Текст книги "Стеклянная любовь. Книга вторая"

– Вы в курсе, товарищи, что все городские общественные бани работают бесплатно всю Новогоднюю ночь до утра – их взяли на откуп, решив сделать необычный «новогодний подарок» всем рабаульцам – любителям хорошей парилки эти самые «добрые волшебники из Баварии»!

– Какие «добрые волшебники из Баварии»?! – едва ли не с откровенным испугом в голосе ошарашенно уточнил у своего нового случайного знакомого из Рабаула, Владимира Бычкова житель Екатеринбурга, Иннокентий Полетаев, и, тут же, сам не зная, почему и отчего, сделал прямо из горлышка два больших глотка водки.

Спустя полминуты «такси» затормозило перед высоким крыльцом, так называемой, «экспериментальной городской бани номер четыре» – ультра-современного здания, богато украшенного новогодней атрибутикой. Баня была совсем недавно введена в эксплуатацию, и, судя по некоторым внешним признакам, постройка этой навороченной «супер-бани» не обошлась без вмешательства вездесущей «корпорации развлечений» «Шпилен Хаузе». Просто в общем архитектурном облике банного комплекса чувствовался некий незримый, ярко выраженный, не русский, а, по большому счете, вообще – неземной, пугающий воображение простого неподготовленного человека, антураж! Поэтому не было ничего удивительного в том, что четверо людей, сидевших в «такси» как-то невольно, чисто рефлекторно, внутренне подобрались – несмотря на изрядную долю алкоголя, принятую троими из них. Гросс бы и сам бы с удовольствием сейчас выпил, если бы не необходимость управлять автомобилем и «заколотить» побольше денег в предпраздничный, «богатый» на «клиентов», день.

Пока Иннокентий Сергеевич, Владимир Михайлович и Володя Бычков напряженно размышляли – выходить ли им из машины и решительно направиться в баню, чем-то сильно напугавшую их на подсознательном уровне, метрах в десяти от них резко затормозил черный «мерседес-350», с синим фонарем на крыше.

Казалось черный «мерс» еще не успел полностью остановиться, как из него, почти, соответственно, «на ходу» выскочили трое мужчин, одетых в одинаковые стильные, подогнанные по фигуре, черные пальто с многозначительно поднятыми воротниками и белыми шарфами, намотанными на шеи. Головные уборы у всех троих отсутствовали. В руках они тоже не держали никаких пакетов или сумок с березовыми вениками или другими моечными «причиндалами». Отсюда, равно, как и исходя из наличия синего фонаря-«мигалки» на крыше «Мерса», легко можно было сделать вывод, что они приехали сюда не мыться, а в ультра-современный городской банный комплекс «Нереида» их пригнала срочная необходимость, и, что самое плохое – срочная служебная необходимость!

– Ф-ф-ь-ю-ю-и-и! – испустил изумленный характерный свист неожиданного узнавания Вадим Гросс, а в правом кармане дубленки Полетаева разразился мелодичной трелью мобильный телефон, который Иннокентий Сергеевич не замедлил вытащить наружу и убедиться, что это звонила жена.

– Бля-а буду, Володька, но это же Витька Баргобец с Серегой Фаргоном!!! – объяснил Бычкову причину своего изумленного свиста Вадим. – Ты помнишь же их?!

– Да помню, конечно! – несколько индифферентно кивнул Бычков. – Они же, я слышал, вроде, как в ФСБ служат?

– Правильно слышал! – подтвердил Гросс, многозначительно, почему-то, ухмыльнувшись при этом. – То-то и оно-то – зачем они, интересно, приперлись в баню «Нереида» под самый Новый Год?!

А Полетаев, тем временем, нажал на кнопку «приема» и поднес «мобильник» к правому уху, сразу услышав взволнованный голос жены:

– Кеша, ты – где сейчас?!

– К бане только что подъехали! А, что стряслось-то?!

– Ты не выпил, случайно?!

– Нет, не выпил! – разозлился не на шутку Кеша, заранее предчувствуя что-то неожиданное и недоброе.

