Текст книги "Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии"

Американцы получают разведданные Magic

Разведданные Magic были пересланы Леги на борт «Огасты» еще в тот момент, когда президент пересекал океан, а затем доставлены в Бабельсберг, когда туда уже прибыла американская делегация. Леги получил эти расшифровки из рук полковника Фрэнка Маккарти, секретаря Маршалла, и ознакомил президента с их содержимым, хотя нам точно не известно, читал ли их сам Трумэн, и если да, то какие именно. Поскольку копии некоторых из этих депеш были найдены в архиве Бирнса, мы можем сделать вывод, что Бирнс их читал. На самом деле в мемуарах Бирнса сказано: «Президент узнал о японском “мирном зондировании” за день или два до нашей встречи со Сталиным, потому что мы взломали японский код еще в начале войны» [Frank 1999:240–241; Byrnes 1958: 292][218]218
  См. также Japan, Peace Negotiations, 2 July to 16 Aug. 1945, Folder 571, James Byrnes Papers, Clemson University.


[Закрыть]. Соответственно, Трумэн и Бирнс должны были знать, что личное вмешательство императора в мирный процесс сигнализировало о смене японского внешнеполитического курса и что главным камнем преткновения на пути к завершению войны становилось требование о безоговорочной капитуляции Японии.

Прибыв в Бабельсберг и получив разведданные Magic, Стимсон написал в своем дневнике 16 июля: «Также я получил важный документ [в котором идет речь] о попытках японцев заключить мир». Реакция Макклоя была более бурной:

Получены новости о том, что японцы пытаются заручиться помощью русских, чтобы те помогли им выбраться из этой войны. Самого Хирохито заставили отправить послание Калинину и Сталину. Ситуация меняется – какой же долгий путь мы проделали с того воскресного утра, когда пришли вести из Перл-Харбора!

Макклой сразу же подумал о том, какой эффект произведет предъявление ультиматума с учетом новых обстоятельств: «Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы опубликовать наше предостережение. Скорее всего, это даст нам то, чего мы хотим – скорейшее завершение войны; по крайней мере, оно приведет их в сильное смятение, даже если будет отвергнуто». Форрестол тоже оставил в своем дневнике за 13 июля такую запись: «Сегодня благодаря перехваченным телеграммам от Того к Сато появилось первое реальное доказательство того, что японцы желают завершить войну». Также там говорилось: «Того далее пишет о том, что единственным препятствием к окончанию войны является требование союзников о безоговорочной капитуляции, и если мы будем на этом настаивать, японцы, безусловно, продолжат сопротивление»[219]219
  Stimson Diary, 16 July 1945; McCloy Diary, 16 and 17 July 1945; [Mills 1951: 74];
  Forrestal Diary, 13 July 1945, p. 398, Mudd Library, Princeton University.


[Закрыть]. Хотя Уэкерлинг на основании этих разведданных заключил, что японцы пытаются затянуть войну, Стимсон, Макклой и Форрестол, ознакомившись с телеграммой Того, пришли к совершенно иному выводу.

16 июля Стимсон написал президенту докладную записку, в которой утверждал, что предъявление ультиматума Японии вкупе с угрозой вступления в войну Советского Союза заставит японцев задуматься о «масштабных маневрах американских войск». Здесь важно отметить, что Стимсон положительно расценивал участие СССР в Тихоокеанской войне. «Вопрос о том, следует ли заранее информировать русских о наших намерениях в этом отношении, – писал он, – будет зависеть от того, удастся ли нам на приемлемых для нас условиях заключить с ними соглашение об их вступлении в японскую войну». Под «условиями вступления в японскую войну» Стимсон, скорее всего, имел в виду данное Сталиным обещание поддержать Национальное правительство Китая; также он был заинтересован в том, чтобы Советский Союз участвовал в международном контроле над атомной бомбой. 16 июля Стимсон написал письмо и Бирнсу, приложив к нему черновик ультиматума Японии. Он попросил госсекретаря организовать срочное совещание для обсуждения содержания этого ультиматума, который, как подчеркивал Стимсон, «имел в данный момент первостепенную важность»[220]220
  Stimson to Truman, 16 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1266–1267]; Stimson to Byrnes, 16 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1265]; см. также Stimson Papers, Reel 113.


