Текст книги "Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии"

Сато не одобрял идею Того вступить в переговоры с Советским Союзом, но Того смотрел на эту ситуацию шире. Для него Москва была необходимым перевалочным пунктом на пути в Вашингтон. К тому моменту, как эта телеграмма достигла Москвы, Потсдамская конференция уже день как началась.

Американская разведка и разведданные Magic

Американцы перехватывали телеграммы, которыми обменивались Сато и Того (разведданные, полученные благодаря перехвату японских шифровок, получили кодовое название Magic). Военно-морская разведка, отвечавшая за разведданные Magic, интерпретировала эти сообщения таким образом, что хотя и не было ясно, участвовало ли японское военное командование в принятии решения об окончании войны, «тот факт, что этот шаг был объявлен выражением воли императора, имел большое значение»[206]206
  SRH-084. Р. 9–10.


[Закрыть]. Однако Джон Уэкерлинг, заместитель начальника G-2, составил свою докладную записку, в которой выдвинул несколько версий, объяснявших смену внешнеполитического курса Японии. А именно: 1) император лично выступил за заключение мира вопреки позиции армии; 2) консервативные круги, близкие к императору, одержали победу над кликой милитаристов, поддерживавших продолжение войны; 3) японское правительство предпринимало координированные действия, чтобы отсрочить поражение, надеясь, что им за хорошую цену удастся купить помощь Советского Союза и что заманчивое предложение мира со стороны Японии заставит американцев осознать усталость от этой войны. Первую гипотезу Уэкерлинг отбросил как слишком маловероятную, вторую счел возможной, но наиболее правдоподобным полагал третий сценарий развития событий. В отчете также было сказано, что этого мнения придерживался и Грю[207]207
  John Weckerling, Memorandum for the Deputy Chief of Staff, 12 July 1945 and 13 July 1945, OPD, Exec. File, #17, Box 98, item #13, RG 165, NA; также Reel 109, item 2518, Marshall Library. Исходя из этого анализа военно-морской разведки, Альперовиц пришел к выводу, что Япония была на грани капитуляции. Ричард Фрэнк, полностью соглашаясь с оценкой Уэкерлинга, утверждает, что США были правы, не воспринимая мирные инициативы Японии слишком серьезно, поскольку стремление Токио заручиться посредничеством Москвы вряд ли можно было расценивать как искреннюю попытку завершить войну «на условиях, приемлемых для Соединенных Штатов» [Alperovitz 1995: 232–234, 242–243; Frank 1999: 223–228].


[Закрыть].

Как правильно заключила военно-морская разведка, тот факт, что японское правительство обозначило желание завершить войну и эта инициатива исходила от самого императора, действительно имел большое значение. Однако из этого вовсе не следовало, что Япония была готова немедленно капитулировать. Путь от готовности закончить войну до фактического приятия капитуляции был еще очень долгим. Главный вопрос звучал так: на каких условиях Япония согласится на капитуляцию? По этому пункту у японского правительства не было единой позиции; собственно, оно даже не могло сформулировать конкретные условия. Несмотря на то что Анами, Умэдзу и Тоёда приняли предложение императора о посредничестве Москвы, трудно было рассчитывать на то, что они согласятся на капитуляцию, условиями которой были бы разоружение, оккупация Японии союзниками и наказание военных преступников. Хотя Хирохито и проявил мирную инициативу, он сам признавал, что провал переговоров с Москвой послужит отличным предлогом для того, чтобы призвать японский народ на последний решительный бой.

Если говорить о докладной записке Уэкерлинга, то в каждой его гипотезе была частица правды, но ни одна из них не была верной полностью. Первые две версии, которые Уэкерлинг отверг как маловероятные, были частично справедливы. Император действительно лично предпринимал действия для окончания войны, и партия мира, состоявшая из людей, близких к Хирохито, действительно, преодолев сопротивление военного руководства, продавила решение императора об отправке в Москву специального эмиссара. Третье же предположение Уэкерлинга, которое сам он считал самым правдоподобным, было не вполне точным. Партия мира была убеждена, что Япония должна признать поражение в войне. Обращение в Москву с просьбой о посредничестве было отчаянным ходом сторонников мира, а вовсе не попыткой «отсрочить поражение». Более того, анализ японского политического пейзажа, на котором Уэкерлинг провел четкую линию между армией и «группой консерваторов, близких к императору», тоже не вполне соответствовал реальности. Военная половина «Большой шестерки» (а не все японское правительство) действительно согласилась на посредничество Москвы лишь для того, чтобы «отсрочить поражение» и «заставить американцев осознать усталость от войны», но Коноэ, Кидо и Того, безусловно, не разделяли эту позицию.

