Текст книги "Зной"

Он приехал в наш городок и объявил, что ему известно, какое будущее ожидает Мексику, – для деревушек вроде нашей места в этом будущем нет. Все должны переселиться в города, а кто не переселится, так и останется в прошлом, пока вся остальная страна будет подвергаться модернизации.

О чем он толкует, никто не понял. По большей части люди вообще на него никакого внимания не обратили. Но затем он начал платить каждому, кто соглашался переселиться. Предлагал большую по тем временам сумму. И уж ее-то приняли почти все.

И все перебрались в его новый город, в Чарронес. Гаспар обещал, что там будет большой парк, стадион. Люди думали, что Чарронес станет самым крупным городом Северной Мексики. Они покупали дома, надеясь в дальнейшем с выгодой продать их. А вся земля там принадлежала Гаспару – он-то им новые дома и продавал. Более дорогие, чем те, что он у них купил. Так он наживал деньги, никого ни к чему не принуждая. Умный был план. Построенный на сочетании ловкости рук с человеческой жадностью.

Потом Гаспар привез сюда команду рабочих-американцев. Казалось бы, зачем тащить их в Агуас-Вивас, когда множество местных жителей нуждаются в работе и согласятся исполнять ее за меньшую плату?

Причин у Гаспара было две.

Во-первых: он считал, что американцы будут работать старательнее.

А кроме того: американцы были готовы делать то, на что местные жители не пошли бы.

Ему хотелось помешать людям возвращаться в Агуас-Вивас или пытаться создать собственное поселение вне Чарронеса. А для этого, решил он, лучше всего сделать Агуас-Вивас необитаемым.

Американцам было все едино. Они делали то, за что им платили. И не задумывались даже на секунду, уверен. Да и с какой стати? Эта земля ничего для них не значила – не то что для нас. Значения нашего городка они постичь не могли. И когда Гаспар приказал им снести все дома и осушить озеро, они это сделали.

Гектор шмыгнул носом.

– Другое дело – Гаспар. Он, я вправе сказать это, был плохим человеком. Потому что понимал, что уничтожает. Он же родился здесь. Но это его не остановило.

Еще одна причина, по которой я не могу винить работавших на Гаспара американцев, – они были молоды и не отличали хорошего от плохого. Пример: отец этого малыша.

– Так он был одним из рабочих, – сказала Глория.

– Да.

– Вы помните, как его звали?

– Нет, сеньора. Он был просто одним из тех американцев. Сейчас я уже затрудняюсь ясно увидеть всю ту историю, однако и представить себе не могу, что ему было больше семнадцати лет.

– Его звали Джозефом, – сказала она.

Гектор кивнул:

– Готов вам поверить. Красивый был юноша. Он познакомился здесь с девушкой.

– С Глорией Фахардо.

– Si. Ее семья продолжала жить в Агуас-Вивас и после того, как большая часть людей отсюда уехала. Гаспар попытался купить их дом, но отец девушки продавать его отказался. Он был здешним полицейским. Принадлежал к одному из старейших родов городка. И был очень привязан к озеру, к здешним зданиям, к своему дому. Он остался и после того, как Гаспар лишил их возможности купить хоть что-то, не проведя в дороге несколько часов. Девушке это страшно не нравилось, она злилась – ну и понесла от одного из рабочих Гаспара.

В конце концов работа была выполнена и американцы вернулись домой. Все, кроме юноши. Он решил остаться, помочь растить ребенка. Жил в доме ее семьи. Родители девушки презирали его, делали все, чтобы отравить ему жизнь. Он пытался стать для них своим. Отказался от своего имени, принял испанское.

– Перрейра, – сказала Глория.

– Да, наверное, – согласился Гектор. – Такой была фамилия его сына, я полагаю, ее он и взял. Отец Глории, бывший полицейский – сами понимаете, когда все уехали, полицейский стал никому не нужен, – иногда заглядывал сюда, чтобы поплакаться на свою жизнь, и надоел мне до жути. Я говорил ему, что это не мое дело. Участвовать в их семейных неурядицах я ничуть не желал.

Я и вообразить не мог, что юноше удастся выдержать больше недели, уж больно люто ненавидели его родители девушки. Но он продержался почти год.

