подобно тысячи солнц вспыхнул ласковый яркий свет, зовущий его в бесконечность.

* * *

Стас нежно поцеловал Машу во влажные губы.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей тихо в самое ушко.

– Милый мой, – улыбнулась она и обвила его мягкими руками.

Они тесно прижались друг к другу и первые лучи восходящего солнца, проплыв сквозь ажурное кружево сада, мягко ласкали их светлые лица.

Впереди лежал день. Омытый дождем новый мир. И напоенная тишиной узкая полоса древней кушетки, словно живая колыбель укачивала на себе их любовью слитое единство.

Проходили минуты, а они не могли надышаться друг другом. Опьяненные любовью говорили друг другу ласковые слова. Значение их таяло в грядущей бесконечности жизни, оставляя лишь музыку чувств. И ровное биение сердец каждым ударом отбивало на огненной наковальне человеческих душ их общую судьбу.

– У меня не выходит из головы этот доктор, – вдруг произнесла Маша, словно очнулась, – С ним что-то случилось. Ты знаешь, что с ним?

– Боюсь, ничего хорошего, – ответил он.

– Я хочу знать.

– Слушай.

Он сел, накинул на голое тело рубашку. Она прислонилась к нему, запахнувшись в теплое одеяло.

– Чаю хочешь?

– Хочу.

Она грациозно соскочила на пол. Включила электрический чайник и снова юркнула на кушетку.

– Давай, – нетерпеливо толкнула кулачком в бок, – Рассказывай.

* * *

Мы выехали на улицу.

– Зачем ему это бомба, – первым прервал я молчание.

Василий пожал плечами.

– Мужик самостоятельный, – ответил после минутного размышления, – Сказал, взорвать вроде его хотели.

– Обратился бы в милицию, – предположил я.

– Вот он и хочет их подловить. Сказал, улик нет. Собрать надо.

– Жмурика нам за фига сунул? Везет мне в последнее время на жмуриков. Не машина, а катафалк какой-то, – проворчал я.

– Так из-за него и весь шум, – произнес Василий, – Я так понял. Расспрашивать было неудобно. Да и времени не было.

– Бандит какой-нибудь?

– Черт его знает. Я так понял, оживить кого-то хотел. Теперь вот разборки. Видимо, другие тоже хотят. Он вообще мужик умный. Он это может.

– Надо же…

Я посмотрел на часы. Половина четвертого ночи. Страшно хотелось спать. Митя на заднем сиденье давно выводил носом замысловатые рулады, сложив голову на угловатый рюкзак.

– Кофе попить, что ли, – предложил я.

– Хорошо бы, – согласился санитар.

Я остановил машину возле какого-то многоэтажного дома. Нашел место в длинном ряду припаркованных машин.

– Как думаешь не далеко отъехали? – спросил санитара.

– В самый раз. Только тут ничего нет, – ответил тот и добавил, – Меня, наверное, уже в морге хватились. Доктор сказал не возвращаться. Его ждать. Стремно, если хватились. Что делать?

– Может и не хватились. Позвони, – посоветовал ему.

Василий вынул мобильник. Набрал номер. Ждал долго. К телефону никто не подошел.

– Ну что? – спросил я.

– Ничего, – ответил он, – Непривычно. Сидеть в машине. Ничего не делать. У тебя выпить есть?

– Нет.

– Жаль.

Мы стояли в тени темного дома на тихой незнакомой улице и слушали предрассветные переливы птиц под аккомпанемент Митиного храпа. Изредка проносились одинокие машины, выхватывая светом фар отдельные куски городского пейзажа. Иногда агрессивно разрезали ночь стальными галогенами и приходилось прикрывать глаза в ожидании возвращения привычной гармонии и покоя.

Стало светать. Я посмотрел на часы: десять минут шестого. Рядом клевал носом Василий. С трудом одолевая сон, я включил магнитолу.

