Текст книги "Стеклянная любовь. Книга вторая"

– По моему мнению, лучше сразу – в гроб, чем всю жизнь мучиться в барокамере! Жильцы нашего подъезда —загадочные и непонятные люди, и давай не будем о них больше вспоминать – до Нового Года, по-моему, осталось не больше часа! – и в подтверждение справедливости слов Снежаны, из глубины квартиры послышался гулкий и звонкий бой маятника, отсчитавший одиннадцать ударов.

– Ну вот – уже одиннадцать, давай быстрее! – Снежана повесила шубку на чьи-то длинные ветвистые рога, прибитые к голой стене коридора массивными гвоздями на уровне человеческого роста.

Кроме, игравших роль вешалки, ветвистых рогов пустынное однообразие стен, потолка и паркетного пола коридора не нарушало ни одно произведение рук человеческих. Да и к рогам неизвестного несчастного животного человеческие руки имели отношение весьма опосредованное. Кстати, после боя маятника, как показалось Славе, в квартире почему-то заметно усилился хвойный аромат, почти полностью заглушивший запахи цветов и фруктов.

Снежана взяла Славу за руку и на правах гостеприимной хозяйки повела знакомиться с квартирой.

Она уверенно протянула руку к темному пятну выключателя, слабо выделявшемуся на белесом фоне стены и почти бесшумно повернула его, отчего под потолком главной залы квартиры вспыхнула огромная хрустальная люстра. Слава легонько присвистнул от естественного удивления бедного студента, всю жизнь промыкавшегося в убогих деревенских хижинах, одноэтажных бараках, заводских общежитиях для семейных и в однокомнатных «хрущовках», и впервые попавшего в более или менее сносное человеческое жилище, обладавшего почти неограниченной «кубатурой».

Размеры квартиры Снежаны и ее бабушки явились для него настоящим откровением – комната, в какую они вошли непосредственно из коридора, игравшая, видимо, роль гостиной, по площади составляла не менее шестидесяти квадратных метров. Мохнатая стройная елка, примерно, четырехметровой высоты, сверкавшая изобилием увешивавших ее ветви игрушек, каскадов фольгового дождя и разноцветных серпантин, почти упиралась остроконечным ярко-золотистым шпилем в потолок, несомненно являясь главным и единственным украшением огромной пустынной залы. От чудо-елки-то и распространялся по всей квартире резкий и сильный хвойный аромат.

Рядом с елкой Славик заметил небольшой квадратный стол, покрытый яркой затейливой скатертью и два стула, оббитые темно-малиновым бархатом, поставленные друг напротив друга по противоположные стороны стола, как если бы Снежана заранее готовилась встретить праздник один на один с каким-нибудь близким ей человеком. Два причудливых кухонных прибора, установленных на затейливо вышитой скатерти, высокая бутылка с длинным и узким горлышком, и пара пузатых бокалов, подтверждали Славино предположение.

– Ты пока располагайся – все расспросы потом! – заметив, что рот у Славы начал раскрываться для очередного вопроса, предупреждающе подняла руку Снежана, не забыв чарующе ему улыбнуться. – Я пойду пока на кухню – хочу удивить тебя нашими семейными новогодними закусками!

– А где обещанная бабушка?! – все-таки не удержался и спросил Славик.

Снежана таинственно и многозначительно кивнула в угол залы, где за черными бархатными шторами, украшенными снежинками, искусно вырезанными из серебристой фольги, скрывался вход в соседнюю комнату:

– Наверное, приняла снотворное и проспит до утра, чтобы нам не мешать. Она очень тактичная женщина, несмотря на свой солидный возраст.

– А сколько ей лет?

– Далеко за девяносто! – с гордостью сообщила, видимо, искренне любившая свою бабушку, внучка, и нежно поцеловав Славу в плохо выбритую щеку, отправилась на кухню готовить обещанные «фирменные семейные салаты».

– А – обещанная подруга?! – прежде чем Снежана скрылась на кухне, задал ей еще один, почему-то не дававший ему покоя, вопрос, Славик.

