Текст книги "Легенда о Пустошке"

– А кофе хошь? Нам аппарат новый поставили. Давай десятку, налью.

– Нет, спасибо. Домой поеду. Поздно уже, – поблагодарил за заботу Кеша.

– А мне до утра дежурить, – вздохнул приятель, – Опера домушника задержали. С этим-то я знаю, что делать. А ладно. Пойду в камеру определять.

– Давай. Иди.

– А заключение когда дашь?

– Я же сказал к концу недели. Предварительное завтра, сразу после осмотра… Ну, бывай здоров. Завтра созвонимся.

Витюша, вынужденный производить необходимые процедуры и сопряженные с ними формальности, вызванные водворением домушника в изолятор временного содержания, только пожал плечами, достал из портфеля пачку серых бумажек с длинными черными строчками, виновато улыбнулся и произнес:

– Ты это… Извини, что отвлек. Так вышло.

– Ничего. Дело житейское, – ответил Иннокентий Павлович и, пожав приятелю руку, вышел из управления.

Глава 7. Обретения

Девятка стремительно уносилась прочь от Москвы.

За окном мелькали километровые столбы, мосты, приземистые деревни, вереницы встречных грузовых машин.

«Скорее, скорее, – гнала вперед пришпоренная мысль, – Скорее…»

Москва осталась далеко позади. Впереди ждала свобода. Пьянительная, полная, всепоглощающая. От всех, даже от Натана Григорьевича. Отвалились, наконец висевшие как вериги сумасбродные старики. Разбилась о серую брусчатку авантюрные замыслы. Вдребезги, словно стеклянные. Никто толком ничего даже не заметил. Скрутили краснощекие милиционеры наивных пенсионеров. Быстро закинули в свинцовую машину. Арестовали угловатый гроб. Двадцати метров не пронесли. Как не старался дед прорваться сквозь ограждение, не сумел, смяли. Сбили с ног, только охнул от отчаяния. Это тебе не в атаку ходить на немецкие доты. Это дело, брат, посерьезнее будет.

Слетели с плеч тяжкие обязательства. Работа сделана. Десять тысяч долларов приятно согревали грудь. Сумел сохранить. Как знал, что тратить не придется. Как не старалась Элеонора Григорьевна оттянуть час, принарядиться, да подготовиться, не вышло. Не повелся. Не развела, старая, на бабки. Даже бомжу не пришлось обещанный стольник давать. Замели вместе с остальными. Вовремя этого бомжа нашел, вместо себя выставил. Сидел бы сейчас на нарах, вместе с затейниками, парился. Как почувствовал, когда нужно смыться. Молодец. Ай да Стас! Заслужил бонус. Что ж каждому свое. Теперь мешок с барахлом со дня вытащить, и прямым ходом домой. Хватит, нагулялся. Загружу в багажник, возьму Машку и к маме… Как она там одна? Попросил перед отъездом соседку присмотреть. Все лекарства оставил. Деньги. Управилась ли? Углядела ли? Если бы что случилось, позвонили. Непременно бы позвонили. Телефон всегда с собой. Маша маме понравиться. Классная девчонка. Душевная, простая, чистая, красивая. Хватит одному ночи топтать. Будет возле кого погреться.

Умоется Натан Григорьевич своим превосходством, когда увидит добычу. Стас тоже не лыком шит. Тоже кое-что может. Теперь разговор пойдет другой. Теперь мы станем на равных. Пришло время долю просить. Больше не мальчик. Не захочет давать, так и без него обойдусь. Эта поездка многому научила. И без него можно бизнес вести. Еще не известно кто кому больше нужен. Жаль только иконы пропали… какие хорошие сплыли образа. Глаза, как живые смотрели. В самую душу. Так сердце и трогали. За такие глаза хорошие бабки отвалились бы. Кто их из рюкзака увел? Ну, не русалки же? Нехорошо, правда, с хозяйкой поступил. Некрасиво. Зря дом спалил. Хотя кто это видел? Почему непременно спалил? Не помню, чтобы поджигал. Приготовить все приготовил, но не поджигал. Другим занимался. Некогда поджигать было. И хозяйки на полу не заметил, когда уходил. Не было ее на месте. Кто тетку унес? Вот, кто тетку унес, тот и дом спалил. А кто дом спалил, тот и на речке иконы тиснул. Вот как. Значит, еще кто-то был. Интересно кто? Кого она у себя прятала? Раз прятала, значит, сама во всем виновата. Не стала бы она так упираться, если бы там третий не находился. Иначе, зачем упираться? Может ему-то она их и пообещала? Тому, кого прятала? Он видел все, слышал, взял и подставил. Дом спалил, иконы из рюкзака вынул. Интересный расклад получается. Значит, и мешок он достанет? Оба на! Вот это фокус. Зачем тогда еду? В речке купаться?.. Может, на самом деле нет третьего? Тогда, кто дом поджег, кто старуху вынес, кто иконы стащил? Черт. Ничего не понимаю… Нет, все равно, зря старуху шокером шарахнул. Погорячился. По-другому следовало поступить. Профессиональнее. По-совести, как-то, как отец говорил. Разговор строить иначе. Как-то искуснее… Ладно, учту на будущее… Только вот, как Маше теперь в глаза смотреть?..

