Текст книги "Зной"

Глава шестнадцатая

Она позвонила детективу Воскбоуну.

– Мисс Мендес, – сказал он. – А я как раз собирался звонить вам.

Они договорились о встрече на восточном конце Голливудского бульвара, в одном из ресторанчиков Маленькой Армении. Образовавшийся на Хайлэнд-авеню затор вынудил Глорию несколько минут любоваться прямоугольным шпилем церкви объединенных методистов с натянутым поперек него двадцатифутовым транспарантом, призывавшим помогать жертвам СПИДа. Вооруженные фотоаппаратами туристы осаждали «Китайский театр Граумана» и «Аллею славы» в чреватых галлюцинациями надеждах узреть какую-нибудь знаменитость и наскакивали, чтобы сфотографировать ее, командами численностью человек в сорок на какого-нибудь ошалевавшего от такого переплета бедолагу, который неизменно оказывается техником студии звукозаписи, впервые за последние три дня надумавшим погреться на солнышке. Зевающий динозавр торчал из крыши музея «Верь не верь», выбирая себе на поживу кого-нибудь из числа проституток, еще не приодевшихся для вечерней работы, и сайентологов, выбежавших на улицу, чтобы покурить, – и находя их слишком тощими, непригодными в пищу.

Воскбоун уже держал наготове перо и блокнот.

– Привет, – сказала Глория и загадала: а ну как он и это запишет.

Не записал. Она сходила к стойке и вернулась с тарелкой чечевичной похлебки и лавашом.

– Вы ничего не хотите? – спросила она.

Воскбоун поднял, чтобы показать ей, стакан воды.

Ну да, подумала она, у него же питание от батареек.

– Вы хотели спросить меня о чем-то, – сказал Воскбоун.

– По-моему, это вы хотели меня о чем-то спросить.

– Этим мы займемся через минуту, – сообщил он.

Глория занялась похлебкой.

– Мисс Мендес.

Она, вытерев губы:

– Да?

– Какой у вас возник вопрос?

– Не вопрос, – ответила она. – Скорее, небольшая история.

– Ладно.

– Однако я думаю, что начать нам лучше с вас.

Она отломила кусочек лаваша. Воскбоун провел ладонью по своим устрашающим щекам.

– Угу. Хорошо. Свидетельство, которое вы нам передали? Какая там дата смерти стоит?

– Точно не помню. Середина июля.

– Двадцать второе.

– Если вы это знаете, – сказала она, – то зачем спрашивать?

– Из Мексики в Лос-Анджелес вы вернулись когда?

– Вот это я помню хорошо. В Мексику я поехала утром двадцать шестого, вернулась на следующее утро. Отсутствовала чуть больше суток.

– Угу, – произнес Воскбоун.

– А в чем дело-то?

– Мистер Перрейра был тогда уже мертв.

Глория округлила глаза:

– Полагаю, что да.

Воскбоун сунул руку в свой кейс, вытащил папку и, открыв ее, показал Глории документ:

– Это последний отчет, направленный мистеру Перрейра Калифорнийским федеральным банком. Датирован он августом, то есть после автокатастрофы тогда прошел уже месяц, и содержит описание всех операций, какие производились со счетом мистера Перрейра с двадцать восьмого июня по двадцать восьмое июля.

– Ладно, – сказала Глория.

– Как видите, мистер Перрейра перед самым отъездом снял со счета деньги. Тысячу восемьсот долларов. Предположительно, он собирался использовать их во время поездки.

– Наверное.

– Деньги, вообще-то говоря, не маленькие. – Пару секунд Воскбоун молча смотрел на нее. Затем откашлялся. – И тем не менее. На счету осталось восемь тысяч сто семьдесят шесть долларов. Видите?

– Вижу, – ответила она.

– Я, однако, другое понять затрудняюсь.

Он ткнул пальцем в середину страницы.

– Двадцать шестого июля, – сказал Воскбоун, – когда кто-то снял с этого счета деньги, Карл Перрейра был уже мертв.

– Я полагала, – ответила Глория, – что этот счет всегда оставался почти нулевым.

– Незадолго до отъезда мистер Перрейра положил на него приличную сумму – вот, смотрите. – Воскбоун указал на начало месяца, на день, когда Карл внес в банк около 20 000 долларов. – Потом перечислил пожертвования. Потом отправился в Мексику, но, по-видимому, с выплатами, которые он начал делать, еще не покончил. Потом он умер, а потом снял со счета оставшиеся деньги.

