Текст книги "Легенда о Пустошке"

– Старое не выбрасывайте, – решительно заявил он, красуясь перед женщинами и нахально подмигивая бывшей доярке, – Оно еще годное.

– Я постираю, – ответил Митя.

– Гляди, чтобы ни чего не пропало, – пригрозил ему бомж и едва не получил оплеуху от Анастасии Павловны, что несказанно его обрадовало.

– Ну что ж… Теперь, думаю, мы готовы, – осмотрела свою команду Элеонора Григорьевна и перекрестилась.

* * *

– Ой, нам пора на работу, – прервала рассказ Маша, – Извини, Стас. Очень хочется еще послушать, но время… Приходи к нам обедать. Или, если хочешь, оставайся тут. Мы с мамой на работу быстренько сбегаем и к трем часам вернемся. А ты за малышами присмотришь. Телевизор посмотришь. Поиграете с ними, а?

– Я бы с радостью, но мне надо в Пустошку сходить, пока светло. Час туда, час обратно. Как раз к обеду вернусь, – смутился рассказчик.

– И правильно. Иди, – поддержала его Елизавета Ивановна, – Делай свои дела. Нечего мужика в няньки сажать. Погуляют. Никуда не денутся. Не город. Ах, бедный, бедный Митя. И зачем его понесло в Москву. Жил бы себе дома. Все было бы у него нормально. Уже и ребятишек бы имел. И хозяйство. И глазки были бы целы. Бедная Вера Сергеевна. Вот несчастье то, вот несчастье… Побежала я на ферму, – она поднялась и стала скоро собираться.

– Мне тоже пора, – вздохнула Маша, – проводишь?

– Конечно.

Они встали и вышли из дома.

За забором возле машины стояли три долговязых парня околопризывного возраста.

– Привет, Маша, – сказал один белобрысый ростом ниже других.

– Чего это вы тут третесь? – вскинула гордо голову девушка.

– Чего это он вокруг тебя трется? – ответил второй с лицом осыпанным красными прыщами, – Всю ночь машина возле забора простояла. Ваську забыла?

– Ваську помню. Причем тут Васька? – метнула в него грозный взгляд Маша.

– При том, что он в Армии, – вставил третий, угловатый и угрюмый на вид, – Невеста солдата – это святое. Ясно?

– Кто это меня в его невесты записал? – возмущенно воскликнула девушка.

– Сама себя записала, когда в армию провожала. Забыла? – прищурился белобрысый, – Мы помним. Кто на шею ему вешался? Задом крутить стала?

– Сейчас как врежу тебе по морде, – замахнулась Маша, – Не была никогда Васькиной невестой. Так можете ему и передать.

– Была, не была, это ты потом ему сама скажешь, – заметил угрюмый, – А ты парень вали отсюда. Ясно?

– Чего это вдруг? – с легкой усмешкой заметил Стас, чувствуя как внутри все похолодело.

– Схлопотать хочешь? – призрачно намекнул прыщавый, надевая на пальцы самодельный кастет, – Это мы тебе быстро организуем. За нами не заржавеет.

– Ты, вот что, – ткнул новоявленного ухажера кривым пальцем в грудь угрюмый, – Садись за свою баранку и катись отсюда. Пока не поздно. Не советую больше возвращаться. Говорим один раз.

– Потом хороним, – уточнил прыщавый, для большей убедительности хлопнув кастетом в ладонь левой руки.

– Тачка она и сгореть может, – сощурил глаз белобрысый.

– А ну пошли вон, чертовы хулиганы, сейчас людей позову, – возмутилась Маша, – Не слушай их, Стас. Врут они все. Пусть только попробуют машину испортить. Я им так испорчу, всю жизнь жалеть будут.

