Текст книги "Теория выбора и случайностей. Часть 2. «Кто есть кто, или Долой маски!»"

– Почему к реке, а не к трассе? Почему не к людям?

– На это было несколько причин. Во-первых, он выпил много моей крови, и меня изрядно заносило, поэтому далеко я убежать был не в состоянии, тем более что не знал, надолго ли сумел его обездвижить. Во-вторых, я уже успел понять, что бежать к людям и звать их на помощь нет смысла, учитывая его огромную физическую силу, которой даже я, молодой и здоровый боксёр, не мог противостоять. И, в-третьих, я догадался, что так просто от этого психа мне не избавиться, и у меня возникла идея, как это сделать. Вампир мои ожидания оправдал и побежал за мной; нагнал он меня как раз у реки, повалил на землю и продолжил пить мою кровь, хотя я и так уже был полутруп. Тогда я столкнул его в реку. Там как раз было что-то вроде небольшого обрывчика: до воды с земли метра два-три было – нормальный вход в воду отсутствовал. Одно только мой план не учёл: что вампир крепко в меня вцепится, когда кровь пить будет. В итоге в воду мы полетели оба, но я в отличие от него к падению был готов лучше. Воды в Байкале в том году было много, и течение в Ангаре было довольно сильное. Вампира унесло, а я умудрился схватиться за какой-то валун и выбрался на него. В воде я ещё немного крови потерял, но количество, к счастью, оказалось не смертельное. А на камне я начал превращаться. Орал как резаный.

– Женщину ты тоже видел?

– Видел. И мне она как и многим сказала, что всё будет хорошо. И по имени назвала. Потом я кое-как до берега добрался, костёр затушил и побежал от этого места так быстро как мог. А дальше ты знаешь почти всё: и про то, как вены резал, как пса задрал. Я ещё полгода по стране шастал, и где бы я ни был, меня не оставляло чувство голода. Я мог только что убить зверя и выпить всю его кровь до последней капли, но голод меня не оставлял – лишь слабел. Я чувствовал, что крови мне мало, мало, мало! Наверное, это было что-то психологическое: из-за осознания того, что завтра крови может не быть. Это осознание заставляло меня чувствовать себя голодным заранее. А когда я сюда попал, и всем выдали по стакану крови в качестве подарка за вступление в Общество, Макс отвёл меня к себе в комнату и дал целую бутылку. Видимо, у меня были очень голодные глаза. Я выпил бутылку, а он спросил: «Ещё?». Я ответил: «Давай!», и он мне ещё одну дал, а потом сказал, что у каждого из нас своя доза, и если мне будет мало, я могу взять столько, сколько нужно. После этого чувство голода исчезло, потому что теперь я знал, что крови всегда предостаточно.

– А университет ты окончил?

– Да, я после окончания уже сбежал.

– А из своих родственников ты связывался только с Надей?

– Ага. Мы с ней общаемся. А если из остальной семьи с кем-то что-то случится, то Надя узнает и мне скажет. Ну что, ты во мне разочарован?

– Ха! Ничуть. А ты что, жалеешь о том, как прожил эти годы?

– Нет. Совсем нет. Я многое попробовал и теперь точно знаю, что мне подходит, а что – нет.

– Так я и думал, – улыбнулся Коля. – А йогой ты всё ещё занимаешься?

– Да, я не бросил. И бокс – тоже.

– И медитируешь?

– Бывает, – рассмеялся Александр. – Ну, всё: хватит обо мне. Я твою просьбу выполнил – теперь твоя очередь. Рассказывай о своей семье и о себе.

– Ладно, – сдался Смирнов. – Жил я в Томске, как ты уже знаешь. Мама моя работает главным бухгалтером на заводе, а отец раньше был преподавателем в госуниверситете, кандидатом наук.

– Ты говорил, что он в России больше не живёт.