Воскбоун глотнул воды.

– Такова очередность событий, какой она представляется нам в настоящее время.

– Это не он, – сказала Глория.

– То есть?

– Ясно же, что это был не он. Покойники деньги не снимают.

– Угу, – произнес Воскбоун. – Согласен.

Больше он ничего не сказал, и Глории потребовалось несколько секунд, чтобы понять: Воскбоун подозревает ее. Она опустила ложку на стол и произнесла:

– Детектив?

– Вас в тот день в городе не было? – осведомился он.

– Это я вам уже сказала.

– Подтвердить ваши слова кто-нибудь может?

– Можете позвонить Реджи Солту. Или в Агуас-Вивас. Я заходила там в универмаг. И на заправке останавливалась. – Она помолчала. – Хотя на ней телефона, наверное, нет.

– Вы имели доступ к этому счету?

– Нет.

– Знаете тех, кто имел?

– Кроме Карла, никого. Что вы пытаетесь из меня вытянуть, детектив?

Воскбоун поморгал: обработка данных.

– Вытянуть?

– Какого ответа от меня ждете? – спросила она. – Самого что ни на есть уличительного?

– Не надо сердиться, мисс Мендес.

– Я не сержусь.

– Я просто пытаюсь понять, что произошло.

– Хорошо, – ответила Глория. – Я тоже.

– Угу. Стало быть, цель у нас одна, – сказал Воскбоун.

– Послушайте. Объяснить вам, что произошло, я не могу, потому что не знаю этого. Я никакого отношения к счету в Калифорнийском федеральном не имею.

– То есть вы думаете, что это, скорее всего, просто ошибка.

– Я этого не говорила. Я вообще ничего не думаю. А что, такая ошибка возможна?

– Я поговорил с управляющим банка, – ответил Воскбоун. – Дата трансакции вводится не вручную компьютер вводит ее сам, когда клиент вставляет карту в банкомат. Насколько я помню, управляющий назвал это «сбоем». И сказал: «Такое бывает».

– Видеозапись у них имеется?

– Записи хранятся три-четыре месяца. Эту стерли больше десяти дней назад.

– Когда я снимаю деньги со счета, мне приходится вводить мой ПИН-код.

– Ну да, – сказал Воскбоун. – И ему приходилось.

– То есть ПИН-код он ввел?

– Ну… – промямлил Воскбоун, и Глория впервые увидела на его лице уклончивое выражение, – кто-то его ввел.

У нее даже глаза на лоб полезли:

– «Кто-то»?

– Если не он сам, – ответил Воскбоун, – то да. Кто-то. Кто-то же должен был его ввести.

Пауза.

– Вы хотите сказать, – спросила она, – что это мог быть и он?

Воскбоун пожал плечами.

– Так ведь он же мертв, – сказала Глория. И добавила: – У меня в гостиной прах его стоит.

– О, так вы его не похоронили? – удивился Воскбоун.

– Нет, – покраснев, ответила она.

– Угу. – Он повел подбородком в сторону ее супа: – Остынет.

– Мне больше не хочется.

Воскбоун отломил кусочек от ее лаваша, молча сжевал его, запил водой и спросил:

– Вы не будете возражать, если мы съездим на вашу квартиру?

ОНА ПРИВЕЛА ЕГО В СПАЛЬНЮ, к туалетному столику, на котором стояла урна. Взяла ее и протянула Воскбоуну, спросившему:

– Где уборная?

Держа урну над ванной, он поинтересовался:

– Вы ее открывали?

– Конечно, не открывала, – ответила Глория.

Прежде всего, из страха рассыпать прах по квартире.

А кроме того, кому охота смотреть на человеческие останки? Только извращенец, подумала она, только извращенец может получать кайф от гранулированной версии человека, которого он когда-то любил.

– Предпочитаете, чтобы это сделал я?

Спорить ей не хотелось, она отобрала у Воскбоуна урну и щелкнула запором ее крышки.

И сказала: «О черт» – потому что из урны повеяло несомненным ароматом растворимого кофе.

Воскбоун склонился над нею, потянул носом воздух и сказал: «Угу». А затем заткнул сток раковины и секунд на десять открыл кран.

– Что вы делаете? – спросила Глория.

– Человеческий прах нерастворим.

