Текст книги "Легенда о Пустошке"

– Лучше бы ты, Тоська, сгорела, чем Марья, итить твою макушку, – не выдержал старик, – Быстрее бы собирались.

Наконец, вышла, не без помощи и понуканий со стороны Веры Сергеевны. Принарядилась Анастасия Павловна по такому случаю, во все почти новое, в прошлом веке произведенное, но зато мало пользованное. Надела синюю болоньевую утепленную куртку с красным головным платком, ядовито зеленую шерстяную юбку, крепкие рейтузы и резиновые сапоги. Уличная торговка и только, отметил про себя Стас.

Двинулись.

Третья остановка – возле дома Элеоноры Григорьевны.

Во-первых, надо ей следовало протокол сельского схода составить и от каждого под ним подпись получить. На то ушло не более пятнадцати минут. Благо бывшая учительница всегда имела пишущие принадлежности в исправном состоянии.

Во-вторых, показалось ей, глядя на Тоську, что и она должна выглядеть подобающим образом. На это ушло времени гораздо больше. Темный шерстяной костюм или платье, белая блузка с воротом или с вырезом, туфли на каблуке или ботинки, пальто или куртка, платок или шляпка? Как-то раньше она об этом мало задумывалась, а теперь встала перед необходимостью сделать определенный выбор в пользу одного или другого. Что надеть? Пришлось односельчанам во дворе помаяться, затем добрым советом помочь. Наконец, после дружного обсуждения экипировки вышла в длинном черном пальто, со старомодной теплой шляпкой на голове и в черных резиновых сапогах, прихватив с собой небольшую потертую вещевую сумку. Кинула ее небрежно рядом с гробом.

– Там в основном косметика, – заметила бывшей доярке.

– И книги, – добавила Тоська.

– Не больше трех, – согласилась бывшая учительница.

Покатились по рытвинам.

Четвертая остановка – возле моста.

– Топор взяли? – с некоторым упреком в голосе поинтересовался Афанасий.

– А кто говорил, что надо? – резко ответила супруга.

– Как же кругляк без топора делать? Вот тоже собрались, итить твою макушку! – выругался старик.

– Сам-то о чем думал, черт лохматый? – возразила спутница жизни.

Пришлось мужику за топором возвращаться. Пока он ходил, солнце встало в зените. Тепло разлилось по лесу. Птички по-весеннему расщебетались.

Вера Сергеевна узелок развязала, вареные яйца возле гроба разложила, картошки в мундире сваренной, коробок соли, пять луковиц, бутылку молока поставила. Пикник на природе получился.

Только подкрепились, дед с топором вернулся. Мужики стали молодые сосны рубить, кругляк делать, женщины новый мост между собой обсуждать, особенно то, что какой-то он узковатый получился. Не могли, бездельники, еще пару бревен бросить! Как по такому тележку перевозить. Колеса шире стоят, чем бревна лежат. И не то печалило Веру Сергеевну, что на другой берег тележке не переехать, а то, как она одна ее домой переносить станет.

Думали-решали, гадали-рядили, ничего толком не придумали. По всему выходило, что одной бабе телегу через такой мост не перевезти. Придется вещь на другом берегу оставлять, пока муж назад не вернется. А если к тому времени тележку сопрут? Где такую потом достать? На чем навоз в поле возить?

– Надо было мост шире делать, – заявила Вера Сергеевна Афанасию, когда тот приволок к берегу охапку прямых круглых сосновых жердин.

– Чего? – нахмурился тот.

– Мост, говорю, шире надо, черт лохматый. Как я обратно тележку повезу? Подумал? – воткнула она руки в боки.

– Ты что, итить твою макушку? Как я тебе его шире сделаю. Тут места нет, куда бревна класть? В воздухе я их подвешу? – возмутился мужик.

– Не знаю куда, а вешай. Или не дам тележку, – твердо заявила баба.

– Итить твою макушку, – старик бросил в сердцах на землю топор и пошел к дому, – Сами тащите, как хотите, – кинул напоследок через плечо.

– Ты что, Верка, сдурела! – набросилась на нее Элеонора Григорьевна, – Ты, что говоришь! Какая может быть тележка, когда перед нами стоят планы! Сама хотела вывезти ее вон из деревни. И что теперь? Обратно везти? Вот к тебе во двор ее и отвезем. Пусть она у тебя во дворе покоится. По ночам из гроба выходит.