– Да. Мои родители развелись, когда мне только-только исполнилось семь лет. Инициатива была мамина: у отца была любовница – молодая студентка университета, дочка богатых родителей. Они после развода укатили то ли в Швейцарию, то ли в Новую Зеландию – я не знаю. Мы с мамой вдвоём остались, и нам было хорошо вместе. Мы с ней всегда отлично понимали друг друга, не ссорились – в общем, жили, что называется, душа в душу. Мама у меня самая лучшая на свете, и я её очень люблю. Когда развод оформили, я вроде как остался за мужика в доме. Конечно, был я ещё маленький, но маме пытался помогать. Я её всегда слушался, учился хорошо, старался не огорчать. К маминым родителям мы ездили огород сажать каждый год, да и бабушке с дедушкой я потом тоже помогал, когда подрос немного. Я хотел облегчить маме жизнь и пытался быть ей опорой настолько, насколько это возможно. Я был спокойный, правильный мальчик из хорошей интеллигентной семьи, уравновешенный, незлобный – обыкновенный. Как и все. Одна у меня только всегда была проблема – провалы в памяти, из-за которых я чувствовал себя ненормальным, сумасшедшим. Их было всего-то два. Первый и довольно большой появился в шесть лет. То есть… я отлично помнил себя пятилетним, помнил отдельные эпизоды своей жизни из того времени, когда мне было четыре года и даже три, но совершенно, абсолютно не помнил целый год, пока мне было шесть лет. Я не помнил ничего, ни одного дня. Я не помнил, как мама объявляла о том, что подала на развод, как ушёл отец, но сам развод помнил – мне тогда уже исполнилось семь лет. После этого провала остались лишь… твёрдая уверенность в том, что я не желаю видеть своего отца, и страх перед ним. Несильный, но всё же страх. Мама думала, что я не желаю видеть отца, потому что злюсь, что он бросил меня. Но на самом деле я был рад, что он бросил меня, хотя и не знал тогда об этом. – Коля сам себе покачал головой и продолжил: – Второй провал появился в тринадцать лет. Всё, что я запомнил перед провалом, – это лица знакомых мальчишек, которые не были моими одноклассниками и даже не учились со мной в одной школе. Я к ним подходил – это я помнил, а потом… темнота. Я очнулся на незнакомой мне улице и кое-как добрался до дома. Мы с ними о чём-то разговаривали – в этом я сомнений не испытывал, но о чём… я не помнил. После этого провала в памяти я точно знал, что ненавижу своего отца. Ненавижу всей душой.

– Ты не спросил у них, о чём был разговор?

– Нет. Мне было стыдно из-за этих провалов. Я стеснялся их и чувствовал себя психом, поэтому признаться им в этом не решился. А дальше всё в моей жизни было спокойно. Я отучился четыре года в архитектурно-строительном университете и ушёл в армию. Когда вернулся, устроился работать в одну фирму. Потом, ближе к лету, парни, с которыми я служил, решили встретиться. Мы собрались у одного из них на даче, некоторые пришли с девушками – у меня девушки не было. Все пили, а я – нет. Дело в том, что мой организм совсем не переносит алкоголь. Я однажды выпил бокал вина, и меня потом всю ночь выворачивало наизнанку, а наутро я встать с постели не мог. Это моя слабая сторона, поэтому пить я никогда особо не пил. Я очень легко пьянею и контролировать себя в таком состоянии не умею. Я, наверное, от одного запаха опьянеть могу, да и всё равно меня пить никогда не тянуло: алкогольным гурманом я не являюсь и ни вкуса, ни запаха алкоголя не люблю и не понимаю. В общем, пить я не умею, и мне это даже противопоказано. А ребята там на даче напились. Кто-то с кем-то драться начал, а один со своей девушкой прямо у всех на глазах начал совокупляться…

– Господи прости! – вырвалось у Краснова.

– Согласен. Пьяные – что тут ещё скажешь?.. Меня стошнило от них, конечно, и я ушёл. Было ещё светло и даже до шести часов время не дошло: ребята собирались два дня гулять – и я рассчитывал успеть на вечерний автобус и добраться домой. Я шёл себе спокойно и природой любовался. Там рядом с дачами располагалась, кажется, небольшая зона отдыха или лагерь какой-то, и лес был красивый: в одном месте берёзовый, в другом – кедровый. Ещё там местность неровная очень: обрывы всякие. Итак, я шёл, любовался, а тут смотрю – мужчина под деревом лежит. Выглядит он прилично: вроде не БОМЖ и не алкаш, и я решил, что ему, может, плохо стало. И подошёл.

– Это был вампир.