Он поднял урну и бросил щепоть ее содержимого в воду. Прах, опадая в нее, обращался в бурое облачко, светлевшее, расплываясь по раковине.

Воскбоун повернулся к Глории:

– Видите?

Она вырвала урну из его рук и потопала на кухню, уже не боясь рассыпать что-либо. Гневно открыла висевший над кофеваркой шкафчик, сдвинула в сторону огромную банку Карла и вытащила любимую свою большую чашку. Воскбоун, стоя в двери кухни, наблюдал за ней. Глория начала наполнять кастрюльку водой, но быстро сообразила, что температура воды значения не имеет, наполнила из-под крана чашку, высыпала в нее чайную ложку содержимого урны, помешала и – даже не поморщившись – сделала глоток самого затхлого, самого слабенького кофе, какой когда-либо пробовала.

И все-таки кофе. Ошибки быть не могло.

Глория вылила то, что осталось в чашке, в раковину и побежала обратно в ванную, где ее и вырвало.

Воскбоун ожидал ее, сидя на софе. И, когда она вернулась, спросил:

– Так что вы мне хотели сказать?

ВЫСЛУШАВ ЕЕ, он не осерчал. Даже и не удивился, похоже, – и Глория решила, что в последние несколько дней за нею следовал приставленный им хвост. Стоицизм Воскбоуна, способный вывести из себя и покойника, разозлил Глорию, заставив призадуматься, в какой разряд он ее зачислил – в помощницы или в подозреваемые. Впрочем, подумала она, ему, наверное, не пришлось так уж сильно трудиться, культивируя в себе эту манеру поведения. Манера досталась ему от природы.

Два дня спустя Воскбоун произвел еще один финт, предложив ей ознакомиться – в его присутствии – с содержимым клиентского сейфа Джозефа Геруша. Понравилась ли она Воскбоуну, проникся ли он к ней доверием или решил заманить ее в западню, поставив в неудобное положение?

А может, просто надумал отблагодарить за то, что она поделилась с ним своими открытиями?

Этого Глория сказать не могла. Разобраться в нем она так и не сумела, да пока и не видела в этом необходимости. Хлопот по части Невразумительных Эмоций ей хватало и без него.

Воскбоун получил надлежащее предписание суда. Глория, увидев, как он вручает эту бумагу менеджеру банка, Хиксу, на краткий миг почувствовала себя всемогущей. Хикс, к большому удивлению Глории все еще помнивший ее имя, улыбнулся ей и пригласил своих гостей спуститься в подвал банка, в хранилище.

Они остановились у запертой двери. Хикс отыскал нужный ключ на связке, явно вывезенной Гулливером из Бробдингнега.

– Знаете, я думал, думал, – сказал он, – и теперь совершенно уверен, что за все время работы в банке ни разу его не видел.

И вставил ключ в скважину.

– Это что – необычно? – спросила Глория.

Хикс пожал плечами:

– Ну, сами понимаете, все мы тут считаем себя важными шишками, с которыми каждый познакомиться норовит. Хотя попадаются и клиенты, которые кладут что-нибудь в свой сейф и больше никогда не появляются. Правда, я же не круглые сутки работаю, он мог приходить, когда меня здесь не было. Ну, давай же…

Ключ замка не открыл. Хикс выдрал его из скважины, попробовал другой.

– У нас тут двойная система, – сказал он. – Дверь на замке, за ней сейфы. Производит на клиентов хорошее впечатление.

Он поднатужился, пытаясь повернуть ключ.

– Мы вызвали слесаря, он вскрыл нужный вам сейф. Я ничего там не трогал. И хранилище запер до вашего прихода.

– Угу, – сказал Воскбоун. – Это вы правильно сделали.

Говорил он совершенно как претерпевший операцию по лоботомии тренер малой бейсбольной лиги. Глория понимала, что должна испытывать к нему благодарность – как-никак Воскбоун пригласил ее сюда. Однако между благодарностью за этот поступок и приязненным отношением к его закидонам существовала разница – и немалая.

В конце концов Хиксу удалось отыскать правильный ключ.

– После вас, – сказал он.

Ряды металлических табличек на дверцах сейфов внушили Глории ощущение, что она предстала перед огромным судом неотличимых один от другого присяжных. Значившиеся на них номера казались ей издевательскими ухмылками. Но затем она увидела дубовый стол и два стула. На столе стоял вскрытый депозитный ящик. Замок его был высверлен; на полу валялись металлические стружки.