[Закрыть].

Однако Бирнс был против срочного ультиматума Японии. Стимсон записал в своем дневнике: «Он [Бирнс] наметил временные рамки для [вынесения] предупреждения, которые, судя по всему, были согласованы с президентом, поэтому я не стал настаивать»[221]221
  Stimson Diary, 17 July 1945; также цит. в [FRUS 1960, 2: 1266].


[Закрыть]. Эти «временные рамки», которым суждено было сыграть ключевую роль во всей потсдамской истории, скорее всего, зависели от двух ожидаемых и взаимосвязанных, по мнению Трумэна и Бирнса, событий: исхода ядерных испытаний и вступления в войну Советского Союза.

В своих воспоминаниях, относящихся к 11–12 июля, Бирнс тоже упоминает о переписке Того и Сато, утверждая, что проигнорировал эти сведения, потому что «советники [Того] <…> явно верили, что смогут избежать смещения императора и даже сохранить часть захваченной территории». Хотя первый сделанный Бирнсом вывод можно обосновать тем, что Того не соглашался на безоговорочную капитуляцию, второе предположение Бирнса было явной ошибкой, так как в депеше японского министра иностранных дел речь шла о полном отказе Японии от всех завоеванных ею территорий. Если Стимсон, Макклой и Форрестол расценили разведданные Magic как доказательство того, что Япония готова прекратить сопротивление в случае отмены союзниками требования о безоговорочной капитуляции, то Бирнс счел, что эта переписка свидетельствует о бескомпромиссной позиции Токио. В его представлении требование о безоговорочной капитуляции было непреложно и пересмотру не подлежало.

С учетом того, что Бирнс на самом деле не являлся таким идеологически непримиримым сторонником уничтожения императорского строя, как некоторые приверженцы жесткой линии из Госдепа, возникает вопрос: почему он занял настолько непоколебимую позицию в ситуации с безоговорочной капитуляцией? Ключом к этой загадке служат его слова о связи между безоговорочной капитуляцией и атомной бомбой. В своих мемуарах он писал, что «если бы японское правительство согласилось на безоговорочную капитуляцию, не было бы необходимости сбрасывать атомную бомбу». Однако, возможно, это утверждение правильнее будет читать в обратном порядке: «Настаивая на безоговорочной капитуляции, мы могли оправдать атомную бомбардировку».

Также Бирнс заострил внимание на том, что японцы обратились за помощью к Москве: «Японское правительство решило действовать через Советский Союз, а не через Швецию или Швейцарию, тем самым дав русским понять, что готово пойти на любые уступки на Дальнем Востоке. Они надеялись, что, удовлетворив требования русских, добьются их поддержки в переговорах» [Byrnes 1947:211–212]. Бирнса беспокоили дипломатические маневры, предпринимаемые японцами в Москве. Он опасался того, что Советский Союз добьется от Японии территориальных и прочих уступок в ущерб интересам Соединенных Штатов.

18. «Большая тройка» на Потсдамской конференции: Черчилль (слева), Трумэн (в центре) и Сталин (справа). Между Сталиным и западными союзниками явно ощущается дистанция. РГАКФД

С учетом всего вышесказанного, действительно ли американское руководство хотело, чтобы Советский Союз выполнил взятые на себя в Ялте обязательства и вступил в войну на Тихом океане? Как следует из мемуаров Трумэна, по мнению американского военного командования, участие СССР в войне должно было приблизить капитуляцию Японии. Однако высшие лица в руководстве страны понимали и политические последствия этого участия. Поэтому они пытались по возможности добиться капитуляции Японии до того, как Советский Союз вступит в войну. Это являлось одной из тех вещей, которые необходимо было учитывать, выбирая время для предъявления ультиматума Японии. Требование о безоговорочной капитуляции, вступление СССР в войну, атомная бомба – вот три фактора, определявших «временные рамки» Потсдамской декларации.