– Ты не мог бы срочно вернуться домой вместе с Владимиром Михайловичем, а то нам очень страшно!!!

– Что случилось-то – ты можешь толком сказать, Поля?!

– В «пустой» запертой комнате кто-то ходит и ругается «матом» – низким мужским басом, Кеша!!!…

Глава пятьдесят первая

Никогда еще не казалась Инга Литтбарски Андрею Витальевичу столь обворожительной и желанной, как в эти последние часы уходящего года. Светящиеся стрелки огромного круглого циферблата, висевшего среди Ветвей Большой Елки примерно на восьмидесятиметровой высоте показывали десять вечера, когда они зашли с морозного холода улицы в гостеприимную уютную харчевню под веселым и безобидным названием «Три пескаря», где их ждал богато сервированный столик на двоих в «отдельном кабинете».

В предоставленном в их полное распоряжение «отдельном кабинете», также, как и в большом зале харчевни, имелся свой камин, где весело трещали березовые поленья, бросавшие на стены, убаюкивающие красно-оранжевые блики. В центре столика уже горели, предусмотрительно зажженные кем-то толстые восковые свечи, установленные в пазах тяжелого бронзового канделябра старинной работы. Традиционная бутылка шампанского, охлаждавшаяся в ведерке со льдом, пара высоких бокалов из богемского стекла, тарелки с изысканными закусками, большая стеклянная ваза, наполненная свежими фруктами, белоснежные салфетки, столовые приборы из серебра и оригинально выполненная хрустальная пепельница завершали праздничное убранство кабинета, придавая ему специфический интимный оттенок.

Андрей Витальевич, изрядно промерзший на улице, не мог довольно не потереть озябшие кисти рук при виде языков пламени в камине, отражавшегося весело пляшущими бликами на покатых выгнутых боках бутылки шампанского на столике.

– Великолепно! – невольно вырвалось из уст мэра, и он галантно помог Инге снять ее роскошную норковую шубку и повесить на крюк вешалки, прибитой к стене справа от входа в кабинет.

– Рада, что тебе понравилось – это мой новогодний подарок для тебя!

– Спасибо! – Андрей Витальевич неловко поцеловал молодую женщину в прохладную щеку.

Инга порывисто прижалась к нему всем телом, обвив жилистую и кадыкастую шею мэра руками – он даже не успел снять с себя дубленку. Их губы слились на несколько секунд в крепком и жадном поцелуе. Оторвались они друг от друга с видимым трудом.

– Я так соскучилась! – прошептала Инга, отнимая руки от шеи мэра и проникновенно смотря ему прямо в глаза по собачьи преданным взглядом.

Подобное выражение в глазах бесспорно очень умной и очень красивой женщины сильно польстило давно уже гипертрофированному тщеславию Андрея Витальевича и, не сумев сдержать мимолетной самодовольной улыбки, он произнес охрипшим и немного сдавленным от волнения голосом:

– О такой женщине, как ты, Инга, я мечтал последние двадцать пять лет своей жизни! – и, с этими словами, он крепко обнял правой рукой тонкую теплую талию Инги, плотно прижав ее на несколько секунд к себе.

В ответ молодая женщина порывисто «прильнула» к маленькому невзрачному сухощавому мэру и прошептала ему на ухо:

– Давай немного потерпим, дорогой! У нас впереди для этого будет целая вечность!…

Одинцов с явным сожалением разжал объятия, и они уселись за столик друг напротив друга, не отпуская тесно сплетенных пальцев рук, чем-то, напоминая, тем самым, влюбленных подростков. И, самое любопытное заключалось в том загадочном психологическом обстоятельстве, что Андрей Витальевич почему-то свято верил в то, что такая, бесспорно, суперфешенебельная красавица Инга, будучи младше главы администрации Рабаула, как минимум, лет на двадцать, безумно любит его такой пламенной и искренней любовью, о какой мечтает каждый нормальный мужчина – даже такой маленький, не особенно молодой и невзрачный, каким являлся Андрей Витальевич Одинцов.

