Текст книги "Легенда о Пустошке"

«Хотя последнее маловероятно, – прикинул в голове доктор, – Для чего похищали Ленина? Для того, чтобы вернуть на место? Зачем финансировали изготовление дубликата? Для того чтобы провести шумную операцию по захвату террориста? Глупо. Ленин им нужен. Для чего-то еще нужен. Не стали бы они тратить на него столько времени и денег. Значит, они его здесь не бросят. Вернуться. Обязательно вернуться. И тогда мы с ними тут встретимся. Встретимся и поговорим. Обсудим сложившуюся ситуацию по длинному списку накопившихся вопросов. Только сначала нужно приготовиться. Как следует. Чтобы потом не стало мучительно больно за бездарно потраченное время. И что следует сделать? Во-первых, успокоиться. Во-вторых, определить, что представляет для них главную ценность. В-третьих, спрятать ее. В четвертых, подстраховаться от неожиданностей. Так. Успокоились. Сели. Что главное? Ленин. Куда его деть? Заминировать. И что я понимаю в минах? Нет. Кто понимает? Постой, кто-то мне говорил, что раньше служил сапером? Василий. Санитар. Где он сейчас? – Иннокентий Павлович пробежался по телефонному списку в мобильнике, – Только телефон морга. Только бы он сегодня дежурил, – нажал набор номера, – А что если Ленина спрятать в морге? – промелькнула в мозгу мысль, – Нет, в морге нельзя. Там его сразу обнаружат. Там проходной двор, – вспомнился новенький нахальный санитар, – Нужно в другом месте. Только бы Вася был на месте…»

На десятом звонке трубку, наконец, сняли и знакомый голос сказал:

– Морг слушает.

– Привет, дружище, это я Иннокентий Павлович. У меня большие проблемы. Очень нужна твоя помощь. Срочно. Прямо сейчас. Сможешь?

– Снова направить машину?

– Нет. Не нашу. Василий, дружище, нужно найти другую. Совершенно постороннюю, не нашу. У тебя есть такая?

– Надо подумать.

– Думать, дорогой, некогда. Каждая секунда на счету. Такси не годится. Необходимо тайно доставить гроб. Помнишь тот, в котором привезли старуху на прошлой неделе. Он еще сохранился?

– Стоит.

– Вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю. Мне угрожает реальная опасность. Результат моих экспериментов необходимо срочно вывезти и спрятать. Желательно за городом. Если в течение часа не получится – то я труп. В натуральном виде.

– Понял. Сейчас буду.

Глава 9. Покаяния

Поздним майским вечером, когда утомленное солнце только что скрылось за фиолетовой кромкой елового леса и густой сумрак окутал ветви тенистого сада, пропыленная «девятка» с гробом на крыше медленно подкатила к калитке крайнего дома деревни Селки и остановилась. Из нее вышел Стас.

Он устало опустился на притуленную к забору скамейку, охватил голову руками, взъерошил и без того лохматые волосы, поднялся, достал пачку сигарет, закурил, сделал две глубокие затяжки, втоптал окурок в землю и решительно направился к дому.

Маша встретила его на крыльце.

– Вернулся, – улыбнулась она, – Привет.

– У тебя есть, где спрятать машину? – в голосе его чувствовалось напряжение и тревога.

– Зачем?

– Надо.

– Что случилось?

Стас указал в сторону улицы и твердо повторил:

– Нужно спрятать.

– Хорошо, – пожала плечами девушка, – Пойдем.

Они обогнули дом.

– Вот здесь возле сарая. Можно заехать со стороны леса. Дорога, правда, плохая. Для трактора. Огород пахать приезжает, – указала она, – Но зачем?

– После. Все после. Приготовь что-нибудь, чем можно будет закрыть машину, – распорядился Стас.

– Что случилось? – испугалась Маша.

– Сказал после. Сейчас некогда. Открой ворота.

Вернувшись к девятке, он запустил двигатель и тронулся к лесу в обход участка. Дорога действительно оказалась сильно разбитой тракторами и размытой дождями. Едва не оставил глушитель на очередной колдобине. Однако, сумел выскочить из глубокой колеи и по кромке с хода форсировал пору глубоких, коварных луж. Вынырнув из-за пригорка, он медленно въехал во внутренний двор дома и остановился возле сарая.