– Да. Как раз такого дурака как я он и ждал. Я наклонился к нему, а он как схватит меня! На землю бросил, сам сверху навалился и начал кровь пить. Я был в шоке. В какой-то момент я даже решил, что пьян, но когда день в уме перебрал, то понял, что трезв. Трезв как стёклышко! И тогда начал вырываться. А он меня сильно не удерживал. Вампир мне попался некровожадный – ему и так хватило, поэтому он меня отпустил. Я побежал от него и в обрыв свалился. Там в вампира стал превращаться и тоже орал громко. Как и все, Её видел: мне она тоже улыбалась, по имени называла, говорила, что всё будет хорошо. Потом я в себя пришёл. – Смирнов улыбнулся: – До сих пор помню это ощущение. В мире вдруг оказалось столько звуков! Я раньше этого не знал. И видеть я стал больше, чем прежде. Классные были ощущения. Но тут… пробелы в моей памяти восстановились. То, что моя психика когда-то услужливо вышвырнула из памяти, я вспомнил. А вот это было неприятно. У меня был истерика. Я орал, как ненормальный, и последними словами материл своего отца. Я минут двадцать там просидел, пытаясь смириться с воспоминаниями, которые теперь у меня были, но с такими воспоминаниями невозможно смириться ни за двадцать минут, ни за час, ни за день. Может, и за всю жизнь нельзя. – Николай перевёл дыхание и продолжил: – Я поймал попутку и добрался домой. Мама в тот день должна была задержаться на работе, и дома её, к моему облегчению, не оказалось. Я взял паспорт, медицинский полис, немного вещей и написал маме короткую записку. Что-то вроде: «Со мной всё в порядке. Я тебя люблю, но должен уехать. Позвоню позже». А потом пошёл, куда глаза глядят. Всю ночь шёл, а утром сел на какую-то электричку. Денег у меня было немного, но я умудрился пару раз подзаработать. Через неделю я оказался в Красноярске и оттуда вечером позвонил маме. Конечно, она была обижена на меня, я ей сделал больно тем, что уехал так неожиданно. У нас всегда были хорошие отношения, мы доверяли друг другу, а тут я взял и уехал, ничего не объяснив. Но мне нужно было уехать, нужно было побыть одному. Мне было плохо, и я не смог бы скрыть это от неё, а объяснить, в чём дело, не мог тем более. Я не винил её ни в чём. Я не обвинил её ни на мгновение: понимал, что она ни при чём. Такое сложно заметить. Да и кто бы мог подумать, что преподаватель университета, кандидат наук сделает то, что он сделал! Подозревать его было немыслимо, догадаться невозможно. Никому такое и в голову не придёт.

Александр с непониманием поглядел на друга и осторожно спросил:

– Что?

Коля тяжело вздохнул и, сглотнув, ответил:

– Когда мне было шесть лет… – Он опять вздохнул, мотнул головой и заговорил более твёрдым голосом: – Мой садик закрыли, а в другой меня устроить родителям не удалось. Я оставался дома один: всё-таки большой уже вроде был. Соседка-пенсионерка только по маминой просьбе приходила в обед и кормила меня, а во второй половине дня отец возвращался с работы: у педагогов же не такой длинный рабочий день как у других. И практически полдня мы проводили с отцом вдвоём. – Парень замолчал было, но заставил себя продолжить: – Так вот однажды он пришёл ко мне в комнату и сказал, что я должен идти мыться. Что он будет меня мыть. Я удивился. К тому времени я уже давно делал это самостоятельно и только голову раз в неделю мне мыла мама. Но отец сказал, что так надо, и мне пришлось подчиниться. В общем, это продолжалось целый год. Он мыл меня каждый день, исключая выходные и праздники. Он вёл меня в ванную, раздевал, разглядывал, мыл… лапал, естественно. Потом он стал раздеваться передо мной сам, гадости всякие делать заставлял. – Смирнова передёрнуло, но он всё-таки сказал: – Например, потрогать его где-нибудь просил. Мне было шесть, и я ничего не понимал. Мне даже в голову не приходило, что отец может заставить меня делать что-то плохое, неправильное. Родители же всегда пытаются воспитать нас хорошими, взрастить в нас всё лучшее и говорят нам, что – хорошо, а что – плохо. И подталкивают нас к хорошему, не посоветуют неправильного. Отец просил меня, и я делал. Потому что я был… – и он с отвращением выдавил это ненавистное ему слово: – … послушный. Я был послушный! Он одобрял мои действия, и я их совершал, чтобы заслужить его одобрение. Потому что думал, что это хорошо, тем более что он хвалил меня. Но постепенно это всё начало меня смущать, возникли смутные подозрения, потому что, во-первых, мама так никогда не делала, а во-вторых, ей об этом мне было запрещено говорить. Отец запретил – я не говорил. Ещё мне стало неприятно, что он меня трогает. Я не хотел, чтобы он меня трогал, и пытался как-нибудь от мытья увернуться, отказаться, но он приказывал, и мне приходилось подчиняться. К тому же, он стал меня трогать и помимо мытья. Пока никто не видел, он мог схватить меня за что-нибудь невзначай. За то, за что обычно не трогают, и так, как этого обычно не делают. Мне это было неприятно, отвратительно даже немного. Я зажимался, но возражать не смел: мне казалось, что это то же, что делает и мама. Она могла, проходя мимо, по голове погладить, по спине, поцеловать куда-нибудь, обнять. Я думал, что и отец делает то же самое, но по-своему. Я думал, что это у него такое проявление любви, пусть даже оно мне не нравилось, но ведь бывает раздражает, когда взрослые начинают лезть с поцелуями и объятиями, а ты терпишь. И я отца терпел, считая нелепой мысль о том, что он делает что-то неправильное.