– И ушел только после смерти ребенка, – сказала Глория.

Гектор взглянул на карточку:

– От туберкулеза. Я и забыл – вот почему полезно записывать такие сведения.

– Уехав отсюда, он возвратился в Соединенные Штаты? – спросила она.

– Полагаю, что да. Полагаю также, что он попытался уговорить девушку поехать с ним. Но отец ни за что не отпустил бы ее. И несколько дней спустя она повесилась – прямо в родном доме.

Он покачал головой:

– Такая была милая девушка.

– А знаете, меня ведь тоже Глорией зовут, – сказала Глория.

Гектор улыбнулся:

– Какое интересное совпадение.

– Если Teniente – брат девушки, он, должно быть, намного моложе ее.

– Когда она умерла, Тито был ребенком. Я удивился бы, сеньора, узнав, что у него сохранились о той истории хоть какие-то воспоминания.

– Что было с семьей потом?

– Она покинула Агуас-Вивас и перебралась в Мехико.

– Однако после Teniente вернулся.

– Больше тридцати пяти лет о нем ни слуху ни духу не было, пока он вдруг не приехал сюда со своей семьей и не объявил себя новым начальником полиции. Мне приятно было увидеть, что хоть кто-то вернулся. Я столько лет провел в одиночестве.

– Но почему вы-то все еще здесь?

– Гаспар нанял меня для присмотра за новым кладбищем. Так и получилось, что я остался. – Он помолчал, а затем прибавил: – На самом деле, об одной персоне я забыл. О Луисе. Он жил здесь еще до моего рождения и тоже отказался продать свой дом. Вот так мы здесь втроем и обитали – он, я и Нестор.

Гектор склонился к ней и заговорщицким тоном сообщил:

– Однако иметь рядом Луиса – это все равно что не иметь никого. Мы с ним не разговариваем. Застарелая семейная вражда.

Снаружи проехала по улице машина. Они повернулись на ее шум. Несколько мгновений погодя громко хлопнула дверь.

– Вы загрустили, сеньора, – сказал Гектор.

– Да, – сказала Глория.

– Это печальная история. – И он окинул взглядом шкафчики, словно прося их подтвердить его слова. – Но, может быть, если вы будете размышлять о ней долгое время, она перестанет печалить вас.

– Возможно, – согласилась Глория.

– А может быть, опечалит еще сильнее.

– И это возможно. Но я все-таки рада, что вы мне ее рассказали.

– Ваш интерес показался мне лестным. Да и случай поговорить с кем-нибудь здесь выпадает редко.

Она почти уж собралась вернуть ему карточку Глории Фахардо, но немного помедлила и спросила:

– Можно я несколько часов подержу эту карточку у себя? Она поможет мне при разговоре с Teniente.

Гектор кивнул.

– Я ее верну, – пообещала Глория.

– Знаю, – сказал он. – Потому и позволяю вам забрать ее.

Глава тридцатая

Держа пистолет наготове, Глория шла по кинотеатру. Фахардо она обнаружила вдыхающим пар из большой чашки, которая стояла на его рабочем столе. Увидев Глорию, он вытаращил глаза.

– Дама, которая управляет мотелем, все еще бьется в истерике, – сообщил он.

– Будь моя воля, я б его там не оставила, – сказала Глория. – Но он оказался слишком тяжелым для переноски.

Фахардо кивнул.

– Я заметил на улице вашу машину.

– Вы не отдадите мне ваш пистолет?

– Перестаньте, сеньора. Мы можем поговорить и так.

Она остановилась в проходе, взяла Фахардо на прицел:

– Давайте, давайте.

Он поднял руки, встал:

– Можете снять его с моего ремня.

– Я не хочу прикасаться к вам, – сказала Глория. – Подойдите поближе.

Фахардо спустился в проход, встал на некотором расстоянии от нее.

– Повернитесь кругом, – велела она.

– Что вы собираетесь сделать? – спросил он. В голосе его звучал неподдельный испуг.

– Я сказала – повернитесь.

Он повернулся.

– Опустите пистолет на пол. Хорошо. Теперь перешагните через него, сделайте несколько шагов и лягте.

– Сеньора, тут пол уже двадцать лет не мыли.