Аналитики из военно-морской разведки и Уэкерлинг пришли к совершенно разным выводам. Если в первом отчете говорилось о том, что мирные инициативы Японии являются значительным отклонением от прежнего курса, которое представляет большой интерес для США, то Уэкерлинг советовал не обращать на них особого внимания. На самом деле позиции японской партии мира и группы влиятельных сторонников «мягкого мира» в Вашингтоне были очень близки. Вариант ультиматума, составленный Стимсоном 2 июля, включал в себя пункт о сохранении в Японии конституционной монархии, а «безоговорочная капитуляция» была заменена на «безоговорочную капитуляцию вооруженных сил». Иными словами, депеша Того оставляла некоторое пространство для маневра, которым Соединенные Штаты могли воспользоваться.

Особый интерес в докладной записке Уэкерлинга представляет место, где заместитель начальника Разведывательного управления официально заявляет о поддержке со стороны Грю. Кроме этих слов Уэкерлинга у нас нет никаких свидетельств того, что Грю был согласен с его анализом разведданных Magic.

Если вспомнить, с каким упорством Грю защищал идею сохранения в Японии конституционной монархии, вызывает удивление, почему он не воспользовался телеграммой Того от 12 июля для того, чтобы усилить свои позиции. Возможно, будучи заклеймен критиками как защитник императора, он не решался открыто поддержать послание Хирохито, подразумевавшее пересмотр требования о безоговорочной капитуляции. Или же, занимая убежденную антисоветскую позицию, Грю не видел смысла поддерживать попытки Токио заключить мир с помощью Москвы.

Сталин ведет переговоры с Сун Цзывенем

Для Сталина время летело быстро. Политбюро и Государственный комитет обороны официально утвердили его решение о нападении на Японию. Однако японцы все еще пытались заручиться поддержкой Москвы для завершения войны. Сталин использовал это для того, чтобы затянуть войну, но он ясно понимал, что капитуляция Японии неизбежна. Берия постоянно передавал ему разведданные о том, как продвигается американский атомный проект. Американцы были близки к созданию ядерного оружия, и им теперь было известно, что единственным препятствием к окончанию войны является требование союзников о безоговорочной капитуляции. Сталин обо всем этом знал, и его, должно быть, терзал страх, что война может завершиться до того, как СССР успеет в нее вступить. Более того, нападению на Японию все еще мешали две вещи: обязательство соблюдать пакт о нейтралитете и необходимость заключить до начала боевых действий соглашение с Китаем.

15. Сун Цзывэнь, министр иностранных дел Национального правительства Китайской республики. Сун вел переговоры со Сталиным о дружбе и союзе между СССР и Китаем. По условиям Ялтинского соглашения, Советский Союз до вступления в войну с Японией был обязан заключить договор с правительством Чан Кайши. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга

30 июня в Москву прибыл министр иностранных дел Китая Сун Цзывень, и через два дня начались его переговоры со Сталиным. Став президентом, Трумэн четко следовал условиям Ялтинского соглашения, поэтому он поддерживал заключение договора между Советским Союзом и Китаем. Чан Кайши однажды попробовал убедить Вашингтон пересмотреть ялтинские договоренности, но Трумэн ответил отказом. Так Чан Кайши осознал, что Китаю необходимо заключить соглашение с Советским Союзом. Главная цель Чан Кайши состояла в том, чтобы Советский Союз поддержал объединение Китая под властью националистов как единственного легитимного правительства, осуществляющего суверенные права Китая. Сталин был готов признать Национальное правительство, если оно гарантирует соблюдение ключевых договоренностей, достигнутых в Ялте. Таким образом, интересы Трумэна, Сталина и Чан Кайши в основном совпадали; успешное заключение советско-китайского договора было на руку всем.