– Есть чем прикрыть? – снова спросил, выходя из машины.

– Снова она?.. Снова он?.. Снова тут?.. Мама… – вымолвила дрожащими губами смертельно бледная Маша, указывая пальцем на укрытый брезентом гроб.

– Не она. Не бойся – твердо заявил Стас.

– Зачем ты снова ее привез? Что теперь будет? С ума можно сойти! – охватила девушка руками голову.

– Да нет там ее, тебе говорят. Другое все, – бросил он раздраженно.

– А Кто? Кто в нем?.. Почему снова он здесь? – упавшим голосом спросила она.

– Так нужно. Нужно, понимаешь? Но это после. Сказал, после все расскажу. Сейчас некогда. Есть чем прикрыть?

– Только старая парниковая пленка, – виновато ответила молодая хозяйка.

– Мало. Неси еще что-нибудь. Поплотнее. Выходи, Митя, приехали.

– Ты не один?

– Я же обещал, – со скрытой гордостью в голосе произнес парень.

Из машины вышел высокий мужчина с черными очками на глазах.

– Куда идти? – спросил он, – Вещи нести?

– Митя? Это тот самый Митя? – догадалась Маша.

– Кто же еще, – кратко пояснил Стас, – Вытаскивай все из дома.

– А где дедушка?.. Где остальные?.. – распахнула она черные очи.

– После. Давай, неси быстрее. Все, что найдешь, – распорядился он.

Маша нырнула в дом и вскоре появилась с охапкой различных клеенок и тряпок, начиная от дырявых шерстяных одеял, и кончая рваными простынями.

– Вот. Все, что есть, – заявила она, сваливая все на землю возле пухлого рюкзака между машиной и черной деревянной мадонной, прислоненной к стене дома.

– Думаю, хватит, – оценил кучу Стас, – Давай, бери. Помогай.

– Давайте и я помогу? – предложил Митя.

– Хватай, если сможешь, – согласился водитель.

– Страшно-то как, – прошептала девушка, забрасывая рваную клеенку на гроб.

– Ничего. Видали страшнее, – признался молодой человек.

– Вас теперь ищут? – тихо спросила Маша, – Вы натворили что-то ужасное, да?

– Ну, чего ты боишься? Никто нас не ищет. Просто так нужно. Нужно, понимаешь? – горячо воскликнул он, – Нельзя, чтобы нас здесь у тебя видели. Я тебе все позже объясню. Пожалуйста, поторопись. Слово даю, что все нормально. Ты мне веришь?

Маша взглянула на него из под длинных черных ресниц, взяла в руки старое одеяло и тихо молвила:

– Ты, думаешь, они станут тебе мстить, да?

– Кто они? – не понял он.

– Дураки эти, – кивнула девушка головой в сторону улицы.

– Глупости. Стану я от них прятаться. Нет, Маша, тут дело серьезней. Гораздо серьезнее. Но ничего страшного. Верь мне.

Укутав машину сверху до низу вместе с грузом на багажнике всем, что имелось в скромном деревенском хозяйстве, они придавили лохматую упаковку со всех сторон кривыми досками, сложенными возле стены сарая на распилку, и, осмотрев образовавшееся посреди двора странное сооружение, остались вполне довольны достигнутым результатом. Угадать непосвященному человеку, что находится внутри эдакого частокола, представлялось занятием весьма затруднительным.

– Ну, все, – облегченно вздохнул Стас, – Теперь порядок. Остальное завтра.

– Пойдемте в дом, – дрожа всем телом, произнесла Маша, – Господи, как страшно.

* * *

Елизавета Ивановна встретила гостей на кухне. Она уже накрыла к ужину, уложила по кроватям младших детей и теперь ожидала того часа, когда самой можно будет забыться на ночь от дневных хлопот.

– Ой, мама, – молвила Маша, припав спиной к косяку входной двери.

– Что, дочка, случилось? На тебе лица нет.

– Стас вернулся… Он… Митю привез… – только и сказала девушка.

– Митю?.. Сына Афанасия? – всплеснула руками женщина, – Того самого!?

– Того самого. Я он и есть, – произнес рослый мужчина в черных очках, ощупывающий рукой впереди себя дорогу.

