Текст книги "Легенда о Пустошке"

Следствие, суд, решетка, шокер, кровь, труп, иконы, антиквариат, рюкзак, дорога, лес, машина: все закружилось в голове Стаса, смешалось. Вздыбились внутри свирепые вихри, один следы прятать бросает, другой старухе помощь оказать велит. Столкнулись в душе, рванули в разные стороны. Их два, а сердце одно. Кто кого перетянет. Схватился Стас за голову, как поступить правильно? Людей позвать? А как объяснить, зачем старушку шокером грохнул? Вещи украсть хотел? Одно, потянет другое. Фальшивое удостоверение обнаружится, Натана Григорьевича раскопают. Тот, конечно, выкрутиться, может быть и Стаса от суда отмажет, но это будет полный и окончательный позор. Крушение всех надежд. Пожизненное рабство за жалкие крошки с барского стола. Только он сумел голову приподнять, только ему крупно подфартило и обратно в навоз, в самый что ни на есть чахлый отстой, на дно, откуда выбраться будет совершенно невозможно. Нет, это не правильно. Этого допустить нельзя. Значит надо следы прятать. Старуху хоронить. Но куда? Как? Дом спалить? Угли следы не хранят. Огонь все спрячет. Смываться надо по-тихому.

Руки мелко дрожат, безудержно запихивают в рюкзак вожделенные иконы, сгребают с полок старую утварь.

Распух рюкзак, потяжелел, все в него не вместилось. Вытащил Стас каталоги, бросил на стол. Жалко, но что поделать. На все места нет. Все равно толку от них сейчас мало. Пускай пропадают вместе с домом. Другие купить можно. Из-под скамейки выдернул старый пыльный мешок. Стал утрамбовывать вещи прямо в него, навалом, потом разберемся.

«Скорее, скорее, – стучало в голове, – Лишь бы не пришел кто».

Пальцы, как ватные, не гнутся. Черт бы их всех побрал!

Рюкзак с мешком увязаны и приготовлены, во двор оттащены. Глаза лихорадочно по стенам рыскают. Не осталось ли что лишнего? Ни забыл ли что прихватить? Все ли сделал правильно?

Кухонный стол набок опрокинут. Сушеная трава сдернута прямо с веревок, вокруг ножек кучей сложена. Старые тряпки с вешалок сброшены, березовыми поленьями сверху придавлены. Смятые страницы каталогов между пучками рассованы. Дубовый веник, старая кадушка, штампованные пластмассовые тарелки – все, все сметено в одно большое кострище посреди дома.

Сердце в груди гулко колотиться, больно в висках отдается, руки судорожно обшаривают кухонные полки в поисках спичек.

Лежит Марья Петровна возле плиты не двигается.

Последний взгляд, последний вздох, чиркнула спичка, ярко вспыхнула и сильная резь, как стрела пронзила самый низ живота. Тяжко сдавила, потянула к земле, глухо булькнуло и Стас, задув спичку, пулей ринулся в укромное место в самой глубине дома. Только успел скинуть штаны и зависнуть над черным проемом очка, как из него словно из ракетного сопла на старте рванула такая мощная реактивная струя, что он вполне смог бы пробить головой потолок, если бы топливо в нижней ступени так стремительно не закончилось.

Холодная испарина моментально покрыла все тело. Жуткая слабость навалилась чугунной болванкой на узкие плечи и минуту томила, не давая возможности снова собраться с духом.

Подобный вираж совершенно не входил в его планы. Несколько смущенный таким поворотом событий, он возвратился обратно на кухню, но едва взял в руки брошенный коробок спичек, как новый сильный позыв быстро вернул на стартовую площадку, где он произвел вторичную безуспешную попытку взмыть над сложными жизненными обстоятельствами к иным горизонтам мира.

На этот раз силы восстановились не сразу. Но едва он почувствовал себя способным к реализации задуманного мероприятия, как снова истоками своего существа оказался возвращен на исходную позицию, совершенно недоумевая по поводу природы данного явления.

Опустошенный и обессиленный Стас, слегка придерживаясь рукой за стену, втащился на кухню и в очередной раз захотел приступить к завершению прерванного замысла, как вдруг обнаружил, что тело покойницы исчезло. На полу возле плиты осталась лишь лужа крови вокруг белых березовых поленьев. Их тронуть он не посмел то ли из-за брезгливости, то ли из страха.