– Ложитесь.

Фахардо, бормоча что-то, подчинился. Глория подняла с пола его пистолет, сунула в карман, отчего тот отвис, точно грыжа. Затем поднялась на сцену, выдвинула ящики стола Фахардо. Две пинты какого-то спиртного, этикетка отсутствует, стопка порножурналов, руководство по домашним столярным работам с девственно гладким корешком. Несколько патронов – их она побросала в зал, на сиденья.

– Это все-таки мой офис, – жалобно произнес Фахардо.

– Ничего, я куплю вам метлу. Тут неплохо бы прибраться. – Она спустилась к нему в проход, обшарила его карманы. – Не дергайтесь.

Он обиженно промолчал.

– Хорошо, – сказала Глория. – Можете встать и вернуться в ваше кресло.

Он так и сделал, продолжая, впрочем, держать руки над головой.

– По крайней мере, кофе я выпить могу?

– Разумеется, Teniente. Мы же с вами друзья.

– Вы не желаете?

– Нет, спасибо.

– А вот я без него все равно что неживой, – сказал Фахардо.

Он склонился над чашкой, низко, словно желая обварить паром лицо; сегодня он был бледнее обычного, да и прежняя бравада его покинула.

– Профессионально вы все это проделали, – заметил он.

– Либо так, либо перестрелку затевать.

– Перестрелку мы с вами затеять не можем, сеньора. У меня нет пистолета.

– Именно в этом основная идея и состояла.

Глория выложила на стол регистрационную карточку его сестры, повернула ее так, чтобы Фахардо мог прочитать то, что на ней написано. Фахардо взглянул на карточку и перевернул ее, точно игрок в покер, лицевой стороной вниз.

– Мне дал ее Гектор, – сказала Глория.

– Ну и хорошо. – Он снова склонился над паром. – Значит, я могу ничего вам не объяснять.

– А насчет Карла?

– Какого из двух?

– Того, которого я знала.

Он подул на пар, отпил кофе, поморщился – горячо.

– По-моему, сестра называла его Хозе.

– Я называю Карлом.

– Он мертв, – сказал Teniente. – Хотя вам это, наверное, уже известно.

– Это вы его убили?

Фахардо не сильно, но обиделся, покачал головой.

– Кто же? – спросила Глория.

– Карлос.

– Почему?

Он не ответил. Дул на кофе, делал маленькие, мучительные глотки.

– Как на самом деле звали Карлоса? – поинтересовалась она.

– Так и звали, Карлос, – ответил Фахардо. – А фамилия – Маргэйн.

– Кто он?

– Мой двоюродный брат.

– Что ему нужно было от Карла?

Фахардо попытался отпить кофе еще раз, но опустил чашку на стол.

– Деньги.

– А вы, разумеется, к ним даже притрагиваться не хотели, – сказала она.

– Мне было все равно. Я не желал иметь с ним ничего общего.

– Он мертв, – сказала Глория. – И я хочу, чтобы вы посвятили меня в подробности.

– Мы с вами разговариваем начистоту, – сказал Фахардо, – ведь так?

– Надеюсь.

Он кивнул и приступил к рассказу:

– Я совершил ошибку, возвратившись в эти места. Беда в том, что, когда наша семья уехала отсюда, я был еще слишком мал. Не понимал, какая это дерьмовая дыра. А отец годами втолковывал мне, до чего красив наш городок, как жизнь в нем бьет ключом. Все оказалось детскими сказками.

Но я же и был ребенком. А дети не отличают сказку от были. И некоторые вырастают, так этому и не научившись. В мире полным-полно людей, которые продолжают верить в Санта-Клауса.

Что касается моего отца… Его мне извинить нечем. Отец наверняка знал, что после того, как исчезло озеро и разъехались люди, городок обратился в руину. Если он и был поначалу чем-то хорош, то ко времени нашего переезда в Мехико от этого и следа не осталось.

А если говорить честно, хорош он не был никогда. Мать сказала мне перед смертью: «Твой отец любит приукрашивать прошлое».

Я услышал это от нее, когда мне было четырнадцать лет. А по-настоящему понял, о чем она говорила, лишь приехав сюда, увидев все своими глазами и обнаружив, что его россказни – бред собачий.

