Текст книги "Стеклянная любовь. Книга вторая"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Часам к пяти на территорию Сказочного Городка въехало десятка полтора автомобилей со съемочными группами нескольких городских коммерческих телестудий. Местные телекорреспонденты в эти минуты оказались слишком заняты «самими собой» и своими личными мелкотравчатыми частно-корыстными интересами, чтобы задаться естественным вопросом: «А, почему на этом грандиозном и уникальном праздничном новогоднем мероприятии, по своей масштабности не имеющим аналогов на всей территории России, отсутствуют их коллеги более высокого класса – из центральных Москвовских телестудий и крупнейших зарубежных телерадиокорпораций, хотя бы, например – немецких?!». Но так уж получилось, что этим любопытным вопросом так в Рабауле никто и не задался – все было продумано, до самых крохотных мелочей, заранее хитроумными и коварными организаторами Праздника…

Московские телевизионщики были «плотно» заняты своими столичными проектами (не говоря уже о их зарубежных коллегах), и на какие-то дальние и сверхдальние провинции почти необъятной России у них не хватало ни времени, ни профессионального интереса. Противоречивые слухи об аномально высокой Новогодней Елке, монтировавшейся где-то и кем-то в каком-то далеком-предалеком от Москвы Рабауле, конечно доходили до столицы России, но из-за дальности расстояния и практической невозможности проверить их достоверность, эти странные слухи не вызывали в местных СМИ какого-либо серьезного профессионального интереса…

Телевизионщиков собственной персоной встречал Карл Мегенбург вместе со свитой помощников. Мегенбург лично руководил расстановкой стационарных телекамер в наиболее выгодных с его точки зрения местах, чтобы получился максимально грамотно снятый репортаж небывалого по масштабности и красочности Новогоднего Праздника.

К тому моменту в Большой Бире скопилось уже несколько тысяч доверчивых легкомысленных доноров и вовсю работало подавляющее большинство аттракционов-аннигиляторов (аннигиляторов «земных пространства и времени»).

Ключевые аттракционы, призванные сыграть главную роль в предстоящей грандиозной «донорской» операции, пока не работали. В частности, Большой Хоумах еще не был активирован, но, примерно, через три с половиной часа с борта «Золотого Шершня» команда Мегенбурга ожидала поступления сигнала начала Активации. Все они страшно устали притворяться походить на людей и поэтому ждали приема вышеупомянутого сигнала с огромным нетерпением. Внешне эти их усталость и нетерпеливое ожидание, кстати, выражались очень неприятно и даже немного страшновато.

Так, например, Ирина Сергеевна Миролюбова вместе с талантливым, но продажным, журналистом Димой Цуккерманном, внимательно слушавшая подробный пересказ Мегенбурга сценария Новогоднего Праздника, не отрывавшая при этом глаз от вдохновенного лица рассказчика, при словах последнего, которые он произносил почти взахлеб: « … И после того, как согласно старинной народной традиции собравшиеся люди трижды подряд хором позовут: «Де-душ-ка Мо-роз-з!!!», пройдет небольшая томительная пауза и… тогда раздадутся шаги, сотрясающие Землю-ю-ю!!!…», вдруг увидела, что обычно мутно-серые невыразительные или там невозмутимые, в общем, «непроницаемые» глаза Мегенбурга вдруг вспыхнули ослепительно ярким янтарным блеском, как у голодного нильского крокодила темной тропической ночью. И зав. отдела культуры пронзительно вскрикнула, неожиданно прервав, тем самым, увлекательный рассказ главного распорядителя предстоявшего Праздника. Мегенбург смутился, предательский голодный янтарный блеск погас в глазах двухметрового немца и он коротко промямлил:

– В общем, вы сами скоро все увидите – вашим гидом будет Литтбарски! – и с этими словами, Мегенбург развернулся к Миролюбовой и Цуккерманну спиной, быстро зашагав прочь вместе со всей своей свитой куда-то в сторону чудовищной Елки (Большого Хоумаха).