– Заткнись Маша. Мы Ваську в обиду не дадим. Он наш друг. Ясно? А тебе, еще раз объясняю: Машка его невеста. И на этом все, базар окончен. Мы тебя предупредили. Мы на ветер слов не бросаем. Еще раз с Машкой увидим… – и он презрительно сплюнул на землю.

– Надеюсь, Машенька, у тебя с ним ничего ночью не было? – ехидно осклабился прыщавый, – Васе это сильно не понравится. Может его кастрировать?

– Ах, ты, сволочь, – вспыхнула краской девушка, – Как ты, тварь, только подумать такое посмел, – она оглянулась, увидела возле забора обломок жердины, схватила ее и замахнулась на парней, – Убью, сволочи.

Те засмеялись и рассыпались в разные стороны.

– Вали, парень отсюда. Понял? – крикнул, уходя, белобрысый, а прыщавый, достав из кармана выкидной нож, демонстративно блеснул на солнце тонким лезвием.

– Вот, гады, – бросила в землю дубину девушка, – Все настроение испортили. Ну почему, всю жизнь так?.. Что за сволочи… – она подняла на Стаса полные слез глаза, – Не слушай их. Врут они все.

– Конечно, – попытался улыбнуться он, ощущая как мелко дрожат скрытые в брюках колени.

На машине Стас довез Машу до почты.

– Обедать придешь? – спросила она на прощанье.

– Приду, – ответил он.

– В три?

– Постараюсь успеть.

– Тогда пока, – она вышла, хлопнула дверью.

– Пока, – схлопнул он три раза ладошку.

На крыльце почты она обернулась, махнула рукой. Он кивнул, улыбнулся, и она скрылась за обитой железом дверью.

Подъехав к магазину, Стас припарковался на прежнем месте, достал из багажника свой макинтош, положил в пустой рюкзак походный топорик и пешком направился в сторону Пустошки.

Пять километров раскисшей дороги наполненного весенним цветением леса прошли почти незаметно. Мысль что он постыдно струсил, не поставил неотесанных хамов на место, не пресек наглый наезд с самого начала, не давала покоя и грызла сердце, словно червяк сочное яблоко. Как мог он спасовать перед этими нахальными школьниками? Правда, один из них на пол головы длиннее, другой явно шире в плечах, а третий вообще откровенный придурок, от которого в драке вполне можно ожидать чего угодно, даже нож в спину. Но это ничуть не оправдывало пассивного поведения и не прибавляло уважения в глазах Маши, особенного после того, как именно она решительно прогнала их от ворот своего дома.

«Невеста Васи… Подумаешь невеста какого-то Васи. В гробу я видел этого Васю и его дружков, – думал Стас, с остервенением передвигая увязающие в грязи ноги, – Мало ли каких Васей живет в деревне. Стану я им кланяться. А что если бы они перешли от слов к делу? Если бы началась драка? Урыли бы меня там возле забора. Непременно бы урыли. И машину испортили. Что же мне теперь делать? Эти отморозки меня так просто в покое не оставят. По всему видно живут скучно, приключений себе ищут. Одного, допустим, свалю шокером, коренастого. Он самый опасный. Другого надо как то вырубить сразу. Мелкий сам убежит. Да, пожалуй, что так. Но это потом. Сейчас главное достать мешок. Достану мешок, а там посмотрим, кто окажется сверху. Я или их Вася. Или сразу Машу с собой увезти? Или вообще ее бросить? В принципе, на фига мне Маша? Больная теща, двое маленьких детей, нищий дом. Представляешь, все это богатство свалится на мою шею. Во, будет подарочек. Что мне с ними со всеми делать? Это же будет полный абзац. Никаких денег не хватит их всех прокормить. У меня и так мать больная. Не знаю, что с ней делать, как ее вылечить. Нет, что-то я рано стал на девчонок заглядываться. Притормози, парень. Так не долго и до беды дойти. Вляпаешься по самые уши и после за батей в могилу. Нет. Мне еще рановато. Я еще на свете толком не пожил. Для меня сейчас главное мешок. Главное, чтобы он оказался на месте. Тогда все станет значительно проще. Все встанет на свои места. Без этого мешка, домой можно не возвращаться. В нем мой успех, моя слава, свобода и самостоятельность. Перспектива, черт побери. Вперед, Стас. Ты сможешь. Ты не зря отмотал столько километров. Не было никакого третьего. Некому было его достать. Глупости все. Главное впереди».