Мимо прошуршал шинами черный джип и скрылся в направлении ангаров. Через минут десять проследовал второй. За ним третий.

Я поскакал по каналам. Не найдя ничего интересного, воткнул кассету с песнями Виктора Цоя. Сразу ударила моя любимая: «Группа крови на рукаве…» Несколько взбодрился.

Проснулся Василий. Проворчал что-то насчет бесовских песен и решительно выключил звук.

Я стал подремывать. В ушах ласково шумело ветвями высокое дерево, свистели весенние мотивы природы, веки медленно наливались свинцом, плечи тянули тяжелую голову упасть прямо на руль. Наверное, я уснул. Потому что когда машину качнуло мощной взрывной волной и из окон дома посыпались разбитые стекла, часы показывали без четверти шесть.

Над ангарами взметнулось огромное пламя, и повалил густой черный дым.

– Вот тебе и позвонил доктор, – произнес я, – Не твоя бабашка бабахнула?

– Она, черт меня побери, – глупо хлопал глазами Василий.

– Что там случилось? – завертел слепой головой Митя.

– Бомба взорвалась, – пояснил я, – Пожар. Поедем, посмотрим?

– Нет. Тут сидите. Я один схожу, – предложил санитар и вышел из машины.

Не скрою, посещали меня разные мысли. С трудом верилось в реальность происходящего. Казалось, что вот-вот к машине подойдет доктор откроет дверь, заберет свои сумасшедшие деньги, оставив мне в лучшем случае десятку за работу, и на этом все кончится. В другой момент представлялось, что сейчас вынырнет из кустов милиционер, попросит предъявить документы. Затем велит показать багаж, обнаружит деньги и все изымет. Было даже искушение побыстрее убраться оттуда. Но не поддался, убедив себя, в том, что все происходящее есть какое-то недоразумение или даже проверка, что такая заоблачная сумма не может остаться у меня в руках вот так запросто только потому, что так получилось. За ней непременно сейчас кто-нибудь подойдет и все благополучно разрешится.

Но время шло. За часом – час. А нами никто не интересовался.

Милиция успела уже перекрыть «козлами» улицу. В направлении взрыва проехали машины пожарной и скорой помощи. Народ высыпал из дома. Припали к треснутым окнам любопытные.

Мы ждали. Примерно через два часа вернулся Василий. Серый, подавленный, грязный.

– Там ничего не осталось. Одни развалины, – выдавал он, – Все. Кончено.

– И что будем делать? – спросил я.

– Жаль доктора. Хороший был человек. Поехали. Помянем, – предложил он, – У меня в морге осталось. Выпить, Стас, хочется.

– Может тебя лучше отвезти домой? – предложил я, – Водки и по дороге купить можно. У меня деньги есть.

– Давай домой. Можно и домой, – согласился он.

Дворами мы выбрались на соседнюю улицу и вскоре, влились в плотный поток, двигавшийся в направлении Марьиной рощи.

К десяти утра добрались до пятиэтажной «хрущевки», где на первом этаже в двухкомнатной квартире обитал Василий вместе с престарелой матерью и тремя кошками.

В ближайшем магазине прикупили несколько бутылок водки, разной колбасы, сыра и прочей снеди. Разложили все на маленьком столике тесной кухонки, разбили пяток яиц на горячую сковородку, налили в рюмки водки, молча выпили и закусили.

– Доктора нет, – сказал я, – Мы остались вдвоем. Как наследство делить будем?

– Сначала волю его исполни. Потом дели, если останется, – ответил Василий.

– Ты на долю не претендуешь, что ли? – удивился я.

– А она у меня есть, доля? – вперил в меня мутный взгляд санитар.

– Думаю есть. Вон рюкзак. Открывай и бери, – указал ему на мешок, оставленной возле дверей кухни. Об него по очереди уже потерлись все три разномастных кота, – Бери, сколько считаешь нужным.