Оставшиеся в одиночестве глава городской культуры и журналист растерянно смотрели им вслед.

– Что с тобой случилось, Ира?! – обеспокоенно и удивленно спросил Цуккерманн.

– Мне почудилась престраннейшая штука, Дима! – доверительно сказала Ирина Сергеевна и порывисто схватив Диму за руку, прошептала: – Я страшно испугалась сейчас, Дима!

– Но – чего?! – он был тронут искренностью Ирины Сергеевны, а ее неожиданное порывистое прикосновение доставило ему настоящее наслаждение (последний раз Дима, не то, чтобы спал с женщиной, а, хотя бы, просто, прикасался с «неделовой», скажем так, целью к голой полупьяной и полуспящей женщине (речь идет об одной малоизвестной журналистке из его еженедельника, чье имя и фамилию мы не будем называть своею авторскою волей, чтобы не скомпрометировать эту, в общем-то, достаточно порядочную женщину-журналистку) около пяти месяцев назад, так как «постоянно уставал, как собака на работе»), и он совсем другими глазами посмотрел на Ирину Сергеевну, чьи щеки нежно раскраснелись на ядреном декабрьском морозце, а голубые глаза… А вот в глазах стоял и не таял страх, и Дима, подчеркнуто не отпуская руки молодой женщины, еще раз проникновенно спросил:

– Чего вы так испугались, Ира?!

– А вы разве ничего сейчас не заметили?!

– Если бы я знал – что, то обязательно бы заметил! – честно ответил Дима, пытаясь перевести разговор на шутку и поднять тем самым загрустившей Ирине Сергеевне настроение.

– Ладно, проехали! – Ирина Сергеевна мило улыбнулась Диме и ловко взяв его под локоть, предложила: – Может, превратимся на полчаса в обыкновенных отдыхающих?!

– С удовольствием, Ирина Сергеевна!

– Называйте меня просто – Ира, мне так гораздо проще и приятнее! Договорились?!

– Договорились! – Дима рассмеялся густым дробным смешком солидного, но одинокого и стеснительного человека. – Куда пойдем, Ира?!

И, вдруг, Дима, сам не отдавая себе отчета в собственных действий, порывистым движением осторожно, можно, даже, сказать, нежно взял ее за запястье и проникновенно сказал ей:

– Я бы с удовольствием превратился бы на весь этот праздничный вечер во «влюбленного» на первом свидании, Ира!

Как ни странно, Ирина Сергеевна не вырвала свою руку из пальцев Цуккермана резким негодующим движением, к какому внутренне заранее приготовился Цуккерман, давным-давно уже привыкший получать «увесистые» «моральные оплеухи» от нравившимся ему в течении его прошлой жизни женщин. А, напротив, заведующая отделом культуры городской администрации, как-то покорно обмякла, не делая никаких попыток освободиться и посмотрела на Диму с благодарным изумлением и, видимо, сама совсем растерялась, словно молоденькая девчонка на, упомянутом только что Димой, «первом свидании». Говоря расхожим языком – между молодыми людьми «пробежала искра», зажегшая обоюдное желание. Ирина Сергеевна загадочно улыбнулась Диме и сделала неуловимое движение, словно бы захотела обнять журналиста нежным доверчивым объятием. А Дима испытал необоримую потребность сию же секунду «отмочить» какую-нибудь «несусветную» «глупость» – неожиданно подхватить Ирину Сергеевну на руки и потащить ее куда-нибудь в праздничную неизвестность или еще что-нибудь в таком же романтическом духе! Но Ирина Сергеевна отрезвила опасно замечтавшегося Цуккермана своевременно произнесенной обнадеживающей фразой:

– Дорогой Димочка, потерпите немного – ведь мы здесь с вами сейчас, к прискорбию, не одни!

– Сколько терпеть?! – взволнованно спросил Дима, глядя на Ирину Сергеевну совершенно ополоумевшим жадным взглядом, все больше начиная не понимать, что за «чертовщина» с ним происходит?!