«Маша… Как там она? – думал он, обгоняя длинный рефрижератор, – Сидит возле окна, тоскует, ждет… Что такая классная девчонка в деревне делает? Пропадает она там. Загубят ее колхозники. Подлечу к дому, хлопну дверцей.

«Собирай, Маша, вещи, – скажу, – Айда, со мной в город. Нечего тебе тут киснуть. Со мной не пропадешь».

«Как так, сразу и собирай!» – удивится она.

На что я ей сразу отвечу:

«Нравишься ты мне, Маша. Вместе жить будем».

Куда она денется? Не такой я парень, чтобы мне отказывали. Такие, на дороге не валяются. Умный, работящий, самостоятельный. За меня какая хочешь пойдет. Сразу, конечно, жениться не стоит. Нужно друг друга поближе узнать. Привыкнуть. Сблизиться. Лично я ее торопить не стану. Пускай в своем выборе утвердится. Мне она нравится. Даже очень. Не оставаться же из-за нее в деревне? Что мне тут делать? Где жить? Нет, заберу ее в город. Решено».

Кружились в голове мысли, наматывались на спидометр километры, вот уже и места знакомые показались. Кафе, придорожная мастерская, где заднее стекло вставили, передний капот подрихтовали, разбитые подфарники заменили. Надо бы ненадолго остановиться, перекусить. Устал что-то. Снова всю ночь ехал. Вторые сутки без сна. Так и разбиться недолго.

Стас припарковался, зашел в безлюдный маленький зальчик, заказал кофе, яичницу, сел за тот же самый столик в углу возле окна.

Вспомнилось, как просидели тут два часа по дороге в Москву, пока ремонтировались после разгула селковских мужиков.

Элеонора Григорьевна шумно рассказывала о дерзком побеге из районной больницы, то и дело прерывая восторженное повествование истерическим хохотом и непрестанно награждая свою спутницу хвалебными героическими эпитетами. Анастасия Павловна сначала смущенно улыбалась, затем стала предпринимать слабые попытки протестовать против излишне хвалебных нападок, потом начала оправдываться, но быстро сдалась, охотно поощряя все завышенные оценки своей односельчанки.

«Я думала все, попались, – возбужденно смеялась бывшая учительница, снова и снова пересказывая обстоятельства забавного приключения, – Сейчас как схватит нас на лестнице и конец. Зажмурила глаза, иду, еле живая. Но тут Тоська как даст ему ведром по голове. Такой звон пошел. Думала вся больница сбежится. До сих пор в ушах перекатывается. Мне чуть плохо не стало. А она, ведро бросила, схватила меня за руку и вниз текать. Такая боевая девчонка. Сам черт ей не брат».

«Да я сама испугалась, – в очередной раз отмахивалась от нее бывшая доярка, – Вот, думаю, за рукав схватит. Что делать? А тут ведро в руке. Сама не знаю, как вышло. Взмахнула, да треснула. Чего такого? А чего он лезет?»

«Мы думали тихо сбежать, как мышки, а тут такой перезвон наделали, – заливалась Элеонора Григорьевна, – Теперь, Тоська, к нему больницу не попадай. Насмерть залечит. Закормит пилюлями, в отместку. Живой не оставит».