Василий смерил меня тяжелым взглядом, нагнулся, притянул к себе рюкзак, поднял на колени, открыл и взглянул внутрь, извлек мобильный телефон доктора.

– Мне этого пока хватит. На память. Еще сто долларов на опохмелку. Больше не нужно. Сопьюсь. Да и деньги грязные. Кровь на них. Доктора. Не будет от них счастья.

– Ну, как знаешь, – произнес я, – Твоя воля. Я не такой щепетильный.

– Тебе нести, если примешь. Твоя ноша, – глубокомысленно изрек санитар, налил себе полный стакан и одним глотком опрокинул внутрь, – Все. Кончено, – и упал на пол.

– Куда, бабушка хозяина положить? – обратился я к благообразной старушке, сидевший в соседней комнате возле окна, среди многочисленных горшочков с геранью.

– А? – повернулась она ко мне большим ухом.

– Куда, спрашиваю, хозяина положить? – повторил громче.

– В спаленке положи. Пускай спит, родимый, – прошамкала, совершенно не удивившись нашему приходу. Видимо частенько доставляли добрые люди сына домой, и складывали на кровати. Впрочем, что ей опасаться? Брать в доме решительно было нечего. Кругом стояла одна рухлядь, под стать ей годами.

– До свиданья, бабушка. Мы пошли, – крикнул ей, уложив Василия на дырявые, застиранные простыни.

– Бог в помощь, – махнула она сухонькой ручкой.

К полудню мы добрались до своей гостиницы. Расплатились, пообедали и двинулись в путь. В Селки. Вот, собственно говоря, и все.

* * *

– И сколько там в этом мешке денег? – осторожно осведомилась Маша.

– Не знаю, – пожал плечами Стас, – Некогда считать было. Думаю, много.

– Давай посмотрим, – блеснула она глазами.

– Давай.

Девушка встала, запахнулась в халат, прикрыла дверь в комнату, где спали домочадцы, зажгла свет на кухне. Стас установил на кушетку рюкзак и открыл его. Стали извлекать содержимое.

Портативный компьютер, блок питания, пачка каких-то документов с синими печатями, банковские упаковки американских долларов. Одна, вторая, третья… все сотенного достоинства… четвертая, пятая, шестая… Куча росла. Стас выбрасывал все новые и новые. Маша считала.

– Пятьдесят, – завершила она счет, – Это что же полмиллиона тут…

– Ага, – кивнул юноша и почесал взъерошенную голову, – Получается пятьсот тысяч.

– Мама… Это в рублях сколько?

Стас прикинул по курсу и назвал совершено невообразимую сумму.

– Мне страшно, – тихо произнесла девушка и опустилась на табурет.

– Почему?

– Нас убьют за них. Точно убьют.

– Кто?

– Те, чьи это деньги.

– Их нет. Они все взорвались. И деньги тоже. Их тоже нет. Ничего нет. Этих денег в природе больше не существует. Они сгорели. Понимаешь? – произнес Стас с горящими от возбуждения глазами, – Теперь они наши. Только наши. Ты представляешь, что это такое?

– Как только мы начнем их тратить, так нас тут же убьют, – сделал вывод девушка, – Это не наши деньги. Их надо спрятать. Или выбросить. Лучше всего в печку.

– Ты с ума сошла, – воскликнул Стас, – Их нельзя в печку. Они наши.

– Почему?

– Что почему?

– Почему они наши?

– Потому что мне дал их доктор, – вспомнил разгоряченный юноша.

– Зачем?

– Чтобы похоронить этого, – указал он в сторону спрятанной машины, – Да, да, да, черт возьми. Действительно. Пока еще не наши. Нужно этого скорее спрятать.

– Как же мы можем хоронить, не зная кого? Это же неправильно, – возразила Маша и посмотрела на своего избранника глубокими черными глазами, словно молящими о понимании.

– Почему неправильно?