– Я думаю, что – совсем недолго! – лукаво улыбнулась Ирина Сергеевна. – Мы же найдем укромный уголок ближе к полуночи, чтобы выпить холодного шампанского на «брудершафт»?! А сейчас, Димочка, я предлагаю «взять себя в руки»!..

…Они принялись оживленно оглядываться по сторонам, раздираемые множеством соблазнов, один за другим загорающимся среди густеющих зимних сумерек в виде разноцветных неоновых букв, заманчивых картин и фантастических узоров.

На высокой ледяной эстраде, щедро подсвеченной красными мефистофельскими огнями, шумно и весело начинал проверять микрофон, ведущий вечера. Отовсюду доносились обрывки оживленных разговоров, смех, неясный шумный гомон, кое-где раздавались пьяные песни под гармошку.

Чуткий, соответствующе натренированный, слух Димы резанул именно протяжный звук растягиваемых мехов гармоники. Он приближался откуда-то со спины журналиста и заведующей отдела культуры городской администрации.

– Не может быть! – Дима резко обернулся.

– Что именно – не может быть?! – вслед за ним обернулась и Ирина Сергеевна.

К ним приближалась удивительно живописная группа человек из восьми-десяти, одетых в аляповато сшитые псевдонароднорусские костюмы. В глаза бросались густо насурьмленные брови и щедро насвеколенные щеки рослых, откормленных моложавых женщин, и – густые, толстым слоем набриолиненные густые казацкие чубы рослых мужчин, задорно торчавшие из под сдвинутых набекрень «кубанок» и высоких картузов, утепленных беличьим и заячьим, а возможно и – обычным крысиным мехом. В центре этой группы, как раз-то, и шагал гармонист в расстегнутом овчинном полушубке. Он постоянно растягивал меха гармони, отчего вечерний воздух прорезал протяжный тоскливый вой, под который вся живописная группа пыталась грянуть что-нибудь залихватское и новогоднее. Ирина и Дима посторонились, почувствовав, как на них от этой неприятно выглядевшей группы «ряженных» густо пахнуло чесноком и водкой.

– Что это?! – с, нескрываемо, гадливыми интонациями спросила Ирина Сергеевна, неизвестно к кому обращаясь.

– Ну, культурную программу-то Праздника ты, надеюсь, должна знать? – резонно заметил Дима.

– «Культурную программу» полностью взяла на себя немецкая сторона! – почти выкрикнула зав. Отдела городской культуры. – Мы предлагали свои услуги, но нам категорически отказали и вот первые наглядные результаты! Никакой «культурой» тут и не пахнет! – она символически плюнула вслед уходящей вокальной или, черт ее знает, как ее обозвать, «актерской труппе».

Дима нахмурил брови и задумался. Ирина, внимательно посмотрев ему в глаза, неуверенно произнесла:

– Мне здесь становится как-то не по себе! Здесь что-то не так – во всем этом…! – она повела вокруг себя рукой, подыскивая точное определение «всему этому…», но так и не подыскала, так как превыше многих ценностных жизненных категорий ценила точность в, стилистически грамотно построенных, определениях.

Зловеще зашелестел гигантскими ветвями Большой Хоумах, и на нем начали раскачиваться игрушки-великаны, с легким металлическим шорохом задевавшие за жесткие хвоинки остеклененными боками. Ирина и Дима, как и несколько десятков тысяч других горожан, невольно вздрогнули и изумленно вытаращили глаза на «ожившее» Чудо-Дерево.

В течение пяти секунд над всей территорией Сказочного Городка стояла глубокая тишина – несмотря на многотысячное «многолюдство».

Дима ясно почувствовал, как в душу его непрошеным гостем вползает липкий панический ужас или это так ему просто показалось на фоне резко наступившей над всем Сказочным Городком полной страшной тишины.