– А тебе, что – скучно стало со мной?! – с притворной строгостью спросила Снежана, резко остановившаяся у самого входа на кухню.

– Да нет, конечно! – рассмеялся Славик. – Но я хотел внести полную ясность во всех деталях предстоящего торжества – ты же сама упоминала, что может явиться твоя подруга, но точно ты про это не знаешь: явится она или не явится?!

– Ну, явится, так, значит явится – она нам нисколько не помешает, так что не беспокойся по пустякам, мой дорогой! Подругу мою зовут Гема и она, кстати, очень и очень красивая девушка!

– Неужели – такая же, как и ты?!

– Она – жгучая брюнетка, представляющая собой уникальный образец восточной красоты! И живет Гема совсем недалеко от меня, так что она запросто может прийти – в том, конечно, случае, если ей позволят обстоятельства! Она так же, как и я живет со своими родными бабушкой и дедушкой, которые вырастили и воспитали ее с малых лет, заменив ей родителей! И бабушка, и дедушка у Гемы пребывают в очень солидном возрасте, и поэтому она постоянно вынуждена за ними приглядывать. И, если она посчитает, что состояние их здоровья позволит ей отлучиться на несколько часов, то мы с тобой, Славик обязательно увидим Гему! – и Снежана, наконец-то, скрылась на кухню, куда ей так не терпелось, как заметил Славик, попасть.

Слава остался один и первым делом, предварительно еще раз недоверчиво покосившись на черные бархатные шторы в углу комнаты, на массивные часы-маятник, служившие единственным украшением голых стен, подошел к красавице-елке и с детским любопытством принялся рассматривать игрушки. Вернее, сначала он присел на корточки перед стоявшим под елкой обязательным Дедом Морозом.

Дед Мороз ему не понравился излишним натурализмом выполнения и покроем шубы. Да и узоры на шубе при внимательном разглядывании вызвали в душе Славы своеобразный, в целом – негативный, диссонанс. Посох, намертво сжатый в правой руке Деда Мороза, украшал набалдашник в виде головы лося или марала, хотя с таким же успехом, при включении соответствующей доли фантазии, набалдашник посоха мог оказаться головой комодосского варана или давно вымершего тарбозавра. Но посох, разумеется, являлся мелочью в общем облике полуметровой копии самого любимого фольклорного персонажа детей всего мира, пристально смотревшего сейчас на Богатурова нарисованными глазами. Синие выпученные глаза Деда Мороза смотрели на Славу с откровенной ненавистью – видимо художник, когда-то создавший его, пребывал в мрачнейшем расположении духа в те минуты, в течение которых рисовал лицо своему детищу. Реализм исполнения, безусловно, поражал и мысленно Богатуров не мог не снять шляпу перед талантом неизвестного кукольника. Но, с другой стороны, долго смотреть в глаза этому Деду Морозу не являлось занятием, ни благодарным, ни полезным – ни в каком отношении! Поэтому Славик поскорее поднялся из положения «корточек» и принялся разглядывать остальные украшения елки. Такого изобилия и разнообразия елочных игрушек Славе не приходилось еще видеть за всю его предыдущую жизнь. А мысль же о том, что где-то и когда-то в каком-то месте он все-таки сталкивался с чем-то подобным, пришла ему в голову значительно позднее…

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Переулок им. Валентина Плеханова состоял исключительно из двухэтажных, двухподъездных, шестнадцатиквартирных жилых домов, сданных в эксплуатацию в далеком тысяча девятьсот сорок восьмом году и построенных бывшими военнослужащими Императорской Квантунской армии, то есть – японскими военнопленными.

Мария Степановна Чиркова вместе со своим мужем Владимиром Федоровичем, проживавшие в седьмой квартире дома номер четырнадцать, располагавшегося по вышеназванному переулку, готовились к встрече Нового года, как и их немногочисленные соседи по дому. Окна всех квартир за четыре часа до наступления Нового Года были ярко освещены и теплые уютные подъезды ближе к восьми вечера заполонили аппетитные ароматы всевозможных яств, готовившихся на праздничные столы.