Первая встреча Трумэна и Сталина

«Огаста» пришвартовалась в Антверпене утром 15 июля. Оттуда Трумэн и его сопровождение проследовали в Малый Белый дом в Бабельсберге. Потсдамская конференция официально должна была начаться 16 июля, но поскольку Сталин прибыл в Берлин только днем 16-го числа, начало конференции было отложено на день.

Воспользовавшись случаем, Трумэн встретился с Черчиллем. После этого вместе с Бирнсом и Леги они провели весь свободный день, осматривая Берлин. За два часа до возвращения Трумэна в Бабельсберг в Аламогордо взорвалась первая атомная бомба. В 19:30 (13:30 по вашингтонскому времени) – через полтора часа после испытаний в Нью-Мексико – Стимсон получил совершенно секретную телеграмму от своего особого помощника Джорджа Л. Гаррисона о «Толстяке»: «Операция прошла сегодня утром. Диагноз пока не подтвержден, но результаты выглядят удовлетворительно и уже превосходят ожидания». Стимсон поспешил в Малый Белый дом, чтобы сообщить эти новости Трумэну и Бирнсу, «которые, конечно, проявили к ним огромный интерес», хотя на тот момент информация об испытаниях и была лишь самой общей. Как правило крайне осторожный военный министр написал тогда своей жене: «Я получил из дома хорошие новости от своего малыша, который привел всех в восторг»[222]222
  Harrison to Stimson [FRUS 1960,2:1360]; «Potsdam Diary», Stimson Papers, Reel 128; [Norris 2002: 406]; Stimson Diary, 16 July 1945; Stimsons letter to his wife, 18 July 1945, Stimson Papers, Reel 113, Sterling Library, Yale University


[Закрыть].

Сталин прибыл в Берлин 16 июля. Он сразу же попросил Джозефа Дэвиса организовать ему встречу с Трумэном в 9 часов вечера того же дня. К ужасу Дэвиса, Трумэн отклонил эту просьбу и отложил знакомство с советским вождем на следующее утро. Трумэн был «слишком уставшим, встревоженным и чем-то разозленным». Великодушно проигнорировав этот первый пренебрежительный жест Трумэна, Сталин в полдень следующего дня прибыл на совещание в Малый Белый дом в сопровождении Молотова и своего переводчика В. Н. Павлова. Сталин был облачен в мундир цвета хаки с красным эполетом, пожелтевшие пальцы «сухой» левой руки сжимали сигарету. Советского вождя проводили в кабинет Трумэна, где президент с Бирнсом ожидали своих гостей. Трумэна поразило то, насколько невзрачным выглядел советский диктатор, имевший рост всего 165 сантиметров. Сталин был в хорошем расположении духа и вел себя очень обходительно. Трумэна особенно сильно поразили «его глаза, его лицо и его выразительность»[223]223
  Davies Diary, 16 July 1945, Davies Papers, № 18, Chronological File, 16 July 1945, Library of Congress; [Ferrell 1980: 53; Truman 1955: 342; DHTP 1995: 117–118].


[Закрыть].

Сталин извинился за опоздание на конференцию: он был занят переговорами с китайцами, а врачи запретили ему лететь самолетом. Трумэн записал в своем дневнике: «После обычных вежливых замечаний мы перешли к делу. Я сказал Сталину, что я не дипломат, но обычно отвечаю на вопросы “да” или “нет”, выслушав все мнения. Ему это понравилось». Вскоре зашла речь о войне с Японией. Согласно записям Боулена, Сталин заговорил о позиции Великобритании относительно войны на Тихом океане, но затем напомнил о Ялтинском соглашении, в котором было оговорено участие в войне Советского Союза. Он «сказал президенту, что Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа, но до того ему необходимо завершить переговоры с китайцами и заключить с ними соглашение».