Мысли окончательно спутались в его перенапряженном мозгу, обезвоженным внеплановыми очистительными процедурами. Если она жива, то не нужно больше поджигать дом. А если кто-то пришел и ее вынес, то, значит, свидетель находится где-то недалеко и нужно бежать. Скорее уносить отсюда ноги. Прихватить то, ради чего принял на себя столь тяжкие испытания, и рвать когти.

Стас выкатился на улицу, взвалил на плечи нетронутые рюкзак с мешком и дернул, как мог узкой тропой восвояси.

В голове страх стучит, по спине пот катится, свинцовая поклажа ноги прогибает, но те сами словно чужие вперед несут.

Вот и мосток, три бревна скобами связанные через речку переброшены. Свежие, влажные от утренней росы, скользкие. Спешит Стас, торопится поскорее уйти с проклятого места. До середины дошел, но об скобу споткнулся. Потерял равновесие, не устоял на слабых ногах, тяжелая ноша назад опрокинула. Бултых спиной в холодную воду. Мешок с железяками сразу на дно потянул. Рюкзак с иконами течение подхватило, понесло, закувыркало. Зацепился Стас за него рукой, попытался к берегу выплыть. Но не пускает рюкзак, быстро воды набрал, как камень пошел вниз. И плыть с ним нельзя, и бросить жалко. Пока думал, да дергался, свело холодом ноги. Вместе с ним и пошел ко дну вместе с рисованными богами, только пузыри наверх узкой дорожкой побежали.

* * *

Снова собрался дед Афанасий в Селки на почту да за продуктами. Только теперь еще и участкового найти предстояло. Получить бумагу о смерти Надежды Константиновны.

Идет дед лесной дорогой, птичек слушает, на свежую зелень любуется. Зазеленел лес новым листом, повеселел. Кружевная ветреница землю усыпала, искристый подснежник голубыми островками в низинках раскинулся, ландыш вот, вот цветом взорвется. Поет жизнь солнышку весеннюю песню. Возрождается после холодной спячки.

Вышел из-за поворота к реке и видит, как с моста какой-то мужик в зеленом макинтоше с двумя мешками рушится. Кувырнулся с бревна спиной вниз, плюхнулся в воду и исчез из вида.

Бросился дед вперед, подбежал к берегу – нет нигде мужика. Спустился к воде смотрит, а того течением вместе с мешком к броду несет. Берегом не пройти, кустарником все заросло, гнилыми бревнами завалило, заболотило. Пришлось вокруг по дороге на перехват бежать. Пока добрался, пропал мужик. Сам выбрался или утонул? Присмотрелся к воде старик, пузыри возле самого брода со дна поднялись, подол зеленого макинтоша всплыл. Скинул дед с себя ватник, погрузился в воду почти по самую шею, приблизился к нужному месту, подцепил мужика за одежду, перехватил за ворот, вытащил на берег, вместе с мешком. Крепко утопленник в поклажу вцепился, еле из руки вырвал. Бросил тяжелый рюкзак возле самой кромке воды, оттащил мужика повыше, перегнул через колено лицом вниз, постучал ладонями по спине, положил на спину, сделал искусственное дыхание, откачал вроде немного. Речная вода ртом пошла, закашлялся парень. Молодой оказался, и откуда только его принесло?

Минут через пять Стас открыл глаза и узрел своего спасителя.

– Ты кто ж таков будешь? – поинтересовался старик, выливая из сапог воду.

– Где я? – спросил парень.

– На берегу, итить твою макушку. А ты где хотел быть? – приветливо ответил Афанасий.

– Я что, утонул?

– Да вроде того. Со дна тебя вытащил. Можно сказать, с того света, итить твою макушку.

– Спасибо дед, – спасенный закашлялся, выплевывая остатки воды.

– Живи, коли человек хороший, – старик стал снимать с себя промокшую насквозь одежду и выкручивать из нее воду, – Вот, понимаешь, в Селки собрался, итить твою макушку. На почту. А тут ты, того, с моста, итить твою макушку… Придется теперь возвращаться… итить твою макушку. Весь промок. Переодеться надо. Какой теперь магазин, итить твою макушку? Ты одежду того, снимай. Застудишься. Сам-то кто?