– Нет. Стойте! – испугалась бережливая хозяйка, – Афоня, вернись!

Дед только рукой махнул, ну, мол, тебя, надоела.

Пришлось Элеоноре Григорьевне старика догонять.

– Нельзя возвращаться на полпути, – твердо заявила она, беря его за рукав, – Начали, надо дело до конца довести. Ты до конца с нами или как? – поглядела испытующее старику в глаза, – Сказано Господом: не мир пришел Я принести, но меч, ибо враги человеку – домашние его. Они преградою стоят на пути к Богу. За руки хватают, к себе тянут. И еще сказано Господом: кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Крепись, Афанасий, ибо много испытаний уготовано тебе на пути к Богу. Правильной дорогой пошел ты, так не оборачивайся. Смело иди. Прости, бабе неразумной, ибо блаженны кроткие и наследуют землю. Блаженны чистые сердцем, ибо Бога узрят.

– Ты меня, итить твою макушку, не гноби. Я понимаю, – ответил ей дед, – Не бойся. Пошли уже. Обратной дороги нет. Я мост делал. Легко было? Нечто она, итить твою макушку, видела… – махнул в сторону супруги, – То одно, то другое. Все не так!

– Не время, Афанасий, семейными ссорами тормозить божественный промысел, – проникновенно произнесла Элеонора Григорьевна, – Мы должны свершить возложенную на нас миссию. Мы не случайно Им избраны. Я долго над этим думала. Я все поняла. Как долго мы пребывали в слепоте безверия. Не видели главного. Того, что все предопределяет. Не слышали голос Господа. Но я прозрела. На меня снизошло. Права была Марья, когда говорила о предопределении. О чистоте души. О том главном, что каждому предстоит сделать. Это главное у нас впереди. Кто еще, если не мы, обыкновенные люди, обратим взоры к прошлому и откроем сердца Богу. Кто завершит круг, если не мы с тобой, Афанасий? Ты чувствуешь это? Ты осознаешь свою избранность? Ты за?

– Я за.

– Не струсишь? Не свернешь? Примешь свой крест с честью?

– Я, Элька, старый. Мне терять нечего. Итак в дому засиделся. Пора, итить твою макушку, долги возвращать, – ответил старик, а про себя подумал: «Гикнулась Надька. А ведь любила, итить твою макушку. Отказала, не сложилось, а могло. Что теперь для нее сделать? Одно осталось. Сделать, как просит. Хочет лежать с Этим, пускай лежит, раз так сложилось. Кто это еще сделает? Элька? Так у нее другой резон. Куда, дуру, тянет? Вобрала в бошку не пойми что? Бог с ней. Пока нам с ней по дороге. Подсобит, и на том спасибо. Без нее, пожалуй, и не вышло бы. Сам я бы не смог. А она – смогла. Теперь и я справлюсь. Довезу. Будь, Надька, спокойна. Увидишь Своего Жениха. Жаль, поговорить нам уже не придется».

Тоскливо стало старику. Одно утешало: нет лучше места на свете для упокоения мечты молодости, несбывшихся надежд и желаний, чем сама Красная площадь. Иные пройдут мимо, посмотрят на могилу мало кому известной женщины и ничего не поймут. Подумают, вот, мол, еще одна из многих, пожила и ушла. Что она сделала? Почему ей почет? И не будут знать, что для него это навеки останется великим символом и последней данью их столь нелепо сложившейся любви в далекой, никому неизвестной Пустошке.

* * *

Стали переправляться.

Старик подкладывал под гроб жердины и удерживал от бокового скольжения, а молодой человек толкал сзади и передавал деду выскочившие из под днища катки.

На середине моста остановились передохнуть.

«Вот отсюда примерно я и ковырнулся», – вспомнилось вдруг Стасу. Посмотрел вниз на реку. Вода прозрачная, серебристая, солнцем золотым напоенная весело бежит по круглым светлым камушкам, а на самом дне серый мешок лежит, рядом с пучком сочных зеленых, извивающихся, длинных водорослей, совсем рядом, протяни руку и достанешь. Метра полтора не глубже.