Колеблющееся пламя камина и ровно горевшие огоньки свечей в значительной мере способствовали созданию перед близорукими глазами Одинцова романтической атмосферы типичного «адюльтерного» эпизода из средневекового рыцарского романа. Он упорно не замечал в сидевшем напротив него, смертельно опасном существе ничего, кроме, искренне и безоглядно влюбленной в него, и, поэтому, легко доступной молодой красивой женщины – настоящей «леди-вумэн». О жене Татьяне и о дочерях, уехавших встречать Новый Год на дачу в пригороде Рабаула, Андрей Витальевич совсем не вспоминал. Ему в голову, вообще, не приходило никаких неприятных мыслей – крышка невидимой ловушки захлопнулась, и лично у него не имелось почти никаких шансов выбраться наружу, как и у остальных нескольких десятков тысяч доверчивых легкомысленных горожан, оказавшимися под гигантским «колпаком» Большой Биры….

…Но «Инга Литтбарски» пока не спешила «сбросить» с себя, так надоевшие ей «человеческие покровы» – до начала Активации Большого Хоумаха делать это было преждевременно. К тому же ей нравилось чувствовать себя настоящей земной женщиной, тем более, такой красивой, желанной и востребованной.

Отпив глоток холодного шампанского, Инга посмотрела на Андрея Витальевича задумчивым взглядом и неожиданно попросила его:

– Андрей, а расскажи мне – как ты познакомился со своей будущей женой?!

Андрей удивленно выпучил глаза на Ингу и отставил в сторону бокал с шампанским, который вслед за своей очаровательной собеседницей только-только собрался пригубить:

– Неужели тебе, действительно, интересно будет услышать об этом?! – он не мог сдержать невольную гримасу недовольства, неприятно исказившую его худое некрасивое аскетичное лицо. – Это будет скучный и утомительный рассказ, который никак не сможет нам обоим поднять настроения!

– Мне, просто, хочется лучше понять тебя и узнать, Андрей! – объяснила свой неожиданный интерес, к поднятой ею теме, Инга. – Я женщина и, как всякой женщине мне интересно – какое место я занимаю в твоей душе, Андрей? Одна ли я там или делю его с кем-то?

– Где – там, и – с кем и что делишь?! – не понял Андрей Витальевич или сделал вид, что не понял, констатируя только одно – небывалый прилив крови вниз живота со всеми вытекающими из этого прилива последствиями.

– В душе твоей, Андрей – одна ли я или делю там место с твоей женой? – что-то в голосе Инги, какая-то новая интонация заставила его насторожиться. – Или я тебя притягиваю только чисто в физиологическом плане? Скажи мне честно: ты любил когда-нибудь свою жену по настоящему – испытывал ли к ней чувство светлое и прозрачное, как родниковая вода, не замутненная никакими гадкими ядовитыми примесями?!

– Не знаю, даже… – искренне ответил Андрей Витальевич, от волнения сняв очки и близоруко щурясь на собеседницу. – Что-то, наверное, было – то, про что ты только что сказала… Но с родниковой водой сравнить мои чувства к Татьяне, наверное, все-таки, сложно – было много всяких «гадких ядовитых примесей»…

– Это – плохо! – тяжело вздохнула Инга и тут же добавила: – Но хорошо то, что ты честно ответил на мой вопрос. А меня, как тебе кажется, ты любишь по-настоящему?! Только не торопись отвечать мне на этот вопрос. Потому что это очень важный вопрос. Потому что самое главное в человеческой жизни, это – любовь, настоящая любовь, и ничего важнее этого чувства нет и быть не может… – Инга умолкла, устремив взгляд своих огромных изумрудных глаз куда-то сквозь Андрея, в бесконечные дали пространства и времени.

Андрею Витальевичу даже сделалось как-то немного не по себе, что немедленно сказалось на состоянии «либидо» – «либидо» заметно поникло и съежилось, и он неожиданно вспомнил давнишний кошмарный летний сон, приснившийся ему сразу же после знакомства с Карлом Мегенбургом, Ингой Литтбарски и, представляемой в их лице, этой загадочной немецкой «корпорацией развлечений».