Фахардо изобразил отеческое благодушие:

– «О, поезжай туда, Тито, такое прекрасное место, там, ду-ду-ду, молоко и мед. Земля нашей семьи. На протяжении жизни многих поколений кто-нибудь из наших непременно орошал ее своей мочой. Там все нас знают. Дамы на улицах кланяются, когда ты проходишь мимо, всем известно твое имя, и все тебя уважают».

Он изобразил карикатурную улыбку.

– Теперь я вижу это каждый божий день и в полной красе. – Он обвел рукой подгнившие стены кинотеатра: – Разве это не фантастика, сеньора? Посмотрите, как сияют светильники. Вслушайтесь в шум на улицах – это горожане спешат на рынок. Муниципалитет что ни день устраивает парады, вы заметили? Даже если льет дождь, все равно устраивает, – потому что дождей у нас не бывает.

– Если вы знали, что здесь так плохо, зачем же вернулись?

– Элизе хотелось выбраться из города. Она считала, что его грязный воздух вреден Пилар. И правильно считала. Вы когда-нибудь были в Мехико?

– Не была.

– В конце дня я сморкался, – сказал Фахардо, – и видел в платке черные сопли, как будто у меня в голове фонтан нефти забил. А дочка больна муковисцидозом. Один мой друг работает у конгрессмена. Вот он и раздобыл мне эту работу – за небольшое вознаграждение.

– Разве нельзя было найти место получше?

– Получше? Где? Да лучше Агуас-Вивас и нет ничего на свете. Мой отец…

Фахардо поискал подходящее слово.

– Это мой отец, – заключил он.

– Но ведь, увидев, что здесь и как, вы же могли уехать отсюда.

– Вы не понимаете. Только-только приехав, я подумал: какое чудесное место. Я оглядывался вокруг и видел все, что описывал отец. Безумие, конечно, но так оно и было. Я разукрашивал эту помойку его враньем. Знаете, как картину вешают, чтобы прикрыть дыру в стене.

Он допил остывший кофе, поставил чашку на стол, оттолкнул от себя.

– Послушайте, – сказал он. – Давайте-ка мы – вы и я – забудем, после того как поговорим, об этой истории.

– Ну, это от вас зависит, – сказала Глория. – От того, что вы мне поведаете.

Пауза.

– Ладно, – согласился Фахардо и продолжил свой рассказ.

Немногим больше года назад Карлос Маргэйн приехал, чтобы пожить какое-то время у Teniente и его жены, как делал обычно, оставаясь без денег и без работы. Что случалось нередко, поскольку он был актером.

– Вернее… собирался стать актером, – сказал Фахардо. – Какое-то время он проучился в Национальном институте изящных искусств. Потом поехал доучиваться в Соединенные Штаты, провел там год в университете. Думаю, в дорогом. Массачус – это как, дорого?

Ответа Глории он дожидаться не стал:

– Уверен, что дорого, иначе бы Карлос туда не поехал. Ему по душе только то, что дороже всего. У него богатые родители.

– А как же ваша семья? – спросила Глория. – Образование, которое получили вы, тоже, наверное, не дешево стоило.

– Когда работаешь стражем порядка в дыре вроде этой, деньги на тебя дождем не сыплются. А мои дядя с тетей – самые прижимистые люди, каких только видел свет.

Впрочем, в детстве мы с Карлосом дружили. Часто играли вместе. К актерству своему он никогда всерьез не относился. Он не любит работать. Звание актера позволяет ему бездельничать, именуя это подготовкой к роли.

При последнем приезде Карлоса, рассказывал Фахардо, выяснилось, что у того серьезные неприятности. Родители решили наконец избавиться от бессмысленной статьи расходов и перестали посылать ему чеки.

– И поделом, – сказал Фахардо. – Ему как-никак тридцать три года.

– Правда?

– А вам он что наговорил?

– Что ему сорок один. Я еще подумала, что выглядит он для своих лет очень молодо.

– Для его тридцати трех он выглядит староватым. Пьет много. Ему дважды ломали нос в пьяных драках. И сукин сын становился от этого только красивее, но, правда, его заслуги тут не было.