– Из города, – нехотя ответил бывший утопленник, – Стасом зовут.

– Стас, так Стас, – согласился старик, – Меня Афанасием кличут. Никитичем. Тут я в деревне живу. С бабой своей. Да, что там, – махнул рукой, – От деревни одно слово осталось, итить твою макушку. Пустошка, она и есть Пустошка.

– Я так понимаю, дед, что ты жизнь мне спас, – медленно проговорил спасенный.

– Да, вроде того. Пришлось, понимаешь, итить твою макушку, нырять, – скромно признался Афанасий.

– Теперь, значит, я тебе, Никитич, обязан.

– Да, ладно. Сочтемся. Как там, на том свете? Видал что? – поинтересовался старик, больше для поддержания разговора, чем из любопытства. Хотя слышал, что некоторые спасенные что-то такое видели, вроде ангелов.

– Не пустили меня, – ответил парень, – Батька мой не пустил.

– Во как! Не пустил? Батьку, стало быть, видел?

– Видел. Он меня в конце тоннеля встречал. Светлого такого, как солнце. Рано, говорит, пришел. Не время еще. Дел много. Мать, говорит, болеет. На кого её бросил? Один ты, говорит, остался. За меня, и за себя. Больно, говорит, на тебя смотреть. Нехорошо ты поступил. Ступай обратно. Исправь, что наделал.

– Нагрешил, стало быть, – догадался дед.

– Вроде того, – виновато опустил глаза Стас.

– Стало быть, тебя на второй срок определили. На первом не справился. Что ж натворил такого, что тебе поворот дали? – Афанасий внимательно посмотрел на парня.

– Хотел я вашу знахарку ограбить, – признался вдруг тот.

– Марью?

– И вот как все получилось, чуть сам на тот свет не ушел.

– О как! Итить твою макушку! Чего у нее грабить? Она же нищая! – удивился старик.

– Иконы. Хорошие у нее иконы. Старинные. Настоящие. Цены необыкновенной. Вещи разные старые есть, – пояснил бывший утопленник, – Хороших все денег стоят. Вот это и захотел забрать. Сначала продать предложил. Но она отказалась. Вон погнала. Тогда, ограбить решил. Черт меня, дед, попутал. Сам не свой был. Трясло всего. Это же деньги какие…. так захотелось забрать, чуть не убил ее. Слава Богу, жива осталась.

– Эка…, – почесал дед щетинистую щеку, – Итить твою макушку. Не знал. Не знал, что за старое барахло человека убить можно. Неужели время такое пришло, что вам, молодым, вещей мало стало. Старье собираете. Итить твою макушку. Все развалились. Ничего путного выпускать не стали.

– Это редкие, старые вещи. Таких, давно уже никто не выпускает. Их нигде больше нет. Только здесь, в таких отдельных, глухих местах, они еще и остались. Только здесь их еще и найти можно. Потому они и стоят дорого, – оправдывался парень.

– Не знал, что на старости лет мы все такими богачами стали, что к нам с тором приходить можно, – словно не слушая его, продолжал размышлять старик, – Не знал, что ты мужик такой пакостный. Ни за что в воду бы не полез. Итить твою макушку, кого вынул… кого спас…

– Был. Был, батя, пакостным. Был, пока в реку вот в эту не упал. Вся пакость с меня смылась, – горячо воскликнул Стас, – Стыдно мне, понимаешь. Стыдно. Да, хотел я ее ограбить, хотел. А теперь на колени перед ней упасть хочу. Прощение просить. Назад хочу все вернуть. Не надо мне ничего этого больше. Правду говорю, Никитич. Поверь. Стыдно мне. Перед отцом своим стыдно. Если бы не было стыдно, стал бы я тебе во всем признаваться? Гадом буду.

– Может, у меня в доме посмотришь? У меня старья много. Навалено всякого на чердаке, – сощурил старик глаз, – Баба моя, итить твою макушку, запросто тебе все продаст, коли за деньги. Упрямиться не будет. Она деньги любит. Сторгуетесь. Это Марье они ни к чему. Она баба тихая. Она иконами людей лечит. Это же у нее станок, аппарат лечебный, как в поликлинике. Продаст, а чем лечить станет?