А потом, как-то, сами собой, перед глазами всплыли картины из далекой студенческой юности, связанные с его увлечениями той поры. Но вспоминалась, главным образом, одна нелицеприятная сцена в общежитии – комната подруги Татьяны, Светки Соболевой. Изрядно выпившие Танька, Светка, еще одна их одногруппница – Мариша Прошкина, тоже – изрядно выпившая. И – единственный мужчина в комнате, он, восемнадцатилетний Андрей, главная гордость и надежда всего их курса. Точно он не мог вспомнить, по какой причине он остался один сразу с тремя пьяными девушками, и куда подевались все остальные пьяные юноши их группы?! Стоял он, кстати, не просто так, а – в одних, только, семейных трусах, с бутылкой водки в руке, и, естественно, тоже – в «сильном подпитии», и говорил какие-то сальности или «скрабезности», в общем, пытался пошло шутить. У девчонок были зажаты рюмки c водкой в руке. Они хихикали, слушая витиеватый монолог Андрея, пытавшегося облечь собственные низменные, чисто животные сексуальные позывы в благопристойно звучавшее «руководство к действию» или другими словами – лучший студент курса призывал их заняться откровенной «групповухой». Какая же тут могла быть «любовь», тем более – «настоящая любовь», про которую, вдруг, начала втолковывать ему сейчас госпожа Литтбарски?!

Да и сама «госпожа Литтбарски», во время достопамятной «аудиенции» в кабинете мэра, имевшей быть место в июле месяце этого года, особым «пуританизмом» в своем поведении не отличалась, «заездив» Андрея Вальтеровича чуть ли не до инфаркта, совокупившись с ним в самых различных позах несколько раз, как прямо на широком рабочем столе мэра, так и на толстом упругом настоящем хорасанском ковре, покрывавшем весь пол в комнате отдыха мэра, соединявшимся с рабочим кабинетом двойным дверным тамбуром. Да и «миньет» Инга делала просто виртуозно и с небывалой жадностью, как, видно, привыкла его делать у себя в Германии – в Нижней Саксонии или, тм, в Баварии, не суть, в общем, важно, где она его привыкла делать…

А, тогда, давно тридцать лет назад в «универовской» общаге Андрей завалился спать с Мариной Прошкиной, которая ему нравилась больше всех остальных, а проснулся в кровати, почему-то со своей будущей женой, Татьяной, которая сразу после пробуждения поставила вопрос ребром: или «загс» или заявление с ее стороны в милицию об изнасиловании?! Андрей, разумеется, выбрал «загс», проявив, даже – не нерешительность, а – банальную трусость, «одним махом» поставив жирный черный крест на своей будущей светлой и счастливой «личной жизни»!

Так как какая же тут могла быть «настоящая любовь» – чувство, «чистое и светлое, как родниковая вода безо всяких гадких, вредных и ядовитых примесей?!»

Вся его последующая личная жизнь оказалась замешанной на самом настоящем «дерьме» случайного совокупления «по пьяному делу»!!! Тьфу, да и только!!! И была ли в его жизни эта «самая настоящая любовь», а самое главное – стремился ли он найти ее, осталось для него самого загадкой. Появление в его жизни полгода назад импозантно-экзотической, строгой и стройной красавицы-немки, словно бы сошедшей со страниц известного модельного журнала «Бурда» в первые мгновенья знакомства ослепило, в буквальном смысле этого слова, Андрея Витальевича, и в какой-то миг его заскорузлую сухую чиновничью душу закоренелого педанта-прагматика заполнило теплое ароматное дыхание настоящей глубокой нежности, какую он никогда и ни к кому не испытывал в жизни. Но нежность оказалась недолгой и случайной гостьей в душе Андрея Витальевича – спустя, всего лишь, несколько часов после знакомства состоялся, говоря протокольным языком, «жесткий половой контакт» в несколько извращенных формах плюс… триста тысяч евро в выдвижном ящичке рабочего стола мэра.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Андрей Витальевич пришел к совершенно верному выводу – его «купили» «с потрохами», в придачу подсунув или, точнее, «подложив» под него Ингу Литтбарски. Хотя и сама Инга уверяла его в обратном…