19. Трумэн и Сталин на Потсдамской конференции. Оба лидера испытывали недоверие друг к другу. Библиотека и музей Гарри С. Трумэна

В советской версии разговор Сталина с Трумэном изложен несколько иначе. После слов Сталина о том, что английский народ, видимо, считает, что война для него закончилась, там говорится следующее:

Англичане думают, что США и Советский Союз выполнят свой долг в войне против Японии. Трумэн говорит <…>, что США ожидают помощи от Советского Союза. Сталин отвечает, что Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа и что он сдержит свое слово. Трумэн выражает свое удовлетворение по этому поводу и просит Сталина рассказать ему о переговорах с Суном[224]224
  О встрече Сталина и Трумэна, состоявшейся 17 июля, см. «Bohlen Notes» [FRUS 1960, 2: 43–46]; «Appendix D: Bohlen Post-Conference Memoranda on Two Truman-Stalin Meetings at the Berlin Conference» [FRUS 1960,2:1582–1587]; советскую версию этой беседы см. в Документе 2 [ПК 1980:41–43]. Заявление Трумэна цит. по: [Ferrell 1980: 53]; «Bohlen Notes» [FRUS 1960,2:1584]; [DHTP 1995: 117–118]. Советскую версию см. в [ПК 1980: 43]. Согласно записям Боулена, Сталин говорил о вступлении СССР в войну с Японией дважды. В первый раз он сказал, что «Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа» (цит. по: [FRUS 1960, 2: 1585]). Однако затем он сказал, что «Советы будут готовы к середине августа» (цит. по: [FRUS 1960,2:1586]).


[Закрыть].

Расхождения между записями Боулена и советской версией объясняются тем, что обе стороны подошли к этим переговорам с разными ожиданиями. Сталин с радостью бы принял приглашение Трумэна вступить в войну с Японией. Однако Трумэн вовсе не намерен был доставлять ему такое удовольствие. Когда события стали разворачиваться не так, как рассчитывал Сталин, советская сторона подделала протокол совещания, чтобы создать впечатление, будто именно Трумэн попросил СССР о вступлении в войну и Сталин согласился с этой просьбой. В отличие от этой версии, записи Боулена доказывают, что как раз Сталин – внезапно и по собственной воле – заговорил о своей приверженности Ялтинскому соглашению.

Более того, в советском изложении этой беседы Трумэн первым спрашивает Сталина о ходе переговоров с китайцами, тем самым призывая советского вождя как можно скорее заключить соглашение с Китаем и вступить в войну с Японией. Записи Боулена, однако, рисуют нам совершенно иную картину. После того как Сталин объявил, что СССР будет готов напасть на Японию в середине августа, он заговорил о переговорах с китайцами, явно рассчитывая убедить Трумэна оказать давление на Чан Кайши, чтобы тот заключил договор с Советским Союзом. Если в советской версии не указано, в чем именно заключались разногласия между Сталиным и Суном, то Боулен детально описывает ситуацию с русско-китайскими переговорами.

Согласно Боулену, Сталин объяснил, что после длительных переговоров вопрос с Внешней Монголией был решен, но им так и не удалось прийти к согласию по маньчжурским железным дорогам и статусу Порт-Артура и Дайрена. Сун Цзывень уехал в Чунцин, чтобы доложить о ходе переговоров Чан Кайши, но перед этим попросил советское правительство сделать заявление, что «Маньчжурия является частью Китая и на нее распространяется китайский суверенитет» и что советское правительство будет поддерживать в Маньчжурии только центральное правительство, а не китайскую коммунистическую партию. Сталин заверил Трумэна, что «Советский Союз гарантирует Суну свою полную поддержку по всем этим вопросам». Президент ответил, что рад слышать, что Советский Союз и Китай близки к заключению соглашения. Сталин вновь подтвердил, что «будет только одно правительство и одна армия» и что Советский Союз обязуется «не вмешиваться во внутренние дела Китая». Все эти подробности в советской версии были опущены.

Если Сталин надеялся, что американцы окажут давление на Китай, то его постигло глубокое разочарование. Трумэн в разговоре на эту тему произнес только общие фразы. А вот Бирнс задал вопрос по существу: «Какие именно разногласия так и остались неразрешенными?» Сталин ответил, что Советский Союз претендовал на преимущественные интересы в отношении железных дорог, Дайрена и Порт-Артура, но китайцы были с этим не согласны. Разъяснив, что именно он имел в виду под «преимущественными интересами», Сталин вдруг снова вернулся к вопросу о вступлении СССР в войну с Японией, повторив, что «Советский Союз будет готов в середине августа, как и было оговорено в Ялте, и что он сдержит свое слово». Эта часть беседы отсутствует в советской версии, но очевидно, что Сталин пытался убедить США надавить на Китай, упирая на свое обещание вступить в войну с Японией. Однако Бирнс еще не закончил беседу о советско-китайских переговорах. Он заметил, что «если все договоренности строго соответствуют условиям Ялтинского соглашения, то все будет в порядке, но если какая-либо из сторон захочет расширить это соглашение, это создаст трудности» [FRUS 1960, 2: 1585–1586; ПК 1980: 40].