– Не надо мне ничего. Отторговался. Все. Хватит. Другим делом займусь. Не знаю еще каким, но займусь, – отвернул лицо в сторону молодой антиквар, пытаясь спрятать накатившие слезы.

– Кто вас теперь разберет, итить твою макушку… – покачал головой старик, – У вас теперь все не как у людей… Чего это? – внезапно насторожился он, всматриваясь куда-то между соснами, – Никак горит что-то?

– Где?

– Да вон. Дым пошел. В небо. Гляди. В деревне. Никак пожар! Вставай. Деревня горит. Вставай, горю, быстро! – скомандовал Афанасий и, не дав спасенному опомниться, поднял его на ноги и потащил за собой, – Быстрей, быстрей. Не отставай. Некогда в грязи вязнуть.

* * *

Когда дед со Стасом прибежали к месту пожара, вся деревня находилась уже там. Горел дом Марьи Петровны. Мощные языки пламени вырывались из окон и распахнутой двери. Жар стоял такой, что подойти к дому ближе, чем на десять метров не представлялось возможным. Бабы дружно таскали ведрами из реки воду и плескали на заднюю бревенчатую стену, еще не объятую пламенем. Только толку от этого было мало. Все одно, что костер гасить каплей. Хорошо еще, дом знахарки стоял на берегу, в низине, окруженный с трех сторон огородами. Ветра почти не ощущалось. Погода стояла пасмурная, облачная. Высокие сосны близко не росли. Перекинуться на лес огонь сразу не мог.

– Марья, Марья где? Марью не видел? – встретила мужа вопросом взволнованная Вера Сергеевна.

Дед отрицательно покачал головой.

– Марьи нигде нет. Представляешь? – выпалила она и тут же дала указание, – Деревья рубите. Что встал, черт лохматый! Топор у калитки лежит. Я его там бросила.

Старик и так знал, что следует делать. Спорить не стал.

– Марью не видел? – налетела на него Тоська.

– Нет, – сухо ответил он.

– Горе то такое, – взмахнула она ведрами, – А это кто? – указала на Стаса и, не дождавшись ответа, выдала, – Кур спасать надо. В сарае они. Вы уже мокрые? А я для вас несла. Бегите скорее. Сгорят все, – и ринулась плескать воду на стену.

– Вот и подсушимся, – произнес Афанасий, – Итить твою макушку. Эка!

Стасу слегка стало не по себе. Его пробирал мелкий озноб. Речная вода выдавливалась из промокшей насквозь одежды. Кидаться в огонь ради каких-то кур не возбудило в нем ни малейшего желания.

– Не боись, итить твою макушку, – хлопнул его по плечу старик, – Два раза на дню не помрешь. Одному всех сразу не вынесть.

Прикрыв мокрыми рукавами лицо, он первым вбежал в горящий сарай. Стас произвел робкую попытку последовать его примеру, но тут же был отброшен назад весьма сильным жаром.

– Куда? Куда, черт лохматый! – закричала энергичная женщина в красной куртке, что дала указание рубить сосны, – Назад!

– Зачем он туда? – поинтересовалась у Стаса тяжело переводящая дух маленькая сухая старушка с толстыми линзами очков на лице.

– Кур спасает, – сухо пояснил он.

– Каких кур? – возмущенно воскликнула подбежавшая к ним женщина в красной куртке, – Нет там никаких кур. Все куры давно по лесу разбежались. И коза с ними.

– Я думала, куры в сарае, – произнесла толстая нелепо одетая баба, определившая их к этому делу.

– Дура, ты, Тоська, – набросилась на нее женщина в красной куртке, едва не прибив на месте пустым ведром, – Совсем дура! Последнего мужика сгубить хочешь! Нет там никаких кур! – бросила ведра на землю, подбежала к сараю и крикнула в самое пекло, – Афаня! Афоня! Нет там кур! Выходи!

Но из сарая никто не вышел. Только жаркое пламя вырвалось из самой глубины и лизнуло острым языком серое небо.

– Сгубили, сгубили мужа, гадины, – истошно завопила баба, падая на землю.

«Что же это я, как сволочь стою, выручать мужика надо», – подумал Стас, прикрыл, как дед, глаза рукавами, вздохнул поглубже и нырнул в огненное жерло.