Во всяком случае, сейчас, вот в эти последние несколько десятков минут, оставшихся до наступления Нового Года Андрей смотрел на Ингу совсем другими глазами не потому, что она поставила его в полный морально-логический тупик своими неожиданными вопросами и высказываниями-откровениями насчет «настоящей любви», нет – он внезапно поймал себя на шальной и неприятной мысли, что его, каким-то, пока, совсем непонятным образом, «жестоко обманули» и он, легкомысленно и бездумно согласившись на интимное уединение с этой, бесспорно красивой, но очень непростой и непонятной женщиной, добровольно поставил себя на край бездонной пропасти, наполненной плотным серым туманом, в котором что-то шевелилось – что-то невообразимо большое и невообразимо страшное.

Но испугаться по-настоящему он не успел, столкнувшись взглядом с омутами изумрудных глаз Инги, в глубине которых плескалось ничем не замаскированное желание. Мощная эрекция заставила Андрея Витальевича даже подпрыгнуть невольно на месте, и он тихонько зарычал от, налетевшего на него из далеких первобытных времен шквала чисто животной похоти. Через секунду и он, и Инга полностью потеряли контроль над собственными действиями, слившись в тесный переплетенный клубок, вибрирующий от сексуального перенапряжения…

По беспорядочной траектории в разные концы «отдельного кабинета» полетели пиджак, брюки, юбка, кофточка, бюст-галтер. трусы и плавки. … В общем – началось то, что и должно было начаться, а может и не начаться, а сразу – кончиться…

И назвать безответственное и легкомысленное поведение мэра Рабаула «преступной халатностью» по отношению к своим основным должностным обязанностям было бы пустым звуком…

Его действия смело можно было квалифицировать, как тяжкое антиобщественное преступление, совершаемое с особым цинизмом. Сам мэр, безусловно, об этом не догадывался, полагая, что максимум, в чем его можно будет впоследствии обвинить, так это – в супружеской неверности, ну, в крайнем случае – «моральном разложении», несовместимым с занимаемой высокой административно-общественной должностью мэра крупного российского города с почти миллионным населением. Ему и в голову не приходило, что, превратившись несколько лет назад незаметно для себя самого, для своей жены и для всех окружающих в самого настоящего «коррупционного чиновника», он наряду с другими такими же «коррупционными чиновниками», на самом деле, искренне считавшими, что не являются таковыми, он занимался «вызыванием Злых Духов» из далеких и неведомых реальностей, представлявших собой бездонные емкости, где хранилось невообразимое количество Страшных Сказок «всех времен и народов».

В общеизвестном выражении «Продать душу Дъяволу», заключался очень глубокий и очень простой смысл…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Рассмотрев елку повнимательнее, Слава пришел к выводу, что несколько сот игрушек висели на ее пушистых ветвях не в хаотическом беспорядке, а подчинившись высокохудожественному вкусу опытного дизайнера, образуя собой достаточно стройное композиционное построение, призванное вызывать живой интерес и будоражить фантазию случайных зрителей вроде Славы. Хотя, Слава не относился к числу «случайных зрителей» – он был заранее «запланированным» и «очень востребованным», и, даже, необходимым «зрителем». Однако, ему не понравилось, что он как-то невольно абстрагировано подумал о себе со стороны, как о некоем постороннем персонаже сказочного Новогоднего представления…