Для уточнения напомню, что Мария Степановна Чиркова, являлась той самой пенсионеркой Марией Степановной, бывшей школьной учительницей географии, в гостях у которой в сентябре этого года побывал полковник ФСБ, Эдуард Стрельцов. То есть, другими словами, Мария Степановна и ее муж восемь лет проживали в той самой квартире, где до них обитала семья Вальбергов: папа, мама и дочка.

В той достопамятной сентябрьской беседе с Эдиком Мария Степановна проявила немало сдержанности и здравой рассудительности относительно «запертой комнаты» и – таинственной судьбы бывших владельцев квартиры, но в глубине души Мария Степановна всегда страшно боялась «запертой комнаты» и необходимость жить в этой квартире объяснялась лишь безвыходностью семейного положения Марии Степановны и ее супруга, которым жить больше было абсолютно негде. В частности, к предложению полковника Стрельцова, высказанному им под занавес имевшей быть место между ними беседы, основной смысл которого заключался в том, чтобы Мария Степановна отбросила бы в сторону все предубеждения и смело бы начала обживать бесполезно пустующую целых восемь лет комнату, хозяйка квартиры отнеслась резко отрицательно. Она, даже, в тот вечер поговорила на эту тему с мужем, Владимиром Федоровичем, и супруг согласился с нею на «все сто», что пусть остается все, как было и, как есть, и, что, может быть, прежние хозяева еще вернутся – «тем же «макаром»», каким и покинули свою квартиру!». Владимир Федорович в тот вечер пришел, что называется сильно «под шафе» и, скорее всего, сам ясно не соображал, что говорил. Мария Степановна «от греха» побыстрее спровадила его лечь спать, но пьяные слова мужа «запали» ей в душу и не просто так «запали», а – дали «ростки», соответствующие характеру посеянных «семян».

В общем-то она не лгала посетившему ее квартиру офицеру ФСБ, утверждая, что за восемь прошедших лет, пока они здесь жили, «запертая комната» никоим образом не проявляла себя в какой-либо сверхъестественной манере – не было «никаких леденящих душу стонов и завываний», но… Мария Степановна не упомянула полковнику Стрельцову об одном обстоятельстве.

Однажды, вскоре после того, как их семья вселилась в эту квартиру, Мария Степановна не смогла удержаться и в один прекрасный момент, когда дома никого не было, открыла «запертую комнату» и вошла внутрь, чтобы, как следует осмотреться и понять – стоит или не стоит ее «обживать»?! Она была умной женщиной, обладавшей достаточно развитым воображением и, оказавшись в «запертой комнате», Мария Степановна впервые в жизни услышала «голос пустоты», произведший на нее совершенно сокрушительное впечатление. То, что она потом перед самой собой охарактеризовала, как «голос пустоты», на самом деле явилось одной из очень редких разновидностей настоящего, стопроцентного тяжелого панического ужаса обычного человека перед «лицом Неведомого»…

Другими словами, Мария Степановна вылетела из «запертой комнаты», словно «пробка» из горлышка бутылки «шампанского» (к счастью, без сопровождающей «пены»), захлопнула за собой дверь, защелкивающуюся на «английский замок» и уже, с того самого памятного момента, никогда не пыталась ее открывать, и строго-настрого запретила это делать мужу и сыну, не став объяснять истинных причин, о которых и сама догадывалась весьма и весьма смутно, так как никому и никогда не сумела бы объяснить, что побывала она не в «запертой комнате», а – в эпицентре поселившегося там чужого «кошмарного сновидения». Необъяснимый ужас настолько парализовал волю и разум Марии Степановны, что бедная женщина даже и не подумала о необходимости банальной «уборки» в «запертой комнате»: выкинуть на свалку засохшую, покрытую пожелтевшей и осыпающейся хвоей, «новогоднюю елку», помыть пол, предварительно вынеся наружу весь мелкий хлам и мусор. Вся беда для Марии Степановны заключалась в том, что она являлась оголтелой «научной атеисткой» и спасительная мысль о необходимости вызвать «глубоко воцерквленного» православного священника принципиально не могла прийти ей в голову. Хотя и, вполне возможно, что в данном конкретном, очень уникальном случае, православный священник ничем бы и не сумел помочь…