Однако переговоры, начавшиеся 2 июля, почти сразу застопорились. Первым камнем преткновения стал вопрос о Внешней Монголии. Сталин подчеркнул важность Внешней Монголии для безопасности Советского государства. Через 15–20 лет, сказал он, Япония снова станет представлять потенциальную угрозу для Советского Союза, и потому СССР должен обеспечить себе право защищать Внешнюю Монголию своими войсками. Также Сталин добавил:

Советский народ уже воюет четыре года, и он понимает, что необходимо воевать в том случае, когда на него нападают. Народ не пошел бы на войну с таким воодушевлением, если бы Советский Союз первым напал бы. Теперь мы должны нападать на Японию, и, если мы это сделаем, то вполне естественно, что наш народ, который надеется на отдых, скажет: «Нас не трогают, а мы нападаем». Чем в таком случае можно оправдать нашу акцию нападения? Он, тов. Сталин, считает, что ее можно оправдать тем, что написано в документе, о котором сейчас идет речь.

Однако Сун не собирался идти на уступки в вопросе о Внешней Монголии. Признание независимости Монгольской республики, которая была составной частью Китая, поколебало бы положение Национального правительства в глазах народа[208]208
  «Notes Taken at Sino-Soviet Conference, Moscow 1945» (далее – Hoo Notes),
  2 July 1945. P. 1–11, Victor Hoo Papers, Box 6, Hoover Institution; «Запись второй беседы» в [РКО 2000: 73–82]; АВП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 322. Л. 3-17.


[Закрыть].

Впрочем, после того как Сталин обещал поддержать Национальное правительство, Чан Кайши решил, что может пожертвовать Внешней Монголией, если Суну удастся заключить выгодное соглашение по Маньчжурии и Сталин откажется от помощи китайским коммунистам[209]209
  Телеграмма Чан Кайши Сун Цзывеню. См. в [РКО 2000, 102–104]; также [Westad 1993:40–41].


[Закрыть]. 9 июля Сун сделал Сталину новое предложение. Взамен на признание Китаем независимости Внешней Монголии и обещание Сталина не поддерживать китайских коммунистов Сун предложил совместно использовать Порт-Артур и сделать Дайрен открытым портом; управление обоих портов должно было осуществляться Китаем. Также Сун предложил совместно эксплуатировать КВЖД и ЮМЖД, однако право на владение этими дорогами должно было принадлежать Китаю. Сталин охотно отказался от поддержки китайских коммунистов, но настаивал на том, что администрация Порт-Артура должна быть советской и что право на железные дороги тоже должно принадлежать СССР, так как «эти дороги были построены русскими»[210]210
  Ноо Notes, 9 July 1945. Р. 16–23; «Запись четвертой беседы» в [РКО 2000: 105–112]; АВП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 322. Л. 28–38.


[Закрыть].

Сталин хотел заключить договор с Китаем, но не ценой отказа от прав на порты и железные дороги. Во время беседы, состоявшейся 11 июля, Сталин сказал, что «нужно окончательно договориться до поездки в Берлин», однако разрешить эти разногласия так и не удалось. На последней встрече 12 июля стороны так и не вышли из тупика, и Сталин наконец сдался. Переговоры были отложены, и было решено продолжить их после возвращения Сталина из Потсдама[211]211
  Ноо Notes, 11 July 1945. Р. 31–37; 12 July 1945. Р. 38–40; «Запись пятой беседы» в [РКО 2000: 124–131]; «Запись шестой беседы» в [РКО 2000: 134–137]; АВП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 322. Л. 52–64; АВП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 322. Л. 65–69.


[Закрыть]. Это была всего лишь первая из целой серии помех, с которыми столкнулся Сталин в последующие недели.

Глава 4
Потсдам: переломный момент

Потсдамская конференция, проходившая с 17 июля по 2 августа 1945 года, стала переломным моментом в Тихоокеанской войне. До этого события в Вашингтоне, Токио и Москве проистекали независимо друг от друга, как отдельные ручейки, не связанные между собой. В Потсдаме все эти потоки слились в одну большую реку, и Трумэн, Черчилль и Сталин начали финишный спурт за право завершить Тихоокеанскую войну на своих условиях.

Однако на Потсдамской конференции речь шла не только о войне на Тихом океане[212]212
  Подробнее о Потсдамской конференции см. [Feis 1960; Мее 1975; Weintraub 1995; Naka 2000]. Архивные материалы, посвященные этой конференции, см. в [FRUS 1960; ПК 1980].


[Закрыть]. На самом деле там обсуждалось много различных тем, в частности ситуация в Восточной Европе (главным образом в Польше) и немецкий вопрос. Однако война на Тихом океане тоже имела огромное значение, и в обсуждении именно этого пункта повестки Сталин с Трумэном продемонстрировали особую изворотливость и лицемерие.

