Текст книги "Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии"

Продолжение переговоров между Хиротой и Маликом

Кидо и Того действовали в тандеме: пока министр – хранитель императорской печати предпринимал хитрые маневры против армии, Министерство иностранных дел тайно пыталось установить контакт с советской стороной через переговоры Хироты и Малика. С 17 июня сотрудники японского МИДа ежедневно звонили советскому переводчику Н. Б. Адырхаеву, пытаясь организовать новую встречу Хироты с Маликом, но каждый раз получали уклончивый ответ. Малик был слишком занят, и, кроме того, он так и не получил инструкций из Москвы, после того как отослал туда отчет о предыдущих беседах с Хиротой. В японском МИДе были потрясены, узнав, что этот отчет был отправлен с дипкурьером. Малик педантично следовал инструкциям Молотова. 23 июня Того встретился с Хиротой и дал ему указание снова навестить Малика. Хирота сомневался в том, что следует так явно выказывать заинтересованность Токио в посредничестве Москвы, но Того убедил своего скептически настроенного советника, что с Маликом нужно поговорить как можно скорее. Если Советский Союз не заинтересован в этих переговорах, аргументировал Того, Японии придется искать помощи где-то еще [Наkone 1946: 23–25; Hirota Koki 1966: 365; Lensen 1972: 137].

До этого момента Того удавалось скрывать содержание переговоров между Хиротой и Маликом от японского посольства в Москве. Однако 22 июня он впервые рассказал Морисиме об этих тайных встречах. Советник Сато был потрясен, узнав, что Того продолжает придерживаться курса, против которого они с Сато все это время возражали. «Если Того и Хирота родят блестящую идею, как перетянуть на нашу сторону Советский Союз, – сказал Морисима, – Сато, безусловно, приложит все силы. Но если такая блестящая идея существует, то в чем она состоит?» Ответа на это у Того не было. Еще больший шок у Морисимы вызвала новость о том, что министр иностранных дел скрывал информацию о переговорах между Хиротой и Маликом от Сато. Он выразил протест, заявив, что если посольство не знает об этих переговорах, то нет никаких шансов на то, что они дадут благоприятные результаты. Того обещал, что в подходящий момент расскажет обо всем Сато[161]161
  Morishima. «Kuno suru chuso taishikan» [Morishima: 198–199]; [Lensen 1972: 140–141].


[Закрыть].

Малик неохотно согласился встретиться с Хиротой в Хаконе 24 июня. При встрече советский посол сразу же сообщил своему гостю услышанную по Московскому радио новость о том, что Верховный Совет принял закон о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии и что страна переходит на мирное положение, чтобы заняться восстановлением экономики. Однако когда разговор перешел на важные темы, оба дипломата говорили, словно не слыша друг друга. Если Хирота все время спрашивал Малика о том, какие именно обстоятельства мешают улучшению японо-советских отношений, то Малик раз за разом просил японца озвучить конкретные предложения, которые он мог бы передать в Москву. После того как Малик в четвертый раз попросил Хироту высказаться по существу, Хирото туманно намекнул на то, что Япония готова заключить сделку с Советским Союзом по Маньчжурии, Китаю и Юго-Восточной Азии, однако продолжил настаивать на том, что не может вести переговоры, не зная, чего хочет СССР. Несмотря на принятое на императорском совещании решение, Хирота не попросил помощи Москвы для ведения мирных переговоров. Фактически он просто повторял те же фразы, что и на двух предыдущих встречах, не делая никаких новых предложений.

Однако Хироте удалось добиться от Малика важного заявления. «Я склонен считать, – сказал советский посол, – что взаимоотношения наших стран на основе этого пакта развивались нормально. <…> Советское правительство денонсировало пакт на основании этих законных положений, вытекающих из пакта, а не порвало его». Хирота по-прежнему говорил об общих вещах, спрашивая, предпочтет ли советская сторона возобновить пакт о нейтралитете на новых условиях или же заключить договор о ненападении или дружеское соглашение[162]162
  АВП РФ. Ф. 0146. Оп. 29. Пап. 269. Д. 4. Л. 463–469. См. также [За кулисами 1990:49–52; Hakone 1946:27–39]; Malik Documents (Japanese), 24 June. P. 1–11; [Hirota Koki 1966: 365–367].