…Худо-бедно, но, в целом, более или менее благополучно прошло ровно восемь лет и до наступления, описываемой на страницах этого повествования, Девятой Праздничной Ночи оставалось четыре часа. За эти восемь лет многое в жизни Марии Степановны и ее семьи изменилось – она успела выйти на пенсию, покинув школу, в которой проработала более тридцати лет. Женился единственный сын Николай, родилась внучка, ну и еще, безусловно, много всего произошло в жизни семьи Чирковых за прошедший, достаточно длительный временной период. Но из года в год в глубине души Марии Степановны незаметно «набухало» крайне тяжелое предчувствие относительно «запертой комнаты». И Мария Степановна, и ее муж, Владимир Федорович были детьми СССР, и, получив соответствующее идеологическое воспитание сознательно и последовательно «не верили «сказкам о Боге», и – «в загробную жизнь» они тоже упорно не хотели верить, являясь закаленными атеистами-материалистами.

Однако, как уже было замечено выше, время не стояло на месте, а двигалось из прошлого в будущее. Развалился Советский Союз, восемь лет назад исчезла совершенно непостижимым образом семья Вальбергов, состоявшая из трех человек и справлявшая встречу Нового года в собственной квартире. На освободившееся место по ЖЭК-овской разнарядке была заселена семья Чирковых, тоже – из трех человек. Кулибашево оказалось переименовано по чьей-то «больной и дурной» инициативе в Рабаул, в Рабауле однажды появились «немцы» из «Шпилен Хаузе» и наступил Канун описываемой «Самой Страшной Ночи в году»…

…Мария Степановна весь день тридцать первого декабря провела в предпраздничных приготовлениях и хлопотах. Во второй половине дня тридцатого декабря к ней в гости приехала ее младшая родная сестра, Полина Степановна из Екатеринбурга – вместе с мужем, Иннокентием Сергеевичем и двумя взрослыми незамужними дочерьми: Александрой и Еленой.

Мужчины утром следующего дня уехали в баню, дав клятвенное обещание женам «не нажираться» раньше положенного срока и «на своих двоих» вернуться в «лоно семей», а женщины остались дома и занялись приготовлением многочисленных праздничных новогодних угощений. И приготовления эти начались с традиционной лепки настоящих «сибирских пельменей», как основного «горячего блюда» предстоящего праздничного торжества. Работа, нужно было отметить, предстояла большая, но четверке трудолюбивых женщин, являвшихся, к тому же, кровными родственницами, ожидавшая их «лепка» нескольких сот пельменей не казалась им в «тягость», а, как раз, наоборот – в «радость».

Следует сразу сказать, что в квартиру эту сестра Марии Степановны, Полина вместе с дочерями приехали впервые в жизни, и, само собой, что начавшийся по ходу раскатывания теста и последующего нарезания аккуратных круглых «долек-формочек», разговор не мог не начать «крутиться» вокруг соблазнительной темы о «таинственном исчезновении» бывших владельцев квартиры. Полина Степановна еще не достигла пенсионного возрастного порога и продолжала трудиться парикмахером в одном из Екатеринбургских салонов красоты. Обе дочери ее пошли в свое время по стопам матери и работали в том же качестве и в том же самом салоне, что и Полина Степановна. После Нового года семья Чирковой-младшей, чья фамилия по мужу звучала, как Полетаева, планировала выкупить этот «салон красоты» в частную собственность, тем более, что финансовые средства, необходимые для проведения этой операции семья, кажется, «поднакопила» и, не в последнюю очередь, благодаря трудовой деятельности главы семьи Иннокентия Полетаева. Иннокентий Сергеевич Полетаев уже несколько лет работал бухгалтером в каком-то екатеринбургском коммерческом банке и, как раз накануне вот этой вот новогодней поездки к Чирковым в Рабаул, заявил жене и дочерям, что сумма, нужная для выкупа «салона красоты» у него точно будет к середине января будущего года! Никакими дурными предчувствиями семья Полетаевых, твердо и единогласно решившая встретить Новый год в Рабауле у своих родственников, не «маялась» и утром тридцатого с «легким сердцем» отправилась в аэропорт Екатеринбурга…