Трумэн записал в своем дневнике:

Я спросил Сталина, есть ли у него повестка этого совещания. Он ответил, что есть, но хотел бы обсудить кое-что еще.

Я сказал ему, чтобы он выкладывал все карты на стол. Он так и сделал – и это динамит, но у меня тоже есть свой динамит, который я пока что не буду взрывать. <…> Он вступит в войну с япошками 15 августа. Когда это случится, япошкам крышка[225]225
  Truman Diary, 17 July 1945, original, Papers of Harry S. Truman, PSF, Roosevelt, Eleanor (folder 2)-S, Box 322, Ross, Mr. and Mrs. Charles G., PSF-Personal, 17 July 1945, HSTL.


[Закрыть].

Также Трумэн писал в своих мемуарах:

Для моей поездки в Потсдам было много причин, но самым безотлагательным, на мой взгляд, было получение от Сталина личного заверения в том, что Россия вступит в войну с Японией: на этом особенно сильно настаивало наше военное командование. Такое обещание мне удалось получить от Сталина в самые первые дни конференции [Truman 1955:411].

После этого первого совещания он написал своей жене Бесс:

Я боялся, что не пойму – все ли идет по плану или нет.

В любом случае, начало положено, и я получил то, за чем приехал, – 15 августа Сталин идет на войну без всяких дополнительных условий. Теперь я уверен, что мы завершим эту войну на год раньше, и думаю обо всех парнях, которые не будут убиты. Это самое важное[226]226
  Cm. [Ferrell 1980: 53]; Truman Diary, 17 July 1945, original, Papers of Harry S. Truman, PSF, Roosevelt, Eleanor (folder 2)-S, Box 322, Ross, Mr. and Mrs. Charles G., PSF-Personal, 17 July 1945, HSTL; [Truman 1955: 411; Ferrell 1983: 519].


[Закрыть] [Ferrell 1983: 519].

Некоторые историки считают эти слова Трумэна доказательством того, что он не собирался использовать в Потсдаме атомную бомбу в качестве инструмента давления на Советский Союз, поскольку главной его задачей было получить от Сталина заверение о вступлении СССР в войну с Японией. Однако протокол беседы от 17 июля не подтверждает такую точку зрения. Мы видим, что уже на этой первой встрече между Сталиным и Трумэном с Бирнсом наметились определенные разногласия. Вопросы Бирнса о намерениях Советского Союза в отношении Китая показывают, что ситуация с советско-китайскими переговорами была потенциальным источником конфликта между СССР и США. Бирнс уже испытывал недоверие к Сталину [McCullough 1992:419; Frank 1999: 243][227]227
  См. также «Appendix D: 332 Notes to Pages 133–139 Bohlen Post-Conference Memoranda» [FRUS 1960,2:1586]; Walter Brown Diary, 16 July 1945, Folder 602, также в Folder 54 (1), James F. Byrnes Papers, Clemson University.


[Закрыть].

Более того, если Трумэн действительно прибыл в Потсдам прежде всего ради того, чтобы добиться от Сталина обещания начать войну с Японией, странно, что он так пассивно вел себя во время разговора на эту тему. Его поведение в ходе этого обсуждения можно охарактеризовать в лучшем случае как нейтральное. Вот что он написал в своих воспоминаниях:

К тому моменту [публикации Потсдамской декларации] мы могли бы иметь больше информации о двух факторах, имевших ключевое значение для наших планов на будущее: участии Советского Союза и атомной бомбе. Мы знали, что первые испытания бомбы пройдут в середине июля. Если эти испытания пройдут успешно, я хотел дать Японии шанс прекратить сопротивление до того, как мы используем это новое оружие. Если бы испытания бомбы провалились, нам было бы еще важнее добиться капитуляции до того, как мы были бы вынуждены начать физическое завоевание Японии [Truman 1955: 350][228]228
  Курсив мой. – Ц. X. См. также [Alperovitz 1995: 241].