[Закрыть].

Это заявление Малика позволяет нам предположить ответ на вопрос, был ли советский посол в курсе того, что в Кремле уже приняли решение о нападении на Японию. По нашему мнению, он об этом не знал. Молотов, инструктируя Малика затягивать переговоры, не объяснил ему, с какой целью это делается. Поэтому Малик лишь озвучивал официальную позицию Кремля. Однако трудно поверить, что такой опытный дипломат, как Малик, не догадывался о том, какое решение принято в Москве насчет участия в войне. Если советское руководство проинформировало его об этом, Малик в тот момент солгал Хироте.

До Потсдамской конференции оставался всего месяц, а японское правительство впустую тратило драгоценное время на пассивную дипломатию. Малика, должно быть, бесконечно раздражали велеречивые тирады Хироты о необходимости улучшения отношений, за которыми не стояло никаких конкретных предложений. Также его, безусловно, потрясло нелепое предположение Хироты, что советская армия и японский флот, объединившись, были бы непобедимы, особенно когда, озвучив эту дикую фантазию, Хирота заявил, что Советский Союз должен предоставить Японии нефть в обмен на резину, олово, свинец и вольфрам.

После этой встречи Хирота мог сообщить Того мало полезной информации. Того наконец понял, что разговор об общих вещах далее не имеет смысла, и решился передать в Москву список конкретных уступок, на которые была готова пойти Япония. Также он счел, что пришло время рассказать Сато об этих переговорах между Хиротой и Маликом. 28 июня Того послал телеграмму в Москву, дав своему послу указание «получить [от Молотова] какое-то подтверждение того, что русские продолжат соблюдать нейтралитет». Отвергнув все возражения Сато, Того настаивал на необходимости диалога с Советским Союзом: «Учитывая тяжесть нашего положения <…> мы должны как можно скорее предпринять отчаянную попытку добиться более дружеских отношений, чем просто нейтралитет». Того обещал, что ради этого Япония готова «пойти на значительные жертвы», однако не сообщил своему послу, в чем именно эти «жертвы» будут заключаться[163]163
  SRH-079,2 July 1945. Р. 9; [Gaiko shiryo 1946:151–154]. Цит. по: [Shusen shiroku 1977,3: 124–128].


[Закрыть].

29 июня Хирота нанес четвертый визит Малику, на этот раз в советском посольстве. Хирота передал Малику предложение Японии заключить пакт о ненападении, ради которого Япония готова была пойти на следующие уступки: 1) независимость Маньчжоу-го и вывод японских войск из Маньчжурии; Япония и Советский Союз обязуются уважать территориальную целостность Маньчжоу-го и не вмешиваться во внутренние дела этого государства; 2) отказ от рыболовных прав в обмен на советскую нефть; 3) готовность обсудить все другие вопросы, которые поднимет советская сторона.

Эти «конкретные уступки» показывают, что японское правительство жило в мире фантазий. Для Малика уступки Хироты по-прежнему были общими вещами и не затрагивали ни маньчжурских железных дорог, ни Дайрена с Порт-Артуром, ни Северного Китая, ни Кореи, ни даже Южного Сахалина и Курил. То, что предлагал Хирота, было намного меньше обещанного американцами в Ялтинском соглашении. Что особенно дико, даже в этой безнадежной ситуации Япония все еще пыталась выторговать нефть в обмен на рыболовные права. Малик, безусловно, счел это идиотское предложение оскорбительным. Советский посол выслушал Хироту «спокойно и холодно», сказав, что предложение Японии будет внимательно рассмотрено на высшем уровне. В своем отчете в Москву Малик предположил, что Хирота, несомненно, будет настаивать на скорейшей новой встрече, но с явным облегчением написал, что ответит японцу, что информация об этом разговоре была отослана в МИД с дипкурьером[164]164
  АВП РФ. Ф. Молотова. Оп. 7. Пап. 54. Д. 891. Запись бесед посла СССР с Коки Хирота в Японии. Д. 422–423 (текст написан по-японски); [Hirota Koki 1966: 367-68; Lensen 1972: 141–142; Shusen shiroku 1977, 3: 124–128; За кулисами 1990: 52].