Но так уж случилось, что был у Иннокентия Сергеевича Полетаева один старинный друг, с которым они когда-то закончили один и тот же ВУЗ. И все бы ничего, так как каждый нормальный человек в мире обязательно имеет «старинных» друзей-однокашников, но… звали этого «старинного» друга Антон Савичев и жил он в городе Рабауле, где пытался сделать успешную политическую карьеру и устроить счастливую личную жизнь. Но ни того, ни другого, как известно нашему, наиболее преданному читателю, Антону Савичеву не удалось осуществить на практике. Однако, «настоящая мужская дружба», имеющая свои истоки в далекой «безоблачной» юности, является «святой и непреходящей» морально-нравственной категорией, и поэтому не было ничего удивительного в том, что перед своим отлетом в Рабаул, Иннокентий Полетаев созвонился с Антоном Савичевым и договорился об обязательной встрече, и, может быть, даже – о совместном праздновании наступающего Нового Года! Иннокентий почему-то был уверен, что все в жизни Антона складывается, как нельзя лучше и встреча с бывшим однокашником никоим образом не сможет омрачить «самый светлый» праздник в году! И, кстати, перед тем как отправиться в традиционную предновогоднюю баню с Владимиром Михайловичем, Иннокентий Сергеевич пригласил туда же для вежливости и Антона Савичева. И Антон пообещал подумать над этим приглашением и сказано это было таким непонятным тоном, что заставило, в свою очередь, глубоко задуматься и самого Иннокентия Сергеевича.

Дело заключалось в том, что Иннокентий Сергеевич кое-что слышал о своем старом друге, даже живя далеко от него, совсем в другом регионе, так как «земля-то слухом полнится!», и слухи, дошедшие до ушей Полетаева о его бывшем однокашнике Савичеве были явно «не в пользу» последнего! И, пока вот они, ехали на вызванном «такси» от переулка им. Плеханова в любимую городскую баню Владимира Михайловича, «затарившись» пивом, копченой рыбой и березовыми вениками, у Иннокентия Полетаева, нет-нет, да возникали в голове тревожные мысли: «А, вдруг, Антон и, вправду, поймет его приглашение «вместе попариться» буквально и возьмет, да и появится в бане «собственной», так сказать, никому совсем не нужной, «персоной»?!

А, тут плюс еще водитель такси оказался чересчур разговорчивым «проницательным всезнайкой» – все подмечающим и замечающим, «глубоко иронизирующим», «политически грамотным» любознательным субъектом, имеющим «за плечами» «высшее» образование!

Да, и, в общем-то, сама «предновогодняя» обстановка в городе, как давно уже успел заметить Иннокентий Сергеевич, «оставляла», так сказать, «желать лучшего» – «дурными», совсем не «праздничными» флюидами была пропитана эта пресловутая «обстановка».

Проницательный и чувствительный Иннокентий уже тысячу раз пожалел, что уступил настояниям жены и согласился прилететь встречать Новый Год в Рабаул.

Пока они ехали до «экспериментальной» городской бани №4 – любимой бани Владимира Михайловича, Иннокентий получил «полный расклад» по ситуации в городе от словоохотливого водителя, который водителем «такси» работал только второй год, а, до этого был, по его словам, преуспевающим бизнесменом, а задолго до того, как сделаться «преуспевающим бизнесменом», он, опять же по его словам, закончил с «красным дипломом» исторический факультет местного университета. Звали водителя Вадим Гросс и его странноватая внешность интуитивно не внушала доверия у любого человека, впервые видевшего и, имевшего, так сказать, удовольствие познакомиться с этим Вадимом поближе, К примеру, у Иннокентия и, без того – без неожиданного субъективного фактора в виде словоохотливого навязчивого таксиста, настроение давно уже начало крениться в «сторону беспросветной печали», и, прекрасно зная себя, он совершенно четко понял, что без трехсот грамм ледяной высококачественной водки под горячую острую закуску, «принятые» в ближайшие тридцать-сорок минут, его ничто больше на этом свете не сможет спасти! Он и прервал самым невежливым образом «бурный псевдоумный речевой поток» таксиста, Вадима, обратившись к Владимиру Михайловичу:

– Володя – водки надо было взять! Чувствую, что пивом нам никак не обойтись!