Слава увидел целую страну: огромное сказочное королевство, уютно разместившееся среди густых елочных ветвей. Он вспомнил раннее детство – ту ежегодную новогоднюю елку, какую устраивали им с сестрой родители и – любимые игрушки на ней, хранившиеся в большой картонной коробке в дальнем углу чулана. Коробка эта в представлении маленького Славы навсегда уподобилась ларцу, где были спрятаны главные сокровища его жизни, какие позволялось брать лишь раз в году на главный и наиболее любимый семейный праздник. Через всю жизнь Слава пронес в памяти самые теплые воспоминания о некоторых игрушках, сохранявших в себе отдельные штришки из многоликого портрета его счастливого детства. Вот и сейчас Слава поймал себя на мысли, что уже долго не отрывает взгляда от упитанной пучеглазой совы, сверкавшей в свете люстры потрясающим по красоте оттенков изумрудно-лимонным оперением. У них дома из заветной картонной коробки на ветки новогодней елки вспархивала почти точно такая же сова, уступавшая этой лишь немного в размерах и не имевшая такого хищного выражения во взгляде круглых желтых глаз.

Рядом с совой висел крупный оранжево-золотистый ананас, символизировавший собой начало елочного фруктового сада, состоявшего из различных видов орехов, яблок, груш, спелых кистей винограда, апельсинов, бананов и деодаров. Между соблазнительно смотревшихся спелых фруктов, на елочных ветках сидели пестрые попугаи, ярко-алые фламинго, белые важные пеликаны с огромными мешками-зобами под массивными клювами, синицы, сороки, великолепные павлины и почему-то несколько в стороне от основной сборной стаи пернатых, в тени, особенно густой ветви, угрюмо нахохлился какой-то темно-бурый великан, отдаленно напоминавший помесь орла, грифа и страуса, сложивший гигантские крылья вдоль туловища и опустивший большеглазую голову куда-то вниз с самым, что ни на есть, виноватым видом.

Кучерявый голый негр в одной набедренной повязке с золотым кольцом в носу висел на шелковой петельке рядом с птицами и фруктами. Серебряный трезубец в мускулистой руке наталкивал на мысль, что негр этот являлся сторожем птичника и фруктового сада.

С верхней ветви на, широко улыбавшегося белозубой улыбкой сторожа-негра, мрачно смотрел красными недобрыми глазками громадный черный слон, имевший золотые бивни. Неподалеку от слона сидел на широкой заднице свирепомордый оранжевый медведь и растягивал мехи аккордеона. По правое плечо от медведя стоявший на задних ногах крупный заяц-русак, крепко сжимал обеими лапами барабанные палочки, приготовившись выбить бодрую дробь на боевом индейском там-таме, висевшем на, не по заячьи, широкой груди. Огненно-рыжая лисица, спрятавшаяся в густой хвое между развилок двух елочных веток, плотоядно поглядывала на зайца-барабанщика, вытянув далеко вперед острую хитрую морду. Красный трехгорбый верблюд, повернувшись спиной к остальным зверям, как бы собрался уходить в темно-зеленые глубины елочной страны по своим специфическим трехгорбо-верблюжьим делам.

Сплошная полоса каскадов серебристого фольгового дождя отделяла зоопарк фантастических животных от заповедника сказок многих народов мира, представленных десятками, как очень популярных, так и совершенно неизвестных Славе персонажей. Притулившаяся возле самого ствола, у основания одной из веток, избушка на курьих ножках, с филином, уныло сидевшим на крыше, поросшей древним зеленым мхом, и носатой клыкастой Бабой-Ягой, выглядывавшей из окошка, представляла собой мастерски воссозданный чудесный уголок народного русского фольклора. Перед входом в избушку замер словно бы в нерешительности какой-то добрый молодец – не-то Иван-Царевич, не-то Иван-Дурак. Через плечо у Добра-Молодца висели отменный лук и колчан со стрелами, отобранными, скорее всего, в качестве военного трофея у какого-нибудь «злого Тугарина». Белокожая красавица-русалка, укутавшаяся собственными пышными волосами цвета молодой осоки, томно полулежала на ветви прямо над головой Добра-Молодца и магнетизировала его огромными глазами, посылая воздушные поцелуи и делая другие пасы нежными руками, понятными влюбленным всего мира. Странно выглядевший желтый поролоновый бес с суставчатыми стеклянными руками и ногами прятался за спиралью фиолетового серпантина и незаметно целился в Добра-Молодца из большой рогатки. Другими словами, Добра-Молодец попал в незавидное положение, оказавшись окруженным со всех сторон различными представителями «нечистой силы». И шансов уцелеть у бедняги, похоже, никаких не оставалось – чересчур крепко держал рогатку в руках, несомненно, дьявольски меткий поролоновый бес и слишком «чертовски» соблазнительно выглядела зеленоволосая русалка.