[Закрыть].

Получив отчет Малика, Молотов ответил ему, что чем хуже будет становиться военное положение Японии, тем отчаяннее японцы будут пытаться добиться невмешательства Советского Союза в войну на Дальнем Востоке. Он написал Малику, что тот верно повел себя в беседе с Хиротой, но предостерег советского посла, что тому следует быть осторожным и не дать никакого повода, чтобы японцы изобразили как переговоры эти беседы[165]165
  Молотов Малику от 8 июля 1945 г. в [За кулисами 1990: 53].


[Закрыть]. Как мы увидим, кремлевское руководство уже приняло окончательное решение о вступлении в войну с Японией. Молотов и, что еще важнее, Сталин уже думали не столько о затягивании переговоров, сколько о начале войны.

Хирота так просто не сдался. Он постоянно звонил в советское посольство, но Малик отказывался его принимать. В последний раз Хирота звонил Малику с просьбой о встрече 14 июля, всего за три дня до Потсдамской конференции. Малик снова отказался его принять. Официальное решение об участии в войне уже было принято, и больше не было никакого смысла продолжать эти беседы. Советское посольство уведомило японский МИД о том, что предложение Хироты было отправлено в Москву диппочтой, и это известие поставило крест на переговорах Хироты и Малика[166]166
  Малик Молотову от 13 июля 1945 г. в [За кулисами 1990:53]; [Lensen 1942:143].


[Закрыть].

Переговоры Хироты и Малика стали катастрофической неудачей японской дипломатии. Попытка Того установить контакт с советской стороной, отправив к Малику не занимающего официального поста посредника, когда время было так дорого, оказалась колоссальной ошибкой. Да и сам Хирота не был идеальной кандидатурой для таких маневров. Он говорил только общие вещи и всеми силами скрывал то, что Япония ищет посредничества Москвы для окончания войны. Целый месяц был потрачен впустую, и советское правительство использовало это драгоценное время для подготовки к войне. Сато и Морисима, которые возражали против действий Того, были намеренно исключены из этих переговоров. Если бы Того лично встретился с Маликом и сделал конкретные предложения, назначив советской стороне для ответа крайний срок, японцы могли бы раньше осознать, что их надежды завершить войну с помощью Москвы являются пустыми иллюзиями.

На что именно рассчитывало японское руководство, уповая на посредничество Москвы? Как писал Тосикадзу Касэ в своих послевоенных мемуарах, для Японии установление контакта с Москвой было важным шагом на пути к решающим переговорам с Великобританией и США. Поскольку армия была решительно настроена против мира, такой кружной маневр был необходим. Более того, по словам Касэ, он был убежден в том, что Японию вынудят согласиться на безоговорочную капитуляцию или что-то подобное, и поэтому поддался самообману, понадеявшись на «почетный мир», обещанный Кидо. Сато разделял мнение Касэ насчет капитуляции, однако, в отличие от Касэ, не верил, что из обращения за помощью к Москве выйдет что-то путное[167]167
  Kase Toshikazu shuki, «Shusen kinenbi о mukaete», Yomiuri shinbun, 14 Aug.
  1949, цит. в [Shusen shiroku 1977, 3: 17]; Kase Toshikazu, «Potsudamu sengen judaku made», Sekai, Aug. 1946, цит. в [Shusen shiroku 1977, 3: 102–103]; [Sato: 489; Hatano 1994: 15].


[Закрыть].