– Да, взял я, Кеша, два «пузыря» «под шумок» – так, чтобы Маша не заметила! – успокоил шурина Владимир Михайлович. – Открытый разговор о пиве – для маскировки, Кеша! Так что все нормально! Тяжело, как-то на душе – ровно и не Новый Год на дворе!

– Да ты, что, Володя! – радостно воскликнул, заметно повеселевший Иннокентий. – Ты тоже что-то почувствовал?!

– Да я, сколько, в этом, бл… ь, доме лет живу, столько и чувствую это самое «что-то», Кеша! – с непередаваемой горечью и, даже, с каким-то глубоким «эдиповым» трагизмом в дрогнувшем голосе ответил Владимир Михайлович, и желваки на скулах «заходили» у него «ходуном», и темно-карие глаза блеснули с такой силой, как если бы на них, против воли, навернулись «непрошенные слезы»!

– Да, Володя, друг мой – ты, так сильно-то, не переживай! – по-настоящему растрогался Полетаев, хотя и сам, как уже было подмечено выше, пребывал где-то на грани тяжелой формы истерии, встречающейся только у мужчин с сангвиническим типом темперамента.

– У меня, мужики, настроение, тоже, как говорится – хоть «волком вой»! – в тридцатый, наверное, раз встрял в разговор «водила». – Даром, что – Новый Год! Еба… е немцы!

– А я так ничего и не знаю про этих самых «немцев»! – сокрушенно воскликнул Иннокентий Полетаев и в радостном предвкушении скорой «выпивки» хлопнул шурина по плечу, обратившись к нему самым, что ни на есть, укоризненным тоном, на который оказался способен: – А ты мне, Володя, толком так ничего и не рассказал про них, про Чудо-Елку и другие ваши новогодние «чудеса» в Рабауле!

– Не волнуйся, Кеша! – успокоил его Владимир Михайлович. – В бане – «под водочку» я тебе все подробно расскажу: и – про «немцев», и – про «Чудо-Елку», и – про нашу, с Машей, «чудо» -квартиру!

Иннокентий Сергеевич недоверчиво покосился на мужа сестры своей жены и почувствовал, как у него крайне неприятно и совершенно неожиданно «засосало под ложечкой» н настроение окончательно «упало», и, даже, не «упало», а, просто – «ухнуло» в некую абстрактную «темную, вонючую и глубокую выгребную яму», отчего «рецидив» «застарелого», до конца так и неизлеченного в молодом возрасте, тайного алкоголизма высоко поднял свою хищную «зеленую змеиную» морду и «жадно принялся раскрывать пасть»!

– А вы издалека к нам прибыли, уважаемый?! – живо поинтересовался у Полетаева любопытный и разговорчивый таксист, Гросс, бросив на того заинтересованный взгляд через плечо.

– Ты, уважаемый, лучше за дорогой следи! – резко сделал Гроссу справедливое замечание Владимир Михайлович. – А то мы так с тобой запросто и до Нового года не доживем! Как ты, вообще, я удивляюсь еще ни разу в аварию не попал – рот у тебя ни на секунду не затыкается! У меня, уже, от тебя давно голова болит! Что вот мой друг про рабаульских таксистов у себя в Екатеринбурге рассказывать будет?!

– Так вы из Екатеринбурга будете?! – ничуть не смутившись явному грубому «наезду» со стороны Владимира Михайловича, как-то, вроде бы, даже, обрадованно уточнил у Полетаева таксист Гросс. – У меня там женщина знакомая живет! Очень, между прочим, красивая женщина и, не только красивая, но и, сравнительно, еще молодая – Таней зовут! Мы с ней когда-то любили друг друга. Но, вот, видите – не судьба, она туда к мужу бывшему уехала на воссоединение, так сказать, семьи!