«И на черта мне эта заваруха сдалась, – подумал вдруг он, – Этот гроб, черт бы его побрал. Вот оно мое будущее, на дне лежит. Сколько там ценностей. Это же реальные деньги. Самостоятельность. Уважение. Послать их всех к черту, достать мешок и вернуться к своему делу. Куда я лезу? Это же политика. Я – скромный антиквар. Мое дело торговля. Какая Москва? Мне это все надо? Пусть они сами со своими покойниками кувыркаются. К Ленину суют, к Сталину, да хоть к самой Маргарет Тетчер в её широкую пастель. Мне-то какое до этого дело? Мое дело в этом мешке лежит. Зачем я с ними связался? Они уже давно из ума выжили. Им терять нечего. А у меня вся жизнь впереди. Да, пошли они к черту! Мне делом заниматься надо, делом. Не в авантюры влезать. Делать мне нечего? Или здоровья много? С меня Натан Григорьевич за каждую копеечку спросит. Что я ему отвечу? Гробы по мостам толкал? Да я сам в таком же гробу окажусь сразу».

– Ну, что встал? Давай, толкай, итить твою макушку, – позвал старик.

На берегу старушки в рядок выстроились, в ожидании на него смотрят. Глаза грустные, во взгляде надежда светится.

«Что, вот так сразу и пошлю на фиг? Как-то неудобно, – смутился он, – Жалко их. Вроде, помочь вызвался. Да и что они без меня могут? До Селков дойдут, а дальше?.. Хотя, какое мое дело, что там у них будет дальше! Разберутся как-нибудь. Не маленькие. Машину наймут. Трактор. Мало ли в деревне машин? Что я им нянька? Или мне больше всех надо? Гроб до берега дотолкаю и все. Дальше пусть без меня волокут. На тележке доедут. Никуда не денутся… И как им я об этом скажу? Извините, я остаюсь? Топаете дальше? Интересно. Где это я остаюсь? У кого? С кем? Зачем? Сколько сразу возникает ненужных вопросов. Что я на них отвечу? Извините, мне нужно мешок достать? А что в мешке? Вещи Марьи Петровны. Откуда они там? Спер. Значит это ты, гад, дом подпалил. Значит, это ты старушку кокнул. Хороший выходит коленкор. Сам на себя улики из реки вытяну. Они как раз к участковому топают. Про пожар расскажут, про Марью Петровну, про меня. Как вещи из реки вытаскивал. Черт. Нельзя оставаться. Надо с ними идти. И к участковому тоже. Потом вернусь. Когда их подальше отправлю. Может быть, вместе с Веркой вернусь. Заодно и тачку через мост переправлю. То-то она обрадуется. Вот и повод нашелся. Хороший мальчик… И погода как на зло теплая. Нырнул, достал и домой. Черт. Надо место запомнить. Лишь бы мешок течением не снесло. Хотя, куда он отсюда денется. Тяжелый».

– Ну, что, толкай, – снова окликнул напарник.

– Сейчас, – ответил Стас и пихнул вперед гроб, – Держи.

Выбрались на берег.

Женщины вещички свои по бревнышкам перенесли. Стас с дедом тележку на руках перетащили, погрузили на нее гроб со скарбом и тронулись в путь.

* * *

Высится густой лес плотной стеной вдоль дороги. Липкая грязь под ногами чавкает. Скрипучая телега мотает метр за метром на узкое колесо, то и дело норовит соскользнуть в очередную глубокую выбоину.

– До Москвы я вас довезти не смогу, – прервал тяжкое молчание Стас примерно на половине пути, – До Селков дойдем и дальше все, без меня.

– Да как же мы без тебя, Стасик, – возразила Элеонора Григорьевна, – Ты же нам, теперь как родной. Помочь обещал. Мы на тебя рассчитывали.

– Извините, но у меня своя жизнь, – ответил ученик антиквара, – Мне работать надо. Я задерживаться не смогу. Мне в Питер возвращаться нужно. К шефу. Отчет делать. Так что, вы как-нибудь дальше сами.

– До какой такой Москвы вы тут собрались? – поинтересовалась Вера Сергеевна, – Мы же только в район едем.

– Да? – явил удивление Стас, – Мне сказали – в Москву. До района-то я доеду. Но дальше нет. Извините.

– Как в Москву? Кто в Москву? – остановилась хозяйка тележки, – Ты что ли, Элька, в Москву собралась?

– Да, – неожиданно и твердо заявила Элеонора Григорьевна, – В Москву. Сначала в район, а после в Москву. Если хочешь, может идти с нами.