Эти два дипломата были исключением из общего правила. Того, Кидо и Хирохито питали иллюзии, что при посредничестве Москвы Япония сможет добиться лучших условий мира, важнейшим из которых было сохранение императорской системы хоть в каком-то виде. «Если бы мы не обратились к Советскому Союзу, – заявлял Того, – нам бы однозначно пришлось согласиться на безоговорочную капитуляцию. Только при посредничестве СССР мы могли рассчитывать превратить безоговорочную капитуляцию в капитуляцию на определенных условиях»[168]168
  «Togo gaiso kojutsuki, “Shusen ni saishite”», Sept. 1945, в [Shusen shiroku 1977, 3: 117].


[Закрыть]. Именно это и было главной целью предварительного плана Кидо. Утопичная вера в помощь Москвы стала опиумом, затуманившим головы большинству японских политиков.

Стимсон пишет черновик ультиматума Японии

На следующий день после судьбоносного совещания в Белом доме, прошедшего 18 июня, состоялось очередное заседание «Комитета трех». Хотя на нем отсутствовал Форрестол, Грю и Стимсон снова сошлись на том, что до вторжения на Кюсю нужно сделать предупреждение Японии, указав, что при капитуляции японцам будет позволено «сохранить свою форму правления и религиозные институты» – это был эвфемизм, обозначавший монархическую систему. Грю прочел свою недавнюю докладную записку президенту, в которой он настаивал на необходимости сделать такое заявление сразу после взятия Окинавы; это предложение не было одобрено Трумэном. Стимсон полагал, что упрямство Трумэна в этом вопросе проистекало из его нежелания вмешиваться в военные приготовления к вторжению. Стимсон полагал: «В ходе сегодняшней дискуссии стало совершенно очевидно, что мы все сходимся на том, что нужно найти какой-то способ убедить Японию сдаться, не доводя дело до последнего сражения». Стимсон и Грю также пришли к единому мнению, что их позицию разделяют Леги, Кинг и Нимиц. Вот что написал Стимсон в своем дневнике:

Я считаю, что перед самой высадкой сухопутных сил мы должны дать японцам последнее предупреждение, и, к счастью, у нас есть достаточно времени, чтобы подкрепить серьезность этого предупреждения мощной обычной бомбардировкой и бомбардировкой с использованием S-1[169]169
  Stimson Diary, 19 June 1945; Forrestal Diary, 19 June 1945. P. 372. Как было сказано выше, на самом деле Форрестол на этом совещании отсутствовал. Эта запись в его дневнике, очевидно, сделана на основании доклада его помощника, майора Корреа.


[Закрыть].

С этого момента Стимсон начал играть ключевую роль в подготовке чернового варианта ультиматума Японии, постепенно перехватывая инициативу у Грю.

26 июня состоялось еще одно заседание «Комитета трех» с участием Стимсона, Грю, Форрестола, Макклоя и Корреа. Стимсон представил свой вариант ультиматума Японии. Первый черновик был написан Макклоем, но в нем не была гарантирована монархия. На полях этого документа Стимсон написал карандашом: «Лично я думаю, что, если, заявляя об этом, мы добавим, что не исключаем конституционную монархию с сохранением существующей династии, это существенно повысит наши шансы на успех». Эта формулировка была взята прямо из докладной записки, которую Грю подготовил для президента в мае. Участники совещания сошлись на том, что это предупреждение должно быть сделано до высадки десанта в Японии и что предстоящая конференция в Потсдаме может стать подходящей площадкой для согласования итогового варианта этого ультиматума, подписанного «главами Соединенных Штатов, Великобритании и России, если та на тот момент будет воюющей стороной». «Комитет трех» утвердил концепцию ультиматума Стимсона, но было решено, что дальнейшей работой над этим документом займется специальный подкомитет[170]170
  Minutes of Meeting of the Committee of Three, 26 June 1945, Stimsons Draft Proposal for Japan, Formerly Security Classified Correspondence of John J. McCloy, 1941–1945, Office of Secretary of War, Assistant Secretary of War, RG 107, NA; First draft memorandum for the president (undated), «Proposed Program for Japan», Office of Secretary of War, Stimson Safe File, «Japan (After 7 Dec. 1941)», RG 107, NA; [Mills 1951: 71–72]; Forrestal Diary, 26 June 1945. P. 376; «Minutes of a Meeting of the Committee of Three» [FRUS 1960, 1: 887].