Старик лежал на земле, в двух шагах от горящего дверного проема. Жар внутри стоял такой, что от мокрой одежды сразу повалил густой пар. Вокруг все застелило едким дымом.

Обхватив деда поперек груди, Стал приподнял его, но тут же бросил. Тяжелый старик оказался. Взялся за кисти рук, закинул тело на спину и ринулся вместе с ним наружу изо всех сил, только волосы на голове задымились. Вырвался на чистый воздух, сбросил деда под ноги женщины в красной куртке и вздохнул полной грудью.

– Афонечка, ты живой? – склонилась она над ним.

Старик открыл глаза, кашлянул.

– Вот, черт лохматый, – стукнула баба деда кулаком по груди, – На кой черт ты туда полез? Жить надоело? Чертяка лохматый!

Афанасий сел, откашлялся, потер ладонью ушибленный лоб, посмотрел на горящий сарай, перевел взгляд со Стаса на Тоську и молвил:

– Кур не нашел. Не успел. Башкой, итить твою макушку, о притолоку звезданулся. С разбегу. Дымно. Не видно ни черта. Итить твою макушку. Сгорели, поди, все.

– Нет там никаких кур. И не было. Вышли они давно. Черт лохматый, – обняла его за шею баба в красной куртке.

– Вот как? Зря, значит, ходил, итить твою макушку.

– Ангелов, Никитич, видел или как? – шутливо поинтересовался спаситель.

– Ни черта не видел. Одни искры из глаз, – усмехнулся старик и снова потер шишку на лбу, – Однако, сильно горит. Руби, парень, сосны. Все. Вдоль ограды.

– Зачем? – спросил Стас.

– Лес полыхнет. Все сгорим, – быстро вскочил на ноги Афанасий, – Где, ты говоришь, топор бросила?

* * *

Мелкий дождик начал слегка накрапывать, мягко остужая разгоряченные лица добровольных пожарных. Женщины снова схватились за ведра, стали речную воду на огонь плескать. Стас старательно принялся валить молодые сосны. Афанасий немного отдышавшись, навалился на старый забор.

Полдня деревня с пожаром боролась. Бабы все руки ведрами оттянули. Стас на ладонях кровавые пузыри топором взбил. Втянулся в общую заваруху, увлекся спасением леса так, что и забыл, что сам недавно хотел дом поджечь. На совесть трудился. Мокрая одежда на нем совсем высохла.

Рухнула крыша дома, за ней развалился сарай, упал дровяник. Унялось бушующее пламя, прибилось к земле раскатившимися бревнами. Вскоре и вовсе затихло, пожрав все, до чего успело дотянуться.

Перевели люди дух, осмотрелись.

Удручающая картина пожарища предстала перед их глазами. Печная труба обугленной мачтой торчала из черной груды горящих головешек. Вокруг курилась обожженная земля, усыпанная пеплом, как после извержения вулкана. Поникли опаленные яблони, стонали на ветру закопченные сосны. Обрушенный забор окаймлял собой пепелище, обозначая границу между ушедшей и оставшейся жизнью.

Великое горе утраты медленно опускалось седыми хлопьями с прожженных небес, вытесняя из тела усталость томительной душевной грустью. Печально взирать на черное месиво горелой древесины некогда долгие годы служившей жилищем близкого всем человека.

– Марья то, Марья как? – обозначила в очередной раз висящий в воздухе вопрос женщина в красной куртке, – Никак сгорела?

– Ой, мамочки, горе то какое, – всплеснула руками нелепо одетая баба.

– Может все же успела выскочить? Может, ушла в лес? – предположила третья с толстыми линзами очков, – Пошла в Селки, печку не загасила…

– Что же она одна ушла, никому ничего не сказала. Мой дед сегодня туда же пошел. Ты Марью по дроге не видел? – обратилась первая к старику.

– Марью не видел. Его вот встретил, – показал дед на Стаса, скромно стоящего в стороне.

– Это кто ж такой будет? – задалась старым вопросом вторая, – Героический молодой человек. Симпатичный. Афанасия из огня вынес. Деревья рубил шустро. Если бы не он сгорел бы ты, Афанасий. Откуда такой смелый?

– Если бы не ты, дура, не сгорел бы, – отрезала женщина в красной куртке.