Солнце стояло высоко. Удача казалась близкой. Дорога пошла легче. Вот и знакомые повороты. Еще немного и блеснет синей ниткой узкая речушка. Да, вот она. Пришел.

Скинул юноша с плеч рюкзак, вынул походный топор, срубил трехметровую жердину, вогнал насквозь в толстый конец крепкий гвоздь, так чтобы получилось что-то вроде багра, и вступил на уложенные стариком бревна.

Вот и то самое место почти посередине. Нагнулся. Стал всматриваться в искристую воду. Ни черта не видно. Мутная вода, темная. Словно взбаламутил ее кто-то, подняв со дна песок с илом. Задул холодный ветер. Солнце спряталось за тучи. По реке пошла мелкая рябь.

Стас стал осторожно прощупывать багром дно, но ничего толком не обнаружил. Шест с гвоздем безрезультатно обтыкал пустое каменистое дно.

«Что за черт! Мешок должен быть здесь. На этом самом месте».

Снова и снова пробовал он нащупать и зацепить объемный мешок, но только чувствовал, как тычется дерево в округлые донные камни или увязает в иле.

Раздеться и нырнуть? Может он и нырнул бы, невзирая на холодную погоду, если бы точно знал, что мешок действительно находится там. Его вполне могла увидеть и достать Вера Сергеевна на обратном пути из Селков. Или участковый, который по каким-то своим надобностям мог в эти дни снова наведаться в далекую Пустошку. Или тот таинственный третий, черт бы его побрал, тот, кто спалил дом, тот, кто спер иконы из рюкзака. Наконец, мешок могло просто снести быстрым течением, переместить дальше, в такое место, где его невозможно нащупать багром.

В десятый раз сантиметр за сантиметром упорный кладоискатель тыкал деревянным шестом в каменистое дно речки на всем протяжении моста с обеих сторон. Но всякий раз упирался лишь в ил и твердые камни. Оставалось только нырять. Но в такой мути увидеть что-нибудь практически невозможно. Зато простудиться в холодной воде запросто.

Поежился начинающий антиквар от холода, взглянул на часы: около пяти. Все усилия обнаружить мешок оказались тщетны.

Приходилось признать, что поход не увенчался успехом.

Сокровища канули в реке. Хотя может быть в другой раз, когда температура воздуха станет чуть теплее, вода чуть прозрачнее, удача чуть ласковее он сможет снова придти сюда и обнаружить пропажу. Но явно не сегодня.

– Черт бы вас всех побрал! – в отчаянии выкрикнул он в пустоту леса и метнул бесполезный багор, словно копье в мутную глубину реки, едва снова не свалившись с узкого моста в воду.

Злой и уставший Стас подъехал к Машиному дому и остановил машину возле калитки, не заглушая мотор. Она тут же выбежала его встречать. Глаза девушки прямо светились от радости. Ей едва удавалось скрывать охватившее ее волнение. Впрочем, он мало обратил на это внимание. Его свирепо грызла злая досада, вечный спутник комплексующих и неудачников, разрывая душу на черные длинные лоскуты, напоминающие нищенское одеяние, оголяя расчесанные до крови нервы. Все казалось ему плохо и жизнь кончена.

– Мы тебя ждали. Даже за стол с мамой не садились. Только детей покормили. Я знала, что ты приедешь, – сказала она, открыв переднюю дверцу и присев перед ним на корточки.

– Да. Я обещал, – вымолвил он и заглушил мотор.