«Чего ему будет? Голова у него крепкая. Шишка будет. Делов-то».

«Жалко ведро. Хорошее было ведро. Цинкованное. Всмятку! Нанесла, Тоська, убытков. И еще пижаму сперла! Казенную!» – веселилась бывшая учительница.

«Больно хороша пижама. Мягкая. Теплая. У них таких много. Не обеднеют», – подхватывала бывшая доярка.

«Вот и подправили здоровье! Вот и подлечились! Итить твою макушку», – смеялся до слез Афанасий.

Затем всю дорогу Элеонора Григорьевна не могла успокоиться, погасить непривычно возбужденное состояние. Пока до Москвы ехали, ни минуты не спала, то и дело прерывала молчание взрывом какой-нибудь революционной песни. Видимо, они ей сильно нравились, или, может, лучше всего подходили под ее приподнятое настроение, а скорее всего других она просто не знала и, таким образом, пыталась скрыть всевозрастающее, по мере приближения к столице, волнение. Тоська поначалу зычно ей подпевала, но потом ближе к полуночи притомилась и смачно захрапела, запрокинув голову на спинку сиденья. Иногда и дед подвывал с переднего сиденья высоким голосом, известные припевы. Но вскоре и он утомился, сник, и только покачивал маленькой костистой головой в такт движения автомобиля. Чтобы хоть как-то перебить походное ощущение, Стас включил магнитолу и прогонял по кругу одну и туже аудиокассету с записями группы «Кино», приземляя низким голосом Виктора Цоя нервозную воинственность бывшей учительницы. Так, что до столицы добрались без особых происшествий. Только один раз ночью машину тормознул инспектор ГИБДД за превышение скорости в населенном пункте. Поинтересовался между делом: «Что везем?» На что Стас честно ответил: «Вампира в гробу». Милиционер усмехнулся на шутку, взял положенные сто рублей взятки. Разъехались.

* * *

– Эй, парень! Уснул что ли? – раздался над головой зычный голос буфетчицы.

Стас поднял голову. И правда уснул.

– Уже час сидишь. Яичница остыла. Ехал бы гостиницу и спал там.

– Извините. Спасибо. Я люблю холодную, – ответил он и быстро проглотил со стальной сковородки застывшую в масле подгоревшую белковую массу.

– Можно еще кофе? Погорячее.

– Тридцать рублей.

«Традиция складывается, – заметил про себя Стас, – Два часа сидеть в этой поганой кофеюшне. Может и правда в гостиницу заехать. Поспать часа три? К черту гостиницу. В машине покемарю. На солнышке тепло. Заеду в лес и посплю немного».

Так и поступил. Выбрал укромную дорожку, выехал на полянку, поставил машину под солнышко, разложил передние сиденья, закутался в макинтош и уснул.

Проснулся под вечер. Выбрался на трассу и погнал в сторону Селков.

Вот и знакомый поворот. Притормозил. Солнце пряталось за лес. Смеркалось. Неудобно наведываться к девушке на ночь глядя. Да и плутать по темной деревне несподручно. Ночевать в машине – холодно. Ехать в районную гостиницу – боязно. Не хотелось встречаться ни с участковым, ни с его приятелем бизнесменом. Отчет держать, значит денег лишиться. Если не припашут к еще какой-нибудь авантюре. Лучше в лесу ночь пересидеть, чем с ними рюмку водки за столом выпить.

«Эх, была не была, поеду к Маше, – решил Стас, – Все ей расскажу, и пускай сама решает, куда меня на ночлег определить. Может, и у себя оставит…»

До деревни доехал быстро. Миновал пригорок с магазином. Свернул на боковую улочку. Вот и последний дом в глубине сада. Остановился. Заглушил мотор. Вышел. В нерешительности минуту постоял возле забора, нервно переминаясь с ноги на ногу. Закурил. Сделал последнюю глубокую затяжку, откинул сигарету в сторону и, сжав плотно губы, двинулся в сторону дома. Мелодично скрипнула калитка. Он вступил на узкую дорожку муж густых зацветающих яблонь. Но не успел сделать и трех шагов, как из темноты навстречу выскочила Маша в теплой куртке, накинутой поверх домашнего халата.

– Я знала, что ты сегодня приедешь, – сказала она, слегка смутившись.