Краснов с ужасом смотрел на друга, не в силах пошевелиться. В глазах Николая сверкали слёзы, пока он говорил, а на лице застыло выражение стыда. Александр глядел на умолкшего друга и боялся заговорить, но всё же задал этот страшный вопрос:

– Он тебя… насиловал?

Наступил гробовая тишина. Коля молчал, и от этого молчания Саше с каждой секундой становилось всё страшнее. Прищуренные глаза друга с напряжением уставились в потолок. Казалось, мысленно он сейчас не здесь, а в своём детстве. Губы его слегка задрожали, и из глаз потекли слёзы.

– Один раз… он попробовал, – тихо ответил Смирнов. – Он только начал – не закончил. – Парень снова замолчал, пытаясь справиться с эмоциями, которые душили его, и заставил-таки себя говорить дальше: – Он не заставил меня в тот день мыться, и я был счастлив. Я уже не помню, как он уговорил меня лечь на кровать: кажется, сказал, что будет делать какой-то массаж. Я не любил сеансы мытья, но не боялся его. Я доверял ему. Он раздел меня, и я лёг на живот, а потом… – Из горла вырвалось рыданье, но Коля резко втянул в себя воздух, чтобы справиться с этим, хотя слёзы вовсю текли из глаз. Губы он упрямо сжал, а затем улыбнулся той неискренней улыбкой, которой всегда улыбаются, когда рассказывают нечто ужасное сквозь слёзы. – Я заорал, естественно. Я до сих пор помню, как кричал ему: «Папочка, мне больно! Что ты делаешь? В чём я провинился перед тобой?». Я думал, что разозлил его чем-то, и он меня наказывает. Он пытался продолжить, но я орал и вырывался, и он всё-таки остановился. Он бесился, но остановился. Я ревел. Ревел во весь голос, как сумасшедший. Он меня успокаивал. Бубнил что-то про то, что пытался мне помочь. М-м-м… – со стоном протянул Смирнов и отвернулся к стене. Тихие рыдания рвались наружу, и он пытался их сдерживать из последних сил, хотя и не очень успешно. Но через минуту он справился с собой и нормальным голосом продолжил рассказывать: – Маме он, конечно же, сказал ничего не говорить, и я не сказал, хотя мне очень хотелось. Но я боялся, что она скажет, что так надо, и я должен потерпеть, как бывает, когда тебя ведут к стоматологу вырывать больной зуб. Вроде как обязательная процедура и избежать нельзя: нужно потерпеть. Я немного шарахался от отца и вокруг мамы весь вечер вертелся. Она улыбалась мне, по голове гладила, в волосы целовала, спрашивала, как прошёл день, и хорошо ли я поел. Она всегда была добрая и ласковая, как бы ни уставала на работе. А спать меня укладывал отец, и он сказал мне на прощание, что… когда он завтра будет делать мне массаж, мне не будет больно. Я заснуть не мог от страха. Боялся следующего дня. А утром пришла бабушка и провела со мной весь день. Я всё спрашивал её, можно ли не делать мне массаж, а она интересовалась, болит ли у меня что-нибудь. Я отвечал, что нет, и она говорила, что тогда делать необязательно. Бабушка была наивная и ничего не понимала, даже не догадывалась. Отец же пришёл в обычное время, и я жался к бабушке. Но он так и не подошёл, что наводило меня на мысль, что что-то тут не так. Я боялся, что на следующий день бабушка не придёт, и мы опять с отцом будем вдвоём. Но вечером мама сообщила, что подала на развод. Отец ушёл. Я испытал