В этот раз Фахардо согласился приютить Карлоса на две недели. А после того, как тот просидел перед телевизором два с половиной месяца, начал обзванивать родственников в надежде, что кто-то из них согласится дать Карлосу кров. Он был не просто непрошеным гостем, он становился опасным.

– Сколько мы его ни упрашивали, – сказал Teniente, – он продолжал курить в доме. Как-то раз я попросил его дать Пилар лекарство. Первые два раза он пропустил, потому как забыл, а потом вкатил ей тройную дозу. Она чуть не умерла. Но… – шутовской смешок, оскорбляющий само понятие смеха, – но ему же невозможно сказать «нет». Он позволяет себе поступки, способные привести в ярость любого нормального человека. Безобразные. А следом произносит нечто чарующее или трогательное – смотря по ситуации, – и ты забываешь даже причину, по которой сходил с ума от злости.

Когда мы были детьми, он выбросил из окна кошку одного нашего приятеля. Мать мальчика позвала к себе Карлоса, собираясь отчитать его, а он убедил бедную женщину, что пытался помешать кошке покончить с собой. На следующий день она прислала ему записку со словами благодарности.

Меня и мою жену он попросту эксплуатировал. Сбивал нас с панталыку, рассказывая каждому разные версии одного и того же события. В результате мы с ней начинали ругаться – каждый винил другого в том, что тот дал Карлосу неверные указания. А Карлос тем временем отправлялся смотреть телевизор. Я понимал, что происходит, сеньора, но сделать ничего не мог. Уж больно убедительно он все расписывал.

– Я знаю, – сказала Глория.

К исходу третьего месяца Фахардо решил, что от Карлоса пора избавляться. И прямо сказал ему: уезжай.

– Он встал на дыбы. Разозлился до чертиков. Заявил, что нравится мне это или не нравится, но он наш гость. Мало того, он теперь и пальцем не шевельнет, чтобы помочь нам по хозяйству, потому что каждая его попытка в этом роде только злит одного из нас.

– Но почему вы просто не вышвырнули его? – спросила Глория. – Вы же полицейский.

– Вот и Элиза то же самое говорила.

– Так почему же?

– Он мой двоюродный брат, сеньора.

– И что?

Фахардо поджал губы:

– Я считал, что самое лучшее – найти ему работу Это позволило бы нам освободиться от него, да и доить он нас перестал бы. Мне требовалось окончательное решение этой проблемы, сеньора. А вышвырни я его, он все равно вскоре вернулся бы.

– Но в конце-то концов, вы же не обязаны были отвечать за него, – сказала Глория.

– Я уже говорил вам, сеньора, мы с ним близкие родственники. Когда ему нужна помощь, он обращается к моей семье. А кроме того… – Фахардо замялся. – Карлос обставил все так, что я вроде как и обязан нести за него ответственность. Он решает приехать к нам, и дальше я становлюсь бессильным. Ну а спорить с ним бессмысленно, сеньора.

И Фахардо, стиснув чашку, прибавил:

– Он необычайно злопамятен.

Впервые со вчерашнего вечера Глория почувствовала, что правильно сделала, спустив курок.

Следующий месяц прошел без перемен. Карлос смотрел телевизор.

– Он оккупировал мою гостиную, – сказал Фахардо. – Поднимался с кушетки только для того, чтобы поесть и пробежаться. Он следил за своей физической формой и каждый день тратил пару часов на пробежки и отжимания. Чтобы, когда ему дадут роль в фильме, выглядеть подобающим образом.

Элиза как-то раз заперла, пока он бегал, дверь. Карлос колотил в нее два часа. Разумеется, она сжалилась и впустила его. Он направился прямиком к кушетке, как будто ничего не случилось. «Ты меня, наверное, не слышала» – вот все, что он сказал.

Конца этому не предвиделось. Я боялся, что Элиза придушит его во сне.

– И следовало бы, – сказала Глория.

– А я не оставлял попыток найти ему работу. Вы, скорее всего, не знаете, сеньора, какое это трудное дело. Безработица в наших краях жуткая. Я подыскал для него пару предложений, хороших предложений. Он их отверг. Сказал, что возьмется только за ту работу, которая принесет ему счастье.