[Закрыть].

11. Генри Стимсон, военный министр США, осуществлявший надзор за Манхэттенским проектом. Стимсон также выступал за сохранение в Японии конституционной монархии и представил Трумэну черновой вариант Потсдамской декларации.

Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга

Любопытно отметить, что, как только ответственность за составление этого предупреждения легла на плечи Стимсона, изменилось и представление о роли Советского Союза. Как уже было отмечено выше, одной из причин спешки Грю было то, что он хотел исключить Советский Союз из участия в процессе капитуляции Японии. Теперь, когда центр тяжести сместился в сторону Военного министерства, русские рассматривались как одна из сторон, стоявших за этим ультиматумом.

На следующий день, 27 июня, в кабинете Макклоя состоялось заседание подкомитета, в который вошли представители Госдепа (Баллантайн), Оперативного управления (полковник Чарльз Боунстил), G-2 (Джон Уэкерлинг) и Управления по связям с гражданской администрацией. На этой встрече были зачитаны и обсуждены черновик Стимсона и «Прокламация к японскому правительству и народу», составленная Баллантайном[171]171
  Memorandum for the President, «Proposed Program for Japan», 27 June 1945, Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA.


[Закрыть].

Проблема с согласованием итогового варианта заключалась в том, что эта прокламация должна была служить выполнению разных целей. Основной ее смысл был в том, чтобы объяснить японцам условия капитуляции и убедить их принять ее. Но эти условия не должны были противоречить заявленным военным задачам США. Представители Госдепа и военных ведомств понимали, что такой документ будет неоднозначно воспринят в Америке. Главным был вопрос о статусе императора. Но значение имели и другие факторы: время принятия прокламации, форма ее подачи и стороны, участвующие в ее подписании, – необходимо было решить, когда выдвигать Японии ультиматум, каким образом (по дипломатическим каналам или через обращение к японскому народу) и какие страны должны его подписать (приглашать ли Китай и Россию).

Документ, составленный Баллантайном, не получил поддержки подкомитета. Уступив нажиму сторонников «жесткого мира» из Госдепа, Баллантайн настаивал на безоговорочной капитуляции и полном разгроме, после которого вся полнота власти переходила в руки военной администрации, назначенной союзниками. По поводу будущей формы правления в своем черновике Баллантайн придерживался позиции, высказанной Чан Кайши: «…все политические системы Японии должны быть полностью очищены от малейших следов агрессивных элементов. Что касается того, какую форму правления следует ввести в Японии, то будет лучше, если этот выбор раскаивающийся и пробудившийся японский народ сделает самостоятельно». Подкомитет сразу же отверг этот вариант прокламации, поскольку было маловероятно, что японцы согласятся с такими условиями. Вместо этого был принят черновик ультиматума, составленный Стимсоном, однако к нему были сделаны некоторые замечания. Эти замечания 28 июня были переданы Макклою. Насчет того, когда публиковать эту прокламацию, было высказано три точки зрения: как можно скорее; в момент вступления в войну СССР; или в зависимости от времени начала военной операции против Японии. В вопросе наказания военных преступников подкомитет рекомендовал правительству Соединенных Штатов не совершать действий, которые «привели бы к озлоблению» японцев, в результате чего они стали бы «воспринимать своими врагами скорее американцев, чем, например, русских». Члены подкомитета сознавали, что после вступления в войну Советского Союза между США и СССР неминуемо начнется борьба за сердца и умы японцев[172]172
  Ballantine’s Memorandum to Grew, 27 June 1945, and Ballantine’s Draft of Proposed Statement, General Record of Department of State, 1945–1949, Central File, from 740.00119PW/1-145 to 740.00119PW/7.3145, RG 59, NA; Ballantine’s (State Department) draft as revised 28 June, «Draft of Proposed Statement», Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA; G. A. Lincoln, Memorandum for General Hull, 28 June 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; «Allied War Aims in Japan», ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA. Подробнее о дискуссии, состоявшейся на заседании подкомитета, см. [Hellegers 2001, 1: 113–116].