облегчение и засыпал счастливым. А наутро я проснулся и ничего не вспомнил. Весь год выпал из моей памяти, словно его и не было. Одно изменилось: маме и бабушке я позволял к себе прикасаться, а деда сторонился. Я всех взрослых мужиков стал немного опасаться. И мыться я стал полностью сам, никого к себе в ванную не пускал. А у бабушки и дедушки, когда в бане мылись, я с дедом идти отказывался и к маме просился. Дед, да и другие родственники мужского пола надо мной посмеивались, издевались даже немного, а мама меня жалела и отказать не могла. До девяти лет примерно я мылся в бане с мамой, а потом меня стали пускать одного. В итоге так вышло, что я всю жизнь предпочитал женское взрослое общество мужскому. А в тринадцать лет мальчишки говорили как раз о таких извращениях, об инцесте, и я вдруг всё вспомнил и понял, что то, что делал со мной отец тогда, не было ни правильным, ни нормальным. Я был в ужасе и в каком-то беспамятстве ходил по городу, пока мне вновь не отшибло память. – Коля слабо улыбнулся. – А там, в обрыве, я думал… не знал, что лучше: не помнить и считать себя психом из-за провалов в памяти или помнить и осознавать, что меня чуть не поимел собственный отец. Вернее, всё-таки поимел… Когда я звонил маме из Красноярска, она плакала. И мне плакать хотелось от того, что я её расстроил. И от того, что не могу сказать правды. Она у меня хорошая, чистая, и такое дерьмо, которое делал отец, ей бы в голову не пришло; она, наверное, и не знала, что такое бывает: в то время об этом не говорили по телевизору, не писали во всех газетах и журналах. О таком знали только те, кому лично пришлось с этим столкнуться. Мне ещё повезло. Повезло, что мама с ним развелась: иначе бы неизвестно до чего он дошёл, а не отстал бы он от меня точно. Наверное, я бы в результате стал геем и именно «девочкой», которую бы все имели.

– Ты так и не сказал матери? – тихо спросил Саша.

– Нет.

– Почему?

– Как я могу? Ты представляешь, каково ей будет узнать, что её муж у неё под носом делал с её сыном такое? Я не представляю. Боюсь представить. И я не могу ей сказать. Просто не могу и всё тут! – Он помолчал немного и осведомился с кривой улыбкой: – Ну и как тебе, Саня: противно, да?

Краснов молчал, не в силах осознать всё услышанное. Голос у него пропал, но он всё-таки пересилил себя и ответил:

– Твой отец? Да. Он мне противен. Но не ты. Поверить не могу, что всё это правда. Может, ты шутишь?

– Нет, Саня. Не шучу, – опустив глаза, серьёзно сказал Коля.

Александр сам себе покачал головой.

– Я думал, что у меня сумасшедшая семейка, но, оказывается, в интеллигентных семьях может быть и хуже. Это настоящий кошмар. Не буду говорить, что понимаю тебя, потому что твоих чувств мне не понять, раз уж я через такое не проходил. Надя бы, может, смогла, но не я. Я сочувствую тебе, Коля. Ты рассказывал об этом ещё кому-нибудь?

– Нет. Только тебе.

– Почему?

Смирнов пожал плечом.

– Говорят, это можно рассказать тому, кому доверяешь. Тебе я доверяю.

– Почему?

– Не знаю. У меня такое чувство, словно мы с тобой…

– … знакомы сто лет? – продолжил за друга Саша.

– Да, именно такое.

– У меня, честно сказать, тоже.

Парни улыбнулись друг другу.