Фахардо покривился:

– У нас тут принято относиться к работе по-другому, сеньора. Но его же не переубедишь. Он заявил, что поступать иначе – нечестно. Что это отражение мелкотравчатого, мексиканского образа мыслей. И единственное, на что мы годимся, это чистить в Соединенных Штатах сортиры.

Один семестр в каком-то университете – вот и вся его трудовая жизнь.

Впрочем, насчет «нечестно» – это полная чушь, потому как он вообще никогда не работал. И именовал это протестом, хотя по-настоящему оно называлось ленью.

Я предложил ему поступить в полицейскую академию. Он рассмеялся и сказал, что она годится только для тех, кто лишен воображения.

Лицо Teniente исказила угрюмая гримаса:

– Как я мог с этим спорить?

Одному моему знакомому, у него строительный бизнес в Агуаскальентесе, потребовался помощник прораба. Я малость приукрасил трудовую биографию Карлоса и провисел несколько часов на телефоне, убеждая знакомого, что Карлос большой трудяга и умница. И знакомый, чтобы снять с моих плеч эту ношу, согласился встретиться с ним. В то утро, когда Карлос должен был отправиться на встречу, он заявил, что болен и никуда ехать не может. И целый день провалялся в постели.

– Как его звали? – поинтересовалась Глория. – Вашего знакомого строителя.

Фахардо уставился на нее с некоторым подозрением:

– А что?

– Да так, для протокола.

– Эдуардо Полажек, – сказал он.

Чем еще я понравился Полажеку, так это тем, что строительство я всегда заканчивал в срок. Уходил с площадки последним. Утром, если кто-то из рабочих не появлялся на стройке, ехал к ним домой и будил их или отыскивал в барах.

– Не позволяйте этому имени ввести вас в заблуждение, – сказал Фахардо. – Он настоящий hidrocálido[79]79
  Уроженец штата Агуаскальентес (исп.).


[Закрыть].

– Так они все же встретились?

– Вы шутите? Эдди после этого даже на звонки мои отвечать перестал.

У Полажека в кабинете стоит сейф, в котором он держит список всех, кому давал взятки. Я удивил его тем, что ни разу не попытался надуть. Должно быть, я показался ему простаком.

– Он назвал это имя в ту ночь, когда мы приехали в ваш дом, – сказала Глория. – И оно вывело вас из себя.

– Правда? Я ничего о той ночи не помню. Но как скажете. Карлос, скорее всего, решил, что я спьяну пропущу имя мимо ушей.

– И мне он говорил, что фамилия его босса Полажек.

– Карлос, чтобы получить эту работу, дальше уборной и шагу не сделал, – сказал Фахардо.

– Готова поспорить, что проболел он двадцать четыре часа, а затем произошло чудодейственное исцеление.

– Элиза на стену лезла от злости. Мы оба свято верили, что ему хочется получить эту работу.

– Просто срам, – сказала Глория – и сказала совершенно искренне.

Однако, подумала она, ты ведь с ним даже спала.

Ну, вряд ли это было проявлением такого же, как у Фахардо, легковерия, – ей, не знавшей, в отличие от него, Карлоса многие годы, потребовалось всего три дня, чтобы сообразить: с ним что-то нечисто.

И все же. Ты с ним спала.

– У него когда-нибудь была девушка? – спросила она.

Фахардо взглянул ей в лицо. И некоторое время вглядывался, и на секунду она подумала, что ему все известно. Нужно было как-то переменить разговор, поэтому Глория спросила:

– Или жена?

– Нет, сеньора. Ничего такого. Трахался он направо-налево, но женщины не были его коньком – поимеет и забудет.

Глорию раздирало любопытство, однако она сказала себе, что это скользкая тема. И спросила, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал небрежно, что было дальше.

Фахардо продолжил:

– Как-то ночью, в середине июля, мне позвонил мужчина, машина которого сломалась неподалеку от кладбища. Шоссе у нас сами знаете какое. Я устал, ехать туда мне не хотелось, но ведь никто, кроме меня, этого не сделал бы. На заправочной станции распоряжался ребенок. И я поехал – в самом дурном настроении, полагая, что мне придется менять какому-то идиоту покрышку.