– Вот радость-то какая! Живой! Проходи, Митенька. Ты ослеп что-ли? – сочувственно воскликнула женщина.

– Ослеп. Ослеп, – улыбнулся Митя.

– Вот горе-то. Но это ничего. Главное – живой. Садись, милый, к столу. Я тебя покормлю, – захлопотала хозяйка, – Статую свою к печке поставь. Это у тебя кто там? Не Мадонна часом?

– Она самая. Мадонна, – согласился мужчина, – Где тут у вас печка?

– Да справа. Вот тут и ставь, – указала Елизавета Ивановна, перехватила его неловкое движение и определила святыню на нужное место у стены в стороне от суетной кухни, – Хороша. Давай я тебя к столу проведу. Вот Верка обрадуется. Вот рада-то будет. Вот матери утешение на старости лет. Столько лет ждала. Как же это случилось? Совсем не видишь или как?

– Совсем не вижу.

– Вот горе-то. Вот мать-то обрадуется. Садись, садись, милый. На ложку. Кушай.

Увлеченная Митей Елизавета Ивановна, казалось, совсем не обращала внимания на Стаса, вошедшего в дом следом, и на свою бледную как полотно дочь, застывшую возле входной двери, словно замороженная. Она хлопотала вокруг незрячего гостя, засыпая его вопросами, и тому пришлось вкратце поведать доброй женщине свою печальную историю длиною в двадцать лет. Пока он рассказывал, перемежая повествование очередной ложкой теплого супа, а Стас шумно умывался с дороги, фыркая возле рукомойника, Маша немного пришла в себя и смогла уделить другу должное внимание. Усадила его за стол, выпила две кружки холодной воды, и устроилась напротив, в ожидании пояснений.

– Мама, у нас есть что-нибудь выпить? – вдруг прервала она рассказ гостя.

– Да, ты что, дочка? Никогда у нас в доме этой гадости не было и не будет, – категорично отмахнулась женщина.

– Сегодня это не помешало бы, – медленно произнесла девушка.

– Это точно, – утомленно вымолвил Стас, – Тяжелый выпал денек.

– Иногда можно, – поддержал Митя.

Елизавета Ивановна тяжело вздохнула, достала из навесного шкафчика бутылку с темной жидкостью и поставила на стол.

– Лекарство. От давления. По одной стопке. Не больше. И я с вами, – махнула она рукой.

Маша решительно взяла в руки настойку, разлила по стаканам и посмотрела в сторону комнаты. Две пары детских глаз преисполненных любопытства, смотрели на гостей из-за двери.

– Саша, Варя, живо спать, – скомандовала старшая сестра, и они тут же исчезли из освещенного светом проема. Но их тайное присутствие угадывалось по затаенному перешептыванию за стеной.

Взрослые выпили. Суп доели. Митя закончил печальную историю трагических похождений. Спирт отогрел сжавшуюся в комок душу девушки и она, встряхнув головой, выпалила в лицо Стасу:

– Рассказывай, что случилось.

* * *

В Москву я приехал ранним утром первого мая. Устал с дороги. Голова дурная. Остановился в какой-то гостинице. Умылся, позавтракал, постирал носки. Стал думать с чего начать.

Идти самому в ментовку – бесперспективно и глупо. Во-первых, я ничего в этом не понимаю и даже не знаю с кем и с чего начинать разговор. Во-вторых, как мне объяснить, кто я такой? Родственник, случайный знакомый или, может быть, соучастник? Вполне возможно, что старики обо мне уже все рассказали и меня там ждут. Значит, самому в милицию соваться не следует. Правильнее всего – найти адвоката. Но как? Где? Наверняка все консультации закрыты. Весь трудовой народ отмечает красную дату. Вряд ли найдется энтузиаст, согласный покинуть уютный дом ради каких-то полоумных стариков из глухой деревни. Здесь нужен юрист свой, знакомый, согласный хотя бы выслушать, посоветовать, как правильнее поступить, с чего начать. Где же такого найти, если его нет? У меня точно такого нет. Такой наверняка есть у Натана Григорьевича, но как его об этом попросить? Какого черта, он скажет, ты ищешь юриста в Москве, если тебе надлежит находиться в Новгородской области? Попросить за своего давнего друга? Но адвокат Натана Григорьевича непременно поделится с шефом. Мое инкогнито всплывет, тайна раскроется, что крайне нежелательно. Следовательно, воспользоваться связями Натана Григорьевича нельзя. Надо искать в другом месте. Но где? Кто еще может иметь юриста в Москве? Только господин Лунев, приятель участкового инспектора Василия Михайловича. Тот, что выдал нам в свое время десять тысяч баксов на реализацию проекта.