[Закрыть].

Второе заседание подкомитета состоялось в кабинете Макклоя утром 28 июня. На этот раз вариант Стимсона был атакован с неожиданной стороны. Думэн из Госдепа возражал против включения в текст прокламации пункта о сохранении императорского строя на том основании, что это не будет поддержано американским общественным мнением. Непонятно, почему Думэн высказал такое возражение; вполне возможно, что они с Грю, столкнувшись с сильной оппозицией внутри Государственного департамента и видя, что опросы общественного мнения показывают непопулярность такой уступки, решили слегка сдать назад и предложить перенести решение о судьбе монархии на более поздний срок. Однако Стимсон никак не мог согласиться с такой позицией. Как писал Линкольн, «Стимсон пытался найти условия, которые были бы приемлемыми для Японии и все еще удовлетворительными для нас, в то время как Думэн, судя по всему, настолько слабо верил в готовность японцев согласиться с этими требованиями, что пытался добиться только одного: чтобы эти условия не вызвали критики в США»[173]173
  J. McC [loy], «Memo for Record, Subject: Demand for Japanese Surrender», 29 June 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; George A. Lincoln, «Memorandum, for General Hull, Subject: Demand for Japanese Surrender», OPD, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; см. также в Records of the Office of the Secretary of War, Stimson Safe File, White House Cable, Box 15, RG 107, NA; Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG 218, NA.


[Закрыть]. Позиции Стимсона и Грю развернулись на 180 градусов, и теперь уже Стимсон возглавил движение за пересмотр требования о безоговорочной капитуляции.

Перебрав несколько вариантов, ОУ пришло к выводу, что выдвигать ультиматум будет лучше всего сразу после вступления в войну Советского Союза. В их отчете было сказано: «Если это случится между 15 августа и 1 сентября и если капитуляция будет признана, военное положение союзников позволит им извлечь наибольшую выгоду из этой ситуации». ОУ предвидело, что Трумэн договорится со Сталиным о дате вступления русских в войну, и тогда дата предъявления ультиматума придется «либо на конец августа, либо на начало сентября»[174]174
  G. A. Lincoln], «Memorandum for General Hull, Subject: Timing of Proposed Demand for Japanese Surrender», 29 June 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA; см. также в Office of Secretary of War, Stimsons Safe File, «Japan (After 7 Dec. 1941)», Box 8, RG 107, NA; также в Records of the U. S. JCS, JCS Historic Office, Lilly Papers on Psychological Warfare, Box 7, RG218, NA.


[Закрыть]. Что любопытно, эти временные рамки идеально совпадали и с планами самого Сталина.

29 июня Макклой прислал Стимсону краткий вариант прокламации от имени глав государств, составленный, вероятно, в Оперативном управлении; текст, предложенный Госдепом, был проигнорирован. К документу Макклой приложил записку о том, когда лучше всего предъявлять этот ультиматум, высказав в ней несколько важных соображений: «Вам должно понравиться, что здесь нет никакой привязки к S-1, но поскольку в этом документе обсуждаются другие факторы, влияющие на это решение, я считаю, что сюда можно легко добавить и пункт об S-1»[175]175
  John J. McCloy, «Memorandum for Colonel Stimson», 29 June 1945, ABC, Historical Draft Documents – JAP Surrender, 1945, RG 165, NA. Краткий вариант, отосланный Макклоем Стимсону, вероятно, состоял из семи пунктов, включенных в докладную записку, которую военный министр передал Трумэну 2 июля.


[Закрыть]. В глазах Макклоя и Стимсона атомная бомба была не оружием для того, чтобы воспрепятствовать вступлению Советского Союза в войну с Японией, а средством, которое вместе с советским вмешательством должно было убедить японцев прекратить сопротивление.