[Закрыть].

Советское участие в Тихоокеанской войне было в лучшем случае страховкой на случай неудачи ядерных испытаний, а главным своим козырем Трумэн считал атомную бомбу Более того, Трумэн назвал заявление Сталина «динамитом». Очевидно, что он воспринимал Сталина не как союзника по общему делу – разгрому Японии, а как соперника в гонке за то, кто первым заставит Японию капитулировать.

Впрочем, нет оснований сомневаться, что поначалу Трумэн был рад известию о том, что Советский Союз намерен напасть на японцев в середине августа. Это заверение Сталина исключило возможность каких-либо договоренностей между Токио и Москвой и избавило Трумэна от беспокойства на этот счет. СССР не собирался воспользоваться мирными маневрами Японии для того, чтобы добиться от Токио каких-либо уступок в ущерб интересам США и Китая, и не планировал выступить посредником в переговорах о капитуляции. Теперь, когда дипломатические каналы были перекрыты, ситуация упростилась: принудить Японию к капитуляции можно было только военными средствами. Заявленная Сталиным дата нападения на Японию – 15 августа – устанавливала для США крайний срок: если они хотели добиться капитуляции Японии, не прибегая к помощи Советского Союза, им нужно было успеть сделать это до указанного дня. Единственным фактором, который мог изменить расстановку сил, была атомная бомба. Вопреки утверждениям историков, что Трумэн не собирался использовать ее в качестве дипломатического оружия против СССР, нельзя игнорировать тот факт, что Советский Союз повлиял на решения, принятые американским президентом. Когда Сталин объявил о дате вступления СССР в войну с Японией, для американцев стало еще важнее произвести атомную бомбардировку в начале августа – до того как русские начнут свое наступление. Гонка между СССР и США была близка к развязке.

Почему Сталин объявил о своем намерении напасть на Японию на самой первой встрече с Трумэном? Его готовность продемонстрировать готовность СССР сотрудничать с союзниками на Дальнем Востоке резко контрастировала с той упертостью, с которой он защищал свои интересы в Европе. Скорее всего, дело было в том, что Сталин очень спешил. Ему необходимо было получить от Великобритании и Соединенных Штатов приглашение вступить в войну. Также он надеялся, что США окажут давление на Китай, вынудив Чан Кайши заключить соглашение с Советским Союзом. Сталин все еще исходил из того предположения, что Трумэн, как и Рузвельт в Ялте, хотел, чтобы СССР вступил в Тихоокеанскую войну, не зная, что американцы более не заинтересованы в помощи русских на Дальнем Востоке.

Начало Потсдамской конференции

Официально Потсдамская конференция, получившая кодовое название «Терминал», открылась во дворце Цецилиенхоф в 17 часов 17 июля под председательством ощутимо нервничавшего Трумэна. Менее чем через два часа первое заседание было завершено, и его участники перешли к застолью «с паштетом из гусиной печени, икрой, мясом всех видов, сыром, блюдами из курицы, индейки и утки, винами и крепкими спиртными напитками». Когда члены делегаций были уже готовы покинуть дворец, Стимсон получил еще одну телеграмму от Гаррисона: «Доктор только что вернулся, исполненный еще большего энтузиазма и уверенности в том, что малыш такой же крепенький, как и его старший брат. Свет из его глаз виден отсюда до Хайхолда, и я мог бы услышать его раздававшиеся здесь крики на своей ферме». Офицер, отвечавший за расшифровку телеграммы, поразился мужской силе 77-летнего Стимсона, ставшего отцом здорового ребенка. Однако «доктором» был в действительности Гровс, а «старшим братом» являлся «Толстяк», взорвавшийся в Аламогордо. Хайхол-дом называлось имение Стимсона на Лонг-Айленде, а ферма Гаррисона в Виргинии находилась в 50 милях от Пентагона. Стимсон поспешил к президенту, но тот принимал участие в банкете. При таком скоплении народа Стимсону не удалось улучить момент, чтобы передать эти новости Трумэну, который в любом случае не был настроен говорить о делах. Макклой в своем дневнике сожалеет об этой упущенной возможности, так как «японский вопрос требовал принятия срочных мер»[229]229
  См. [Truman 1955: 350]; Harrison to Stimson, 17 July 1945 [FRUS 1960, 2: 1360–1361]; Stimson Diary, 17 July 1945; McCloy Diary, 17 July 1945.