Честно скажу, жалко было расставаться с деньгами. Но, что не сделаешь ради доброго дела? Порывшись в карманах куртки, я отыскал замятую визитку с золотистыми вензелями и набрал номер телефона Сергея Аристарховича.

– Здравствуйте, это говорит Стас. Мы у вас недавно были с Василием Михайловичем. Вы нам еще денег на дорогу дали, – напомнил я.

– Да, я тебя хорошо помню, – ответил он, – Как успехи?

– Стариков в ментовку замели. Адвокат нужен. У вас есть адвокат в Москве? – спросил я.

– Молодец, – произнес он после непродолжительной паузы, – Адвокат есть. Записывай телефон. Я его предупредил. Он уже ждет звонок. Скажешь, от меня. Поможет. Деньги, надеюсь, остались?

– Осталось… немного. Кое-что пришлось по дороге купить. Туда-сюда.

– Сколько?

– Пять тысяч, – соврал я.

– Ничего… – ухмыльнулся он.

– Может больше. Не все у меня. Часть, думаю, Менты изъяли, при задержании. У меня только пять осталось.

– Ладно. Думаю, хватит. Пиши… – он продиктовал номер телефона своего юриста, – Звони. Держи меня в курсе.

Мы попрощались.

Семен Измайлович, так звали адвоката, весьма охотно откликнулся на мою просьбу о встрече и около полудня я уже сидел за столиком одного из кафе нижнего этажа Охотных рядов. Несмотря на праздно снующие вокруг толпы народа, мое настроение не походило на праздничное. Помня о безумном количестве машин на улицах города, к обусловленному месту я приехал на метро. Взял себе добрую кружку пива, хорошую порцию жареной рыбы и, в ожидании встречи, стал подкреплять расшатанные нервы довольно сносно приготовленной пищей.

– Вы Стас? – поинтересовался у меня чернявый господин лет сорока, хорошо одетый, имеющий располагающую приятную внешность.

– Да. Я.

– Семен, – протянул он мне руку, – Адвокат.

– Рад познакомиться. Присаживайтесь. Что-нибудь будете себе брать?

– Нет. Спасибо. Я из дома. Рассказывайте.

Я изложил ему все обстоятельства недавних событий на Красной площади.

– Честно говоря, не вижу особых проблем, – заключил он, достал из кармана бежевого плаща блокнот и спросил, – Как фамилии задержанных?

– Не помню, – ответил я, – По фамилиям я их не называл.

– Печально. Но поправимо. Как имена? Помните?

Я продиктовал. Он аккуратно записал и выдал:

– С вас одна тысяча долларов.

Я безропотно отсчитал десять зеленых бумажек, отдал и поинтересовался:

– Всего это все во сколько мне обойдется?

– Все будет зависеть от ряда обстоятельств. Пока определить сложно. Но я буду держать вас в курсе дела, – ответил он, пряча деньги, – Вот мой телефон, – протянул мне белоснежную визитку с золотыми буквами, – Постарайтесь все время быть на связи. Ваш номер у меня высветился, – указал на свой дорогой мобильник, – Скоро я вам позвоню. До свиданья.

Он исчез также незаметно, как и появился. Просто растворился в толпе.

От нечего делать я некоторое время послонялся по этажам роскошного торгового центра, вышел на улицу и решил навестить Маркса в его уютном семейном гнездышке на краю шумного города.

Без особых проблем добрался, нашел дом, поднялся на последний этаж. На мой требовательный стук в дверь из соседней квартиры вышел захмелевший мужик и грубо сообщил, что Маркс с Нюсей и всеми прочими дармоедами тут больше не живут. Квартиру продали и они, наконец-то, убрались вон. Все желающие их видеть могу катиться за ними следом куда-подальше к такой-то матери.