– Ты что – сдурела? – воскликнула Вера Сергеевна, – Кто ты, и где Москва!

– Нет, не сдурела, а исцелилась. Только сейчас за ум взялась. Глаза на мир отворила. Очнулась от векового сна, – остановилась бывшая учительница, – Думаешь, я случайно тебе про Бога говорила? Нет. Не случайно. Он с нами. Он смотрит на нас с Небес и благословляет на этот путь. На путь несения Истины. Я для себя все решила. Я Надьку в Москву везу. Туда, откуда она пришла. К истоку. Откуда она вышла, туда должна и вернуться. Последний вернется к первому, круг замкнется и мир очиститься. Люди прозреют. Хватит с меня тварью дрожащей по кустам отсиживаться. Не хочу больше. Хочу с Богом нести людям свет Истины.

– Сумасшедшая! Как ты одна справишься? – ужаснулась самогонщица.

– Почему одна? Не одна. Люди помогут. Думаешь все такие слепые? Хотя бы, твой Афанасий, – указала на него Элеонора Григорьевна.

– Кто? Афоня? С тобой? В Москву? – взвилась Вера Сергеевна.

– Да… я с ней, – скромно признался дед.

– Ты? – всплеснула руками деятельная супруга, – Какой черт лохматый выискался! Я тебе покажу Москву! Марш домой.

– Хватит! – крикнул на нее старик, – Я решил. Итить твою макушку… Ясно?

– Господи, что такое твориться? Что ты говоришь, черт лохматый? Какая тебе Москва, когда ты еле на ногах стоишь? Ты же загнешься там. Ты на себя погляди. Одни кости торчат, глаза ввалились, а что недавно творил? – возмутилась жена.

– Не загнусь. Всех переживу, итить твою макушку. И дело с концом, – твердо заявил Афанасий.

– Тоська, ты хоть вразуми его! Куда, черт лохматый, собрался? Сидел, сидел на печи, как таракан, и на тебе – свалился! И куда? И с кем? Было бы дело какое стоящее. А то гроб за Элькой таскать! Да вы с ума посходили, – расстроилась Вера Сергеевна.

– Да, Антонина, ты с нами? – сверкнула очками Элеонора Григорьевна.

– Я чего-то даже не пойму, – недоуменно моргнула круглыми глазами бывшая доярка, – Я думала в район идем, а тут… Москва!

– Ну и что, что Москва. Ты же сама хотела подругу туда отвезти. Вот и отвезешь. Москву заодно посмотришь. Что она такое, столица нашей родины. Подумаешь, Москва. Нашли чего испугаться, – подначила бывшая учительница, – Сама говорила, Надеже там самое место. Когда еще такой случай представится. Она этого достойна. Что, теперь, струсила? Как до дела дошло, так сразу и струсила?

– Я что? Я ни чего, – смутилась Анастасия Павловна, – Я как все.

– Дома она остается, дома, – схватила ее за одну руку Вера Сергеевна.

– Ты за нее не решай. У нее своя голова есть. Она сама за себя ответит. Понимает, что делать надо. Кто еще кроме нас воздаст должное односельчанке? Или так и будем в лесу с приведениями жить? – взяла за другую руку Элеонора Григорьевна.

– Ой, бабы, так неожиданно. Вы бы мне хоть раньше сказали. Я бы в дорогу собралась. А то вот так сразу и в Москву… с гробом… – растерянно закрутила головой Тоська.

– Иначе ты бы никогда не решилась. Или сразу, или никогда, – твердо заявила бывшая учительница.

– Можно было все сделать по-человечески. Подготовиться, как следует. Сообщить, кому следует. Составить заявление. Получить разрешение. Заказать церемонию. Приехали бы ее товарищи. Положили бы в катафалк. С оркестром бы повезли. С венками. Это же событие-то какое, – зашла с другого конца Вера Сергеевна, притянув к себе нерешительную Тоську.

– Жди, приедут, положат. Букет чахлых гвоздик, если не лениво станет по лесу до нас топать. Великое видится на расстоянии. Сколько лет мы тут просидим, пока за ней кто-нибудь приедет? Заявление рассмотрят, резолюцию наложат, денег найдут, венки купят. Подумала? Мы все кончимся к тому времени. Мхом порастем. Забыла, как власть о народе печется? – ответила Элеонора Григорьевна, дернув бывшую доярку к себе, – Сказано Господом: не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди, ни сумы в дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания.