Но уже издали понял, что дело обстоит хуже, чем я думал. Машина слетела с дороги в кювет. А подъехав, уяснил, насколько все худо: одно из колес перекосилось – похоже, ось полетела.

Хозяин машины говорил по сотовому. Однако при моем появлении говорить перестал и представился: Перрейра. Сказал: «Слава богу, что вы приехали, у меня батарейки почти сели». Он был американцем, но по-испански говорил хорошо. Я отметил также, что он трезв. И погадал – что же могло отвлечь его внимание настолько, что он слетел с дороги.

И тут я увидел его лицо.

Этого никакими словами не опишешь, – сказал Фахардо. – Ощущение было такое, что я открыл печку и весь ее жар ударил мне прямо в глаза.

Он-то меня не узнал. Я и сам в последний раз видел его, когда был малышом. Однако лицо его было мне знакомо по оставшимся от сестры фотографиям. Мне стало трудно дышать. Я пожал ему руку, ответил на вопросы, которые он задавал, – о машине, о том, что с ней можно сделать, ему необходимо вернуться в Калифорнию, вот незадача, простите, что потревожил вас так поздно.

Машину придется отбуксировать в Хоакул, сказал я. А там ремонт, если, конечно, в нем будет какой-то смысл, тоже займет время. На заправочной станции есть тягач, однако взять его лучше поутру. Солнце уже село, пока мы разживемся тягачом, пока будем таскаться по здешним дорогам, – всю ночь провозиться придется. Я предложил ему переночевать у меня дома, он согласился.

– Вы не сказали ему, кто вы.

Teniente ненадолго задумался, потом ответил:

– Мне не хотелось ворошить прошлое.

Когда мы приехали домой, Пилар лежала в гостиной, на софе. Нашего гостя так тронуло ее состояние – я подумал, что он расплачется. Он спросил, не нужна ли нам какая-нибудь помощь. Я ответил, что не могу брать деньги у человека, с которым сталкиваюсь при исполнении моего служебного долга.

Глория иронически улыбнулась.

– Я не говорю, что совсем не принимаю подарков, принимаю время от времени, – сказал Фахардо. – Но существуют правила. Мы все-таки не в полном хаосе живем, сеньора. И уж во всяком случае, брать его деньги я не хотел.

– Негодовали на него.

– А что это значит? Я был слишком мал, чтобы хоть что-то помнить о сестре. Наверное, я мог негодовать на то, что произошло из-за него с нашей семьей. После смерти сестры родители перестали разговаривать друг с другом. И часть вины за это лежала на нем. Однако назвать все случившееся его виной было бы натяжкой. Конечно, он нам ничем не помог, но я знаю немало других людей, которые были виноваты не меньше его, а то и больше.

– Карлос с ним в ту ночь разговаривал?

– Да, они побеседовали о Лос-Анджелесе. Карлоса интересовало, имеет ли он какое-нибудь отношение к кино.

– И он сказал: «Мне случалось работать в киноиндустрии», так?

– Действительно случалось?

– Это у него шутка такая была.

– Ага, – сказал Фахардо. – Но Карлос-то принял ее всерьез. Стал выспрашивать – как работал, с кем. И чем сильнее американец преуменьшал свои достижения, тем больше вопросов задавал ему Карлос.

Мы с женой ушли на кухню, поговорили. Я сказал ей, что наш гость – тот самый американец, который embarazada[80]80
  Обрюхатил (исп.).


[Закрыть] мою сестру, – спорю на что угодно. Она захотела, чтобы я взял его за грудки и потребовал раскошелиться. Я сказал – нет. Она разозлилась и ушла спать.

Он коротко хохотнул:

– Элиза! Мы с ней давно уже перестали спорить о том, в чем не сходимся.

На следующее утро я встал пораньше, чтобы заняться поломанной машиной. Однако Карлос поднялся раньше меня. Такого никогда еще не случалось. Никогда. Я даже задумался – может, он и впрямь заболел?

Нет, не заболел, он был бодр, весел и поджидал меня. Сидел на кухне, пока я будил нашего гостя и кормил его.