– Вот, и посчитались, итить твою макушку. Я тебя. Ты меня. Теперь у нас счет, вроде как, равный. Стас это, – представил парня старик, – Из реки он.

– Из какой реки? Русалка, что ли? – хихикнула нелепая баба.

– Из нашей реки. Утром выловил. С моста он упал. Только я к мосту подошел, гляжу, а он с него кувырк в воду. И на дно. Пришлось, итить твою макушку, нырять. Только его вынул, а тут, пожар. Мы сюда. Вот, тут и обсохли. Так что, я выловил, моя, стало быть, и добыча. И мой ответ, если что. На те, – отрекомендовал гостя спаситель.

– Афанасий, ты герой, – расплылась улыбкой очкастая женщина, – Спас утопающего. Тебе медаль полагается.

– Очень интересно, – включилась та, что претендовала на деда, – Что это он в нашей реке делал? Зачем сюда приходил? Что ему тут было нужно? И откуда он шел? У кого был?

– Кто ж его знает? – развел руками старик, – От нас шел. Из деревни. С двумя мешками. С ними и бухнулся в руке. Да он и сам за себя скажет.

– От нас с двумя мешками? – тут же насторожилась маленькая и сухая, – Я так поняла, ни у тебя Тоська, ни у тебя, Верка, он не был. Я тоже его первый раз вижу. Значит, он шел от Марьи? Очень интересно, молодой человек, что это вы у нее делали?

Стас, сохранявший молчание, понял, что теперь ему предстоит держать ответ перед всем деревенским сообществом, с коим только что в едином порыве свершал деяние, достойное собственного восхищения. Конечно, он мог бы их всех просто послать на фиг, и с гордым видом удалиться, ничего не объясняя. Так бы он, наверное, и поступил бы раньше. Но теперь, Стас не считал это правильным. Кроме того, он очень устал, сильно проголодался, и уже не рассчитывал засветло пройти через лес пять километров до своей машины.

– Я здесь случайно, – скромно начал он, – Я антиквар. Вернее его помощник. Скупаю старинные предметы быта, иконы и прочее, что обычно в краеведческих музеях экспонируют. Зашел к Марье Петровне. Мне сказали, что у нее много старых вещей. Вот, я к ней и зашел. Она мне отказала. Хотя у нее хорошие есть вещи… то есть были… главным образом иконы.

– Иконы у нее были красивые. Большие, – согласилась Тоська, – как в церкви.

– Других вещей старых, ценных много у нее увидел, – продолжал Стас, – Я деньги ей предложил. Но деньги она не взяла. Она сказала, чтобы я уходил. Что ничего продавать мне не станет. И тогда я подумал, что все равно эти вещи ей ни к чему. В общем, решил забрать их у нее силой.

– Как это силой? – удивилась Элеонора Григорьевна.

– Так. Подумал, оглушить ее, и забрать эти вещи. Деньги хотел ей на столе оставить, – помощник антиквара смутился, отвел глаза в сторону, пряча заливший лицо стыдливый румянец, – Понимаю, что это звучит глупо. Теперь понимаю. А тогда, то есть сегодня утром, я немного по-другому думал. В общем, оглушил я ее и все забрал. В мешок сложил и ушел.

– Убил. Убил он Марью за вещи, – встрепенулась нелепая баба.

– Никого я не убивал, – категорично заявил Стас.

– Я так сразу и поняла, что ее убили. Не могла она тут не быть, если бы живой была, – заключила очкастая.

– Да погоди ты с выводами торопиться. Дай человеку закончить, – вмешалась энергичная женщина в красной куртке, – Рассказывай, что дальше было.

– Дальше? Все. На мосту споткнулся, в реку упал. Вот, Никитич меня спас. Только я никого не убивал. Дом не поджигал. Я когда уходил, Марьи в доме уже не было. Это я отлично помню. Сама она вышла или вынес её кто – не знаю. Но когда я уходил, ни Марьи, ни огня в доме не было. Когда я вещи с иконами собирал, она на полу лежала. Когда все собрал и уходить стал, там ее уже не было. Куда она делась не знаю, – пояснил грабитель и снова добавил, – Не убивал я ее, и дом ее не поджигал. А все вещи, которые взял, со мной вместе в реку упали. Там они должны быть.