* * *

– Маркс давно уговаривал Нюсю уехать в деревню. Но она не соглашалась, – пояснил Митя, – Говорила, что она городская, не хочет на старости лет навоз таскать. Не для того, говорила, пять лет училась. Она не хотела продавать квартиру. Это было все, что у нее осталось. Мы с Марксом на птичьих правах жили. Не думал я, что это произойдет так скоро. Это было ужасно. С ними, видимо, что-то случилось. Иначе бы они меня не бросили. Тем более в тот день. В тот день, когда я встретил отца.

– А что случилось в тот день? – поинтересовалась Маша.

– Почти сразу после того, как отец ушел, в квартиру ворвались какие-то люди, – произнес он печальным голосом, – Я их не видел. Они вели себя нагло и грубо. Один стал менять замок на двери, а второй вытолкал меня из комнаты и сказал, чтобы я убирался вон и больше сюда не приходил. Пригрозил, что если приду, то он скинет меня в пролет с девятого этажа. Что я мог сделать? Я взял Мадонну, завернулся в одеяло и ушел. Всю одежду, какая была в квартире, они выкинули в лестничный пролет. Три дня я бродил вокруг дома. Ночевал внизу в подъезде. Днем сидел на скамейке. Ночью было очень холодно. Я сильно замерз. Тонкое шерстяное одеяло почти не грело. Я практически ничего не ел. Один раз на второй день кто-то вынес мне два бутерброда с сыром. Спасибо этой доброй женщине. Даже такая скудная еда позволила мне продержаться еще одну ночь. В основном все злобно ворчали, проходя мимо. Гнали прочь. Но я надеялся, что вернется Маркс, Нюся, или отец. Но никто так и не вернулся.

– Какой кошмар, – сочувственно покачала головой Елизавета Ивановна, – Как же это можно вот так ни с чем выбросить человека на улицу.

– Видимо можно. В городе люди злые. Хорошо, что не все. Бог им судья, – ответил Митя, – Я научился прощать. Они глубоко несчастны. Творят зло, но сами от него же страдают. Больше моего страдают. Потому что зло всегда возвращается к тому, кто его породил.

– Добрый вы, Митя, – молвила Маша и как-то странно посмотрела на его застывшее словно маска лицо, скрытое тенью темных очков, – Я бы так не смогла. Я бы их всех просто изничтожила. На куски порвала.

Митя едва заметно улыбнулся.

– Вы еще очень молоды, Маша, – произнес он, – Вы многого еще не знаете. В прощении и любви кроется великая сила. Гораздо более могучая. Она как вода промывает все, что натворит зло, и возрождает новую жизнь. Что может быть сильнее жизни? Жизнь везде. Она всюду. Она неистребима. И мы часть ее. Мы в ней. Мы внутри этого сияющего потока, который и есть Бог.

Стас тем временем продолжал.

* * *

Я нашел Митю во дворе. Он сидел на детской площадке посиневший от холода, завернувшись в шерстяное одеяло, и прижимал к груди деревянную Мадонну.

– Что случилось? – спросил я.

Он даже не сразу меня узнал.

– Вы кто? – кашлянул он.

– Я был у вас дома вместе с вашим отцом два дня назад.

– Вы Стас? Я вспомнил ваш голос. Отец с вами?

– Нет. Его со мной нет. Но это не важно. Я приехал за вами.

– За мной? Это хорошо. Меня выгнали из дома. Мне некуда идти. Жду Маркса. Может быть, он что-нибудь знает.

– Как это выгнали? Кто? Нюська, что ли?

– Не знаю. Пришли какие-то люди и выкинули меня вон. Почти сразу как вы ушли. Я уже третью ночь сижу тут. Не знаю куда идти. Жду Маркса. Вы не знаете где он?

– Нет. Не знаю.

– Странно. Видимо с ним что-то случилось, – предположил Митя и закашлялся, – Он ушел искать Нюсю и больше не возвращался.

– Очень странно, – согласился я, – Значит так. Сейчас едем ко мне в гостиницу. Там поедим, переночуем, а утром сходим в милицию. Наведем справки. Может быть, они что-нибудь знают. Согласен?