Эд Хикс не соврал – содержимое ящика осталось нетронутым. Он подвел гостей к столу, а сам отступил назад, словно опасаясь взрыва. Воскбоун натянул на руки латексные перчатки и извлек из ящика листок бумаги. Глория заглянула через плечо детектива и увидела свидетельство о рождении.

– Это оригинал того, что мне показали в морге, – сказала она.

Данное свидетельство оказалось, по крайней мере, читабельным – отцом и матерью Джозефа Чарльза Геруша были, увидела Глория, Энтони и Кэтрин Геруша, а родился он в Сан-Диего 17 декабря 1946 года.

– Что там есть еще? – спросила она.

Воскбоун выкладывал на стол содержимое ящика.

Акционерные сертификаты. Государственные облигации. Облигации корпораций. Оригиналы отчетов «Маль-Вёрдхэм Секьюритиз».

– Не бедствовал человек, – заметил Хикс.

Детектив извлек из ящика карточку Системы социального обеспечения, выписанную в Сан-Диего 25 февраля 1947 на имя Джозефа Чарльза Геруша.

За нею последовали четыре фотографии. Черно-белые, размытые, зернистые. Молодая пара чокается, сидя на скамейке, бутылками содовой. Она – смуглая, с чертами индианки, в свободного покроя блузке, с барочным, инкрустированным жемчужинами кулоном, который выглядит неизмеримо более дорогим, чем все остальное ее убранство. Он в полосатой рубашке, джинсах и ковбойской шляпе.

Второй, более отчетливый снимок: тот же мужчина со спеленутым младенцем на руках.

Третий и четвертый: крупные планы младенца, прижатого к не уместившемуся в видоискатель лицу мужчины.

Следом Воскбоун выложил на стол паспорт, из которого выпали старенькие калифорнийские водительские права. Он открыл паспорт, сравнил его фотографию с вклеенной в права – снят на обеих был тот же молодой человек, что фигурировал на предыдущих фотографиях.

– Вот он, настоящий Джозеф Геруша, – сказал Воскбоун. И вопреки всем прецедентам улыбнулся.

– Нет, – отозвалась Глория. – Не Геруша. Карл.

Глава семнадцатая

– Знаешь, а ведь, пока он не умер, ты меня и видеть-то не хотела, – сказал Реджи Солт. – Я теперь кто – человек, с которым ты завтракаешь за неимением лучшего?

– Молодец, ты все понял правильно.

Они сидели в тайском ресторанчике на углу Олимпийского и Робертсоновского бульваров – у окна, из которого была видна автобусная остановка.

– У тебя усталый вид, Гиги.

– Отдыхать, пока остается не решенной моя главная проблема, мне не удается, – ответила она, принимая стаканчик сладкого чая со льдом от тоненькой официантки, облаченной в гибрид кимоно с микроюбкой.

– А у меня вся жизнь такая… – сказал Реджи и с огромным наслаждением потянулся. – Сплошные нерешенные проблемы… фффух!

Тело у него было широкое, как стиральная машина. Глория вспомнила вдруг – и мысленно улыбнулась, – как впервые увидела его пенис. Вполне отвечавший принятым стереотипам.

«Как и мои мозги», – сообщил он тогда.

– Людям вроде нас с тобой можно только сочувствовать, – сказал он.

– Вроде нас?

– Неотступным, – пояснил он. – Которым вынь да положь всю правду, ни на что другое они не согласны.

– Это не кино, Реджи.

– В Лос-Анджелесе все – кино, – заявил он и отпил из ее стаканчика.

– Да, – согласилась она, – но послушаешь тебя – и начинает казаться, что смотришь рекламный анонс.

Он не ответил – наблюдал за официанткой:

– Ты имя ее не запомнила?

– Руби, – ответила Глория. – Не слишком ли она молода для тебя, как ты полагаешь?

– Да я просто пива хочу, – сказал Реджи. – Вечно ты обо мне самое худшее думаешь.

– Ну, ты-то о себе думаешь только самое лучшее, – сказала она. – Должен же кто-то тебя окорачивать.

Так некоторое время все и шло – они ели, разговаривали. Говорил все больше Реджи, а Глория слушала и, когда он начинал слишком уж бахвалиться, произносила что-нибудь умеренно язвительное. Она нарочно заказала больше еды, чем ей требовалось, потому что знала: не сделает этого – уйдет отсюда голодной.