– Это, кажись, мы должны отвезти, – согласилась Анастасия Павловна.

– Мы ничего никому не должны, – резко дернула на себя Вера Сергеевна, – Это их партийное дело. Не наше. И Бог тут не причем. Она всегда была атеисткой и в Бога не верила.

– Она овца заблудшая и душа ее пребывает в смятении, – рванула толстую Тоську за руку маленькая учительница, – И ты Бога не зришь, если противишься. И другие еще спят. Но сказал Господь: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих. Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечник, и светят во всем доме.

– Врешь ты все. Ты сама в Бога не веришь, – вцепилась в бывшую доярку самогонщица.

– Теперь верю и других призову. Для того и пошла, – Элеонора Григорьевна уперлась ножками в жидкую глину и что сил дернула Тоську на себя. Та качнулась и едва не опрокинула ее своей обширной массой.

– Оставь меня, – возмущенно вырвалась она из цепких рук Веры Сергеевны, – Замучили. И так от вас голова болит.

– Ну, и езжай с покойницей в гробу. Вот она тебя в дороге уест, – прошипела сконфуженная хозяйка тележки.

– Нет, я, пожалуй, останусь, – тут же переметнулась Анастасия Павловна.

– Ну и оставайся, трусиха. Всю жизнь трусихой была, трусихой и помрешь. Сиди под кустом, прикрывайся листом. Все равно ночью она придет. Она все видит, кто куда тянет. Всем все припомнит. Самогонки не хватит от нее прятаться. Сопьешься. С ума сойдешь, – кольнула с другого бока бывшая учительница.

– Я страха тут натерпелась. Лучше я в Москву поеду. Может Она увидит, что все делается по ейному и больше не тронет, – переменила позицию Тоська.

– Езжай, езжай. Пускай вас там всех заарестуют, – выкинула последний козырь Вера Сергеевна, – Элька сама говорила, что вас не пустят. Только зря время потратите. Все бы в Москве хоронились, кабы можно было. В тюрьме вам самое место. Умники.

– Не арестуют. Время другое. Теперь демократия. Мы не просто так едем. У нас протокол есть. Сама подписывала. Это документ. Это решение народной власти, – отбила выпад Элеонора Григорьевна, – Конституция с нами. Бог с нами. Нас ждет бессмертие. Ибо где собраны двое во имя Господа, там и Он среди них. Каждому воздастся по делам его. Не бойся Антонина, святое дело свершаем.

– Как хорошо, что Надежду в Москву везем. Как я об этом мечтала. Она такая замечательная. Такая правильная. Ей самое там место Я с вами поеду, – окончательно определилась Анастасия Павловна, – Всю жизнь хотела в Москву съездить. Посмотреть, как там люди живут. Как знала, все новое одела. Жаль денег нету. В магазин сходить не с чем. Там магазины, говорят, большие, в три этажа. Длинные. Вещей разных, глаза разбегаются…

– Не волнуйся. Птицы небесные не сеют и не жнут, но Отец Небесный питает их. Разве мы хуже? В Селках пенсию получим. За три месяца, – успокоила ее предводительница процессии, – Я об этом еще в деревне подумала. Одно плохо, Стасик нас с вами подводит. Но ничего. Придем в Селки, видно будет. Господь нас не оставит.

– Господи, что происходит, – опустила руки расстроенная Вера Сергеевна, – Одежи не взяли. В дорогу, как следует, не собрались. Денег нет. Куда, дураки, едут?

Спорщики притихли. Дальше каждый шел думая свою думу.

Пять километров с гробом по худой дороге, это не загородная прогулка. До Селков только к вечеру добрались. Вымотались, устали. Больше не спорили. На споры сил не осталось.

Вот и пятая остановка – деревня Селки.

Глава 4. Блуждания

Едва из-за поворота дороги показались первые крыши домов деревни Селки, Стас бросил тянуть тележку, предоставив старику одному преодолевать трудный подъем, и ринулся к магазину. Болела душа за машину, оставленную на попечение неказистого мужика. Вбежал на пригорок и обмер. «Девятка» Натана Григорьевича стояла на том же месте, где и припарковалась, на деревянных чурбачках вместо колес и пустым проемом лобового окна сиротливо глазела на вечерний закат.