Он кивнул головой. Я взял под мышку его деревянную статуэтку, оказавшуюся весьма увесистой, и мы медленно направились в сторону метро. Подвергаться опасности в соседней столовой я не рискнул, решив нормально перекусить в другом, более приличном месте.

Через пару часов мы вошли в мой гостиничный номер.

Весь вечер ушел на то, чтобы привести Митю в порядок: накормить, переодеть, умыть, оказать первую врачебную помощь. За три дня сидения во дворе он простудился. Сразу после ужина его пришлось напичкать лекарствами и уложить в постель.

Утром Митя выглядел гораздо лучше.

Мы позавтракали в буфете гостиницы и на машине отправились в милицию наводить справки относительно возможного местонахождения Маркса.

Однако, в дежурной части нам сообщили, что офицер, обслуживающий этот участок, появится только завтра. Какие-либо сведения относительно интересующего нас дома может иметь только он, и нам пришлось, ни солоно хлебавши, вернуться обратно в гостиницу, долечивать Митину простуду.

К вечеру того же дня мне отзвонился Семен Измайлович и доложил, что дело старичков улажено. Все привлечены к административной ответственности за нарушение санитарных правил и отпущены на свободу со штрафом в пятьсот рублей.

– Где я могу их найти? – радостно спросил я.

– Дома, – ответил он сухо.

– То есть как дома? Где дома? У кого дома? Они в деревню уехали? Откуда известно, – засыпал я его вопросами.

– Ну, видимо, дома, – замялся он, – Где же им еще быть?

– У них нет дома. Им некуда идти. Их необходимо найти, – категорично заявил я.

– Это уже не мое дело, – заявил он, – Есть частные детективы. Обращайтесь к ним. Они на этом специализируются. Я, простите, всего лишь адвокат.

– Но в милиции должны знать, куда они пошли! Там должны были спросить. Может быть, они знают, – предположил я.

– Хорошо. Завтра уточню, – нехотя согласился Семен Измайлович и мы распрощались.

Такой поворот событий меня несколько озадачил. Куда могли пойти темные деревенские пенсионеры ничего не понимающие в городской жизни? Квартира Маркса продана, сам он исчез, Митя со мной. Города они не знают. Денег у них почти нет, а после милиции и вовсе наверняка ничего не осталось. В деревню они тоже вряд ли вернутся. Зная фанатичное стремление Элеоноры Григорьевны придать земле тело своей односельчанки она наверняка не оставит свою затею. Куда милиция дела покойницу? В какой морг? Старички наверняка направятся следом. Если они уже не там.

Я снова набрал номер телефона адвоката и поделился с ним своими соображениями, попросив напоследок установить, куда доблестные защитники правопорядка отправили нашу тяжелую ношу. Тот пообещал выяснить и это. Хотя особого энтузиазма в его голосе не чувствовалось.

Осталось ждать утра и вплотную заниматься лечением Мити.

Утром мы снова наведались в дежурную часть отделения милиции, откуда нас отправили на опорный пункт охраны общественного порядка, где с утра вел прием граждан нужный нам участковый инспектор.

Грязная коморка, расположенная на первом этаже задней части торгового центра между помойкой и местом приемки вторичного сырья, встретила нас изобилием застойных запахов и грудой старой поломанной мебели.

Прыщеватый остроносый милиционер в мешковатой форме с погонами старшего лейтенанта насторожено окинул нас недружелюбным взглядом, словно мы пришли требовать с него давно зажиленный должок.

Я вкратце изложил суть дела.

– Продали они свой притон, – нехотя сообщил он.

– Как это продали? – удивился я.

– Так и продали. Деньги получили, выписались и уехали. Слава тебе Боже, – перекрестился участковый.

– Куда уехали?

– Я почем знаю? Уехали и уехали. Еще до праздников. Одним притом меньше стало. Давно на них жаловались. Тунеядцы.

– Этого не может быть, – возмущенно воскликнул Митя, – Пришли какие-то люди. Выкинули меня на улицу. Слепого. Я едва не замерз ночью. Тут что-то не так.

– Ты был там зарегистрирован? – подозрительно покосился на него милиционер.

– Нет, – смутился правдоискатель.

– Договор найма заключал? – ухмыльнулся участковый.