– Хотел бы я тебе помочь, Колян, но не знаю как. Не понимаю, как можно сделать такое с ребёнком, да тем более с собственным. Как отцу такое вообще может прийти в голову?.. Впрочем, мой отец был не лучше. Сволочи они все. И твой… педофил!

– Это не педофилия, Саня. Он – не педофил. Я читал немного потом про это в Интернете. Единственное, что понял так это то, что у таких как мой отец комплекс неполноценности. У него, наверное, были проблемы с женщинами в постели, и, может даже, он был импотентом. Он пытался избавиться от этого комплекса с моей помощью. Он пытался почувствовать себя мужиком за мой счёт. Такие не всегда насилуют, но мой до этого дошёл. Вот так-то, Саня. У моего отца просто съехала крыша на почве секса.

– С ума сойти! – воскликнул Краснов. – А у тебя с женщинами проблем нет?

– Нет! – рассмеялся Николай. – Если бы я всё помнил с самого начала, то, может, и были бы, а так… нет. – Он опустил глаза и вздохнул. – Я ненавижу его. Ненавижу, ненавижу! И себя ненавижу за то, что подчинялся ему во всём!

– Ты что, Коля? Как можно? Ты был ребёнком. В шесть лет родители для нас центр мира, мы им доверяем как никому другому. И я доверял в шесть лет! И тем более нас в детстве учат слушаться взрослых. Не слушаться просто нельзя: иначе ты – плохой ребёнок. И как можно что-то понять в таком возрасте?!

– Я знаю, Саша. Я миллион раз себе об этом говорил, но не помогает. Не помогает, Саня. Совсем. Мне всё равно противно и стыдно, что я в этом участвовал.

Саша вздохнул и обнял по-дружески Колю за шею.

– Я не знаю, как тебе помочь. Мне кажется, ты должен перестать стыдиться, тем более что тебе – совершенно нечего. Тебе надо научиться говорить об этом спокойно. Это мнение постороннего. И ты – хороший парень, Коля.

– Спасибо, – рассмеялся Смирнов.

– Пожалуйста. А если бы ты встретил его сейчас, то что бы сделал?

– Не знаю. Наверное, у меня случилась бы истерика. Ну что, спать будем?

– Заснёшь тут после такого…

Года через полтора вампирша по имени Анна устроила что-то вроде собрания или сеанса для жертв сексуального насилия и инцеста. Максимилиан это одобрял, потому что таких в его Обществе было немало. Он помог Анне всё организовать, и именно его была инициатива: вампирша высказала вслух идею, а он её поддержал.

На собрание можно было попасть не только будучи жертвой, но и если с этой проблемой приходилось сталкиваться: кто-то из родственников или знакомых стал жертвой. Саша напросился, ссылаясь на свою сестру Надю. Колю он уговорил организаторов пустить вместе с ним: сам Смирнов туда бы ни за что не попал, потому что признаться в том, что стал жертвой инцеста, не мог, отчаянно стыдился.

На этом собрании они много подобных Колиной историй наслушались. Абсолютно все жертвы были девушками – мужчин на собрании практически не присутствовало кроме них двоих: пришёл ещё один вампир, чтобы просто поддержать свою жену, явившуюся на сеанс, и Макс с Владом. Николай был очень подавлен, выслушав всех жертв, и постоянно опускал глаза, ощущая их стыд и ярость как свои собственные. Кто-то из женщин подумал, что он их презирает, и сказал об этом вслух.

– О, нет! – тихо ответил на обвинение Смирнов. – Не презираю. Ничуть.

– Что с тобой, Коля? – осведомился Ахмедов, чувствуя, что что-то с душевным равновесием вампира происходит.

Но парень не ответил на вопрос и поглядел на лучшего друга.

– Ты советовал мне об этом говорить. И притащил сюда.

– Не хочешь – не говори, – мягко сказал Александр. – Твоё право.

Коля опустил глаза и всё же произнёс, пересилив свои чувства:

– Мне тоже есть о чём вам рассказать…

Он сумел сделать это без эмоций и слёз – спокойно. Однако на вопрос «насиловал ли он тебя?» вампир не смог ответить честно и солгал:

– Нет. Никогда.

Уже после собрания, когда друзья остались вдвоём, Смирнов спросил у друга:

– Осуждаешь меня? Что признаться не смог?