– А если… если его убили? Мы не можем… понимаешь? Мы не можем делать этого. Мы должны об этом заявить.

– Ты хочешь, чтобы у нас забрали вот это? – указал он на кучу денег.

– Это не наши деньги, – тихо ответила она.

– Что будем плохого, если мы просто тихо похороним этого человека и все? Доктор не мог убить его, понимаешь? Он просто не сумел его оживить, вот и все. Он сам давно умер. Он работал только с умершими людьми. А этот – результат его неудачного эксперимента. Только и всего. Поэтому он и просил его спрятать. Видимо от родственников. Мы с тобой не знаем, кто его родственники. Кому ты хочешь сообщить об этом?

– Не знаю, – потупила взор девушка, – В милицию.

– И что они станут делать? Разыскивать родственников этого умершего человека? Да они просто посмеются над нами. А то и хуже. Во всяком случае, денег у нас тобой точно не будет. Не стал бы доктор платить такую сумму, если бы все оказывалось бы настолько просто, – горячо возразил юноша, – И потом он предупреждал. Что дело серьезное, и что никому об этом говорить нельзя. Я и так нарушил это условие, рассказав обо всем тебе. Теперь неизвестно, что… В общем, ты должна дать мне слово, что никто больше знать об этом не будет. Даешь?

– Не знаю, – вздохнула она.

– Что значит, не знаю! Ты что хочешь, чтобы нас убили? Вот тогда нас точно убьют. Только не за деньги. А за него, – указал Стас в сторону внутреннего двора, где находилась машина с гробом, – Ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда клянись.

Маша взглянула на него перепуганными черными глазами и вымученно произнесла:

– Клянусь.

– Вот и ладушки, – облегченно вздохнул Стас, – Давай сделаем так: на всякий случай его сфотографируем. Потом похороним. Может быть, после выясним: кто он, и что он? Если выясним что-нибудь такое, чего ты опасаешься, то заявим об этом в милицию, о том, где его искать. А если все будет нормально, то, значит, и нормально. Согласна?

– Похороним, потом видно будет… – согласно кивнула она головой, – Давай так.

– Отлично. Ты просто молодец. У тебя фотик есть?

– Есть.

– Так и поступим. Если конечно из этих бумаг не станет ясно, что здесь к чему, – Стас быстро отправил деньги обратно в рюкзак и разложил перед собой бумаги, пытаясь вникнуть в их содержание.

– Ну, что там? – то и дело дергала любопытная Маша.

– Какие-то химические формулы, – отвечал он, – Что-то насчет консервации тканей.

– А теперь что? – заглядывала она через плечо.

– Фирма из Лихтенштейна продает что-то китайской фирме. Не пойму что. Какое-то тело. Тут сказано «боди».

– Купальник что ли? – хихикнула Маша, – Купальниками торгуют.

– Не знаю. «Боди» оно и есть «боди». Дальше не разберу. На английском все.

– И что в этом такого?

– Сумма большая. Несколько миллионов долларов. За одно «боди».

– Ничего себе купальник! А там что? – указала она на другой контракт.

– Сейчас посмотрим, – Стас взял в руки документ, – Опять это «боди». Только уже сумма другая. И фирма, кажется, корейская.

– И все?

– Дальше документы какие-то расчетные или банковские… – он перелистнул страницу, – Письма… опять на английском. Я плохо его помню со школы. Ерунда, в общем, всякая. Думаю, лучше их сжечь. В печке.

– А вдруг это что-то важное, – возразила Маша, – Давай лучше их спрячем. На чердаке. Потом найдем кого-нибудь, кто их прочитать сможет, тогда и решим. Сжечь всегда успеем. Хорошо?

Стас обнял ее, и они слились в долгом жарком поцелуе.

* * *

Ночь прошла.

Когда встала Елизавета Ивановна, молодые уже сидели на кухне за столом и пили чай с бутербродами.

– Что это вы тут все сидите? Не ложились, что ли? – удивилась она.