– Что-нибудь случилось? – насторожилась она, – На тебе лица нет. Опять эти приставали, да?

– Нет. Нет, все нормально. Устал просто. Дорога длинная, – отмахнулся он.

– Ты, Стас, их не бойся. Ничего не бойся. Пойдем, я тебя покормлю, – она встала, взяла его за руку и вывела из машины.

Спустя несколько минут он снова сидел на кухне за столом на привычном уже месте напротив Елизаветы Ивановны и черпал ложкой наваристый густой суп из глубокой тарелки с голубыми птицами. Но еда не лезла ему в горло. Приходилось с усилием проталкивать ее в желудок, делая вид, что ему чрезвычайно вкусно. Потом последовало картофельное пюре, домашняя колбаса, горячий чай с ореховым печеньем. Бесконечно долгий обед.

– Ты нам расскажешь, что в Москве было дальше? – попросила Маша, убирая со стола остатки еды в холодильник.

– На чем мы остановились? – устало спросил он.

– Вы Никиту одели, а Маркс ушел искать Нюсю, – напомнила девушка.

– Ах, да. Так вот…

* * *

Маркса мы не дождались. Афанасий долго прощался с Митей, словно не надеялся его больше увидеть. Даже прослезился, чего раньше за ним не замечалось. Наконец, мы собрались, пообещали Мите, что скоро вернемся и покинули его скромную обитель. Хотя на душе почему-то скребли кошки. Впрочем, мы отнесли наше волнение на счет предстоящего мероприятия, не придав беспокойству большого значения.

Обратная дорога до Красной площади оказалась долгой и трудной. Мы постоянно застревали в автомобильных пробках. То и дело сворачивали не на ту улицу. Потом долго выпутывались, зачастую выбираясь незнакомыми дворами, снова сворачивали, пока, наконец, не вырулили на Ильинку, где в конце нас ожидала долгожданная цель.

На этот раз припарковаться удалось только в значительном отдалении от Красной площади. Без особых помех сняли гроб с багажника, закрыли машину. Элеонора Григорьевна произнесла краткую напутственную речь, типа: «Ничего не боимся. С Богом, товарищи!», и понесли. Первым шел я, рассекая толпу на узком тротуаре. За мной Афанасий с Никитой несли гроб спереди. Женщины тащили его ссади, замыкая собой процессию. Так и приблизились к Красной площади.

– Все, – сказал я, в конце улицы, – Дальше, уважаемые, идите сами. Я свое дело сделал. Вас до места доставил. Вон мавзолей впереди. Его уже видно. Сто метров по прямой. Желаю удачи.

– Спасибо, итить твою макушку, – вымолвил Афанасий, – Выручил стариков.

– Кого хороним? – поинтересовался приличный с виду прохожий.

– Надежду Константинову, – бодро ответила Элеонора Григорьевна.

– Кого, кого? – переспросил тот.

– Сказали тебе Надежду Константинову, – огрызнулась Тоська.

– Где? – удивился он.

– В мавзолее. Не видишь, – ответил ему я.

– Ту самую, что ли? – выпучил он глаза.

– Ты самую. Ту самую. Другой нету. Ну, что встали, понесли, что ли? – скомандовала Анастасия Павловна.

– Елки палки, – присвистнул прохожий, вынул мобильный телефон и стал кому-то названивать.

Похоронная процессия решительно вступила на брусчатку и двинулась в обход металлических ограждений.

– Эй, уважаемые, вы куда? – последовал в спину окрик постового.

– Вперед, бабы, вперед. Итить твою макушку, – браво ускорил шаг старик.

– Куда вы? Вам говорят! Эй, вы, стойте!

Никита тут же выронил из рук ношу и бросился наутек.

– Стой, куда! – крикнул ему вслед Афанасий, – Вернись, гад!

– Держи Афоня! – взвизгнула сзади Элеонора Григорьевна, – Держи!