– Где этот мужик! – воскликнул незадачливый автолюбитель, – Ах, твою мать!…

Вечерело. Тихо было в деревне. На улицах ни души. Вопли запоздалого прохожего далеко разнеслись по окрестным полям. Тут же сердито ответили собаки, заколыхались разноцветные занавески на окнах, вытянулись длинные шеи над ребристыми заборами, уныло скрипнули приоткрытые двери. Интересно селянам стало, кто это так ершисто ругается в вечернюю пору. Увидели скрипучую, запоздалую тележку, медленно катившую по дороге с уныло бредущими следом путниками, определили на ней гроб и тут же попрятались, как улитки по своим домикам.

– Где, итить твою макушку, ночевать будем? – перевел дух старик.

– К Митричу пойдем. К кому же еще? К нему вернее, – определила супруга, имея в виду своего главного закупщика и надежного делового партнера, многократно испытанного за тяжелые, долгие годы.

– Чего, итить твою макушку, ругается? Подтолкни, бабы, – призвал дед.

– Машину, кажись, подпортили, – догадалась Вера Сергеевна.

– Жаль, если так, – произнесла Элеонора Григорьевна, впрягаясь рядом.

Въехали на пригорок и все сами увидели.

– Да… На такой, итить твою макушку, далеко не уедешь, – заметил Афанасий.

– Ехалки сняли, – поддакнула сбоку Анастасия Павловна.

– Убью гада, – свирепо потрясал кулаками Стас над капотом, – Где он? Где?!

– Утром найдешь, – устало молвила Вера Сергеевна, – Пойдем к Митричу. Переночуем. Он тут всех знает. У него спросим. Наверняка знает. Подскажет. Поможет. Тракторист, как ни как. И дом у него большой. Всем места хватит.

– Машина, теперь, никуда не денется, – заметил старик, – Чего ветер гонять?

И то верно. Утро вечера мудренее. Покатили телегу дальше.

* * *

Постучались в глухие деревянные ворота дома второй улицы при повороте направо. К забору притулился с прицепом вместе грязный колесный трактор марки «Беларусь». Судя по всему – рабочая лошадка. Второй такой же, только гораздо чище и новее, видимо, выездной, для личного пользования, красовался синей отшлифованной крышей внутри двора. Третий, скорее всего огородный с навесным плугом приткнулся на ночь к дровяному сараю.

Тракторист по прозвищу Митрич собирался принять баньку, когда услышал призывный стук в глухую створку ворот.

– Кто? – грозно спросил он.

– Это я, Митрич, Вера из Пустошки, – ответила самогонщица.

– Ты? Верка! Сама! Чего так?

– Сама, сама. Отворяй.

– Вот так сюрприз, – растянул здоровенный мужичина в приветливой улыбке не бритое два дня лицо.

– Принимай гостей, – выдохнула Вера Сергеевна, – Насилу дошли.

Хозяин тут же урезонил разгомонившуюся лохматую собачину, пригрозив той березовым паленом, и пропустил путников во двор.

– Никак всей деревней пожаловали? Здравствуйте, Элеонора Григорьевна, – по привычке пригнул шею хозяин, – Как поживаете?

– Здравствуй Петечка, – едва улыбнулась от усталости бывшая учительница, – Как у тебя дела идут? Математику не забыл?

– Помню, Элеонора Григорьевна. Как ее после вас забудешь? Каждый день цифры складываю. Какими судьбами к нам пожаловали? А это что? – указал на ящик, похожий на гроб, – Для кого приготовили?

– Горе у нас, Митрич, – ответила самогонщица, – Надежда наша померла. Хоронить надо. Вот, дело какое.

– Это которая, бывшая из правления? – уточнил мужик.

– Она, – кивнула самогонщица.

– Во дела… Так вы сюда ее привезли, что ли? – догадался он.

– Тут она, Петечка, – указала на гроб Элеонора Григорьевна.

– Во дела… Галя, Галя! – кликнул мужик жену то ли с испуга, то ли от растерянности, – Марш домой, – цыкнул на двух курносых ребятишек примерно одного десятилетнего возраста шумно выкатившихся на крыльцо.

– Чего надо? – вышла из дома ядрёная баба в полосатом махровом халате.

– Галя, тут люди пришли. С покойником, – указал на гостей хозяин, – Считай вся Пустошка. Чего делать?