Эту неестественную тишину нарушил пронзительный пьяный женский визг, раздавшийся с сорокаметровой высшей точки аттракциона под названием «Гора удачи», представлявшего собой ничто иное, как ледяную катальную гору, на финише трассы которой организаторы празднества установили несколько десятков снеговиков со спрятанными внутри них лотерейными сюрпризами. Ну и, видимо, какая-то подвыпившая девушка или женщина, возможно не без помощи своего юноши (мужчины), поскользнулась и, с нарастающими визгом и скоростью, понеслась по наклонной плоскости вниз.

Неземная пугающая Тишина, вызванная случайным скрипом Большого Хоумаха немедленно растворилась в поднявшемся полупьяном веселом многоголосом шуме.

Вслед за первооткрывательницей Горы Удачи ее смелому примеру последовало сразу около сотни человек – служители горки только успевали подавать им специальные пластиковые щиты.

Кстати, двое из этой сотни смельчаков врезались в один и тот же снеговик, со страшной силой, стукнувшись при этом друг о друга головами. Звука досадного столкновения, правда, никто не услышал, но ударившиеся головами невезучие «катальщики» остались лежать неподвижно и никого из окружающих это обстоятельство никак не взволновало.

Всеобщее внимание оказалось привлеченным другим, более удачным попаданием – некая шестидесятилетняя бывшая водительница трамвая, а ныне – пенсионерка и инвалид второй группы, не потерявшая, однако, вкуса к острым ощущениям, не первый год уже страдавшая бронхиальной астмой, вкупе с сахарным диабетом, поднявшаяся на горку в сопровождении двух своих родных внуков младшего школьного возраста, неожиданно потеряв сознание, свалилась навзничь и с неудержимой скоростью заскользила вниз по ледяному склону под испуганные причитания внуков, спустя минуту, точнехонько угодив в рыхлый снеговик трехметровой высоты. Забавно выглядевший симпатичный снеговик почти бесшумно разлетелся снежной сверкающей пылью, а шестидесятилетняя бывшая вагоновожатая больно треснулась большой мягкой грудью о стоявший ребром пластиковый дипломат, в котором оказалось семь с половиной тысяч рублей! О нежданной финансовой удаче пожилой пенсионерки не преминул громогласно объявить в микрофон невесть откуда взявшийся (присутствовавшим здесь же рядом Цуккерманну и Миролюбовой показалось, что он выскочил прямо из холодных темных внутренностей соседнего снеговика) ведущий Ледовой Лотереи – высокий, чем-то похожий на Мегенбурга, «лошадинолицый» мужик.

– Дима, пойдемте отсюда куда-нибудь – здесь так гадко и гнусно-антиэстетично! Лучше посидим в каком-нибудь кафе! Я бы, честно говоря, давно бы отсюда ушла, из этого отвратительного Сказочного Городка, если бы не Андрей Витальевич – в семь часов мы должны с ним встретиться возле ворот центрального входа. А, кстати, Дима, где вы планировали встретить этот Новый Год? – неожиданно спросила она.

Он улыбнулся и пожал плечами:

– Давайте поговорим об этом, действительно, за чашкой кофе – я, тоже – честно говоря, продрог и проголодался!

Они зашли в ближайшую из многочисленных харчевен, призывно дымивших кирпичными трубами по всей, практически, территории Сказочного Городка, и там, за чашкой горячего кофе, Дима ответил на последний вопрос Ирины:

– Я, Ира, планировал встретить Новый Год дома со старушкой-мамой, и от души приглашаю тебя к себе! Мама была бы очень рада, поверь, твоему визиту, но…, – он отхлебнул кофе, не без огромного внутреннего удовольствия наблюдая за благодарной улыбкой, возникшей на симпатичной задорной мордашке заведующей отделом городской культуры, но вынужден был огорчить и ее, и себя: – … я обязан встретить Новый Год здесь в этом так называемом «Сказочном Городке», вместе с жертвами своих рекламных продажных статей…

– Что с вами, Димочка?! – она изумленно и жалостливо всплеснула руками. – О каких «жертвах» вы говорите?!