– Я за тобой, – твердо заявил он.

– Вот как? – вскинула она вверх брови.

– Серьезно. Я серьезно. Поехали?.. – он осекся и после непродолжительной тяжелой паузы выдохнул из себя, словно извиняясь, – Прокатимся?

– Сейчас?

– Да.

– Ну, давай. Прокатимся, – согласилась она, – Подожди. Я только маме скажу.

Стас вернулся к машине.

«Черт, – выругался он на свою нерешительность, – Не смог правильно сказать. Не смог. Словно рот ватой набили. Ну, ничего. Сейчас скажу. Немного поговорим и скажу. Все надо решить сегодня».

Маша легко впорхнула на переднее сиденье. Хлопнули дверцы.

– Куда поедем? – спросил он, запуская двигатель.

– А куда ты хотел? – поинтересовалась она.

– Да так… – снова смутился он, – По деревне может?

– Ты уже из Москвы или опять не доехал? – осторожно осведомилась она, слегка склонив голову и внимательно наблюдая за ним вполоборота черными, озорными глазами.

– Все. Из Москвы, – скупо ответил он.

– Как дедушка? Тоже вернулся? – в ее голосе прозвучали тревожные нотки.

– Он тебе, правда, дедушка? – спросил он.

– Сводный брат отца моего папы, – пояснила она, – Мы тут все почти родственники.

– Нет. Он остался. В Москве, – выдавил из себя он, и ему вдруг стало почему-то стыдно.

– Остался? Как так? Почему? С ним что-нибудь случилось?

Пришлось рассказать все по порядку.

* * *

Мы прибыли в Москву ранним утром, около шести. С Московского шоссе выехали на кольцевую, стали пробираться к центру. С каждой минутой масштабность городской застройки, интенсивности транспортного движения, количество людей на улицах все возрастало и возрастало. Но благодаря раннему часу нам удалось благополучно добраться до Ильинки, избежав на своем пути многочисленные узкие проезды. Впереди показалась Красная площадь.

– Вот и приехали, – сообщил я.

Пенсионеры напряженно молчали.

Нас охватило волнение, наступающее в преддверии главного момента. То самое, какое испытываешь перед экзаменами. Какое, наверное, испытывает камикадзе или шахид при подходе к намеченной цели.

Элеонора Григорьевна нервно протирала платочком очки. Анастасия Павловна покусывала пухлые губы, дед Афанасий теребил рукой седую щетину на щеке.

– Ну что, могильщики, пришли что ли? – сказал я, припарковав машину почти возле самых дверей ГУМА.

– Может, выложим ее здесь и уедем, – робко предложила Тоська.

– Куда здесь? На мостовую что ли? – резко отрезала Элька.

– Зачем? К стеночке поставим и ну ее, – уточнила бывшая доярка.

– Здорово придумала. Стоило долго ехать, чтобы тут выбросить. Выбросить ее мы и раньше могли. По дороге. И не один раз, – возразила бывшая учительница, – Нет уж. Раз привезли, донесем до места. До самого мавзолея. Я так полагаю, он тут не далеко должен быть.

– Разведать бы надо, – предложил Афанасий.

Все согласились. Разумно.

Вышли. Я закрыл машину, и вчетвером направились к Красной площади.

– Эй, уважаемые, – окликнул нас сзади высокий парень в камуфляже, выйдя из дверей главного универмага страны, – Ваша машина? – указал резиновой дубинкой на «Девятку».

– Моя, – отвечаю.

– Наверху что?

– Старье всякое, – соврал я и, приблизившись к охраннику, предъявил свое удостоверение краевого искусствоведа, – Ничего опасного. Приглядите за машиной, пока я старичкам Красную площадь покажу?

– Хорошо, – согласился он, – Только не долго. Здесь нельзя парковаться.