Фахардо нахмурился:

– Вернее, пытался покормить. Он ничего есть не стал. Даже кофе не выпил. Я предложил ему позвонить домой, однако он не пожелал делать это за мой счет, а собственный его телефон сдох. Карлос предложил ему свой сотовый. Американец несколько раз набирал номер своего офиса, но сообщений никаких не оставлял. Думаю, ему не хотелось описывать положение, в которое он попал, автоответчику. Он сказал нам, что его секретарша в отпуске и, если он не вернется вовремя, никто его не хватится.

Первым делом нам следовало разжиться тягачом. И, когда я заговорил об этом, произошло нечто небывалое: Карлос вызвался отбуксировать машину американца. Заявил, что умеет управлять тягачом.

«У тебя есть дела поважнее, Тито», – сказал он.

Мне следовало бы тогда уже сообразить: что-то тут неладно. Но я уверил себя, что Карлос старается произвести впечатление на американского кинопродюсера. И если ради этого он готов помочь мне – что же, значит, мне повезло.

Я подвез их в моем пикапе до заправочной станции. План был такой: они буксируют машину в Хоакул, там мы все и встречаемся.

После нашего отъезда жена обнаружила в комнате Пилар деньги. Американец оставил нам полторы тысячи долларов наличными и записку. Насколько я помню, в ней было сказано: «Потратьте их, когда потребуется».

Я поехал на работу – сюда, – полагая, что около двух мне позвонят.

Карлос позвонил в половине пятого и попросил приехать к кладбищу.

Фахардо попытался отпить из чашки, но та оказалась пустой.

– Вы уверены, что не хотите кофе?

Глория покачала головой.

Он молча наполнил чашку; молча вернулся в кресло. Подул на кофе, отпил, откашлялся и стал рассказывать дальше:

– Я нашел его сидевшим на капоте тягача. И первое, что он сказал: «Нам необходимо где-то спрятать его».

Оказывается, Карлос подслушал наш с Элизой кухонный разговор. Раз это тот самый американец, которого проклинают на всех семейных сборищах, какие Карлос когда-либо посещал, значит, его сам бог велел шантажировать.

По дороге от заправки к машине он принялся угрожать американцу. Способностью хоть как-то предугадывать развитие событий он не обладал. И совершенно не мог понять, что фразочки наподобие «Я знаю, кто ты такой» и прочая херня в этом роде никогда не срабатывают. Американец все отрицал, и Карлос рассвирепел.

Я при их разговоре не присутствовал, что говорил ему Карлос, не знаю. Думаю, он начал перечислять события прошлого и завел американца настолько, что тот стал ему возражать…

Фахардо развел руки в стороны:

– Ну, вы и сами можете вообразить, к чему это привело.

– Как он это сделал? – спросила Глория.

– Сначала Карлос не собирался бить его. Все произошло само собой. И…

Лоб Фахардо пошел морщинами, как плохо наклеенные обои.

– Что? – спросила Глория.

– Не уверен, что вам следует знать подробности. Они слишком грязны.

– Вчера вечером, – сказала она, – я прострелила человеку горло. Думаю, что и с вашими подробностями я как-нибудь справлюсь.

– Ну хорошо. Тогда слушайте.

Американец выскочил из тягача, и Карлос ударил его, сбил с ног. Но не убил. Тот попытался уползти.

И Карлос забил его до смерти цепью, которую нашел в кузове тягача.

– Как он после этого выглядел? – спросила Глория, прижав ко рту ладонь.

– Ужасно, – ответил Фахардо.

Его худые руки, спина, ноги, лицо, его лицо, ох, лицо, бедное, бедное лицо, уже ни на что не похожее. Ей хотелось заплакать. Не заплакать, нет, она свое отплакала, на три жизни хватит, остался лишь гнев, брызгающий, точно пульверизатор, слюной, гнев, готовый излиться на первое, что подвернется под руку. Глория схватила чашку Фахардо и запустила ею в стену.

Молчание.

Выскочивший из своего кресла Фахардо стоял, глядя на нее, как перепуганный укротитель львов.

– Я вам новую куплю, – сказала Глория.

Он кивнул.

– Сядьте, – велела она.

Пауза.

Фахардо сел.

– Не знала, что человека можно убить цепью, – сказала Глория.

– После первых пяти секунд, – ответил Фахардо, – он, скорее всего, потерял сознание.