– У меня безошибочное предчувствие, что здесь должно произойти что-то ужасное и, вместе с тем, грандиозное, то есть – какое-то грандиозно-ужасное действо, и я обязан, как журналист и, как человек, в котором осталось что-то от прежней, как журналистской, так и человеческой чести, быть здесь до конца и все увидеть собственными глазами. Как бы то ни было, но моя журналистская сущность получит необычайно глубокое удовлетворение – глубже некуда!

Двадцать пять дней назад, шестого декабря у меня был шанс все повернуть назад, когда во время той нашей с вами, Ира достопамятной поездки в этот самый Сказочный Городок, я же все прекрасно понял – кто такие, на самом деле, эти «немцы» и, что им надо от нашего и без того несчастного Рабаула! Но вместо того, чтобы сделать правильные выводы из этого понимания, я напился, как самая настоящая «свинья» коллекционных вин и стал вести себя по отношению к вам, Ирочка, соответственно, по «свински». Меня до сих пор мучает совесть, особенно на фоне того светлого искреннего чувства, которое я сейчас испытываю по отношению к вам, дорогая моя Ирина Сергеевна! Но, боюсь, что уже поздно что-либо поправлять! Я качусь с такой вот ледяной катальной горы, которую мы с вами только что наблюдали, и качусь я, Ирочка не куда-нибудь, а прямиком – на «тот свет» и нет никаких здоровых сил удержать меня на «этом свете»…

– Тихо, Димочка – ни слова больше! – решительно прервала она совсем «расклеившегося» журналиста и неожиданно крепко прижалась к нему, жадно «впившись» в Димины губы жарким смачным поцелуем.

У Димы глаза на «лоб полезли» и больше он не стал заниматься никому не нужным «самобичеванием», в частности, так и не успев поведать Ирине Сергеевне о той неблаговидной роли, какую ему пришлось сыграть в горькой и неприятной, да, что там, прямо нужно сказать – «дурно пахнущей», как из под прогнившего пола деревянного «сортира», истории, случившейся с его бывшим другом и многолетним непосредственным руководителем в системе краевых СМИ, Артемом Ивановичем Кудельниковым. Дима и сам толком не понял – отчего вдруг вспомнил «подсиженного» им старого друга, с которым вместе они проучились десять лет в одном классе, затем – в университете, а через несколько лет после окончания университета судьба внось их столкнула в одном коллективе – редакции краевого молодежного еженедельника «Свет в конце тоннеля»…

Глава сороковая

К вечеру, когда ранние декабрьские сумерки накрыли город бархатным черно-синим покрывалом, заметно усилился снегопад и установилось полное безветрие – классическая погода для Новогодних Сказок. В свете многочисленных городских фонарей и праздничной неоновой иллюминации, украсившей центральные городские проспекты и улицы, Славе Богатурову казалось, что крупные снежинки, медленно и плавно сыпавшиеся с неба, успевали давать прохожим возможность подробно рассмотреть все филигранные хитросплетения своих сложных неповторимых узоров.

Слава медленно шагал под голыми кронами аллеи из недавно посаженных молодых тополей, по направлению к такому же молодому, как и эти тополя, проспекту под совершенно диким названием: Проспект Ашурбаннипала. Такая странная идея о названии нового городского проспекта пришла в голову кому-то из отдела архитектуры городской администрации, а кому точно – не сумели выяснить, в том числе, и дотошные журналисты из газеты «Свет в конце тоннеля», взявшиеся однажды, от нечего делать, за журналистское расследование на эту любопытную тему.