– А чего надо? – поинтересовалась она.

– Нам бы, итить твою макушку, переночевать, – обозначил проблему Афанасий.

– Утром в район пойдем. К участковому, – пояснила бывшая учительница.

– Надежда наша померла, – повторила Вера Сергеевна, – Хоронить надо.

– Померла? – удивилась хозяйка дома, – Надо же? Наконец-то! Гроб для нее?

– Так, она в нем, – ткнул пальцем муж, – Во, дело какое.

– Как в нем? Почему в нем? У себя зарыть не могли? На фига к нам приперли? – возмутилась Галя.

– Тут дело такое… – хотел объяснить Афанасий, но Элеонора Григорьевна его перебила:

– В Москву нам ее везти надо. Там хоронить. Завещание такое. Должны выполнить. Так что идти нам больше кроме вас некуда. Ночевать больше негде. Впереди путь длинный. Принимайте гостей, дорогие хозяева. Вот такие дела у нас, Петечка.

– К нам, на ночь, с покойником, – схватилась за сердце хозяйка дома, – Всю ночь спать не буду.

– Ты, чья Галя будешь: Степанихина или Калгановская? – включилась в разговор Анастасия Павловна.

– Елизаветы Степановны внучка, – гордо ответила та.

– Бабы Лизы! То-то я думаю, чья? Не признала? Я баба Тося. Мы с бабой Лизой тебя еще в город возили. В больницу. Тебе лет десять было. Забыла? Как она себя чувствует? Живая еще? – напомнила Тоська.

– Ой, помню, баба Тося, как не помнить. Баба Лиза померла. Три года назад. А вы значит живы! Все в Пустошке живете? – улыбнулась хозяйка.

– Живу. Наше дело такое. Живи до смерти, – махнула рукой бывшая доярка.

– Ну, кажись надо устраивать… – молвил хозяин, вопросительно глядя на Галю.

– Только в дом не заносить. В сарае поставьте, – согласилась хозяйка, – Господи, горе какое, – и ушла переживать в дом, да к приему незваных гостей готовиться.

* * *

– Тяжела ноша, – оценил положение хозяин дома, – Это вам далеко ехать.

– Далеко, – согласилась Элеонора Григорьевна, – Может, хоть ты нам поможешь? Вот, молодой человек, пообещал помочь, да у него машину обворовали.

– Это какую? Девятку, у магазина? – поинтересовался тракторист.

– Ее самую, – заметил обиженный автолюбитель.

– Твоя значит… Не повезло… Ее в ночь растащили, – усмехнулся Митрич, – Первую еще простояла. Ничего. А на вторую… Как муравьи, всю объели.

– Мне бы мужичка одного найти. Маленький такой, губастенький. В пиджачке старом ходит. Впереди трех зубов нет. Он возле магазина крутился. В прошлом году спину, говорил, лечил в Пустошке. Не знаешь? Мне бы найти его, – убедительно потряс кулаком Стас, – Поговорить с ним. Я бы с ним поговорил.

– Это Малек, что ли? На фига он тебе? – осведомился хозяин.

– Я его за машиной просил присмотреть. Денег дал, – ответил обманутый Стас.

– Нашел кого просить. Малька! Да он первый её и обнес, – рассмеялся тракторист, – Кто же Мальку, какое дело доверит? Это же Малек!

– Где ему, городскому, об этом знать? – вступилась Вера Сергеевна, – Ты вот что, принимай товар, – указала на три большие бутыли, стоящие на тележке возле гроба.

– Значит, так: самогон в дом, гроб в сарай, бабы на кухню, – распорядился хозяин, – До утра переночуете. Утром решим, как быть. А это не у вас пожар был, или в лесу горело? Вчера пол дня дымило над лесом.

– У нас. Так ведь у нас Марья сгорела. Дотла. Вместе с домом, – пояснила Вера Сергеевна, – Представляешь? Вот горе-то какое! Сначала Надежда. Потом Марья! Прямо война! Все живые, все здесь. В деревне никого не осталось. Одна скотина. Присмотреть некому. Утром давай съездим? Сил нет, обратно телегу тянуть. Насилу дошли. Скотину кормить надо. Жалко ведь.

– Это точно. Скотину бросать нельзя. Скотина это… Волки у вас, говорят, по улице ходят – подплеснул мужик масла.