– Нет, Коля. Как я могу? Если не можешь, то не говори. Не издевайся над собой.

– Они сильнее меня – девочки. Я так не могу как они. Мне духу не хватает.

– Может, у тебя просто было меньше времени, чтобы свыкнуться с этим?

– Может быть. Но всё же они очень сильные.

Собрания проходили ещё не раз, жертвы пытались друг другу помочь и поддержать. У Коли это хорошо получалось: он здорово помогал девушкам. Впрочем, все очень старались и Саша, Макс и Влад в том числе.

Шло время, Общество становилось многочисленнее, и количество посетителей собрания тоже увеличивалось. Все члены собрания бережно хранили секреты друг друга.

Николай про то единственное изнасилование так и не рассказал, но Максимилиан его ложь распознал сразу и однажды спросил об этом. Они были тогда впятером: Коля, Саша, Влад, Макс и Света, которая также собрания посещала, хотя не была жертвой. Смирнов долго медлил с ответом, но всё же признался. Подробности он опустил и просто изложил факты.

Прошло несколько лет, и постепенно Коля привыкал к этим неприятным для него воспоминаниям. Столкновения с отцом он не ожидал даже по телефону.

Теперь же они сидели с Сашей и просто смотрели друг на друга. Во взгляде Краснова, обращённом к Николаю, отражалось сострадание.

– Ты как? – поинтересовался он.

– Нормально. Извини, что я на тебя набросился. Не знаю, что на меня нашло. Нахлынуло вдруг всё. Надеюсь, ты не ушибся?

– Нет-нет! Я в порядке. Ничего страшного. Я понимаю.

– Спасибо. – Несмелая улыбка появилась на лице Смирнова. – Я же говорил, что будет истерика…

В гостиной за это время народу заметно поубавилось. Помимо членов Общества Дьявола в комнате осталась лишь Света. Она с ожесточением вновь принялась за работу, между делом роняя слёзы. Черти недоумённо переглядывались между собой. Они поняли, что у Коли случился самый настоящий припадок из-за звонка отца, и догадывались, что там кроется нечто страшное.

В помещении появился Макс.

– Ого! – вырвалось у него. – Куда все подевались?

– Обсуждают ссору Саши и Коли, – ответила угрюмо Светлана.

– А-а… Ну и пусть обсуждают. Светка, ты что, ревёшь?

– Макс, Коля плакал! – Вампирша всхлипнула. – Он так страдал! Бедный.

– Когда я уходил, он был вполне весёлый. Смеялся. Над тем, как я водку пить не умею.

– Ты пил?!

– Да, немного. Попробовал просто.

Он подул на женщину. Она замахала руками, отгоняя принесённый им запах.

– Фу, Макс! Ну и вонь.

Ахмедов расхохотался и сел рядом со Светланой на диван. Его взгляд обратился к членам Общества Дьявола.

– Извините, пожалуйста. Вышло некрасиво – понимаю. Хозяин я не очень гостеприимный. Каюсь. Но я должен был как-то Коляну помочь.

– Мы не предъявляем претензий, Макс, – заметил Волк.

– Спасибо. Я просто… в шоке. Не думал, что папаша Смирнова когда-нибудь объявится. И позвонить ещё посмел… сука! – Все вздрогнули, услышав мат из уст Максимилиана, и он тут же покаянно произнёс: – Прощу прощения, дамы… и господа. Но иначе этого урода не назовёшь. И, Светка, прекрати реветь, а то я тоже начну.

– Ты? – удивлённо моргнула вампирша.

– Да. Я, знаешь ли, с годами сентиментальным становлюсь. Так что кончай слёзы лить, моя дорогая.

В гостиную вошёл Влад. Он был одет в серые брюки, такой же жилет и светло-голубую рубашку. На шее был аккуратно завязан серый с отливом галстук. Рукой Рудаков застёгивал пуговицу на манжете рукава. Выглядел он подтянуто и стильно.

– На свидание с Викой собираешься? – усмехнулся Макс.

– Завидуй молча, – отмахнулся Владимир, сосредоточенно застёгивая пуговицу. – Я нормально выгляжу?

Ольга и Анжелика, на которых он вопросительно смотрел, хором ответили:

– Отлично, Влад! Просто сногсшибательно.