– Сто метров не километров. Добежим, итить твою макушку, – морщась от тяжести выдавил из себя старик, – Шире шаг.

Спереди наперерез уже бежали два милиционера. Ссади поджимали еще трое. Никиту уже перехватили, сбили на землю, защелкнули на запястьях наручники.

– Вперед! В атаку! – неожиданно рванул дед так лихо, что бабульки сзади не удержали в руках гроб и он грохнулся на каменную мостовую.

– Эх вы… – досадно выдохнул старик, падая на него сверху.

– Куда ж ты так, – с упреком в голосе хлопнула руками Анастасия Павловна.

– Стоять! – гаркнул рядом блюститель порядка и нарушителей окружили.

К месту происшествия со всех сторон стали стягиваться любопытные прохожие и многочисленные туристы. Стайка японцев тут же защелкала вспышками фотоаппаратов.

– Что происходит? Кого задержали? – то и дело раздавались вопросы.

– Люди! – крикнула Элеонора Григорьевна, вскочив на гроб, – Люди добрые. Именем Господа нашего призываю вас, покайтесь! Обратите души свои к Господу, ибо жизнь коротка. Грядет час и предстанете перед Господом, как предстала Надежа Константиновна, которую мы хоронить несем. Народ нас послал. Народ, чтобы сказать вам слова эти. Помогите нам, люди добрые до мавзолея дойти. Милиция нас не пускает.

– Как не пускает? Почему не пускает? – раздались возмущенные возгласы.

– Какую Надежду Константиновну? Как хоронить? Сейчас хоронить? Почему?… Зачем?… Кто?…

– Люди умерла Надежда Константиновна, но дух ее до сих пор над нами витает. Не ведала она Господа, жила безбожно, – кричала бывшая учительница, – Не дают грехи ей покоя. Помогите нам люди к мавзолею пройти. Простите, что на гробу стою. Но больше встать некуда. Не дошли мы до цели…

Больше она ничего сказать не успела. Здоровенный офицер сдернул ее за руку с импровизированной трибуны и грубо потащил за собой сквозь толпу в сторону Васильевского спуска. Афанасия с Никитой к этому моменту уже цепко держали четверо милиционеров, выясняя их личности. Анастасия Павловна некоторое время бойко отмахивалась руками от блюстителей порядка, возмущенно восклицая при каждом удачном шлепке: «Не смей меня трогать!» Но и ее быстро повязали с двух сторон два свежих постовых, подтянувшихся к месту потасовки.

– Разойдитесь! Все разойдитесь! – раздавалась грозная команда.

– Покайтесь! Близок час смерти! Обратитесь к Богу! – призывала Элеонора Григорьевна, извиваясь в цепких руках закона.

Японцы тут же откатились в сторону. Некоторые прохожие, недоуменно пожав плечами, двинулись по своим делам. Пара зевак продолжала стоять в сторонке, наблюдая, чем дело кончится. Только один попытался возмутиться на учиненный произвол властей, но быстро стих и только тихо ругался на существующие порядки, удушающие демократические завоевания народа. Однако, когда на площадь вырулил «автозак», то и он спешно ретировался в сторону ГУМа, оставив нарушителей разбираться наедине с властями.

Спустя пять минут на Красной площади вновь воцарился вековой покой и порядок. Ничто больше не напоминало о том, что еще минуту назад здесь вовсю разгорались страсти, кипела борьба и вершилась история.

Проводив взглядом удаляющуюся милицейскую машину, увозящую с площади задержанных стариков и их тяжкую ношу, я направился к своей оставленной машине, завел мотор, развернулся и поехал назад в Селки.

* * *

– Что я еще мог сделать? Вообще все было напрасно и глупо. С самого начала. Но раз я обещал их довезти, я довез. Остальное – не мое дело, – завершил рассказ Стас.

Маша подняла на него глаза полные слез.