Правда, им удалось установить один необычный факт в туманной истории рождения столь неактуального и несовременного наименования проспекта – якобы на бронзовой мемориальной доске, прикрепленной к стене дома под номером один на Проспекте Ашурбаннипала, под современной цифрой и буквами появились клинописные знаки, очень сильно смахивавшие на знаменитую клинопись древнего Шумера и Аккада. Богатуров краем уха услышал эту историю от одного своего приятеля с журфака – будто первыми клинопись на бронзовой доске увидели две ушлые подвыпившие девки из отдела уголовной хроники крупнейшего городского еженедельника «Свет в конце тоннеля» – Марина и Лариса. И затем, через несколько дней, каким-то непостижимым образом, им удалось найти на «Кафедре Востоковедения» местного университета одного дряхлого старичка-боровичка-пенсионера, продолжавшего вести на означенной кафедре почасовые занятия, который согласился потащиться с ними через весь город только для того, чтобы прочитать загадочные надписи на памятной бронзовой доске. По прибытии на место, «старичок-боровичок» щурился на клинописные знаки и шевелил дряблыми губами минут пять, а затем огорошил журналисток заявлением, что непонятные знаки, выгравированные ниже букв кириллицы, полностью идентичны древнешумерской клинописи и в переводе на русский язык означают: «возвеселивший сердце Бога Мардука».

Богатурова во всей этой туманной полупридуманной истории заинтересовало лишь одно обстоятельство – Проспект Ашурбаннипала проходил мимо, окруженного ореолом мрачной славы, знаменитого квартала недостроенных и брошенных с десяток лет назад нескольких многоэтажек, известных в городе под названием Лабиринт Замороженных Строек.

Сейчас Слава, оставшийся в силу определенных обстоятельств в полном одиночестве, неторопливо брел по направлению к Проспекту Ашурбаннипала, на котором и находился недавно сданный в эксплуатацию молодежный ресторан «Зодиак». Там, на ступеньках входа в «Зодиак», он договорился встретиться в семь вечера с Андрюхой Малышевым и остальными одногруппниками. А пока ему доставляло удовольствие неспешно шагать по празднично украшенным городским улицам и наслаждаться великолепной, почти сказочной, погодой, время от времени нащупывая в правом кармане куртки новенькую хрустящую двадцатидолларовую бумажку, «на всякий случай» оставленную ему умным предупредительным Андрюхой Малышевым. И вследствие того, что Слава сделался обладателем вполне солидного капитала, он, честно говоря, подумывал сейчас о том – позвонить ему или не позвонить той смазливенькой маленькой блондиночке Юле (как ни странно!) с матфака, которая так неожиданно нашла его по телефону в общежитии и пригласила вместе отпраздновать встречу Нового Года именно в кафе «Зодиак». Слава познакомился с ней месяц назад на общеуниверситетской дискотеке, сплясал пару каких-то танцев и они обменялись телефонами (у Юли номер телефона оказался домашним). Вскоре началась сессия, и Слава про Юлю (про э т у Юлю) забыл. Но совсем немного подумав, он твердо решил встречать Новый Год без нее. Это решение он принял в ту минуту, когда вышел на относительно темный по сравнению с центральными районами города, пешеходный тротуар Проспекта Ашурбаннипала. Занятый размышлениями о женщинах, он ступил на асфальт искомого проспекта совершенно незаметно для себя. Ему моментально пришло на ум сравнение, что он попал из ярко освещенной уютной залы, полной народа, в заднюю темную комнату, где таинственная темнота неприятно сочеталась с полной пустотой и глубокой тишиной.

«Чудно!» – подумал Славик. – «Словно на другую планету попал!» и остановился, пытаясь правильно сориентироваться и определить верное направление – к дому под номером «один», а затем уже и – к «Зодиаку». Его поразил резкий диссонанс почти темного Проспекта Ашурбаннипала с оставшимся за спиной городом, буквально захлебнувшимся прибоем праздничного света. Эпицентром этого светового прибоя являлась «самая высокая Новогодняя Елка России» – даже отсюда Слава различал ее ослепительно иллюминированную верхушку. У Славы сами собой желваки заходили на скулах, и он содрогнулся от спорадического и мимолетного приступа необъяснимого бешенства, неизменно возникавшего у него всегда при мысли об этой Елке и обо всем, что было с нею связано. В течение нескольких последних месяцев Слава часто задавал себе вопрос: почему он так страшно ненавидит бурную деятельность германской фирмы «Spilen Hause» в Рабауле и все практические последствия деятельности этой фирмы?!