16. Трумэн с госсекретарем США Джеймсом Бирнсом (слева) и Уильямом Леги (справа) на борту крейсера «Огаста» изучают документы, готовясь к Потсдамской конференции. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга

6 июля, сидя в поезде Вашингтон – Ньюпорт-Ньюс, Виргиния, Трумэн написал в письме к своей жене Бесс: «У меня поджилки трясутся при одной мысли об отъезде». Это была его первая поездка за границу в роли президента, и в конце пути его ждала встреча с Черчиллем и Сталиным. Трумэн был не уверен в себе и ощущал собственную некомпетентность: «Очень боюсь, что я ужасно провалился. Однако я мало что могу сделать, чтобы исправить ситуацию. <…> Теперь я отправляюсь на встречу с палачом. Может, мне удастся спасти свою голову». Немногим ранее 6 утра следующего дня, 7 июля, президент взошел на борт крейсера «Огаста» в гавани Ньюпорт-Ньюс. В течение восьмидневного плавания через Атлантический океан, Ла-Манш и Северное море Трумэн изучал документы и ежедневно проводил совещания в штурманской рубке с Бирнсом и Леги. Стимсон, Гарриман и Грю не сопровождали президента в этой поездке – и это говорит о многом. В эти важнейшие восемь дней президент не имел под рукой экспертов ни по Японии, ни по Советскому Союзу. В ходе подготовки к Потсдамской конференции Джеймс Бирнс, вступивший в должность госсекретаря только 3 июля, оказывал на Трумэна большее влияние, чем любой другой член его администрации. Крайне самоуверенный, но имевший очень мало опыта в международных делах Бирнс проявил себя искусным политическим интриганом, не допустив своего главного соперника Стимсона на борт «Огасты». Однако Стимсон отказался признать свое поражение в этой подковерной борьбе, сам себя пригласил в Потсдам и прибыл в Берлин за несколько часов до Трумэна, хотя и не был допущен до участия в конференции [Ferrell 1983: 517; Truman 1955: 334, Мее 1975: 5][213]213
  См. также Leahy Diary, 7 July 1945, Library of Congress; «Potsdam Diary», Stimson Papers, Reel 12, Sterling Library, Yale University. Чарльз «Чип» Боулен, эксперт по России, был на борту «Огасты», но ни разу не принимал участия в совещаниях с Трумэном. Ранее Боулен отвечал за взаимодействие между Госдепом и Белым домом, но Бирнс отстранил его от этой работы [Bohlen 1973:225].


[Закрыть].

17. Трумэн и Бирнс на борту крейсера «Огаста» по дороге на Потсдамскую конференцию. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга

Если Трумэн очень нервничал в связи с предстоящей встречей в верхах, то Сталин был уверен в себе, но полон дурных предчувствий. Конференция в Потсдаме должна была стать звездным часом советского вождя. Будучи главой государства, внесшего наибольший вклад в победу над Германией, Сталин стремился утвердить свои права на все советские завоевания в Европе. Для того чтобы подчеркнуть свое моральное превосходство над Черчиллем и Трумэном, Сталину необходимо было провести первую встречу «Большой тройки» после падения Германии на территории, захваченной Красной армией.

Проведение конференции в столице поверженной Германии должно было впечатляющим образом продемонстрировать мощь победоносного Советского Союза, однако организация этого события требовала больших усилий. Берлин был настолько разрушен, что во всем городе не осталось ни одного целого здания, в котором можно было бы провести такую конференцию. Железные дороги в послевоенной Германии и Польше тоже были полностью уничтожены. Не обращая внимания на эти трудности, Сталин в конце мая приказал главе НКВД Берии сделать необходимые приготовления для проведения конференции.

Так была начата операция «Пальма». Мобилизовав десятки тысяч человек из Красной армии и местного населения, Берия добился того, что в течение месяца железнодорожные пути и мосты были восстановлены. Местом проведения конференции был избран дворец Цецилиенхоф в Потсдаме, в военное время использовавшийся в качестве госпиталя. Зону вокруг этого дворца охраняло свыше 2000 сотрудников НКВД и солдат Красной армии. Делегации стран – участниц конференции были размещены в пяти километрах от Потсдама – в престижном пригороде Бабельсберге, где до войны проживало много деятелей немецкой киноиндустрии. К 15 июня сотрудники НКВД реквизировали несколько вилл и выселили местных жителей из района проведения конференции[214]214
  Архив: Горничных представить к наградам // Коммерсантъ-Власть. 2000. 18 июля. С. 52–53.