Широкоплечий необъятный русский былинный богатырь на длинногривом тяжеловозе задумчиво тыкал кончиком копья в камень с высеченными на нем письменами, вкопанный у развилки трех дорог-веток и решал задачу с давно известными всем условиями: «направо, налево или прямо ему, богатырю поехать?!». Окладистая борода богатыря ниспадала едва ли не до середины богатырской груди, закованной в непробиваемую кольчугу, а на лице богатыря ясно читалась сильная растерянность, совсем несвойственная знаменитым русским богатырям. Увидел там, на елочных ветвях неподалеку от богатыря, Слава и Соловья-Разбойника, и Лихо Одноглазое, и Лешего, и Водяного, двух сестер Кикимор с несчастными уродливыми лицами, нескольких длиннобородых Гномов в одинаковых красных шляпах и каких-то еще персонажей, которых объединил он под общим наименованием: «чужаки». Как раз неизвестные ему ни по одной из сказок «чужаки» и выглядели даже страшнее Лиха Одноглазого и Слава искренне удивился – зачем нужно было нежной и чудесной красавице Снежане или ее бабушке вывешивать на новогоднюю елку таких жутких и отвратительных тварей?!

Он отошел от елки метра на два и окинул ее внимательным взглядом сверху донизу, надеясь, таким образом, наконец-то понять основной замысел автора композиции, состоявшей из нескольких сот таких разнящихся между собой игрушек. Слава настолько увлекся, что забыл даже о скрывшейся на кухне очаровательной хозяйке квартиры. Снежана уже несколько минут не подавала о себе никаких вестей, всецело, очевидно, занятая приготовлением праздничного ужина.

Славе не понадобилось сильно много времени, чтобы подметить две особенности, представленных его вниманию елочных украшений: подавляющее большинство игрушек так или иначе изображали человеческие фигурки, и неважно, что часть из них представляла собой сказочные персонажи; и второе – чем выше висели игрушки, тем красивее и дороже они выглядели. Под самым потолком чуть ниже сверкающего золотом шпиля, висели несколько роскошных шаров и звезд – настоящих шедевров, невольно пленявших взор совершенством линий, цветовых оттенков и форм. Эти шары и звезды являлись украшением ночного неба елочной страны, а между ними, подвешенная на невидимых нитях, улетала в космос – выше сверкающего золотом шпиля, изящная серебристая сигара межпланетного корабля с четырьмя заглавными красными буквами вдоль борта – «СССР». Из иллюминатора высовывался, чуть ли не по пояс, отчаянный советский космонавт и приветливо махал кому-то рукой. Потом, правда, Слава сообразил – кому космонавт махал рукой. Это, наверняка, была прекрасная принцесса, стоявшая на резном балкончике хрустального замка, чьи башенки немного не доставали до звезд и шаров-спутников сказочной елочной страны. Прозрачные стены замка светились изнутри разноцветными огоньками, а сам замок медленно вращался вокруг елки – почему Слава его только, что и заметил. «Очень интересно!» – подумал он и обошел елку с противоположной стороны.

Там, с этой самой «противоположной стороны», сплошняком – целыми толпами и отдельными небольшими группами, подвешенные за спины капроновыми ниточками, висели исключительно люди: мальчики, девочки, юноши и девушки, мужчины и женщины, старички и старушки. Славе сделалось как-то не по себе – все игрушки были повернуты лицевой стороной к нему и, казалось, что все они, как один, пристально смотрели на него, на Славу неподвижными немигающими взглядами.