И лишь совсем недавно он, как ему показалось, нашел верный ответ: в исчезновении из его снов настоящего сказочного волшебства, связанного с постоянным присутствием там удивительно красивой и загадочной золотоволосой синеглазой девушки, виноваты исключительно эти самые проклятые «немцы», свалившиеся на Рабаул подобно неожиданному Адскому десанту! Их появление в родном городе Славы объяснялось какими-то неведомыми Славе причинами, но, тем не менее, он ясно улавливал на ментальном уровне несомненную связь между «Шпилен Хаузе», Чудо-Елкой, возводимой в Цыганской Слободе и «сказочной хозяйкой своих сонных грез»!..

И сейчас, оставшись один на один с темнотой и тишиной, пользующегося дурной и странной репутацией в городе проспекта им. «товарища» Ашшурбаннипала, Слава вдруг ясно осознал, что «Зодиак» он выбрал совсем не случайно. Он твердо знал в эти минуты, что с ним произойдет через некоторое время в «Зодиаке» – он выберет столик поближе к какому-нибудь углу потемнее, и постепенно, стопка за стопкой, под горячую закуску и овощной салат, «надерется» там до полного забвения. И поняв, и приняв эту неизбежную перспективу, Слава почувствовал себя почти счастливым человеком, тем более что внушавшая ему непонятные омерзение и страх чудовищная Елка находилась от него на расстоянии более пятнадцати километров. Сосредоточив все свои эмоции и мысли на предстоящем чудесном пьяном одиночестве в «Зодиаке», Слава пошагал по направлению к четырем двенадцатиэтажкам, чьи контуры смутно виднелись сквозь пелену продолжавшего отвесно сыпать с неба густого снегопада, метрах в пятистах от того «пятачка», на котором он в задумчивости остановился, стараясь не ошибиться в правильности выбираемого «курса» своего дальнейшего движения.

Там, в этих двенадцатиэтажках, почти во всех окнах горел свет, но, тем не менее, ощущения «обжитости» Проспект Ашурбаннипала не производил. Дальше за двенадцатиэтажками, в смутном свете редких фонарей, виднелись неясные контуры каких-то темных громадных зданий, не родивших в голове будущего философа ни одной знакомой ассоциации. Но, видимо, за теми темными строениями, как объяснил ему Андрюха, и располагался развеселый ресторан «Зодиак», и туда ему следовало держать путь.

Неожиданно его осенило, что он видит контуры зданий Лабиринта Замороженных Строек, а, следовательно, четыре жилых двенадцатиэтажки, чьи квартиранты активно готовились к встрече праздника, являлись пока единственными обитаемыми домами Проспекта Ашурбаннипала, и самый ближний из них к Славе и был, наверняка, тем самым знаменитым, в своем роде, домом «номер один».

Все-таки его, конечно, сильно удивляло полное отсутствие прохожих и автомобилей на тротуарах довольно широкого проспекта, но, отбросив малодушные и, безусловно, глупые сомнения, Слава быстро засеменил длинными ногами по направлению к освещенным изнутри двенадцатиэтажным панельным жилым домам.

Без особых приключений, так и не встретив ни одного человека, осыпаемый, упорно не ослабевающим тихим снегопадом, он вскоре достиг первой из четырех «двенадцатиэтажек», оказавшуюся, действительно, домом «номер один» и при свете яркого неонового фонаря, освещавшего вход в первый подъезд, он увидел массивную металлическую доску, прикрепленную на высоте человеческого роста.

Опять же смутившись тому непонятному обстоятельству, что во всем многоквартирном доме совсем не хлопали двери подъездов, Слава, однако, смело подошел вплотную к памятной доске и прочитал приваренную латунными буквами стилистически неуклюжую надпись: «Этим двенадцатиэтажным домом под номером „один“ по Проспекту, справедливо названному именем великого государственного деятеля и полководца Древнего Востока, грозного и справедливого царя Ассирии Ашурбаннипала, начинается заселение советскими людьми нового района нашего города». А ниже этой надписи в два ряда шли, люминисцентно светившиеся клинописные знаки, выбитые в толще металла.