Я так понял, что пенсионерам ранее не доводилось бывать на Красной площади. Они о ней много слышали, в кино видели, но своей ногой в первый раз на брусчатку вступили. Монументальная величественность древней архитектуры обрушилась на их неискушенные головы, как кирпич в ясную погоду. К высоте городских зданий старики немного уже привыкли, но к восприятию широкой панорамы торжественной парадности столицы явно не подготовились. Прямо над ними каменным исполином возвышалась строгая Спасская башня. Раскинув за высокими серебристыми елями зубчатые руки красных кирпичных стен, суровый хранитель вековых тайн верховной власти сверкнул на солнце рубиновым глазом, для порядка отмерил начало восьмого часа звучным перезвоном курантов и смолк, внимательно наблюдая круглым циферблатом за ничтожными лилипутами, утонувшими в многоцветной узорчатости многочисленных церковных глав непревзойденного Храма Василия Блаженного. Открыв рты, встали они напротив него и минут пять простояли как пни, не силах произнести ни слова. Деда даже слеза прошибла от восхищения.

– Повезло, – говорит, – Надюхе. Тут будет лежать, итить твою макушку. Тут-то не то что на нашем кладбище. Итить твою макушку.

Старушки вмиг встрепенулись.

– Вон мавзолей, – указала Элеонора Григорьевна, – Узнаю. Как на картинке.

– Вона где Ленин? – воскликнула Анастасия Павловна, – И написано. Под вывеской лежит, значит.

Мраморный мавзолей Вождя мировой революции рубленой пирамидой бугрился возле кремлевской стены посреди Красной площади. В самом ее центре. Мимо не пройдешь. Не заметить просто невозможно. Он словно рассекал пространство на части, взрывал ее монументальную монолитность инородным вкраплением. За ним красным отголоском древней столицы красовался воинственный дворец, такой неуместный в одном соседстве с пролетарским погостом, что невольно казалось, что кто-то из них лишний. Или этот прыщ посреди площади, или старый архитектурный ансамбль в соседстве с благообразными белыми храмами.

– По прямой, метров сто будет, – оценил расстояние старик.

– Больше, – возразил я, – Надо еще ментовское заграждение обойти.

– Может и больше, итить твою макушку. Но если от угла, быстро, – прикинул дед, – Не так далеко.

– Это еще дойти надо, – усмехнулся я, – Ментов видишь сколько?

– Им то какое дело? – вмешалась Тоська, – Их мы не трогаем.

– Это потом объяснять будешь, кто кого не трогает, – мрачновато заметил я.

– Полагаете, они помешают? – сверкнула линзами Элеонора Григорьевна, словно раньше об этом обстоятельстве никогда не задумывалась.

– Вы думаете, они здесь для красоты стоят? Или им больше делать нечего? – ответил я, – Неужели, – говорю, – Вы настолько наивны, что действительно полагаете, что мавзолей только для того и стоит, чтобы каждый в него свои гробы запихивал?

– Прошу заметить, мы не каждый. Мы выполняем волю народа. На нас Господом возложена высокая миссия. Есть решение сельского схода. То есть народной власти. Мы в демократическом государстве живем. Мы в выборах участвуем. Как они могут нам помешать? Какое у них есть право нам помешать? Как они вообще смеют нам помешать? Они порядок тут охраняют. Мы покажем им протокол и потребуем обеспечить порядок. Как только они проверят наши документы, так сразу примут усопшую и поместят в положенное для нее место. То есть в мавзолей, рядом с Ним, – уверенно указала она на огромные буквы высеченные над входом в гробницу, словно именно так на самом деле и будет, потому что со всеми давным-давно достигнута соответствующая договоренность.

– Поживем – увидим, – скептически усмехнулся я, – Только мне почему-то кажется, что им на ваш протокол наплевать.

– Пусть только попробуют! – браво взметнула кулачок Анастасия Павловна.

Что мне оставалось делать? Я только пожал плечами.

– Я вас предупредил, – отвечаю им, – На меня потом не обижайтесь. Я вас и раньше об этом предупреждал. Только мало кто хотел меня слушать. Теперь сами увидите. Лично я с вами не пойду. Я вас до площади доставил, как обещал, и все. Теперь сами. Вперед, как говорится, на мины.

– Как это не пойдешь? – возмутилась вдруг Элеонора Григорьевна, – Бросаешь нас, Стасик, да?

– Не бросаю, а не мешаю больше исполнять высокую вашу миссию. Предоставляю вам возможность выполнить ее до конца без моего участия, – попытался я увернуться.

– Не юли. Отвечай прямо, бросаешь? – сверкнула она очками.

– Без тебя, итить твою макушку, гроб не снести, – сухо заметил дед, – Как я его один попру с двумя бабами?