[Закрыть].

20. Заседание Потсдамской конференции. В центре в белом мундире Сталин, слева от него В. М. Молотов, справа – генерал А. И. Антонов. Рядом с Антоновым сидит посол СССР в США А. А. Громыко, за ним Леги, Бирнс и Трумэн. Четвертый и пятый слева от Трумэна – Эрнест Бевин и Клемент Эттли соответственно. Посреди Потсдамской конференции Эттли и Бевин заменили Черчилля и Идена в качестве делегатов от Великобритании после своей победы на выборах. РГАКФД

На следующее утро, 18 июля, Стимсон явился в Малый Белый дом, чтобы передать Трумэну второе сообщение от Гаррисона. Президент был «явно очень воодушевлен этим сообщением Гаррисона» и сказал, что рад приезду Стимсона на эту встречу: это был первый раз, когда Трумэн вообще обратил внимание на присутствие Стимсона в Потсдаме. Трумэн оперативно поделился новостями с Черчиллем, который был счастлив услышать это «потрясающее известие». Они обсудили, что сказать Сталину. Существовал риск того, что Сталин, узнав о бомбе, мог немедленно отдать приказ о нападении на Японию. Для Черчилля атомная бомба стала решением сразу двух тревоживших его проблем. Во-первых, союзникам больше не нужно было осуществлять чреватое большими потерями наземное вторжение в Японию. Вместо того чтобы отвоевывать у японцев территорию метр за метром, что отняло бы жизни многих тысяч британских и американских солдат, его взгляду открылась «казавшаяся четкой и ясной картина завершения войны с помощью одного или двух сокрушительных ударов». Во-вторых, что было еще важнее, теперь союзники не нуждались в помощи Советского Союза. Вот что Черчилль писал Идену: «Совершенно очевидно, что в данный момент Соединенные Штаты не желают участия русских в войне с Японией». Трумэн решил сообщить Сталину эти новости в самый последний момент, сказав ему, что у американцев «есть бомба совершенно нового типа», но не уточняя, что речь идет именно об атомной бомбе. Черчилль согласился с этим планом Трумэна[230]230
  Stimson Diary, 18 July 1945; [Churchill 1953: 638–639, 640]; «Summarized Note of Churchill’s Conversation with Truman», 18 July 1945 [DBPO 1984: 367–368].


[Закрыть].

У Черчилля, в свою очередь, тоже были новости для Трумэна. Накануне вечером Сталин рассказал Черчиллю о дипломатических маневрах японцев в Москве. Черчилль спросил Сталина, почему тот не поделился этой информацией непосредственно с Трумэном, на что Сталин ответил, что «не хотел, чтобы президент подумал, будто Советский Союз желает выступить в роли посредника». Сталин тут же добавил, что не против того, чтобы Черчилль рассказал об этом разговоре Трумэну. Затем британский премьер затронул вопрос о безоговорочной капитуляции. Алан Брук, начальник британского Генерального штаба, уже высказался за то, чтобы американцы изменили свое требование о безоговорочной капитуляции. Адмирал Леги, зная о жесткой позиции Трумэна по этому вопросу, порекомендовал Бруку обсудить это с Черчиллем, чтобы тот лично попробовал убедить Трумэна изменить свою точку зрения. Последовав совету Брука, Черчилль предложил Трумэну отредактировать требование о безоговорочной капитуляции таким образом, чтобы союзники «получили все гарантии будущего мира и безопасности, но при этом позволили японцам сохранить хотя бы видимость воинской чести и дали им какие-то заверения в том, что не собираются уничтожать их как нацию». Трумэн возразил ему, сказав, что японцы лишились своей воинской чести после Перл-Харбора[231]231
  «Record of Private Talk between Churchill and Stalin», 17 July 1945 [DBPO 1984: 348]; [Ehrman: 302–303];Document 181 [DBPO 1984:369–370]; [FRUS 1960,2:81].