– Нет, – понурил голову послушник.

– Так чего ты хочешь? Бумаги вовремя оформлять надо. Ничем помочь не могу. Извини. Не усматриваю нарушений общественного порядка.

Нам все стало ясно. Что мы могли сделать? Только набить его наглую морду. Пришлось покинуть негостеприимное место и вернуться обратно в гостиницу. Тем более что Митя от волнения закашлялся, у него снова поднялась температура, и требовалось срочно проводить лечебные процедуры.

* * *

Стас глотнул горячего чая.

За окном давно перевалило за полночь. В саду вовсю хозяйничал порывистый ветер, тоскливо воя в печной трубе и позвякивал заслонкой. Постукивал дождь по металлической крыше сарая. Усталость от долгого дня придавила руки к столу, сгорбила спину. В соседней комнате дружно посапывали дети.

– Что дальше было? – прервала затянувшуюся паузу Маша.

– Легли спать, – без особого энтузиазма ответил рассказчик, – Утром позавтракали. Вернулись в номер. Повторили лечебные процедуры. Стали смотреть телевизор. Звонка ждали. Потом пообедали. Снова вернулись в номер. Опять смотрели телевизор. Только часов в пять вечера позвонил, наконец, адвокат и сообщил, что кое-что выяснил. Я попросил его приехать к нам в гостиницу. Около шести вечера мы встретились с ним и в буфете, где за чашкой кофе он рассказал нам о том, что ему удалось установить относительно дальнейшей судьбы стариков. Как развивались события в отделении милиции, куда их доставили после задержания на Красной площади, я могу судить только с его слов, после того, как он по моей просьбе, переговорил с дежурившими в ту ночь сотрудниками.

* * *

«Обезьянник», куда поместили задержанных, представлял собой прямоугольное помещение площадью не более восьми квадратных метров с одной стеной забранной стальной решеткой, имеющей в середине калитку со специальным замком. Деревянная скамейка шла вдоль остальных стен. Мрачно окрашенные синей масляной краской, их сплошь испещряли грязные ругательства в адрес негостеприимных хозяев, без разбора кидающих за решетку все, что попадается на пути, даже засиженную мухами мутную электрическую лампочку под самым потолком. Фраза «душители свободы», пожалуй, оказалась единственной, способной к воспроизведению вслух без какого-либо внутреннего смущения.

На Элеонору Григорьевну, как человека чувствительного и интеллигентного арест произвел сильное впечатление. Первое время она нервно дрожала и плакала, полагая, что на этом ее жизнь и кончена. Потом, несколько по-обвыкнувшись с положением арестантки, стала грубо ругать существующие порядки, возмущаясь учиненной вопиющей несправедливости. Когда и это не произвело на невозмутимых тюремщиков должного впечатления, впала в глубокое раскаяние, полагая, что это и есть то самое ниспосланное на нее наказание свыше за безбожно прожитую жизнь. Однако вдоволь поплакавшись на круглом плече Анастасии Павловны, снова начала ругаться и возмущенно кричать на всех, кто только попадался ей на глаза, призывая безбожников к покаянию.

В отличии от нее бывшая доярка, видимо как человек в некоторой степени опытный, довольно быстро освоилась в тесной обстановке, словно вновь оказалась в «доме родном», где все давным-давно ей знакомо, и даже установила некоторые отношения с мордатым помощником дежурного, явно прикарманившем себе обнаруженные при задержанных деньги. Пытаясь успокоить то ли свою односельчанку, то ли свою разрастающуюся головную боль, она непрестанно требовала воды, врача, внеочередного вывода в туалет, чем довела местного блюстителя порядка до состояния близкого к бешенству. И если бы не ее многие лета и убогий вид, то дело по всей видимости закончилось бы несанкционированным мордобоем. Однако, вовремя взяв себя в руки, сержант счел за благо напоить обеих задержанных кипяченой водой, поговорить с ними о несправедливостях жизни и условиться об относительно спокойном поведении, во всяком случае, до прихода дежурного следователя, который только и сможет определить их дальнейшую судьбу.

– Что я могу поделать? – развел он ручищами, – Так положено.