– Как ты мог их там бросить, одних? – произнесла она.

– Почему бросить? – заморгал он.

– Ты же их бросил, бросил, бросил, – в отчаянии повторила она, – Как ты мог так поступить?

– Я бросил? – уставился он на нее в полном недоумении, – Их милиция задержала. Мне что нужно было за ними идти в камеру? Так, что ли?

– Почему ты не узнал как они там? Зачем ты им подсунул этого Никиту? Он же их сразу предал, предал, предал… Почему ты не узнал что с ними? Может, им нужен врач? Может, им нужен адвокат. Может, Митю нужно было забрать. Почему ты их там всех бросил? Зачем ты сюда приехал? Кому ты здесь нужен?! – воскликнула она, закрыла лицо руками и выбежала из кухни вон.

Стас озабоченно наморщил лоб, пожал плечами и с надеждой получить какие-либо разъяснения взглянул на Елизавету Иванову, молчаливо сидевшую напротив. Та лишь тяжело вздохнула, встала со своего места, повернулась к нему спиной, подошла к плите, взяла в руки чайник, плеснула в чашку воды, выпила, снова вздохнула и молвила, как бы завершая свои долгие размышления, обращаясь куда-то в смеркающуюся даль за окном:

– Надо было им мужика с собой взять. Да где ж его взять то?.. – повернулась лицом к Стасу, сочувственно улыбнулась, словно подбадривая и спросила, – Ночевать то у нас будешь или как?

– Поеду я, – опустив голову, произнес он, – Итак задержался.

– Как знаешь. Решишь остаться, все на топчане. Никто не убирал, – сказала и, накинув на плечи паток, вышла на крыльцо звать детей с улицы.

Стас встал. На душе стало гадко. Как мог он ей объяснить, что если бы остался, то его тоже скорее всего арестовали бы как соучастника. И тогда все, конец всем надеждам и планам. Изъяли бы поддельное удостоверение искусствоведа, все то немногое, что удалось собрать за долгие поиски по отдаленным селениям. Нашли бы деньги. Последнее, что у него осталось. Хотя тогда он еще надеялся достать из реки мешок…

Неудачи посыпались одна за другой, словно преследовали. Ну почему все так отвратительно складывается? Почему никто не хочет понять, что у него тоже есть своя жизнь? Что он не обязан, как нянька вечно следовать за полоумными стариками. Отвечать за какого-то подонка, который сразу их бросил. Да если бы и не бросил, что бы от этого изменилось? Прошли бы еще на десять метров дальше и все. Все. В мавзолей их все равно никто не пустил бы, даже если бы они каким-то чудом сумели бы до него добежать. Почему это так сложно понять? В чем он виноват? В том, что не остался вытаскивать их из милиции? Нанимать адвокатов? Он им не родственник, в конце концов, черт побери, чтобы это все делать. Что они хотели, то и получили. Обязательства исполнены. Он свободен. Может делать все, что угодно. Зачем делать из него виноватого во всех неприятностях? Подумаешь, арестовали. Подержат три дня и выпустят. Никуда не денутся. Вернутся. Кому нужны такие пеньки в тюряге? Вот мешок пропал, вот это беда! Только кому интересно об этом слушать? Кого это волнует? Все только о себе думают. Делают, как им удобно. И чего я только связался с ними? Еще эти молокососы со своими угрозами…

В глубине комнаты, уткнувшись лицом в подушку, тихо плакала Маша.

– Поеду я, – повторил он.

Она только рукой махнула. Уходи, мол.

– Ладно, – выдохнул он, снял с вешалки свой макинтош и вышел из дома, – До свиданья, – сухо сказал Елизавете Ивановне.

– Прощай, – ответила та.

Вышел за калитку.

Возле машины, злорадно ухмыляясь, стояли три парня.

Вот оно, – пронеслось в мозгу, и зубы скрипнули от вскипающей в груди ненависти.