– А они вкусные, – сказал Реджи, проткнув вилкой еще одну ее креветку.

– Не знаю, – ответила Глория. – Я их пока не пробовала.

В конце концов они заговорили о деле.

– То водительское удостоверение, которое мы нашли, – сказала Глория, – в клиентском сейфе, помнишь? С фотографией Карла, именем Джозефа Чарльза Геруша и адресом «Каперко».

– А домашнего его адреса никто в банке не знает, – сказал Реджи.

Глория покачала головой.

– Сложи стоимость обнаруженных нами ценных бумаг со счетом в «Маль-Вёрдхэм Секьюритиз», – сказала она, – и получится, что на его имя положено около одиннадцати миллионов долларов.

– На какое из них?

– Джозеф Чарльз Геруша.

– Геруша, – повторил Реджи. – Откуда такая фамилия?

– Из русского языка, – ответила Глория. – Я проверила. Произведено от слова «груша». Понимаешь?

– Что?

– Вспомни испанский, – сказала она. – «Perreira» – это?..

– Тоже «груша»?

– Да, только не плод, а дерево. Но это достаточно близко. Достаточно для него.

– Недурственная дымовая завеса, – заметил, массируя себе предплечья, Реджи. – А что известно о его родителях? Тех, что указаны в свидетельстве о рождении?

– Энтони и Кэтрин, – сказала она. – Я проверила и их, позвонила в архив округа Сан-Диего. Оба умерли в шестьдесят первом, погибли в автомобильной катастрофе. Кроме свидетельств о смерти и свидетельства о рождении сына никаких документов, связанных с ними, нет. Я обзвонила тамошние школы. Джозеф Чарльз Геруша прервал учебу в средней школе за месяц до их гибели.

– А потом?

– А потом исчез, – сказала Глория. – Где-то по пути из того времени в наше он вложил во что-то деньги и принял имя Карл Перрейра. Или наоборот: он действительно был Карлом Перрейра, родившимся бог знает где, а по пути обзавелся документами Джозефа Геруша, пропавшего без вести или умершего.

Она замолчала, чтобы набрать воздуха в грудь.

– Так или иначе, оба имени принадлежали одному человеку.

– Ладно, а как насчет того бездомного? – спросил Реджи.

– Я думаю, что Карл – или Джозеф, кем бы он ни был – просто подбросил на его труп копию свидетельства о рождении, – ответила Глория.

– Чтобы все решили, что Джозеф Геруша умер, – сказал Реджи.

– Да.

– Ты думаешь, что он от кого-то скрывался.

– Я не знаю, – сказала она. – Но тело Бэйна обнаружил в проулке он – за неделю до того, как исчезнуть. Наверное, сообразил, что ему подвернулся хороший шанс, и воспользовался им.

На лице Реджи появилось скептическое выражение.

– Нет, Реджи, – сказала Глория. – Бэйка он не убивал.

– Откуда ты знаешь?

– В отчете коронера сказано, что Бэйк умер от печеночной недостаточности.

– Ну и что?

– Послушай, – сказала она, – мне было достаточно трудно смириться с тем, что у Карла оказалось две личности. А возиться с мыслью о том, что он еще и убийца, я нисколько не хочу.

– Но отсюда не следует, что это не его рук дело.

– Я в этом уверена, – заявила она. – Что-то он скрыть от меня сумел. Но скрыть такое ему не удалось бы.

– Ему удалось скрыть от тебя всю его жизнь, Гиги.

Глория почувствовала, что сейчас завязнет в ненужном споре, и приказала себе успокоиться.

– Я знала его, – сказала она. – Знала о нем достаточно много. Он не был чужим мне человеком. Невозможно проводить с кем-то целый день – каждый день в течение десяти лет – и ничего в нем не понять. Это… невозможно, и все тут, Реджи. Да, признаю, он лгал мне. Но убийство? Я бы это почувствовала.

И она, помолчав, повторила:

– Почувствовала бы.

Реджи поболтал в своем стакане кубики льда, чтобы те побыстрее растаяли. Отвечать ей он не хотел, однако фразу, которая звучала в его голове, Глория расслышала хорошо: «Ты просто сама себя дурачишь».

– Десять лет, – повторила она.