В письме Макклоя к Стимсону также шла речь о том, каким способом предъявить этот ультиматум японцам. Макклой писал, что и Госдеп, и он единодушны в том, что «это должно быть сделано не по дипломатическим каналам, а в форме декларации со всей сопутствующей этому пропагандой». Насчет того, делать ли это заявление в одностороннем порядке или совместно с другими странами, Макклой выступал за то, чтобы к этой декларации присоединились США, Великобритания и Китай, а также русские, если они «на тот момент станут воюющей стороной или будут близки к этому». По поводу статуса императора Макклой писал:

Этот пункт вызывает больше всего споров, и мнения в Госдепе на этот счет разделились. В данном документе сохранен язык, который мы использовали в докладной записке президенту. Это может вызвать негативную реакцию в Америке, но те, кто больше всего знает о Японии, считают, что без этого пункта капитуляция японцев крайне маловероятна[176]176
  McCloy, «Memorandum for Colonel Stimson», 29 June 1945.


[Закрыть].

Полковник Чарльз Боунстил из ОУ написал свой вариант прокламации, который он принес Макклою утром 29 июня. Тогда Макклой провел третье заседание подкомитета, и черновик Боунстила получил существенную поддержку со стороны Госдепа и Военно-морского министерства. 1 июля Макклой лично доставил этот документ Стимсону в его дом на Лонг-Айленде. Военному министру в целом понравился этот вариант, но он внес в него несколько поправок. Впоследствии Боунстил писал о том, что двигало им, когда он работал над этим документом: «Миллиону американских солдат плевать на то, останется ли на своем троне император, если им не придется штурмовать япошек на их родных островах, где они глубоко засели в пещерах». По словам Боунстила, точка зрения Госдепа, что общественное мнение не потерпит отказа от безоговорочной капитуляции, было «сильно преувеличенной и неверной оценкой того, что подумают американцы на этот счет»[177]177
  G. A. Lincoln], «Memorandum for General Hull, Subject: Demand for Japanese Surrender». См. также интервью Хеллегерса с Боунстилом в [Hellegers 2001, 1:114].


[Закрыть].

Дискуссии, происходившие на заседаниях подкомитета с 27 по 29 июня, открывают для нас некоторые любопытные факты. Во-первых, противостояние между различными группами в высших политических кругах США было куда более сложным и неочевидным, чем считалось ранее[178]178
  Различные взгляды на этот счет приведены в [Alperovitz 1995: 78; Frank 1999: 215–219].


[Закрыть]. Думэн, самый преданный сторонник Грю, не выступил за сохранение монархии. На самом деле его больше волновало то, как отнесется американское общественное мнение к пересмотру требования о безоговорочной капитуляции. Военное министерство настаивало на формулировке «безоговорочная капитуляция», но предлагало отредактировать это требование таким образом, чтобы оно включало в себя условия, более приемлемые для японцев. Кроме того, все по-разному представляли себе позицию простых американцев. Если Думэн и Грю испытывали тревогу в связи с яростными анти-императорскими настроениями, охватившими Америку в тот период, то военное командование куда больше заботило то, что американцы устали от войны и рано или поздно потребуют как можно скорее вернуть своих мальчиков домой. Оно сознавало непостоянство общественного мнения, которое могло быстро перемениться, как только первые американские солдаты будут убиты при высадке на внутренние острова Японии, притом что существовала возможность завершения этой войны.

Важно еще раз подчеркнуть, что при составлении этой прокламации главная цель ее авторов заключалась в том, чтобы убедить японцев капитулировать. Отношение к роли Советского Союза было противоречивым. С одной стороны, вступление СССР в войну грозило США негативными последствиями, с другой – это приближало желанный для Вашингтона момент капитуляции. Тогда военное командование США считало, что участие Советского Союза в войне является необходимым и важным фактором для принуждения Японии к капитуляции. Поэтому оптимальным временем для предъявления ультиматума стал бы день вступления СССР в Тихоокеанскую войну, который, по оценке ОУ, должен был прийтись где-то на середину августа. Именно поэтому первоначальная прокламация должна была быть опубликована от имени США, Великобритании, Китая и Советского Союза.