– Может менты помогут? Вон их тут сколько, – кивнул я в сторону широкомордых блюстителей порядка, но мою шутку должным образом старики не заценили. Пришлось признать неувязку и искать выход.

– Ладно, – говорю им, – Черт с вами. Найду четвертого. Думаю, здесь это сделать не сложно. Погуляйте немного по площади. Встретимся возле машины. Примерно через час.

Я прошелся до Никитских ворот и там возле метро обнаружил невысокого, коренастого мужичка неопределенного возраста и рода занятий, рывшегося в заплеванной мусорной урне. Заросший желтоватой неровной бороденкой, словно кочка пожухлой травой, кругломордый и скуластый, он так гармонировал надорванным левым ухом, оттопыренным коркой спекшейся крови, со своей губастой шкодливой физиономией, что я невольно подумал, что этот тип согласится на любую авантюру не только ради звонкой монеты. Едва я к нему приблизился, как меня обдало плотным облаком перегара, сдобренного спертой вонью давно не стиранного нижнего белья.

– Заработать хочешь? – спрашиваю, поморщившись.

– А то, – отвечает тот, – Че надо?

– Гроб донести до могилки.

– Че не донести. Донесу. Сколько дашь?

– Сто долларов хватит?

– За сто долларов я и в гробу могу полежать заместо покойника. Поминочки будут?

– Конечно будут. Все как положено. И закусить, и выпить.

Сговорились. Привожу его к назначенному месту, знакомлю.

– Это Никита, – представляю старикам, – Он вам гроб донесет, куда надо.

– Угу, – подтвердил тот, – Донесу. В лучшем виде. Куда нести?

Элеонора Григорьевна критично не без некоторой брезгливости осмотрела замухрышистую фигуру бомжа и ужаснулась. Именно так по ее представлению, большей частью подчерпнутому из книг, и должен выглядеть настоящий нищий. Давно немытый, нечесаный, лохматый, заросший во всех местах где только способен расти соломенный волос, облаченный в несуразные просаленные обмотки вокруг шеи, глухую замызганную драную куртку, широкие протертые штаны пузырями на коленях, воткнутые в короткие резиновые сапоги с рваными голенищами.

«Невообразимо, чтобы такое пугало несло гроб по Красной площади?» – видимо подумала она и невольно перевела взгляд на Афанасия. Тот выглядел немногим лучше. Как покинул деревню в своей старой телогрейке, так и проходил в ней до самой Москвы. И тут до нее, видимо, дошло, что участники предстоящей траурной церемонии не могут, просто не имеют права являться в таком совершенно не представительном виде, прямо скажем, даже отдаленно не напоминающим тот, какой согласно протоколу подобает торжественности момента.

«Если мы такие убогие выйдем на парадную площадь столицы, то, что люди о нас подумают? Позор-то какой… – представила она, – Господи, что же это мы такие страшные? Так же нельзя».

– Мы, кажется, не совсем готовы, – тихо признала она.

– К чему? – поинтересовалась Тоська.

К машине приблизился охранник ГУМа.

– Молодой человек, – вежливо тронул меня за рукав, – Пора убирать машинку. Время вышло.

– Да, да, сейчас уберем. Еще минутку, пожалуйста, – попросил я.

– Как же мы, воспитанные люди, можем позволить себе явиться в таком виде на похороны? – обратила сельская интеллигентка внимание присутствующих на замызганный, задрипаный, затертый, обмусоленный и помятый облик главных участников церемонии, – Мы же сюда не на всеобщее посмешище приехали. Мы же должны исполнить волю народа, возложить соотечественницу в мавзолей на виду всего человечества. Нас, может быть, по телевизору покажут. Нас, может быть, Президент страны примет. Мы же войдем в историю. В таком виде! Это невозможно! – и тут же обратилась ко мне, – Стас, вы должны нам помочь привести себя в порядок. Это важно и очень срочно, – категорично заявила, – Мы не можем в таком виде начинать похороны.

– Что же вы раньше об этом не думали? – возмутился я, – Давайте наймем более приличных людей.