Он поднял на нее ничего не выражающий взгляд:

– Люди, и пятьдесят лет прожив, вдруг берут да и разводятся, Гиги.

После чего оба решили понаблюдать какое-то время за автобусной остановкой.

В конце концов Реджи сказал:

– Ты позволяешь эмоциям брать верх над тобой.

– Имею право. Я не полицейский.

– Нет. Но должен тебе сказать, Гиги, работу ты проделала первоклассную.

– А мне кажется, что я так ничего и не узнала.

– Люди твоего склада просто не способны мириться с незнанием. Пока они не выяснят все на сто процентов, покоя им ждать нечего.

– А если мне не удастся выяснить все на сто процентов?

– Так и будешь места себе не находить.

Она выпятила нижнюю челюсть:

– Не вечно же я буду думать об этом.

– А почему тот детектив тебе не помогает? Как его…

– Воскбоун.

– Воскбоун… – Реджи ухмыльнулся. – Восковая косточка. Моя собачка так любит играть со своей восковой косточкой.

– Да, незаурядности в нем примерно столько же, сколько в игрушке для собак, – согласилась Глория.

Она взяла стакан со своим ледяным чаем, прежде чем Реджи успел дотянуться до него и выдуть половину.

– Государственный администратор, Гонзага, позвонила мне и сказала, что дело приостановлено, потому что они уже не уверены в смерти Карла. Мне удалось дозвониться до Воскбоуна, он сообщил, что дело передано в отдел пропавших без вести и что, скорее всего, я о нем в ближайшие несколько месяцев ничего не услышу. – И возмущенно добавила: – Он намекнул, что приоритет у дела не высокий.

– Так оно и есть, – подтвердил Реджи. – У них сейчас с пропавшими детьми возни по горло.

– Но Карл, может быть, жив.

– И что же?

– Значит, они должны искать его.

– Исчезновение не противозаконно, – сказал Реджи. – Он совершил какое-нибудь преступление?

– Мне об этом ничего не известно.

– А налоги?

– И Джозеф Ч. Геруша, и Карл Перрейра заполняли налоговые декларации. У каждого имелось по удостоверению налогоплательщика, и они соответствовали номерам, которые присвоила им Служба социального обеспечения.

– Он хотел спрятать свои деньги, – сказал Реджи. – Вот и использовал еще одно имя.

– Но какое из них настоящее?

– А это существенно?

– Конечно, существенно.

– Не вижу почему.

– Я хочу знать, – сказала Глория. – Такова моя работа: знать.

– По-моему, у тебя другая работа.

– Это уж мне решать, правда?

– Как скажешь.

– Ты не веришь, что я смогу докопаться до истины?

Реджи пожал плечами:

– Знаешь, если он приложил такие усилия к тому, чтобы замести свои следы, тебе вряд ли удастся выяснить что-нибудь сверх того, что ты уже знаешь.

– Я думаю, что он жив, – сказала Глория.

– Все может быть.

– Не понимаю, почему он мне ничего не сказал.

– Мужчины вообще скрытны, – просветил ее Реджи. И с довольным стоном заправил в брюки выбившуюся из них рубашку. – Надо бы нам почаще сюда приходить.

Глория взглянула на свою тарелку – та была чистой, как будто даже протертой.

– Ладно, может быть, в следующий раз и мне тоже поесть удастся.

– Я всего четыре креветки съел. Специально считал.

– Так я четыре и заказала.

Реджи рассмеялся, встал.

– Это уж как скажешь, но я съел только четыре…

И отправился в уборную. Когда он отошел от стола, Глория подозвала официантку:

– Привет. Вы не могли бы принести мне еще хлеба?

Официантка, сочувственно покивав, удалилась.

Ожидая ее, Глория думала о главном принципе Реджи: повзрослей и останься взрослым. Десять лет назад этот принцип был ей необходим. Он-то прежде всего и привлек ее в Реджи: несгибаемая уверенность в себе, обещавшая ей в тогдашнем прошлом жизнь менее сложную. Реджи не позволял воспоминаниям путаться у него под ногами. И Глория обожала его за это – так же, как обожала его чувство юмора, когда-то столь ею любимое, а теперь раздражавшее – до смешного.

Он вернулся, делая вид, что отжимает одну ладонь другой.