На одной из веток рассеивающееся внимание Славы привлек огонек стеклянного костра, бесшумно, неподвижно и не жарко горевшего в некотором отдалении от основной массы игрушек-людей. Слава подошел поближе и повнимательнее пригляделся к двум мужчинам, присевшим на корточки перед костром и гревшим над ним руки. Интеллигентное лицо одного из мужчин, что было самым любопытным, показалось Славе знакомым, и вся эта удивительно реалистично выполненная сценка вокруг костра вызвала в его душе яркие и странные ассоциации – он словно бы почувствовал запах костра, услышал треск сгораемых дров и назойливый писк голодных комаров, отпугиваемых дымом. «Наверное, это – геологи. Готовят ужин…» – решил Слава и невольно глянув вглубь леса, темной стеной обступившего с трех сторон костерок, заметил среди хвои блеск чьих-то больших недобрых глаз, внимательно наблюдавших за, ни о чем не подозревающими «геологами». Чтобы ничего особенного не увидеть, он зажмурил глаза и потряс головой. Общепринятая мера против навязчивых галлюцинаций помогла Славе– когда он открыл глаза, то обычные стеклянные игрушки перестали казаться ожившими. А может возвращению его в нормальное состояние способствовал звонкий голосок опрометчиво забытой им очаровательной хозяйки сегодняшнего новогоднего праздничного вечера, Снежаны, вернувшейся из бесконечно удаленной кухни в гостиную со словами:

– А вот и я!

Слава радостно встрепенулся и чуть ли не бегом подбежал к девушке, подхватив у нее из рук тяжелый разнос, большую часть которого занимало овальное фарфоровое блюдо, где, обложенная овощными и травяными салатами, курилась аппетитно пахнувшим горячим паром, поджаренная до золотисто-коричневого цвета, упитанная тушка шестиногой курицы-мутанта. Зажаренной курица оказалась вместе с головой, вернее – с двумя головами и в приоткрытых клювах обоих голов торчало по свежему пучку петрушки. У Славы еще мелькнула шальная кощунственная мысль – не знаменитого ли «двуглавого российского орла» только что испекла Снежана в микроволновке?!

– Ты, наверняка, не видел таких птиц?! – утвердительно спросила она, когда Слава осторожно ставил тяжелый разнос на стол между блюдцами с салатами и бутылками вина.

– Не видел, это – точно! – согласился Слава, влюбленно глядя на Снежану. – Курица с шестью ножками всегда была птицей моей мечты! С ней не могла конкурировать даже Синяя Птица Удачи!

– Это – не курица! – от души расхохоталась Снежана. – Это – птенец фараракса! Их разводят на ферме моего дяди по лицензии новозеландской агрофирмы «Сирена-Плюс», держателем контрольного пакета акций которой является другой мой дядя.

Слава только плечами пожал:

– Никогда не слышал про таких чудных птиц – даже в «Мире животных»!

– Они имеют отношение больше к кулинарии, чем к биологии, так что в «Мире животных» ты про них ничего не мог услышать даже в принципе!

Завязавшуюся занятную беседу о «фарараксах» прервал бой маятника, возвестивший, что до Нового Года осталось ровно полчаса.

– Ты «шампанское» не забыл? – вдруг озабоченно спросила она.

– В куртке оставил, – кивнул он в сторону коридора.

– Тащи! Я пока разложу салаты…

Необычайно громкий и мощный храп, раздавшийся из-за черных бархатных штор, скрывавших вход в спальню, где, по словам Снежаны, отдыхала её больная и старая бабушка, заставил Снежану замолчать, а отправившегося в коридор за «шампанским» Славу – испуганно вздрогнуть.

– Не обращай внимания, это – бабушка. Она иногда, когда особенно крепко спит, так всхрапывает! – спокойно объяснила заботливая внучка, Снежана. – Могу тебя заверить – нас никто не побеспокоит до самого утра!.. Если, конечно, не надумает, все же, приехать Гема!