– Это точно. Один рюкзак вместе с ним я из реки вытащил, итить твою макушку. Крепко в него вцепился. Не отпускал. На берегу он лежит, – подтвердил Афанасий, – Только что в нем не знаю. Не видел.

– Иконы в нем должны быть. Я иконы в рюкзак складывал, – уточнил Стас.

– Ладно, пойдем, посмотрим, что там за иконы лежат, – предложила маленькая и сухая женщина, – Думаю, всем интересно знать, говорит ли он правду. Куда нам идти?

– К броду, – кивнул головой дед, – Заодно посмотрите, какой мост сделан, итить твою макушку. Любо дорого поглядеть. Позавчера весь день с участковым трудились. Итить твою макушку. Только, может, попозже сходим? Жрать сильно хочется.

– Ну, уж нет, сейчас пойдем, – категорично заявила очкастая, – Истину нужно устанавливать сразу.

* * *

Изрядно уставшие и весьма проголодавшиеся пожарные нехотя потянулись за стариком в направлении брода. Идти предстояло не далеко, только не совсем удобно, по раскисшей дороге с многочисленными глубокими лужами. Обходить их зачастую приходилось лесом, прыгая через обочину, оплывшую за долгие бесхозные годы и заросшую густым кустарником.

Рюкзак оказался на том же месте, где дед его и оставил, возле самой кромки воды. Старик вытянул заплечный мешок повыше на ровное сухое место, расстегнул и извлек из него мятое садовое жестяное ведро с прогнившим дном, грязную стеклянную трехлитровую банку с большой извилистой трещиной, закопченную пятилитровую эмалированную кастрюлю некогда зеленого цвета с одной ручкой и рваный мокрый промасленный ватник, явно принадлежавший некогда трактористу. В отельном полиэтиленовом пакетике находилась пара носков, полотенце и флакон жидкого мыла. В боковом кармане обнаружили шокер, фонарик и походную аптечку.

– И это все? – удивилась очкастая женщина, обозревая собранные сокровища, – Это и есть антикварные ценности? У меня таких много.

– А у меня еще больше, – заметила толстая, нелепо одетая баба, – Ты бы у меня спросил. Я бы тебе целый грузовик отоварила.

– Ничего не понимаю, – произнес Стас.

– У него есть сообщник. У них тут банда, – догадалась одетая в красную куртку, – Пока один нас отвлекал, другой вещи прятал.

– Никого у меня нет. Один я пришел, – нервно отреагировал молодой человек, – Куда иконы делись, не знаю. Они тут должны были быть. Я своими руками сюда их засовывал. Все пять. Три большие и две маленькие.

– Их русалки подменили, пока ты в реке плавал, – высказала предположение бесформенная женщина.

– Точно. Их подменили, – ухватился за подсказку хозяин рюкзака, – Кто-то их подменил. Иконы забрал, а мне барахло это сунул. Тот, кто видел рюкзак последним, – и подозрительно посмотрел прямо на старика.

– Мне-то они к чему? – удивился тот, – Я как тебя с этим мешком из реки вынул, так он тут и лежит. Ты, парень, никого не путай, итить твою макушку. Лучше говори, правду: зачем тебе это барахло нужно?

– Нет. Лучше скажи, куда Марью дел? – выдвинулась вперед его женщина.

– Что с нею сделал? – поддержала ее толстая баба.

– Зачем про иконы врал? – присоединилась к ним очкастая.

– Ничего не понимаю, – обтер ладонями лицо Стас, словно отгоняя от себя это наваждение, – Думайте, что хотите. Только я никого не убивал. Теперь получается, что и не грабил. Вообще ничего не понимаю, что здесь происходит.

– Я ему верю, – вставил тут Афанасий, – Не мог он, итить твою макушку, Марью убить. Зачем? Брать у нее нечего. А такого добра по всей нашей деревне полно. Везде валяется. Под любым кустом. Только собирай.

– Куда ж тогда Марья делась? – развела руками женщина в красной куртке.

– Не знаю, – пожал плечами старик.

– Может она в лесу траву собирает? – предположила маленькая и сухая.

– Она давно собралась молодую траву рвать, – поддержала мысль нелепая баба, – Говорила, на болото идти пора. Трава поспела. Так и говорила. Пока луна полная.