Никита, судя по всему не один раз бывавший тут ранее, совершенно не потерял присутствия духа. Единственно, что его немного огорчало так это несостоявшиеся поминки и обломившийся заработок. Он то и дело повисал всем телом между решетками, всматриваясь печальным взглядом в глубокую темную даль ночной улицы, сумрачными силуэтами домов очерченной квадратом окна серой дежурной части. Иногда, отлипая от решетки, пытался приставать к Тоське, но безуспешно. Слишком той было не по себе, чтобы заигрывать с мало знакомым мужчиной.

– Опять надули, – сокрушался он, потирая надорванное ухо, – Никому нельзя верить. Вперед деньги брать надо. И вас Стасик кинул. Смотался сучонок, – толкал в бок Афанасия, – Что-то не видно его а?

Старик вяло от него отмахивался, как от назойливой мухи и, приткнувшись спиной к стене в дальнем углу скамейки, напряженно ворочал в голове какую-то свою тяжелую мысль.

Следующей в «обезьянник» поместили развязную девицу двадцати с лишним лет от роду, прихваченную операми на овощном рынке за торговлю наркотиками. Звали ее Катей. Худая, остроносая, с неопрятными соломенными волосами, одетая в джинсу по молодежной моде она, словно не воспринимала себя в состоянии принудительного ограничения свободы и, казалось, зашла в камеру лишь на минутку навестить давних знакомых и слегка оттопыриться. Держала себя излишне раскованно, можно было даже сказать, развязно и подчеркнуто вызывающе.

– Ох-хо-хо, – тяжко вздохнула в очередной раз Анастасия Павловна, – Вот тебе и Москва. Вот тебе и съездила на свою голову.

– Безбожники. Прокляты будете. Не найти вам успокоения ни на этом, ни на том свете. Вечно пребывать будете в чистилище. Вечно гореть вам в геенне огненной, где страх и скрежет зубовный. Не плачь, Тоська. Прими страдание с любовью. Это испытание нам есть. Скоро Господь нас услышит. Скоро нас выпустят. Держать право не имеют. Мы не преступники. Вот увидишь. Еще извиняться будут, – потрясла пальцем Элеонора Григорьевна, поблескивая в полумраке толстыми стеклами очков.

– Как же, дождешься… Извинятся, – усмехнулась Катя, удобно устраиваясь посередине, – Получишь ногой в зад и покатишься в свою деревню.

– Молодая еще судить. Устыдись. Не знаешь, как должно быть, – одернула ее бывшая учительница.

– Я молодая? Это ты молодая. Я уже двадцать раз тут сидела. Не одну камеру видела. Знаю, как бывает на самом деле. Ни разу еще никто ни за что ни перед кем не извинялся. Такого еще не было, и никогда не будет. Потому что они менты. Потому что они сволочи. Вот посидишь с мое, узнаешь. Повезло еще, что ты старая. А то бы оттрахали тебя все по очереди. И не один раз. Тогда бы узнала, кто тут чего может, и чего нет. Она меня еще учить будет! Молодая еще чтобы учить.

– Не стыдно тебе, дочка, так с бабкой старой говорить, а? – пристыдила бывшая доярка, страдальчески покачиваясь из стороны в сторону, – Ох, тошно, девчонки мне. Голова болит. Раскалывается.

– Не лезь с поучениями. В школе достали. Училки, – огрызнулась девица.

– Вот она безбожная молодежь. Вот оно новое поколение. Вот он нигилизм в действии, – взметнула Элеонора Григорьевна горящий взор, – Ничего святого. Ничего позитивного. Сплошное отрицание. Отрицание всего. Но возможно ли отрицать все? Возможно ли, чтобы ничего святого? Если все отрицать, то, что останется? Отрицательный числовой ряд. И что тогда? Пустота. Смерть. Бездна. Хаос и Тьма.

– Да хоть бы и смерть. Мне все равно. Я смерти не боюсь, – бодро заявила Катя.

– Господи, – сморщилась Тоська, – Смерти она не боится! Ты видела смерть то?

– А что её видеть? Пришла и всё. Всё одно лучше, чем так жить, – скривило губы подрастающее поколение.

– Что ж ты говоришь такое! Да как же так можно? Ты же жизни ещё не видела, чтоб так говорить, – покачала больной головой бывшая доярка.