«Дело обстоит гораздо хуже, чем можно было предполагать с самым смелым коэффициентом приближения! И, это, по моему, никакая не бронза!» – Славик не выдержал и легонько присвистнул, невольно отшатнувшись от доски. А, может быть, он отшатнулся по той причине, что слева скрипнула подъездная дверь и противоестественная тишина Проспекта Ашурбаннипала оказалась впервые нарушенной.

Повернув голову влево, Слава увидел какую-то женщину без головного убора, в распахнутой шубейке, с темными патлами волос, торчавшими во все стороны, словно прутья в вороньем гнезде.

Женщина бегом сбежала по ступенькам крылечка, за нею выбежал мужичок примерно такого же «пошиба», как и она.

– Маруся – обожди! – голосом пропитым и несчастным крикнул мужичок.

Но Маруся, истерически всхлипывая и не обращая внимания на просьбу мужичка, довольно резво побежала куда-то вдоль полутемного тротуара, обсаженного все теми же молодыми тополями.

Мужичок, слегка прихрамывая, припустил за ней, пытаясь крикнуть ей что-то поубедительнее, и вернуть, видимо, к праздничному столу, за которым их ждали растерявшиеся гости.

«Все-таки здесь люди живут!» – с облегчением подумал Слава, а вслух негромко вдруг добавил:

– Но что-то здесь не так!

И он, с максимально возможной скоростью, зашагал в невидимый и неслышный отсюда «Зодиак», внезапно сделавшийся для него страшно родным и желанным. Желание поскорее попасть в гостеприимный кабак, и увидеться там с верными друзьями усиливало и то обстоятельство, что в стареньких ботинках сделалось ощутимо мокро – такого густого снегопада Слава не мог припомнить за всю свою жизнь в этом городе. Хотя лет шесть назад, задолго до приезда в Рабаул Богатурова с целью поступить в местный университет, над городом разразился снегопад, отнесенный отечественными синоптиками к разряду катастрофических. Трое суток подряд в условиях полного безветрия с неба просыпалось, якобы, более ста миллионов тонн снега и погибло сорок восемь человек, в основном – автомобилисты, застигнутые стихией вдали от родных гаражей и пытавшиеся отогреваться работающими двигателями в своих автомобилях, засыпанных аномальным снегопадом до самых крыш.

Мысль о снегопаде мелькнула в его голове на какую-то долю секунды – основное внимание Славы было занято двенадцатииэтажками Проспекта Ашурбаннипала, мимо которых он сейчас старался, как можно быстрее, пройти.

Безусловно, что он с жадностью вглядывался в освещенные окна квартир и изо всех сил вслушивался в звуки, издаваемые двенадцатиэтажками. Больше всего он боялся никого не увидеть и ничего не услышать. Но нет, вроде бы все было нормально: за стеклами окон мелькали тени людей, во многих квартирах слышалась музыка, в подъездах раздавались, ободряюще действовавшие на психику, привычные звуки спускаемых по желобам мусоропроводов пищевых отбросов. Во всяком случае, у Богатурова настроение несколько приподнялось и голоса оживленно перекликавшихся между собой мусоропроводов, показались ему чудесной музыкальной аранжировкой к его начинавшемуся новогоднему приключению. По-прежнему, правда, смущало почти полное отсутствие жильцов двенадцатиэтажек на улице. Впрочем, вскоре он догнал Марусю с ее хромым мужиком.

Эта парочка стояла возле тополиного ствола подальше от света редких фонарей и тихо косноязычно переругивалась на бедном и невыразительном диалекте городских люмпенов:

– Ну, тебя на хер, Коля с твоими еб… ми идеями! – рассерженно и плаксиво шипела Маруся. – Че нам дома не сиделось?! Поперлись к братовьям твоим остох… енным – обрадовались они нам – ох… еть – не встать!!!

– А кто-ж тебе виноват?! Сама же нажралась до того, как за стол сели!!! «Гуселет» -то какой у тебя начинается, когда «пережрешь» – не знаешь что-ли!!!…