Владимир смущённо улыбнулся и чуть покраснел.

– Спасибо, девочки.

– Выглядишь и вправду хорошо, – согласилась Света. – Собрался Вику соблазнять?

– А что, думаешь, у меня нет шансов? – увернулся от ответа мужчина.

– Нет, Володя. Я думаю, что у тебя их полно.

– Галстук тебе Коля завязал? – поинтересовался Ахмедов. – Ты опять забыл, как вяжется тот узел?

– Да. Кстати, зачем я пришёл-то?.. Что там с Колей? Все говорят, что они с Сашей поссорились.

– Нет. Коле просто позвонил отец.

Влад замер.

– Шутишь?

– Нет. Он в порядке. Они с Сашей водку на кухне пьют. Можешь их навестить: не думаю, что они тебя прогонят.

– Ладно. Заранее всем «пока».

– Удачного свидания! – крикнула вслед Владимиру Света.

– Вику не обижай! – добавил Лёва.

– Ни в коем случае, – улыбнулся Рудаков. – Спасибо!

Все проводили мужчину взглядами.

– Макс, – заговорил Андрей, – нам, я так понимаю, ты ничего не объяснишь?

– Да, Волк. Извините меня, но это право Коли, а не моё.

– О'кей.

В дверном проёме очень скоро появились два друга: Краснов и Смирнов. Последний нетвёрдо держался на ногах, и его рука покоилась на плече Александра. Вдвоём мужчины прошли в гостиную и рухнули на диван напротив гостей.

– Это я всех распугал? – растягивая слова, осведомился Коля у членов Общества Дьявола. – Извините меня. И за спектакль извините, и за мой пьяный вид – тоже.

– Коля, ты ещё пил? – спросил Максимилиан.

– Нет! Всего рюмку.

– И это с одной тебя так развезло?

– Ага. Я же говорил, что легко пьянею. А ночью я ещё рыгать буду! Надеюсь, туалет будет свободен…

– А ты сколько выпил? – обратился к Саше глава Общества.

– Три рюмки.

– И ни в одном глазу!

Николай сложил голову другу на плечо и закрыл глаза.

– Коля, что это с тобой было? – осведомился Федя.

Мужчина открыл один глаз и поглядел на Жукова, а потом закрыл его и сказал:

– Пусть Макс расскажет.

– Ты уверен? – воскликнул Волк. – Ты же пьяный и с трудом соображаешь.

– Ошибаешься, Волк.

Максимилиан тяжело вздохнул и исполнил волю Николая, предварительно обратившись к Ангеле с просьбой оградить их магией от чужих ушей. Закончив, он добавил:

– Он может приехать сюда, Коля, если твоя мать даст ему адрес. Тебе не кажется, что пора ей всё рассказать?

– Может быть. Но по телефону такое не рассказывают.

– А я по телефону и не предлагаю. Я отпущу вас с Сашей дня на два-три. Съездишь в Томск и всё расскажешь маме. Саша поедет с тобой на случай встречи с любимым папочкой.

– Спасибо, Макс.

Шестеро друзей всё ещё находились в оцепенении. Услышанная история с трудом укладывалась у них в головах. Они растерянно переглядывались между собой. Неотступный взгляд Саши преследовал их.

– Не повезло же тебе, Коля, – еле выдавил из себя Фёдор.

– С отцом – да, – согласился вампир, – а с мамой очень даже повезло.

– Ну, хоть какая-то компенсация, – пробормотала Оля.

– Как интересно всё в жизни!.. – тихо сказал Андрей.

– Что? – не понял Краснов.

Туманов улыбнулся и пояснил:

– Когда в принципе о таком слышишь, то кажется, что это очень далеко и не так страшно, но когда это происходит с кем-то из близких тебе, то осознаёшь в полной мере, насколько это ужасно. И я всю жизнь думал, что мне не повезло с семьёй, потому что меня там не замечали, а теперь понимаю, что это даже везение. Это лучше, чем… В общем, теперь я считаю, что у меня было прекрасное детство. Пожалуй, только в сравнении что-то можно оценить. Спасибо, Коля. И… сочувствую. Ты только не зацикливайся на этом и не думай, что это что-то в тебе его к этому подтолкнуло. Ты ни при чём. Это в нём полно дерьма было.