– Нет, мама, не ложились. Стас мне все про свои приключения рассказывал. Очень было интересно, – бодро ответила Маша.

– Кур чего не выпустила? Корову не поила? Собака чего лает? – напустилась на нее хозяйка, – Сидите тут разговариваете, а про скотину забыли? Я не встану, так все и подохни?

– Некогда нам, мама, было. Заняты мы. Разговаривали, – ответила дочь.

– Вот она молодежь. Все одни разговоры, – проворчала женщина и вышла во двор по хозяйству.

– Однако, день. Что-то с покойником делать надо, – почесал голову Стас, – Ума не приложу, как нам его до «Пустошки» довезти. Дорога там никакая.

– Надо Митрича попросить. Он на тракторе часто туда ездит. Дорогу знает. Прямо сейчас и схожу, – предложила девушка.

– А как гроб покажешь? – возразил юноша.

– Так и покажу. Скажу, дед Афанасий назад вернул. Не приняли такой гроб. В другой переложили. Новый. Магазинный. С кистями. А этот он для себя оставил. На деревенском кладбище и такой сойдет. Верно? – предложила находчивая девушка.

– Верно. А если он проверить захочет? Внутрь полезет?

– Заколотим. Сможешь как следует заколотить. У нас гвозди есть. Скажем, дед Афанасий мешок цемента купил. Цемент в хозяйстве всегда нужен. Сарай чинить. Вот заколотил, чтобы не промок и не просыпался. Цемент сырости боится. А везти далеко.

– Да ты у меня просто Дума какая-то, – восхитился юноша, прижимая к себе.

– Ладно тебе обниматься. Сейчас мамка придет, – вывернулась она, – А по секрету можно и сказать, что никаких похорон не было, и что Пырьева ожила. Бывает же такое, что человек уснет и как будто умер. А потом просыпается. Так же и было.

– Зачем?

– Чтобы слух пустить, – уверенно заявила Маша, – Представляешь, если завтра они придут? После того, что было, чего тут будет? Это же нельзя, чтобы так было. А так, скажем по секрету одному Митричу, на завтра все будут знать. И когда они вернуться, никто сильно не испугается. Это же деревня. Понимать надо.

На том и решили.

* * *

Ушибленный душой и телом Митрич особого энтузиазма по поводу поездки в Пустошку не изъявил, и потому пришлось обратиться к его соседу трактористу Феде. Тот за небольшой магарыч согласился доставить груз к речке, вынашивая идею перешибить рынок поставок самогона. Видимо, прознав про это, Митрич через свою жену тут же передал, что ему, вдруг, сильно полегчало, и он с большим удовольствием окажет необходимое содействие в возвращении матери слепого сына за гораздо меньшее вознаграждение, если вообще не бесплатно. Не звери все же.

Встречу назначили после обеда.

– Это хорошо, успеем бабе Вере гостинцев купить, – многозначительно подмигнула Маша и вдвоем с Митей отправилась в магазин.

Пока Стас распаковывал своей автомобиль и приколачивал прямо на нем крышку гроба крепкими гвоздями, девушка успела закупить на выданные деньги хлеба, крупы, сладостей, макарон, рыбных консервов, масла и колбасы; все это в трех огромных сумках принести во двор и сложить возле сарая. По пути запустила новость, по большому секрету, что у похоронщиков в Москве все обошлось благополучно. И даже лучше. Афанасий, наконец, нашел пропавшего сына Митю. И теперь тот парень, что отвозил их до Москвы, искусствовед, везет Митю домой к матери, в то время, как старики, улаживают последние формальности с властями. Единственно, что Президенту России не очень понравился простой деревянный гроб, и он повелел заменить его на мраморный. Поэтому старый Афанасий отправил гроб обратно. Не пропадать же хорошей вещи. Самому сгодится. Может для себя, может для Верки. В зависимости от того, кто первый понадобится Вседержителю.