– Еще как ходят. Участкового чуть не загрызли! – выпалила самогонщица.

– Да ты чего! – удивился Митрич, – Во дела… В жизнь не поверю, что б ведьма сама в доме сгорела. Подпалил кто, не иначе.

– И мы так думаем. Но… – Вера Сергеевна кивнула в сторону Стаса старательно оттаскивающего вместе с остальными гостями тяжелую ношу в сарай, – Сначала думали он. Кому еще? Появился вчера, неизвестно кто, неизвестно откуда, неизвестно зачем. Мой дед его утром из реки вынул. Как раз перед самым пожаром. С моста, говорят, упал. Едва не утоп. Дед его вытащил. Сказал, от Марьи шел. С большим мешком. А в мешке, посмотрели – один хлам. Дырявое ведро, да горелая кастрюля. Зачем набрал, спрашивается?

– Ты гляди… – оценил компаньон глубину интриги, – И что?..

– Сам тушил. Деда из огня вынес. Спас, можно сказать. Сгорел бы старик. За курами в сарай кинулся, черт лохматый. Так он его вынес оттуда. Не побоялся. Как на него думать? Он поджег или не он, сама она угорела или не сама – не ясно. Только дома ее больше нет. Сгорел дотла. Весь, – завершила острый сюжет самогонщица, – Вот у нас новости какие. Теперь в Москву, дураки, собрались. Надежду хоронить. В мавзолей везут к самому Ленину! На Красную площадь. Хотя её в Ленину сунуть.

– Да ты что!?

– А ты думал? Она сама написала, чтобы ее там схоронили. Вот и кинулись. Их ли это дело, спрашивается? Она же партийная. Это же их партийное дело, не наше. Я деду говорю, куда тебя понесло, черт лохматый. Тебе сколько годов? Он – ни в какую. Очумел. Отвезу, говорит, и все, черт лохматый, – чуть не плача излагала расстроенная компаньонка, – И Элька туда же. Тоську, дуру, с панталыку сбила. Вот, наши дела какие! Слыханное ли это дело, чтобы простую крестьянку в Москву тащить. Пусть даже партийную. Да еще не куда-нибудь, а на Красную площадь в мавзолей к этому самому! Это же далеко-то как? С покойником ехать. Неизвестно как, неизвестно на чем. Всю жизнь в лесу просидели и на тебе, вскочили, понеслось. Собраться толком не успели. Ни денег на дорогу не взяли, ни одежи на смену. Как доберутся? Что делать там будут? Как эту Надьку в мавзолей засунут? Москва все же, не деревня. Страшно-то как, Митрич? Не знаю, что мне и делать? Ведь и не отговоришь. Может, ты что посоветуешь? Сама бы с ними поехала, да не могу. Скотина у меня, хозяйство. Хозяйство не бросишь.

– Это точно… – согласился деловой партнер, – Через речку-то как перешли?

– Дед мост починил. С участковым, – утерла слезы Вера Сергеевна.

– Да ты что? С участковым? Быть не может. Что б он сам чего делал! – изумился тракторист, – В жизнь не поверю.

– Точно тебе говорю. За один день сделали. На тракторе не проехать, а пешком пройти можно. Ты бы вот что, Мирич, доехал бы со мной завтра до речки, – попросила самогонщица, – Отвез бы меня с тележкой. Жалко ее тут бросать. Вещь хорошая. Скотина у меня там некормленая. Без присмотра осталась. Никого ж нет больше в деревне. Все тут. Одной далеко. Еле дошли.

– Ладно. Отвезу. Завтра все равно в лес собирался, – согласился хозяин дома.

– Э! А это тут что? – воскликнул Стас, выкатывая из сарая колесо от своей машины, – Это мои диски. Моя резина. Откуда?

– Вот черт, – выругался тракторист в сторону, но громко возразил, – Да где ж твоя! Я у мужиков в районе купил. Неделю назад.

– Откуда купил, если – моя. Я что, не вижу?! У тебя что, «девятка» есть?

– Я другу купил, – нашелся хозяин дома, – В подарок.

– Врешь. Моя это резина. С моей тачки скрутил.

Стас зло наезжал. Хозяин дома уступать не хотел. Как два бойцовских петуха они встали напротив друг друга: щупленький Стас и амбалоподобный деревенский тракторист. Дело явно закончилось бы дракой, если бы не Элеонора Григорьевна.