– За что я терпеть не могу сушилки для рук, – сказал он, – так это за то, что они запрограммированы на выключение за три секунды до того, как у человека высыхают руки. Приходится снова жать на кнопку и при этом чувствовать себя негодяем, потому что сушилка нужна тебе на три секунды, а ты заставляешь ее отработать еще один цикл.

– А ты бы, пока она работает, руки вытирал попроворнее, – посоветовала Глория.

– Пробовал. Правило трех секунд все равно остается в силе. Думаю, на этот счет какой-то закон существует. – Он сел. – Десерт будешь?

Глория покачала головой:

– Почему он хотел спрятать деньги?

– А я буду. Мороженое.

– Реджи. Ты меня слушаешь?

– Почему? Откуда ж мне знать почему. Я могу придумать лишь две причины. – Он поднял вверх палец: – Первая: кто-то пытался их отобрать. Некий человек, или налоговое управление, или кредитная организация, кто угодно. – Реджи поднял второй палец: – Вторая: он собирался сменить имя и удрать из города.

– Но зачем ему это могло понадобиться?

– Хотел начать все сначала, – ответил Реджи. – Начать новую жизнь. Ты-то должна это понимать. Да, собственно, такое желание время от времени каждого посещает.

– Я понимаю, – сказала Глория, – но никогда этого не делала.

– Стало быть, у него хватило пороху, которого недостает и тебе, и мне.

– Карлу нравилась его жизнь, – сказала она. – И бежать ему было не от чего.

– Значит, было, а ты этого просто не знаешь.

– Нет-нет-нет… – Она поскребла вилкой по своей тарелке.

Впрочем, смысл в словах Реджи несомненно присутствовал; он просто-напросто произнес вслух то, что сама она повторяла себе уже несколько неспокойных ночей подряд. Однако теперь она получила возможность обвинить Реджи в том, что он очернил Карла, а это позволяло ей встать на защиту последнего.

Реджи оживился:

– Вот и Руби идет…

Официантка принесла меню десертов и пару булочек, которые уложила в хлебницу Глории. Реджи протянул через стол руку и сцапал одну.

– Мороженое, – сказал он официантке. – Любое. Удивите меня.

ДОМОЙ ГЛОРИЯ ВЕРНУЛАСЬ ВЫМОТАННОЙ ТАК, точно она не на ленче была, а десять миль отшагала. Ей хотелось прилечь и вздремнуть, однако автоответчик помаргивал красной лампочкой – три новых сообщения.

Первое поступило из приходской школы Брентвуда. Как она послала туда свое резюме, Глория не помнила, но, видимо, послала, поскольку мисс Лэндри-Уилок попросила – покровительственным тоном директрисы, – чтобы Глория перезвонила ей «при первом же сколько-нибудь удобном случае, большое спасибо».

Вот тут Глория вспомнила: школе требовался «помощник директора по административной части», упоминались также «возможности должностного роста», что бы сие ни означало. Обзаведение новой работой было равносильно признанию своего поражения, поэтому Глория искала ее через пень-колоду: разослала четыре пробных письма и на этом остановилась.

Она сознавала, что вскоре ей придется заняться поисками работы всерьез. И дело было не столько в деньгах, сколько в понимании: признать свое поражение значит сделать первый – и правильный – шаг к тому, чтобы забыть обо всем, что с ней произошло.

Она записала номер и проиграла второе сообщение.

Добрый день, мисс Мендес. Это детектив Джон Воскбоун…

Я звоню вам не в связи с делом мистера Перрейра… Хотя… Дело мистера Перрейра… В настоящее время я не, эммм… у меня нет новой информации относительно… э-э…

Похоже, в него компьютерный вирус вселился.

…хотя я безусловно хотел бы иметь возможность что-нибудь вам сообщить. Как только у меня появятся новые сведения… Вы не могли бы позвонить мне, когда…

Глория остановила воспроизведение и набрала его номер.

– Воскбоун.

– Здравствуйте, детектив, это Гло…

– Мисс Мендес, – перебил ее Воскбоун. – Да, здравствуйте.

Какие мы нынче бойкие, подумала Глория.

– Как ваши дела? – спросил он.

– Хорошо… вы хотели мне что-то сказать?

Воскбоун откашлялся:

– Рад, что вы спросили об этом, мисс Мендес. Да, хотел.

Она ожидала продолжения, однако Воскбоун молчал.

– Детектив?

– Угу, да, простите…

– Вы что-нибудь нашли?