[Закрыть]. Тем самым американский президент вновь продемонстрировал свое упорство в вопросе о безоговорочной капитуляции. Новости об атомной бомбе придали ему уверенности в собственных силах. Атомная бомба и безоговорочная капитуляция были теперь для него неразрывно связаны.

В три часа дня пришло время Трумэну нанести ответный визит Сталину. На этой встрече Сталин признался, что получил послание от японцев с просьбой о посредничестве СССР для завершения войны, и вручил президенту копию ноты Сато, переданную от имени императора. Советский вождь заявил, что у него есть три варианта действий: «попросить японцев высказаться более конкретно, убедив их в том, что их план имеет шанс на успех; полностью проигнорировать это предложение; или послать в ответ определенный отказ». Сталин указал, что Советский Союз не находится в состоянии войны с Японией и, может быть, стоит «усыпить японцев». Для этого наиболее подходящим был бы первый вариант. Трумэн согласился с этим.

Все это было игрой в кошки-мышки. Благодаря разведданным Magic Трумэн уже был в курсе московских маневров японцев. Сталин мог знать, а мог и не знать, что американцы перехватили дипломатическую переписку японцев, но поделился этой конфиденциальной информацией с Трумэном, для того чтобы убедить президента в искренности своих намерений. Трумэн притворился, что впервые обо всем этом слышит. Похоже, что тактика Сталина сработала. Трумэн решил, что советский лидер «честен – но умен, как черт»[232]232
  «Bohlen Memorandum, March 28, 1960» [FRUS 1960, 2: 1587–1588]; [Bohlen: 236; Ferrell 1980: 53].


[Закрыть].

И Трумэн, и Сталин предпочли первый вариант – создание у японцев впечатления, что их план имеет шанс на успех, – по разным причинам. Сталину было выгодно, чтобы в Токио верили, будто они смогут завершить войну с помощью Москвы; генералиссимус тем временем мог готовиться к нападению на ничего не подозревающего соперника. Трумэну же уловка с продолжающимися переговорами давала возможность сбросить на японцев атомную бомбу до того, как Советский Союз успеет вступить в войну Президент США был счастлив узнать, что СССР не собирается выступать посредником в мирных переговорах и ничто не помешает запланированной атомной бомбардировке. Оба политика хотели застать Японию врасплох: Сталин – пересечением маньчжурской границы, а Трумэн – атомной бомбардировкой.

Судя по дневнику Уолтера Брауна, Бирнс был согласен с Трумэном или, возможно, Трумэн следовал совету своего госсекретаря. В записи за 18 июля говорится следующее:

Дж. Ф. Б. надеялся, что на этой конференции Россия объявит о вступлении в войну с Японией. Теперь он думает, что Соединенные Штаты и Великобритания должны опубликовать совместное заявление, дающее япошкам две недели на то, чтобы сдаться или быть разгромленными. (Секретное оружие будет готово к [т]ому моменту.)[233]233
  Walter Brown Diary, 18 July 1945, Folder 602, 18 July 1945, Folder 54 (1), James
  F. Byrnes Papers, Clemson University.


[Закрыть]

Этот фрагмент позволяет нам понять, на что именно опирались Трумэн с Бирнсом, когда определяли временные рамки для выдвижения ультиматума Японии. Во-первых, ультиматум надлежало предъявить до вступления в войну СССР, и Советский Союз был исключен из числа составителей этого совместного заявления. Во-вторых, атомная бомбардировка должна была поставить Японию на колени до того, как СССР станет участником этой войны.

Любопытно отметить, что в течение этого дня Трумэн дважды вспоминал о нападении японцев на Перл-Харбор: в первый раз во время встречи с Черчиллем и затем в беседе со Сталиным. Он оправдывал обман японцев тем, что у них самих отсутствовала честь. Испытываемая Трумэном слепая жажда мести, разделяемая и американским общественным мнением, также повлияла на его неуступчивость в вопросе о безоговорочной капитуляции и на решение об атомной бомбардировке.