– Мы тебя предупреждали… – протянул угрюмый. Он него отчетливо несло перегаром. Видимо, они уже начали отмечать пролетарский праздничек.

Он не успел закончить своей фразы. Носовая перегородка с хрустом вдавилась внутрь нахальной физиономии, опалив создание пронзительной болью. Оставшихся Стас бил свирепо и хладнокровно. Вкладывая всю накопившуюся злость в каждый удар, пробивая кулаком до самых печенок.

Когда он остановился, все трое лежали на земле, загибаясь от боли и харкая кровью. Возле забора, охватив ладонями перепуганное лицо, стояла потрясенная Елизавета Ивановна.

– Еще раз увижу, убью, – переведя дух, процедил Стас сквозь зубы, сел в машину и стремительно покинул Селки.

* * *

Выехав на Московскую трассу, он остановился возле знакомого придорожного кофе, где снова просидел около двух часов, пока распаленное сознание умиротворялось добрыми дозами кофеина из фарфоровой надтреснутой чашки.

Вот тебе и долгожданная свобода. Умылся в реке по самые помидоры. Мало того, что старуху с домом спалил, так и еще и толка от этого никакого не добился. Архаровец, черт побери. Что теперь Натану Григорьевичу предъявлять? Два веретена с дешевой иконой? Хороший результат на второй неделе командировки. Получи свою дольку. Сходи теперь, ботиночки шефу почисти. Пижон недоделанный. Обломилась тебе Маша. Получил приз победитель. Хорошо еще по морде не съездила. Нашел чем перед ней хвастать. Старуху спалил, стариков в ментовку сдал, явился за наградой. Всю деревню считай изничтожил. Да еще и деньги спер на всех выданные. Хорош гусь. По всем статьям обделался…

И что теперь делать? Плюнуть на все и явиться с покаянной головой к шефу? Простите, мол, у меня ничего не получилось? Или продолжить путешествие по деревням? Глядишь, новую какую старушку найду, притырю её барахлишко. Мало ли старушек по деревенькам сидит, часу своего дожидаются? В конце концов, что я тут делаю? У меня работа, мне за нее деньги платят, мне нужно мать лечить. На кой черт мне сдались эти старики с их покойником. На кой черт мне сдалась эта Маша с ее проблемами? Отхватил халявных деньжат и вали, радуйся. Набил морду подонкам – гордись. Что тебе еще надо? Все. Старики в ментовке. Машка дома. Ты свободен. При деньгах. Все не так плохо. Все просто классно. От всех отвязался. Машина цела. Не утонул. Не заболел. Впереди увлекательная командировка. Новые встречи. Еще и не такую себе Машку найду. В сто раз краше. Без проблем. Вперед. Вставай, что расселся? Какие вопросы?.. Нет. Почему-то не греет…

Что там отец говорил: «Поступай так, как велит сердце… Делай то, что приносит радость… Слушай себя, и всегда будешь знать, что делать…» Хорошо вот так сказать и потом исчезнуть. А мне что теперь с этим делать? Что значит слушать себя? Самому с собой обсуждать тот бред, которой у меня в башке вертится? И кто будет судьей? Кто станет разгребать в этой каше, что есть правильно, а что нет? Где критерий?.. Может быть в том, что больше всего приносит радость? Опять вопрос – когда? Сейчас мне радость больше всего приносит этот поганый кофе. И что дальше? Кого слушать? Может быть то, что велит сердце? Как оно вообще может что-нибудь велеть, если я думаю головой? Сердце – всего лишь кусок мяса. «Открой, говорит, свое сердце и богатство к тебе само придет». Хорошо сказать, а как мне его открыть? Открою, вся кровь вытечет. Хотел бы я посмотреть на того дурака, который захочет это сделать. Всегда батя был со странностями. Потому и умер нищим. И мы потому нищие. Деньги для него не главное. Что тогда главное? Есть бабки, есть все. Это ясно. Нет бабок – нет ничего. И какое такое богатство привалит, если открыть сердце? И как его вообще можно открыть?