[Закрыть].

Трумэн и его ближайшее окружение заняли трехэтажный особняк желтого цвета по адресу Кайзерштрассе, 2, ранее принадлежавший издателю Густаву Мюллеру-Гроте. Этот желтый Малый Белый дом успел стать местом трагедии. Всего за два месяца до приезда Трумэна советские солдаты ворвались на виллу, изнасиловали дочерей Мюллера-Гроте, разломали мебель, уничтожили картины и редкие книги и выставили всю семью на улицу, дав один час на сборы. Другие члены американской делегации были поселены по соседству, как и Черчилль. Сталин выбрал для себя виллу в Бабельсберге примерно в километре от Малого Белого дома [McCullough 1992:407–408][215]215
  В одном доме с Трумэном были размещены Бирнс, Леги, пресс-секретарь Чарльз Росс, Боулен и ближайшее окружение президента [Truman 1955: 339–340]. См. также McCloy Diary, 15 July 1945.


[Закрыть]. Мы не знаем, какой была судьба владельцев этих домов, но нетрудно догадаться, что их участь мало отличалась от произошедшего с семьей Мюллер-Гроте.

Перед приездом американской и британской делегаций дома, где они должны были поселиться, обставили заново. Старую мебель выбросили, а вместо нее разместили новые предметы обстановки, зачастую совершенно не сочетающиеся друг с другом цветом, размером и стилем. Во время этих перестановок повсюду были установлены скрытые микрофоны. Чтобы ни одно произнесенное в этих стенах слово не ускользнуло от советской разведки, весь обслуживающий персонал: официанты, истопники, швейцары и горничные, – были служащими НКВД и являлись глазами и ушами Сталина[216]216
  Архив: Горничных представить к наградам // Коммерсантъ-Власть. 2000.
  18 июля. С. 53–54. Инженером, отвечавшим за установку подслушивающих устройств, был сын Берии Серго. Трумэн, по-видимому, не подозревал, что русские нашпиговали Малый Белый дом микрофонами. Он писал: «Во время войны дом лишился мебели, но русские обставили его заново» [Truman 1955:339].


[Закрыть]. Ко 2 июля все было готово: в Потсдаме и Бабельсберге были восстановлены два аэродрома и железнодорожная станция, дороги между Потсдамом и Бабельсбергом отремонтированы, вся местность вокруг этих двух городков зачищена от немцев и бдительно охранялась частями НКВД, а все подслушивающие устройства были установлены где надо. Сталин был готов принять Трумэна и Черчилля.

Для Сталина главной задачей на предстоящей конференции было признание за Советским Союзом права на все то, что с таким трудом было завоевано им во время войны; также он рассчитывал добиться наиболее выгодного для СССР разделения Германии на оккупационные зоны. Ситуация в Азии тоже была вопросом первостепенной важности. Сталин был столь же решительно настроен захватить территории, обещанные ему в Ялте, как и защитить свои завоевания в Польше и Германии. Однако успешной реализации советского плана войны мешало несколько обстоятельств. Первой преградой было то, что СССР был обязан соблюдать условия пакта о нейтралитете. Объявляя войну Японии, советское правительство должно было как-то обосновать нарушение пакта – в первую очередь для того, чтобы избежать сравнения с нацистской Германией, атаковавшей Советский Союз, несмотря на пакт о ненападении. Поэтому Сталин рассчитывал на то, что Трумэн и Черчилль сами пригласят его принять участие в Тихоокеанской войне.

Вторым серьезным препятствием к войне с Японией было время, и для Сталина это был ключевой вопрос. Для того чтобы забрать все призы, обещанные ему в Ялте, Советский Союз обязан был принять участие в войне на Дальнем Востоке, хотя бы в течение одного дня. Но при этом Красная армия должна была нанести японцам сокрушительное поражение: преждевременных действий следовало избегать любой ценой, и, чтобы гарантировать себе убедительную победу, время нападения следовало выбирать очень тщательно. Благодаря дипломатическим маневрам японцев в Москве Сталин знал, что капитуляция Японии является всего лишь вопросом времени. Он предполагал, что в Токио обеспокоенно следят за стремительным продвижением советских войск к маньчжурской границе, и понимал, что ему не удастся слишком долго рассчитывать на наивность японцев. Генералиссимус отчаянно боялся, что война может закончиться до того, как советские войска пересекут границу с Маньчжурией.