– Ну и правильно сделала! – безаппеляционным грубым тоном заявил Владимр Михайлович, против воли ввязываясь в какой-то совершенно ненужный «левый» разговор с неизвестным человеком.

– Почему – правильно?! – с искренним удивлением спросил таксист.

– А, хотя бы потому, что из Рабаула давно уже пора всем «валить»!

– А вы почему не «валите»?! – не без сарказма спросил Гросс, неприятно ухмыльнувшись.

– Потому что мне некуда «валить» – вот и приходится оставаться в этой «крысоморке»!

– Не любите вы родной город, уважаем-м-ы-ы-й-й!!! – в этот, как раз момент, «заболтавшийся» «не по делу» таксист Вадим Гросс, едва не сбил зазевавшегося и, как видно, изрядно подвыпившего пещехода, собравшегося перейти проезжую часть улицы в неположенном месте.

Кстати, как тут же выяснилось на месте происшествия, «пешеход» этот тоже направлялся в баню, судя по сушеному березовому венику, торчавшему из большой хозяйственной сумки, которую мужчина, едва не сделавшийся жертвой несчастного случая, не выпустил из рук, даже в момент своего отчаянного прыжка «из под колес» и последующего падения на гололеде. Нужно добавить, что мужчина этот оказался вовсе «не изрядно подвыпившим», а, просто – сильно растерянным и чем-то страшно расстроенным, и, самое главное – его узнал Вадим Гросс.

Оказывается, невнимательный за рулем Гросс чуть не сбил своего бывшего однокашника по историческому факультету университета, некоего Володю Бычкова по кличке «Володя Фавн». Полчаса назад Володя в «усмерть» «полаялся» со своей женой на узкобытовой почве, и, взяв, необходимый в подобных неприятных семейных ситуациях, полутаролитровый «флакон» недорогого портвейна в ближайшем гастрономе, «вприпрыжку» помчался в городскую баню.

– Володя! – радостно воскликнул, выскочивший наружу Гросс, сразу бросившийся поднимать на ноги из положения «карачек» Бычкова. – Не ушибся?!

– Твоими молитвами, Вадим! – охая и морщась, хмуро буркнул Володя, зло и мрачно глядя на «веселившегося от души» Вадима. – Я, вот, не видел тебя, наверное, уже лет десять, но, сам не знаю – почему, нисколечко не удивился вот этой вот нашей знаменательной встрече при таких «подкапотно-подколесных» обстоятельствах! Дать бы тебе, по-хорошему, по лбу, Вадим, чтобы поумнел! … – и дальше между бывшими однокашниками началась малоприятная словесная перепалка…

Владимир Михайлович и его екатеринбургский гость, Иннокентий Сергеевич, продолжавшие оставаться сидеть в салоне автомобиля, не могли, конечно, расслышать малоприятных слов, бурно «лившихся» из не закрывавшихся ртов водителя и, едва не сбитого им мужчины, но оба легко догадались, что они страшно бранятся между собой, и словесная ссора запросто может вылиться в физическую потасовку.

– Да, уж – «весело» начинается последний день уходящего года! – процедил Полетаев, хмуро наблюдая за дальнейшим развитием событий, разыгравшихся перед капотом «таксомотора». – Не нравится мне вся эта ситуация, ох, как не нравится!

– Ты имеешь ввиду, какую ситуацию – этих двух «орлов», что-ли?! – кивнул в сторону Гросса и Лузгина Владимир Михайлович.

– Да, нет, конечно! – вдумчиво ответил Иннокентий Сергеевич. – Вся ситуация в вашем славном городе мне не нравится, Вова! Почему мне и захотелось «накатить» так сильно, как уже много лет не хотелось! А, ты сам не обратил, случайно, внимания, пока мы ехали – сколько пьяных шляется с утра пораньше на улице?!