– У нас нет денег никого нанимать. И вообще, так далеко мы еще не заходили, – отрезала она, – Раньше это не имело такого значения. Раньше мы были в лесу, одни, сами по себе. Посмотрите: на нас уже смотрят. На нас смотрят, как на отщепенцев. Над нами смеются! Посмотрите, как выглядят люди. Разве мы можем себе позволить позорить свою Родину!

– Тогда признайте, что у вас ничего не получилось. Вы хотели, но не смогли, – выпалил я, теряя терпение.

– Нет. Это не повод чтобы отступать, – рубанула рукой бывшая учительница, – Мы практически возле цели. Каких-то сто метров и мы в истории. И мы сможем призвать народ обратить сердце к Господу. Как по-вашему мы сможем это сделать в таком жалком виде? Кто нас послушает? Люди подумают, что мы просто сумасшедшие. Мы не можем в этот исторический момент выглядеть, словно огородные пугала. Вези нас туда, где можно переодеться, умыться и вообще, привести себя в порядок.

– Черт вас побери, – выругался я, – Куда я вас повезу, если я здесь практически никого не знаю.

– А деньги у вас есть? – поинтересовался Никита.

– Деньги? – переспросила Элеонора Григорьевна, – У нас есть деньги?

– Мы же пенсию получали. Сразу за три месяца, – напомнила Анастасия Павловна, – Хорошо, почта работала. А то бы остались без денег.

– И Верка дала, – вставил Афанасий, – Немного. На дорогу.

– Всего сколько будет? Так, давайте сядем в машину и произведем подсчет, сколько у нас денег, – предложила бывшая учительница, – А вы, – обратилась она к Никите, – Подождите нас, пожалуйста, тут, снаружи.

Сели в машину. Стали вытаскивать из всех хоронушек шуршащие бумажки. Денег оказалось не так много. Сложив вместе три пенсии за три месяца с дорожными деньгам, вышло около пятнадцати тысяч рублей.

– Я могу пожертвовать еще пять для ровного счета, – великодушно предложил я, – Если только вы оставьте меня в покое.

– Куда же мы без тебя денемся? – оторвалась от очередного пересчета Элеонора Григорьевна, – Не бросайте нас, Стасик. Давайте уж вместе все сделаем, как положено, и вместе торжественно уедем.

– Да я и так для вас много сделал. Вы уж меня извините, но это не моя миссия. Мне работать надо. И так я уже черт знает где оказался вместо того, чтобы заниматься тем, чем должен был заниматься. Мне шеф шею намылит. Целых три дня потерял. Ничего толком не сделал, – эмоционально возразил я.

– А если бы утоп, кто бы, итить твою макушку, работал? – молвил старик.

– Что мне теперь всю жизнь за это на вас горбатить? Я свое отработал. Хватит. Еще тогда. На пожаре. Так что, мы, дед, квиты, – напомнил я.

– За это спасибо, тебе, сынок. Только… – дед хотел что-то убедительное добавить, но, видимо, не смог как следует сформулировать мысль, помахал эмоционально рукой в воздухе и лаконично закончил, – Стыдно потом будет, – вышел из машины и громко хлопнул за собой дверцей.

– За что стыдно? – не понял я.

– За то, что бросил нас в самый, можно сказать, ответственный момент, – уточнила Элеонора Григорьевна, складывая общие деньги в маленький, затертый кожаный кошелек, – Так. Ладно. Пора что-то делать.

– Не плохо было бы поесть, – произнесла с заднего сиденья Анастасия Павловна, – Чего-то есть хочется.

– Поесть? Это мы мигом сообразим, – обрадовался я, заводя мотор, – Эй, дед, садись в машину.

– Чего? – спросил тот, открывая дверь.

– Завтракать поедем, – уточнил я.

– Какой завтрак? – возмутилась неутомимая учительница, – Мы сюда не завтракать приехали.

– Я без завтрака не могу, – застонала бывшая доярка, – У меня сил не хватит. Гробище такой тяжеленный. Мне чего-нибудь поесть надо.

– Народ есть хочет, – поддержал я правильное настроение масс, – О мертвых думать хорошо, а о живых заботиться нужно. Я бы тоже от чашечки горячего кофе не отказался. Особенно со свеженьким тепленьким круасанчиком.

– Ладно, – сдалась строгая Элеонора Григорьевна, – Поедем завтракать. Заодно решим, что будем делать с вашей одеждой. Смотреть на вас, оборванцев, страшно.