Кроме того, оставалась нерешенной еще одна проблема: согласно Ялтинскому соглашению, Сталину было необходимо получить одобрение Китая. Советский вождь очень хотел прибыть в Потсдам, имея на руках подписанный договор с Китаем, и без устали работал над этим вплоть до самого отъезда из Москвы. Однако, к великому его разочарованию, переговоры с китайцами оказались прерваны до того, как обе стороны пришли к согласию. Сталин хотел, используя как приманку свое обещание вступить в войну с Японией, заручиться поддержкой Трумэна и заставить неуступчивых китайцев принять требования советского правительства. Впрочем, не исключено, что он уже тогда рассматривал возможность вступления в Тихоокеанскую войну и без заключения договора с Китаем.

16 июля, сразу после прибытия в Потсдам, Сталин позвонил в Читу командующему Дальневосточным фронтом маршалу Василевскому и спросил его, есть ли возможность перенести нападение на 10 дней ранее запланированной даты начала операции между 20 и 25 августа. Василевский ответил, что «сосредоточение войск и подвоз всего самого необходимого для них не позволяют» ускорить подготовку к операции. Сталин временно согласился с осторожной оценкой Василевского. Дэвид Холловэй, однако, считает, что первоначальной датой нападения было выбрано 11 августа[217]217
  Точная дата предполагаемого нападения на Японию по-прежнему является загадкой. По словам заместителя начальника Генерального штаба С. М. Штеменко, первоначально вторжение планировалось осуществить между 20 и 25 августа [Штеменко 2014:444; Штеменко 1967: 66]. По воспоминаниям Василевского, Сталин позвонил ему 16 июля из Потсдама и поинтересовался, нельзя ли ускорить подготовку к операции на десять дней и начать наступление 1 августа [Василевский 1967:85]. Это означает, что где-то между 27 июня и 16 июля дата начала операции была перенесена на 11 августа. Именно такой точки зрения придерживается Дэвид Холловэй [Holloway 2007: 168]. Однако в своих мемуарах, опубликованных в 1975 году, Василевский не упоминает о 1 августа [Василевский 1975: 570]. В разговоре с Трумэном, состоявшемся 17 июля, Сталин заявил, что Советский Союз сможет вступить в войну 15 августа, но позднее в той же беседе упомянул, что СССР нападет на Японию в середине августа. Начальник Генерального штаба А. И. Антонов на совместном военном совещании, состоявшемся 24 июля, сказал американцам, что СССР вступит в войну во второй половине августа. Если запланированной датой нападения было 11 августа, то как объяснить эти расхождения в словах Сталина и Антонова? Холловэй предлагает два возможных объяснения, первое из которых звучит так: «Сталин еще не отдал приказа начать операцию в какой-либо конкретный день». Однако это противоречит собственному утверждению Холловэя, что этой датой было выбрано 11 августа. Согласно второй гипотезе Холловэя, Сталин верил, что, «начав войну за несколько дней до того, как этого ожидают союзники, он получит политический перевес над ними благодаря элементу неожиданности» [Holloway 2007: 179–180]. Вопрос о том, когда и почему первоначальная дата нападения (между 20 и 25 августа) была изменена на 11 августа, по-прежнему остается без ответа.


[Закрыть].

Как на выбор Сталиным даты вступления в войну повлиял американский атомный проект? Согласно Холловэю, эксперту по Сталину и атомной бомбе, 10 июля нарком государственной безопасности СССР В. Н. Меркулов послал Берии отчет, в котором говорилось, что в июле американцы проведут первые испытания атомной бомбы – возможно, в тот же день, 10 июля. Эта информация была передана Сталину до его отъезда в Потсдам, однако Холловэй не считает, что она каким-либо образом повлияла на решение Сталина о переносе даты нападения. Он полагает, что, хотя Сталин знал о запланированных ядерных испытаниях, советский вождь, судя по всему, не ожидал, что эта бомба будет использована против Японии. «Вероятно, Сталин думал, – пишет Холловэй, – что между первыми испытаниями и фактическим применением бомбы в боевых условиях пройдет намного больше трех недель» [Holloway 2007: 170].