– Честно говоря – не обратил я, Кеша – я не такой наблюдательный, как ты! – мрачнейшим тоном проговорил-процедил-пробубнил в ответ «Вова», без особого интереса наблюдая за продолжением «развития сюжета» перед капотом автомобиля – старенького, нещадно побитого российскими колдобистыми дорогами, «форда», на котором второй год уже, как «таксовал» бывший бизнесмен Вадим Гросс.

Кстати сказать, оппонент в ожесточенном споре маленького невзрачного Гросса Бычков был выше на голову, как минимум, Вадима, ну и, тяжелее, наверное, его килограмм на двадцать, если – не на все тридцать, и в случае «перетекания» словесного спора в физический поединок у Гросса не было ни малейших шансов продержаться хотя бы минуту на ногах! Но, к счастью, до драки дело не дошло, благодаря дипломатическому искусству Вадима, который сообразил в самый, что ни на есть, критический момент предложить подвезти пострадавшего по его вине Володю Бычкова бесплатно до общественной городской бани, в которую, как раз, он и вез двух своих официальных клиентов!

Усевшийся справа от водителя громаднейший мужик Бычков коротко поздоровался с пассажирами, не забыв присовокупить обязательное поздравление «с наступающим!», и, никого не стесняясь, правда, пробормотав что-то себе под нос типа: «С вашего позволения!», достал из хозяйственной сумки, откуда торчал березовый веник, заветный полутаролитровый «флакон» недорогого и очень популярного в Рабауле портвейна «777» (или «Три топора») и прямо из горлышка сделал несколько жадных громко булькающих глотков, отчего по всему салону разнесся тяжелый прогорклый запах дешевой «сивухи» и моментально запотели все окна.

– Вот это по-нашему! – неожиданно поддержал «почин» Бычкова сразу заметно оживившийся Полетаев. – Давай-ка, Володенька, дружище и ты доставай нашу «беленькую», дабы сильно не «выделяться из коллектива»!

– Ребята, да потерпели бы до бани-то – ехать-то пять минут осталось! – недовольно, было, запротестовал непьющий Гросс, да тут же пожалел об этом!

Потому, как «раскумарившийся» после четырехсотграммовой дозы портвейна громадный Бычков «не по-детски» сжал хилую тонкую шею Гросса пальцами левой ручищи, и, нависнув вплотную над беднягой, словно «гора над мышью», грозно «рыкнул» ему в самое ухо:

– Вадька – а, вот тебя-то точно никто здесь не спрашивает, так ты и не «сплясывай»! Хорошо ты меня понял?!

«Вадька» «от греха» решил лишний раз промолчать и с силой надавил на газ, отчего «форд» пронзительно проскрежетав шинами по обледенелому асфальту, «рванул» с места, «выжав» из старенького двигателя не меньше «ста»!

Это, все же, никак не помешало Владимиру Михайловичу ловко, не пролив ни капли, разлить стограммовые порции «столичной» по пластиковым стаканчикам, один из которых держал сам Владимир Михайлович, а другой – его шурин Иннокентий.

– С наступающим вас Новым годом, товарищи! – поздравил «всех присутствующих» Иннокентий Сергеевич и «одним махом» проглотил вожделенную порцию водки, о которой неожиданно начал мечтать, лишь только сел в это «такси», совершенно забыв при этом о своей жене и дочерях, которые «на дух» не переносили, когда «папаша» «нажирался»!

Но, как сказано в Библии, «не судите сами, да не судимы будете!», особенно в тех, образно говоря, астрофизических условиях, что сложились тридцать первого декабря этого года в городе Рабауле! Астрофизика дала серьезный крен в Рабауле в этот предпраздничный день и полное представление о масштабах этого «крена» никто из людей пока еще не мог себе представить!. Но предчувствовали на ментальном уровне приближение огромной, ни с чем не сравнимой, беды, многие, в том числе и Иннокентий Сергеевич Полетаев, которому, похоже, не смогла кардинально поднять настроение даже стограммовая порция относительно качественной водки. А. тут, еще, неожиданно добавил странной и настораживающей «предновогодней» информации раскрасневшийся и заметно «подобревший» после портвейна Бычков, сделавшийся почти таким же «словоохотливым», как и Гросс: