Текст книги "Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии"

Разведданные Magic после Потсдамской декларации

27 июля, сразу после опубликования Потсдамской декларации, Сато отправил телеграмму Того. Совместный ультиматум, по мнению посла, «представлял собой предупредительный выстрел и являлся прелюдией к нападению со стороны трех держав». Сато считал, что Москва участвовала в обсуждении этого документа, и потому «крайне сомнительно», что японцы могут теперь «рассчитывать на какую-либо помощь со стороны Советского Союза, и нет никаких сомнений, что этот ультиматум задуман как ответная мера», направленная против их мирных инициатив. Также Сато обращал внимание министра иностранных дел на освещающую Потсдамскую конференцию передачу Би-би-си от 26-го числа, где было сказано, что Сталин принимал участие в обсуждении войны на Дальнем Востоке.

Того больше всего интересовала позиция Советского Союза относительно Потсдамской декларации. Его «глубоко беспокоило, имелась ли связь между выдвижением ультиматума и предложением Японии; то есть передало ли русское правительство это предложение англичанам и американцам, и как будут себя вести русские по отношению к японцам в будущем». Поэтому в телеграмме министра иностранных дел Сато было дано указание как можно скорее встретиться с Молотовым и прояснить намерения советской стороны[289]289
  Magic Diplomatic Summary, SRS 1743, 29 July 1945. P. 5–6; Sato to Togo, 28 July 1945 [Shusen shiroku 1977,4:27]; Togo to Sato, 28 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 30]; SRH-088. P. 3.


[Закрыть]. Из этой депеши Того становится понятно, что японское правительство решило отложить решение по поводу Потсдамской декларации.

В своей телеграмме к Того от 28 июля Сато продолжил критиковать позицию министра иностранных дел, который все еще надеялся на успех переговоров с Москвой. Ссылаясь на Потсдамскую декларацию, которая, по мнению посла, предлагала Японии более мягкие условия капитуляции, чем те, которые была вынуждена принять Германия, Сато выражал сомнение в том, что есть смысл пытаться добиться посредничества Москвы для завершения войны. Что касается разговора с Молотовым, то Сато был категоричен: «Я бы очень хотел узнать, есть ли у нашего Императорского правительства конкретный и определенный план завершения войны; в противном случае я отказываюсь обращаться со срочным запросом о такой беседе»[290]290
  Magic Diplomatic Summary, SRS 1744, 30 July 1945. P. 2–6; Sato to Togo, 28 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 28–29].


[Закрыть].

30 июля Сато дал ответ на телеграмму Того от 28-го числа. Отвечая на вопрос министра иностранных дел о там, какую роль сыграл Сталин в составлении Потсдамской декларации, Сато доложил, что, скорее всего, советский вождь ознакомился с содержанием ультиматума до его публикации. Далее он писал, что о миссии Коноэ, судя по всему, было сообщено США и Великобритании и что «совместная декларация была опубликована для того, чтобы прояснить позицию Америки, Англии и Китая» в связи с предложением японцев. Сато отметил, что союзники потребовали «немедленной безоговорочной капитуляции Японии» и прямо заявили о том, что не собираются смягчать свои требования. «Если это можно толковать таким образом, – писал Сато, – что Сталин не сумел никак повлиять на действия Америки и Англии, то из этого следует, что он не сможет принять наше предложение о приезде чрезвычайного посланника». В заключение Сато писал следующее: «Если мы хотим смягчить Америку и Англию и предотвратить участие в войне [России], у нас нет иного выбора, кроме как немедленная безоговорочная капитуляция»[291]291
  Magic Diplomatic Summary, SRS 1746,1 Aug. 1945. P. 3–4; SRH-088. P. 4; Sato to Togo, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 31–32].


[Закрыть].

Сато, твердящий о том, что необходимо соглашаться на безоговорочную капитуляцию, не был единственным гласом вопиющего в пустыне. 30 июля Сюнъити Касэ, японский посланник в Швейцарии, тоже послал Того телеграмму из Берна, умоляя его принять условия Потсдамской декларации. Глава Управления информации Симомура 3 августа провел совещание с крупнейшими японскими промышленниками. Общее мнение их было таково, что правительство должно согласиться с требованиями этого ультиматума. На следующий день Симомура встретился с Того и призвал министра иностранных дел установить неформальный контакт с Соединенными Штатами, Великобританией и Китаем, но Того отклонил это предложение[292]292
  SRH-088. Р. 5–6; Kase to Togo, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977, 4: 35–37]; [Shimomura 1948: 94].


[Закрыть].

Несмотря на свое несогласие с позицией МИДа по поводу переговоров с Москвой, Сато, следуя инструкциям из Токио, встретился 30 июля с Лозовским и потребовал, чтобы советское правительство ответило на предложение японцев о миссии Коноэ. Лозовский снова сказал, что не может дать никакого ответа в связи с отсутствием Сталина и Молотова. По поводу Потсдамской декларации Сато повторил сказанные им раньше слова о том, что Япония ни при каких обстоятельствах не согласится на безоговорочную капитуляцию, однако подчеркнул, что «если честь и существование Японии будут сохранены, то японское правительство для прекращения войны проявит весьма широкую примиренческую позицию». Все, чего он добился от Лозовского, это обещание передать слова Сато Молотову[293]293
  Magic Diplomatic Summary, SRS 1745,31 July 1945. P. 2–5; SRH-088. P. 6; Sato to Togo, № 1484, 30 July 1945 [Shusen shiroku 1977,4: 32–34]. Советскую версию этой беседы см. в дневнике Лозовского за 31 июля 1945 года: АВП РФ. Ф. В. М. Молотова. Оп. 7. Пор. 897. Пап. 54. Л. 21–22.


[Закрыть].

2 августа Того дал ответ на телеграмму Сато от 30 июля. В первых строках он написал, что ценит мнение Сато как дипломата, находящегося в гуще событий, однако тот должен понимать, что «здесь, дома, трудно одним махом решить, какими должны быть конкретные условия мира». Того, очевидно, имел в виду сложную внутриполитическую обстановку в Японии и в особенности жесткое сопротивление, которое ему надо было преодолеть, чтобы убедить правительство согласиться на капитуляцию. Далее он писал очень важные вещи: «В сложившейся ситуации мы склоняемся к тому, чтобы тщательно изучить условия Потсдамской декларации трех держав». Затем Того сообщал, что императора очень беспокоит ситуация с тем, как развиваются московские переговоры, и что «премьер-министр и военное руководство теперь уделяют все свое внимание этому вопросу».

Вот что писали аналитики из военно-морской разведки США, изучавшие эти перехваченные телеграммы: «Самым важным из событий, о которых говорится в этом отчете, является магнетический эффект совместного ультиматума трех держав, который привел к поляризации позиций всех японских “сторон”». Далее там было сказано: «Хотя все еще нет согласия относительно способа действий (не считая того, что есть “единодушное желание просить о помощи русских”), японцы склоняются (или стремятся) к тому, чтобы найти в условиях ультиматума какую-то пилюлю, которая как-то подсластит им горечь безоговорочной капитуляции, как того требует их уязвленная гордость»[294]294
  Magic Diplomatic Summary, SRS 1747, 2 Aug. 1945. P. 1–3; SRH-088. P. 7, 16.


[Закрыть].

Как показывают разведданные Magic, по крайней мере некоторые японские дипломаты поняли, что безоговорочная капитуляция, о которой шла речь в декларации, относилась только к вооруженным силам, и что ультиматум, не упоминая об императоре и императорском строе, оставлял открытым вопрос о судьбе Хирохито. Также из этих данных следует, что японский министр иностранных дел воспринимал Потсдамскую декларацию как документ, на основе которого можно обсуждать условия капитуляции. Логично предположить, что Трумэн, Бирнс и Стимсон внимательно изучали разведданные Magic, чтобы узнать о реакции Японии на предъявленный ультиматум[295]295
  В архиве Бирнса есть отчет о перехваченных телеграммах от Того к Сато за 28 июля и от Сато к Того за 30 июля и 2 августа, но по какой-то причине нет депеши Того от 2 августа. Japan, Peace Negotiations, Folder 571, James Byrnes Papers, Clemson University.


[Закрыть]. Поэтому они обязаны были знать, что реакция японского правительства была совершенно не такой, как об этом сообщило Токийское радио. Если они действительно хотели принудить Японию к капитуляции, чтобы спасти жизни американских солдат, если они хотели предотвратить вступление в войну Советского Союза и если они хотели избежать использования атомной бомбы, как они писали в своих послевоенных мемуарах, то почему они проигнорировали информацию, содержавшуюся в разведданных?

Действительно, не было ни единого шанса, что в конце июля японское правительство приняло бы требования Потсдамской декларации в том виде, в каком они были сформулированы. Если бы Того предложил согласиться на капитуляцию, то военный блок в «Большой шестерке» наложил бы на это вето. Возможно, его не поддержали бы даже Судзуки и Ёнай. Более того, на это могли не согласиться и Хирохито с Кидо. Японская политическая элита, включая лидеров партии мира, пока еще не была готова принять требования Потсдамского ультиматума без гарантии сохранения кокутай, хотя они и не задумывались всерьез о том, что именно стоит за этим понятием. Вот почему Того так стремился заручиться посредничеством Москвы. Тем не менее включение в текст декларации обещания сохранить конституционную монархию вполне могло бы изменить хрупкий баланс сил между партиями мира и войны в пользу «голубей».

Маловероятно, что Трумэн и Бирнс были в курсе всех хитросплетений японской внутренней политики, но если они читали перехваченные Magic телеграммы, то должны были знать, что японский министр иностранных дел был готов завершить войну, исходя из требований Потсдамской декларации. Почему же они не стали ждать окончания японских переговоров в Москве, которые, как им было известно, должны были завершиться неудачей? Возможно, эти «шепоты» из разведданных Magic были слишком тихими, чтобы остановить уже запущенную ими атомную программу. В конце концов, японское правительство не прислушивалось к голосам Сато и Касэ, призывавших принять требования Потсдамской декларации. Трумэн и Бирнс знали, что, несмотря на советы Сато и Касэ, японское руководство все еще добивалось помощи Москвы, и им также было известно, что Советский Союз обманет эти ожидания, объявив Японии войну.

Возможно, несправедливо будет осуждать решение Трумэна исходя из той информации, которую мы теперь имеем о внутриполитической ситуации в Японии в тот момент времени. Но и то, что, как мы знаем, точно было известно Трумэну, Бирнсу и Стимсону, неизбежно приводит нас к единственно возможному выводу: Соединенные Штаты поспешили сбросить атомную бомбу, даже не попытавшись воспользоваться тем, что некоторые влиятельные японские политики были готовы заключить мир на условиях Потсдамского ультиматума.

Реакция на Потсдамскую декларацию Чан Кайши

Чан Кайши не был приглашен на Потсдамскую конференцию, но Китаю было суждено сыграть в этой встрече важную роль. Китайский лидер стал одним из трех глав правительств, подписавших Потсдамскую декларацию. Более того, ситуация с Китаем вынуждала Сталина и Трумэна прибегать к помощи сложных дипломатических маневров.

Советско-китайские переговоры, начавшиеся 2 июля, не привели к подписанию соглашения до того, как началась Потсдамская конференция. Возобновившись после встречи в Потсдаме, эти переговоры сыграли большую роль в дальнейших отношениях между Советским Союзом и США. Для советского правительства было жизненно важно заключить соглашение с Китаем, так как это было одним из необходимых условий для вступления СССР в войну с Японией. О реакции Соединенных Штатов на эти переговоры следует поговорить особо.

Нужно понимать, что интересы Китая и США совпадали отнюдь не во всем. На самом деле Национальное правительство Китая поменяло свою позицию в отношении предстоящих переговоров со Сталиным исходя вовсе не из пожеланий американцев. Китайцы хотели изменить условия Ялтинского соглашения, чтобы восстановить свои суверенные права, грубо нарушенные Большой тройкой в Ялте. Американцев же сильнее беспокоило то, что Сталин требовал большего, чем было оговорено в Крыму. Поэтому они пытались удержать китайцев от того, чтобы в переговорах с Москвой поднимался вопрос о пересмотре Ялтинского соглашения, и уговаривали их признать этот договор.

Американская политика в отношении советско-китайских переговоров изменилась после того, как атомная бомбардировка Японии стала делом ближайшего будущего. 21 июля Трумэн получил отчет Гровса об успешном взрыве атомного устройства в Аламогордо. 23 июля Бирнсу стало известно, что атомная бомба будет использована после 1 августа. Уолтер Браун написал в своем дневнике 24-го числа: «Дж. Ф. Б. все еще надеется выгадать время, веря, что после атомной бомбы Япония капитулирует и Россия не успеет принять большое участие в бойне, благодаря чему мы сможем продавить свои требования насчет Китая»[296]296
  Walter Brown Diary, 24 July 1945, Folder 602, James Byrnes Papers.


[Закрыть]. Трумэн и Бирнс изменили свою позицию в отношении советско-китайских переговоров. Теперь они решили убедить китайцев затягивать переговоры до тех пор, пока американцы не сбросят на Японию атомную бомбу.

23 июня, в день, когда Бирнс получил известие, что атомная бомба готова к использованию, Трумэн отправил через Хёрли сообщение Чан Кайши, призывая его «признать Ялтинское соглашение», но не делать никаких уступок, выходящих за рамки эти договоренностей. Далее президент США писал: «Если вы с генералиссимусом имеете разногласия относительно трактовки Ялтинского соглашения, я надеюсь, что вы отдадите распоряжение Суну вернуться в Москву и по-прежнему будете прилагать все усилия для достижения полного взаимопонимания». Бирнс тоже дал указание Хёрли «сказать Суну, чтобы он вернулся в Москву и продолжил переговоры в надежде на заключение соглашения». 27 июля Хёрли встретился с советским послом А. А. Петровым. Американский посол сообщил ему, что китайцы попросили Трумэна внести в Ялтинское соглашение некоторые поправки. «На эту просьбу, – сказал Хёрли Петрову, – Трумэн ответил, что он верен Крымским [Ялтинским] договоренностям, не хочет делать никаких поправок и предлагает китайскому руководству согласиться на все эти условия в их переговорах с советским правительством». Американцы заявили о том, что твердо придерживаются Ялтинского соглашения, однако втайне они надеялись, что разногласия между Китаем и Советским Союзом не будут разрешены быстро[297]297
  См. у Вестада [Westad 1993:48], а также в Truman to Hurley, 23 July 1945, White House Map Room File 1945, HSTL; Byrnes to Hurley, 28 July 1945, White House Map Room File, Outgoing Messages, HSTL; Беседа Петрова с Хёрли, 23 июля 1945 года [РКО 2000: 144–145].


[Закрыть].

28 июля Петров посетил Чан Кайши в его летней резиденции. Советский посол спросил китайского лидера, как, по его мнению, японцы отреагируют на Потсдамскую декларацию. Чан Кайши ответил: «Вряд ли это сейчас приведет к какому-то результату. Я думаю, что эта мера даст эффект через три месяца». Также Петров спросил, сильно ли деморализует японцев этот совместный ультиматум. Чан Кайши в ответ на это сказал, что «вступление в войну Советского Союза станет более значимым, сильным и важным ходом, чем опубликование данного коммюнике»[298]298
  Беседа Петрова с Хёрли, 23 июля 1945 года [РКО 2000: 149].


[Закрыть]. Чан Кайши, стремившийся к скорейшему завершению войны, возлагал в этом плане больше надежд на вступление в войну Советского Союза, чем на Потсдамскую декларацию, и именно эти соображения, а не давление со стороны американцев, были для него определяющими при формировании политики Китая на предстоящих переговорах с Москвой.

Хотя Гарриман и был исключен из ближайшего окружения Трумэна, которое принимало ключевые решения в Потсдаме, он пристально следил за ходом советско-китайских переговоров. 28 июля Гарриман послал Бирнсу докладную записку, в которой говорилось, что президенту следует прояснить положения Ялтинского соглашения, относящиеся к Дайрену и эксплуатации маньчжурских железных дорог. Более всего Гарримана заботило то, что для защиты американских интересов и политики «открытых дверей» Дайрен должен был остаться свободным портом. Гарриман совершенно не собирался препятствовать заключению советско-китайского соглашения, а напротив, хотел, чтобы это произошло до вступления СССР в войну. В упомянутой выше докладной записке Бирнсу он писал:

Хотя в настоящее время для нас нежелательно демонстрировать свое беспокойство в связи с вступлением России в войну против Японии, представляется, что нам будет весьма выгодно восстановление дружеских отношений между Советским Союзом и Китаем, и особенно соглашение, по которому советское правительство поддержит Национальное правительство в качестве объединяющей силы Китая[299]299
  Memorandum for the Secretary, 28 July 1945, Harriman Papers, Moscow Files, 28–31 July 1945, Library of Congress.


[Закрыть].

Будучи исключен Трумэном и Бирнсом из процесса принятия решений, Гарриман следовал прежнему внешнеполитическому курсу в отношении советско-китайского договора, предусмотренного ялтинскими договоренностями.

То, что Трумэн и Бирнс начали проводить в Потсдаме новую политику, подтверждается интервью, данным Бирнсом историку Герберту Фейсу в 1952 году. Бирнс сказал, что утверждение Трумэна, будто он стремился вовлечь Советский Союз в войну с Японией, сделанное им в своих мемуарах, было ошибкой. Согласно Бирнсу, сам госсекретарь был против участия СССР в войне, и Трумэн с ним согласился. В телеграмме Сун Цзывеню, одобренной Трумэном, Бирнс потребовал, чтобы тот не шел ни на какие уступки, выходящие за рамки Ялтинского соглашения. Бирнс рассказывал Фейсу:

Причина, по которой я отправил эту телеграмму, заключалась в том, что я знал, что Сталин возобновит переговоры с Китаем после окончания Потсдамской конференции и потребует от Китая новых уступок, сделав их условием вступления Советского Союза в войну с Японией. Я не хотел, чтобы китайцы соглашались с требованиями Сталина, и надеялся, что, если эти переговоры затянутся, Япония капитулирует до того, как русские успеют вступить в войну[300]300
  «Collier’s, April 26, 1952, p. 66», Byrnes Answers Truman, «Byrnes Draft ms-HF notes», Hubert Feis Papers, Box. 65, Library of Congress.


[Закрыть].

23 июля Черчилль сказал Идену, что Бирнс отправил телеграмму Суну, и посоветовал ему не уступать требованиям Сталина. «Сейчас совершенно ясно, – добавил Черчилль, – что Соединенные Штаты не желают участия Советов в войне» [DBPO 1984:573].

Трумэн с Бирнсом знали, что, по мнению Чан Кайши, вступление в войну Советского Союза ударило бы по японцам, заставив их капитулировать, гораздо сильнее, чем такой клочок бумаги, как Потсдамская декларация. Именно поэтому они думали, что необходимо сбросить атомную бомбу на Японию до того, как русские начнут боевые действия, и для этого им важно было притормозить советско-китайские переговоры. Затягивание переговоров было единственной целью, которой добивались в этой ситуации Трумэн и Бирнс. Зная о разногласиях между советской стороной и китайцами, они убеждали Суна твердо стоять на своем, не уступая требованиям Сталина.

Трумэн заранее утверждает заявление об атомной бомбардировке

30 июля Трумэн получил телеграмму от Стимсона, который 25-го числа отбыл из Потсдама в Вашингтон. После того как ему не удалось убедить Трумэна включить в текст Потсдамской декларации фразу о том, что японцам будет позволено сохранить конституционную монархию, Стимсон, по-видимому, счел, что в его пребывании в Потсдаме больше нет смысла, и пришел к выводу, что атомной бомбардировки Японии теперь не избежать. Он никак не отреагировал на разведданные Magic, из которых следовало, что среди японцев были люди, заинтересованные в заключении мира на условиях, изложенных в Потсдамской декларации. В телеграмме от 30-го числа военный министр информировал президента: «Работы по проекту Гровса продвигаются так быстро, что необходимо, чтобы не позже чем в среду, 1 августа, вами было сделано заявление [об атомной бомбардировке]». Стимсон собирался отправить черновой вариант этого заявления со специальным курьером, но на тот случай, если ему не удастся вовремя связаться с президентом, он попросил у Трумэна разрешения «поручить Белому дому сделать такое заявление в последней редакции, как только в этом возникнет необходимость». 31 июля Трумэн ответил на запрос Стимсона: «Предложение одобрено. Делайте заявление, как только будете готовы, но не ранее 2 августа»[301]301
  Stimson to Truman, 30 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1374]; [McCullough 1992: 448; Naka 2000, 2: 157]. Оставленный карандашом ответ Трумэна см. в Stimson to HST, 30 July 1945, Urgent, George M. Elsey Papers, Box 71, Japan Surrender, HSTL; [DHTP 1995: 175].


[Закрыть]. Хотя, по словам Дэвида Маккалоу, эта телеграмма Трумэна представляла собой «окончательный приказ о бомбардировке», на самом деле он всего лишь давал согласие на то, чтобы такое заявление было сделано. В действительности, несмотря на позднейшее утверждение Трумэна о том, что он отдал приказ об атомной бомбардировке по пути домой где-то посреди Атлантического океана, президент никогда этого не делал. Правда заключается в том, что атомная бомба была сброшена без прямого приказа Трумэна. В действительности подготовка к атомной бомбардировке шла своим ходом еще с того момента, как Хэнди передал распоряжение Спаатсу 25 июля[302]302
  Впоследствии Трумэн в письме к Джеймсу Кейту, официальному историку ВВС США, утверждал, что отдал приказ сбросить атомную бомбу по пути домой из Потсдама где-то посреди Атлантики. О попытках Трумэна исказить факты, относящиеся к принятию решения об атомной бомбардировке, см. в [Alperovitz 1995: 543–546; Bernstein 1992: 167–173]. Письмо Трумэна Кейту см. в [Craven, Cate 1953, 5, напротив страницы 713].


[Закрыть].

В последний раз «Большая тройка» встретилась 1 августа. Трумэн, бывший председателем, объявил о завершении конференции. Сталин произнес небольшую речь, поблагодарив Бирнса, «который очень помог в нашей работе и содействовал достижению наших решений» [Санакоев, Цыбулевский 1970: 382]. Трудно судить, был ли советский вождь искренен в своей похвале или это был едкий сарказм. Сталин уехал из Берлина в тот же день, а Трумэн отправился домой утром 2 августа. Уже по пути в Соединенные Штаты, возле Ньюфаундленда, в понедельник, 6 августа, он получил известие о том, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба.

Гонка между атомной бомбой и вступлением СССР в войну наконец перешла в последнюю, самую драматичную стадию.

Глава 5
Атомные бомбардировки и вступление в войну Советского Союза

Реакция Сталина на то, что он воспринял как секретные маневры американцев, была быстрой. В Потсдаме он сказал Трумэну, что СССР вступит в войну к середине августа, но Антонов сообщил американским начальникам штабов, что Советский Союз будет готов начать боевые действия во второй половине месяца. Скорее всего, первоначально операция должна была начаться между 20 и 25 августа, но еще до Потсдамской конференции дата вступления в войну была перенесена на 11 число, хотя нам точно не известно, когда именно это было сделано. Однако после того, как американцы обзавелись атомной бомбой и Трумэн обвел Сталина вокруг пальца с Потсдамской декларацией, советский лидер решил ускорить подготовку к войне. Судя по всему, еще находясь в Потсдаме, он приказал маршалу Василевскому начать операцию на один или два дня раньше запланированной даты[303]303
  Обсуждение спорных моментов и неясностей, связанных с определением конкретной даты начала операции против Японии, запланированной Сталиным и советским Генеральным штабом до Потсдамской конференции, см. в примеч. 6 к предыдущей главе.


[Закрыть].

30 июля, через день после того, как Трумэн не дал Сталину поставить подпись под Потсдамской декларацией, кремлевский вождь назначил Василевского главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке с 1 августа. 2 августа Ставкой было отдано распоряжение о формировании трех фронтов: Первого Дальневосточного под командованием маршала К. А. Мерецкова, Второго Дальневосточного под командованием генерала армии М. А. Пуркаева и Забайкальского под командованием маршала Р. Я. Малиновского. Завеса секретности, за которой Сталин готовился к войне с Японией, была сброшена, и устрашающая советская военная машина была приведена в движение[304]304
  Документ 318, приказ Сталина и Антонова № 11120,30 июля 1945 года, в [ВО 1997–2000, 7,1: 336]; Dmitrii A. Volkogonov Papers, Microfilm Reel 5, Library of Congress.


[Закрыть].

3 августа начальник штаба Главного командования советских войск на Дальнем Востоке генерал-полковник С. П. Иванов и генерал-полковник Васильев (псевдоним Василевского) послали Сталину и Антонову важный отчет. Василевский и Иванов утверждали, что 39-я и 53-я армии Забайкальского фронта выдвигаются в намеченные районы сосредоточения в 50–60 км от границы, но с момента получения команды до начала фактических действий им понадобится от трех до пяти суток. Что касается Первого и Второго Дальневосточных фронтов, то они должны были начать боевые действия «в один день и час» с войсками Забайкальского фронта, «чтобы, использовав внезапность начала войны, захватом интересующих нас объектов улучшить свое исходное положение для начала основных операций». Далее они писали: «Независимо от этого окончательная готовность войск обоих фронтов установлена 5.08.45 г.». Поскольку в Приморье шли непрерывные дожди, состояние дорог и аэродромов ухудшилось, а улучшение погоды ожидалось между 6 и 10 августа. В донесении было сказано, что Тихоокеанский флот будет приведен в полную боевую готовность 5-7-го числа. Также там говорилось, что, по данным разведки, японцы увеличили количество пехотных дивизий и самолетов в Маньчжурии и Корее. Судя по этому донесению, Иванов и Василевский считали, что лучше всего будет начать боевые действия 9 или 10 августа – за один или два дня до запланированной даты.

В конце телеграммы они просили Ставку не позднее 5 августа дать «окончательное указание по срокам начала действий для двух основных направлений, а также и по остальным вопросам, и главным образом по вопросам политического и дипломатического порядка, связанным с этим»[305]305
  Документ 321, Васильев и Иванов Сталину, 3 августа 1945 года, в [ВО 1997–2000, 7,1: 337–338]; [Штеменко 1967: 54].


[Закрыть].

Это донесение проливает свет на два очень важных обстоятельства. Во-первых, очевидно, что оно является ответом на поступившее до того указание Сталина начать наступление на один или два дня ранее запланированной даты нападения (11 августа). Поскольку этот отчет был послан 3 августа, приказ Сталина точно был отдан до того: скорее всего, еще из Потсдама до отъезда генералиссимуса в Москву 2-го числа. Нет сомнений, что Сталин решил передвинуть начало военной операции на более раннюю дату в связи с действиями американцев, которые он воспринял как попытку добиться от Японии капитуляции до вступления в войну Советского Союза. На это явно указывают слова Василевского, в которых «сроки начала действий» увязываются с «вопросами политического и дипломатического порядка».

Во-вторых, хотя боевые действия должны были начаться 9 или 10 августа, точная дата пока еще не была выбрана. Видимо, где-то между 3 и 7 августа Сталин решил, что наступление начнется 11 августа в полночь по забайкальскому времени (6 вечера 10 августа по Москве)[306]306
  См. [ВО 1997–2000, 7, I: 322]; Документ 325, Василевский Командующему Забайкальским фронтом, 7 августа 1945 года, в [ВО 1997–2000, 7,1: 341].


[Закрыть].

Сталин вернулся в Москву вечером 5 августа. Судя по его журналу посещений за этот день, сразу же после возвращения в Кремль он с головой погрузился в работу. Сталин встретился с несколькими из своих ближайших помощников, в частности с наркомом иностранных дел Молотовым, заместителем Молотова А. Я. Вышинским, главой НКВД Л. П. Берией, наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым и наркомом внешней торговли А. И. Микояном, отвечавшим за ленд-лиз. Не вызывает сомнений, что по крайней мере часть этого совещания была посвящена войне на Дальнем Востоке. Также логично предположить, что Сталин постоянно находился на связи с Антоновым, скорее всего по «вертушке»[307]307
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 416. Л. 660–667. Фамилия Антонова ни разу не встречается в журнале посещений Сталина; это говорит о том, что у кремлевского вождя был другой способ коммуникации с Генеральным штабом.


[Закрыть]. Советская военная машина набрала полный ход. Сталин очень спешил.