– Точно. Значит, она в лес ушла. На болото. А печь не закрыла, – сделала вывод обладательница выпуклых линз, – Вот явится, где ей теперь жить?

– У Надежды. Где же еще? – предложила толстая, – Дом освободился. Теперь ничей. Живи, кто хошь. Это надо же все хозяйство погорело… Как она теперь?..

– Не зря говорят, пришла беда отворяй ворота. Все одно к одному. То Надежда, то Марья, то старик мой, то приведение проклятое. Что за напасти на деревню нашли? Господи, чем мы тебя прогневали? За что нам наказание такое? Сколько лет жили спокойно, и на тебе. Сколько можно еще деревню трясти? – запричитала вдруг женщина в красной куртке и бухнулась от переполнявшей ее усталости и расстройства на влажную землю, – Ни днем, ни ночью покою нет. Хлеба в доме ни крошки не осталось. Скотину кормить нечем. Господи, сил моих больше нет.

– Выжить нас отсюда хотят, – плюхнулась рядом нелепая, – Только куда? Куда нам отсюда деться?

– Никому мы не нужны. Все нас бросили. Все нас забыли. И уезжать некуда и оставаться сил больше нет, – вошла в истерику обессиленная женщина, – Скотина весь день не кормлена. Дом брошен. Муж с ума сходит. Едва сам не сгорел, черт лохматый. То поминки, то пожар. То приведение по деревне ходит. Покою ни днем, ни ночью нет никакого. Скоро все прахом пойдет. Что завтра есть будем? Что делать станем? Какому Богу молиться? Кого просить, чтобы оставили все нас в покое?

– Может в церковь сходить? Попа позвать? Пускай окропит чего? – предложила толстая, – Говорят, помогает.

– Надьку, Надьку надо скорее увозить. От нее все наши беды пошли, – неожиданно заявила женщина Афанасия, – Она нам покою не дает. Она нас из могилы тиранит. Каждый день мучит. В ней все наши беды сокрыты. Как она померла, все прахом пошло. Все одно к одному. Чем дальше, тем хуже. Что же это такое на свете твориться? И когда это все, наконец, кончится?

Никто на это не возразил. Все итак об этом давно уже думали.

– Пойдем, мать, к дому, – положил ей тяжелую руку на плечо старик, – Что толку орать? Что б Надьку увезти, до участкового дойти надо. Бумагу взять. Теперь только завтра пойду. Скотину кормить пора.

* * *

Вопрос: куда делась Марья – еще долго обсуждался в разных вариантах между односельчанками. В ее смерть никто верить не хотел, как не сильно доверял и Стасу, утверждавшему, что он не поджигал дома. И вообще оставалось непонятно, зачем он пришел и что ему нужно в забытой Богом деревне. Рассказанная им авантюрная история вдребезги разбилась о старое жестяное ведро и прочий хлам, публично извлеченный из мокрого рюкзака. В конце концов, сошлись на том, что скорее всего это еще один сумасшедший, случайно забредший в деревню и счастливо спасенный Афанасием из реки. Однако никто не умалял заслуг молодого человека по героическому спасению старика из огня и активному тушению пожара.

Элеонора Григорьевна, как человек сведущий в вопросах воспитания подрастающего поколения, добровольно приняла на себя над ним шефство. Афанасий попытался оставить Стаса ночевать в их доме, но женщины справедливо заметили, что с Веры Сергеевны и одного дурака достаточно. Тем более, что и сама она пребывает в расстроенных чувствах. Итак вчера вся деревня у нее ночевала.

Провести ночь в одном доме с незнакомцем не сильно пугало бывшую учительницу, даже, несмотря на то, что за ним тянулась неясная история с исчезновением Марьи Петровны. Во-первых, он показался ей симпатичным, во-вторых, – отважным, ибо не всякий станет броситься в бушующий огонь, спасая чужого человека, и, в-третьих, достаточно откровенным. Грабил он знахарку или нет, оставалось обстоятельством до конца невыясненным. В рюкзаке нашли лишь всякое барахло. Ради чего молодой человек взваливал на себя такую страшную вину, если на самом деле ничего такого не совершал? Элеоноре Григорьевне стало интересно разгадать эту загадку, кроме того присутствие в доме постороннего человека представлялось ей намного более приятным явлением, чем очередная встреча с ночным, жутким приведением.