Накидал загадок и смылся, а я расхлебывай. Нет, чтобы просто сказать иди туда, возьми это, сделай так и станешь принцем. Ему, наверное, оттуда виднее, что нужно делать. Я бы сделал. Сделал бы и больше не мучился. Все стало бы ясно и просто. Все оказались счастливы. Почему так не сказать? Наверное, сказал бы, если бы мог, если бы знал. Значит, не знал. Или сказать не мог. Хотя должен был знать. Наверняка знал. Может и сказал. Просто я не так его понял. Пока еще не понял. Значит нужно еще подумать, чтобы это все могло значить.

Обидно, что нельзя задать уточняющих вопросов. Переспросить, обсудить, посоветоваться. Почему бы ему не прийти снова, не пояснить свою мысль? Я все-таки не философ, чтобы долбить башкой абстрактные идеи. Я всего лишь никому не нужный пацан, который пытается что-то понять и чего-то в жизни добиться. Кто мне поможет? На кого я могу рассчитывать? У меня и друзей никаких не осталось. Да и как спросить их об этом? Это же нужно все рассказать. Абсолютно все. Кому такое доверишь? Никому. Значит, рассчитывать больше не на кого. Только на себя. Только на свою слабую, бестолковую голову. И на сердце, которое еще открыть нужно…

Не будь я дурак, сел бы сейчас в машину и поехал по своим делам. На хрен мне сдалось это сердце. Так нет, сижу, мучаюсь, грызу себя, кофе жру чашками. Скоро ночь пройдет, а спать негде, и не хочется. И по деревням ездить больше не хочется. И старух обманывать тоже больше не хочется. Машку вернуть хочется. Чего только я нашел в этой Машке? Она же нищая, черт возьми. И почему она не дочь Натана Григорьевича? Почему у него не может быть такой дочери? Как бы мне хорошо с ней было… И почему мне с ней хорошо, если у нее никаких денег нет, а есть одни только проблемы?.. Влюбился я в нее, что ли?.. Здорово я все-таки этой шпане морду набил. Классно получилось. Показательно. И мать ее все видела. Теперь никто даже пикнуть не посмеет, что я трус, что спасовал перед кем-то. Что на меня вот так запросто можно наехать. Теперь вся деревня будет знать, что Вася может отдыхать на своей койке в казарме и больше не рыпаться. Маша Васе улыбнулась. Теперь она моя девчонка. И это здорово. Осталось только стариков вернуть. Жалко этих стариков. Хорошие они были, не злые. Отвалтузят их там в ментовке. Обнесут. Обидят. Загнобят. Там это запросто. Заступника у них нет. Значит – пинай в волю. Надо бы им адвоката нанять. Хорошего. Чтобы все мозги ментовские проел, чтобы все кишки вместе с дерьмом вынул, чтобы шарахались от него как от чумы заразной. Тогда сразу их выпустят. Где только взять такого?.. Придется в Москву ехать… Больше негде. Деньги на это у меня есть. Хрен с ними с деньгами. Еще заработаю. Не последний день на свете живу. А что поделать, если сердце велит сделать именно так? Как там батя говорил, «делай, как сердце скажет». Ну, батя, гляди, чтобы без обмана. Мне теперь терять нечего. Почти везде погорел. Не получится, приду к тебе и надеру уши. Будет о чем Машке рассказать при следующей встрече. И чего я к ней так привязался?.. Зато классно будет, если в следующий раз привезу ей деда с бабками, выгружу перед домой и скажу: «На, получай, пропажу».

Стас поставил на стойку последнюю пустую чашку, вышел из кафе и покатил, на ночь глядя, знакомой дорогой к столице. При всей очевидной глупости такого поступка на сердце почему-то стало легко и радостно.