– Нашли… вы имеете в виду, связанное с мистером Перрейра…

– Да.

– Боюсь, что нет, – сказал он. – Я звонил вам по поводу… э-э, по другому поводу. Но уверяю вас, если бы у меня было что вам сказать, я сказал бы. Без промедления.

– Приятно слышать.

– Я вас ни от чего не отвлекаю? – спросил он. – Потому что, если вам кажется, что для нашего разговора может найтись время более благоприятное, мы могли бы перенести его.

– Вообще-то, я собиралась вздремнуть, – сказала Глория.

– О. О! Что ж, в таком случае, почему бы нам не…

– Да нет, давайте поговорим сейчас.

– Вы уверены?

– Да.

– Но вы же хотели поспать, – сказал он.

– Посплю, когда мы закончим.

– Если сейчас не самое подходящее время…

– Вполне подходящее.

– Вы уверены?

– Да, детектив.

– Хорошо. – Он кашлянул. – У меня есть к вам вопрос, мисс Мендес.

– Слушаю, – сказала она.

Пару секунд Воскбоун молчал. Какой-то он нынче чудной, подумала Глория.

– Детектив?

– Э-э… да. М-м, я вот подумал, может быть, вам было бы интересно…

О нет, подумала она.

– …сходить со мной на танцы. – Он снова сдавленно кашлянул. – В ближайшие дни.

– На танцы?

– Да, – подтвердил он. – Потанцевать сальсу. Хотя… если вы предпочитаете какие-то иные разновидности…

– Я больше не хожу на свидания с полицейскими, – сказала Глория.

Пауза.

– Понятно, – сказал он.

– Извините. Ничего личного.

– Да все в порядке. Приятного вам дня.

– И вам, детектив.

Она положила трубку и рассмеялась.

А затем ей стало неловко. Он, по крайней мере, предпринял попытку. Нужно отдать ему должное. Может, ей следовало встретиться с ним, один раз. Из вежливости…

Она же не собирается обращаться в затворницу. А танцы – танцы вещь хорошая. Возможно, даже лучшая, чем ужин в «Сиззлере». Правда, ей трудно было представить себе Воскбоуна танцующим сальсу, представить, как его способное перемещаться лишь резкими рывками тело преобразуется в нечто не весьма благопристойное, текучее. Похоже, он из людей, умеющих выходить за рамки того, чего от них ожидают. Не исключено даже, что Воскбоун – чемпион штата по сальсе: мистер Жаркие Бедра, что-нибудь в этом роде.

«Хотя… если вы предпочитаете какие-то иные разновидности…»

По-видимому, Джон Воскбоун умеет танцевать не одну лишь сальсу. Румба, ча-ча-ча, фокстрот, линди, свинг, бальные танцы, чечетка, хип-хоп. Танцующий детектив. Пляшущий полицейский. Канканирующий коп.

Патрик Суэйзи[46]46
  Патрик Суэйзи (1952–2009) – американский актер и танцор, сыгравший в фильме «Грязные танцы».


[Закрыть], вы имеет право хранить молчание.

И вот еще что нехорошо: во всей полиции Лос-Анджелеса никто, кроме Воскбоуна, и пальцем ради Карла не шевельнет.

Возможно, она совершила серьезную ошибку.

Глория совсем уж собралась перезвонить ему и сказать: «По здравом размышлении…» – но тут увидела все еще помигивавшую лампочку автоответчика. Одно новое сообщение осталось не прослушанным. И Глория, снова взяв ручку, нажала на кнопку воспроизведения.

Первым, на что она обратила внимание, был акцент звонившего мужчины.

Я ищу Глорию Мендес. Пожалуйста, позвоните…

Напряжение, звучавшее в его голосе, заставило напрячься и ее. Назваться он не потрудился. Она записала номер. Не американский.

Глория торопливо набрала его. Тот же голос произнес:

– Si.

– Это Глория Мендес. Вы мне звонили?

– Да, привет, да… Я хочу найти вас. – Хрипло, взволнованно, на дурном английском. – Я прихожу в здание, там никого нет. Я спрашиваю управляющего здания, он говорит – вы это она. Говорит, что он умер. Я здесь полдня, он умер? Скажите мне нет, скажите…

– Простите, – сказала Глория. – Вы кто?

– No…

– Кто умер? – спросила она.

Глория услышала, как он заплакал, ударяя себя трубкой по щеке.