Дед стал садиться на свое место на переднем сиденье.

– Сама оборванка. Я так очень даже ничего выгляжу, – возразила дородная доярка, – Почти все новое одела.

– А я как? – напомнил о себе Никита через открытую дверь.

– Самое время на помойку выбросить все твое новое вместе с пижамой, – ответила ей сельская интеллигентка.

– И ты садись. И тебя накормлю. Это будет тебе отдельный бонус. Ясно? – пригласил я душистого помощника войти в салон.

– Договорились, – обрадовался тот, впихивая свое зловонное тело к пожилым женщинам на заднее сиденье.

– Себя выброси, – прошипела сбоку бывшая доярка.

– По-тише, по-тише, – запротестовала Элеонора Григорьевна, оказавшаяся посередине, рядом с бомжом, быстро пряча кошелек во внутренний кармашек пальто.

– Я ничего. Я аккуратно. Я не наслежу, – сощурился новый компаньон и расплылся в щербатой улыбке.

– Да по-тише ты, окаянный, – брезгливо отпихнула от своего лица его грязную голову бывшая учительница.

– Ухо. Ухо, – застонал Никита, прикрывая ладонью свой покрытой коростой слуховой орган, – Ухо не трогай. Больно.

– Ох, извините. Я нечаянно, – смутилась притиснутая пассажирка, – Кто ж это тебя так подпортил? Ты случаем не заразный?

– Не-е, – отрицательно помотал головой бомж, – Я чистый. А это, – указал он на свое поврежденное ухо, – от жадности.

– Это как? Стащил чего? – посочувствовала Элеонора Григорьевна.

– Не-е. На прошлой неделе заработал, – пояснил Никита, – Один здоровый такой мужик подходит ко мне и говорит: «Заработать хочешь?» Кто же заработать не хочет? Особенно, если ничего делать не нужно. Он и говорит: «Делать ничего не нужно. Только сиди, руки мой с мылом».

– Во как? Вот работка, – заинтересовалась Анастасия Павловна.

– Двести долларов пообещал. Ну, я, дурак, согласился, – оживился новый компаньон, – Посадил он меня в машину. Дорогая машина, джипастая, черная. Привез на какую-то хазу, завел в тихий подвальчик. Раздевайся, говорит. Ну, я понятно ни в какую. Сразу понял, чего он хочет. Не надо мне, говорю, таких радостей за такие деньги. Не буду раздеваться. Он как даст мне оплеуху, а потом еще две.

– Итить твою макушку, – обернулся с переднего сиденья Афанасий.

– Пришлось раздеться, – развел руки мужичек, – Думаю, все, сейчас опустит. Но он только осмотрел меня, линейкой обмерил. Годится, говорит. Будешь тут жить. Три дня ничего не жрать, каждый час руки мыть с мылом. За это, говорит, бабки получишь. Ну, думаю, все. Почку из меня взять хочет. Для чего руки мыть, если не жрать? Так дело не пойдет. Вышел в туалет, вылез в окно. Тут этот здоровый вбегает. Хвать меня рукой за ухо и назад тянет. Хорошо вовсе не оторвал. Крепкое у меня ухо оказалось. Только порвалось чуток. Вырвался я, давай ноги. Еле убег. Вот как.

– Чего он тебя хотел? – в недоумении переглянулись старушки.

– Чего хотел? Чего хотел? Маньяк. Вот того и хотел, – заключил бомж.

Кремлевские куранты, тем временем, пробили девять. К общему облегчению службы безопасности главного универмага города Москвы машина, наконец, тронулась с места и мы в поисках дешевой столовой с горячим кофе, влились в бурный транспортный поток наводнивший город. Я даже офанарел от такого интенсивного движения во все стороны. Воткнуться некуда, свернуть некогда, остановиться невозможно. Машину подхватило и понесло вперед, чем дальше, тем сильнее, стремительным течением рокочущей железной массы. Витрины и вывески стремительно мелькали и уносились прочь. Пенсионерки едва успевали прочитывать названия. Едва заметив что-то подходящее дружно кричали: «Стой!», но что я мог поделать!

– Куда я здесь встану? Черт побери! Не могу же я встать посреди улицы? Как они тут живут! – ругался по ходу движения.