Текст книги "Зной"

– Так ведь вы же настаивали, – ответил Фахардо. – Я предлагал вам отдохнуть, но вы уехали, терзаясь горем.

Фахардо трезвел прямо на глазах; Глория видела, как он борется с опьянением. Он встал, укоризненно погрозил ей пальцем.

– Я понимал, что делать этого не стоит, и все же отпустил вас. Горюющие люди непредсказуемы, особенно женщины, и порой трудно…

– В урне был вовсе не прах.

– Если вы не верите мне, попробуйте восстановить из него человека. И вы увидите – это он, тот самый.

– Там был кофе, Teniente.

У Фахардо отвисла челюсть.

– Ладно, – сказал он. – Ладно ладно ладно. Вы перегрелись на солнце, сеньора. И у вас начались галлюцинации. Такое случается и с лучшими из нас. А в пустыне – сплошь и рядом, особенно когда организм обезвожен. У людей начинаются галлюцинации. Помните, я вам мираж показывал? Воду помните?

– Это была не галлюцинация, – сказала Глория. – Просто игра света.

– Отчасти да, отчасти нет. Вы уж поверьте, я видел этот мираж примерно девять тысяч раз, и – иногда? – иногда он выглядит более реальным, чем в остальные разы. И если вы не следите за уровнем жидкости в вашем организме, иллюзия становится чуточку убедительнее. – И Фахардо хлопнул ладонью о ладонь. – Вам необходимо выпить. Я принесу пива.

Он шагнул в сторону сетчатой двери.

– Спиртное лишь обезвоживает организм еще сильнее, – сказала Глория.

Фахардо раздраженно фыркнул:

– Ну, как знаете…

Он подошел к краю патио, соступил на землю, поднял узловатую сухую палку и, опершись на нее, точно геодезист, уставился в пустоту. Наступило молчание.

– Вон то разрастающееся чудовище – Чарронес, – наконец сказал он. – Когда мы перебрались сюда, Элиза хотела поселиться в нем.

Фахардо почесал руку, сплюнул и нервно оглянулся на дом, словно ожидая, что из него выскочит, размахивая скалкой, его жена.

– Отсюда хоть вид открывается хороший, – прибавил он. – Я пришлю вам открытку, сеньора. Повесите ее на стену. Я устал, у меня выходной, я хочу насладиться этой ночью. Возвращайтесь в Америку.

– Teniente, – сказала, выпрямившись, Глория.

– Если хотите выяснить что-то, спрашивайте ртом, а не задницей, сеньора. Я не собираюсь торчать здесь в единственную мою свободную ночь и отвечать на дурацкие вопросы о каком-то прахе.

– Кофе в урну насыпали вы или кто-то другой?

– Я полагал, что с этим мы уже покончили.

– Тело…

– Кремировано.

– И пепел обратился в кофе?

– Может быть, – ответил Фахардо. – А может быть, он был реинкарнацией Хуана Вальдеса[67]67
  Выращивающий кофе фермер – рекламный символ колумбийской Национальной федерации производителей кофе.


[Закрыть].

– Я высыпала так называемый прах в воду…

– Ну зачем же вы так? – Фахардо притворился, что его передернуло от отвращения. – Это святотатство.

– Хотела посмотреть, как он себя поведет. Он растворился.

– И что же?

– А то, что человеческий прах не растворяется.

Фахардо пожал плечами:

– Ну, это я не знаю. Но гарантирую – он мертв до того, что мертвее уже и некуда.

– Нет, – сказала Глория.

– Господи боже, – простонал Фахардо. – Невозможно перевернуться в машине так, чтобы она взорвалась и сгорела дотла, и при этом не умереть.

– Вы не видели, как это произошло, – сказала она.

– Я реконструировал происшедшее, и я знаю, как выглядит машина, когда…

– Но вы не видели, – повторила она.

– Конечно, не видел. Я находился дома. Собственно говоря, у меня был выходной. – Фахардо поднялся в патио, явно разгневанный. – Как сегодня. Я не желаю больше говорить об этом, сеньора.

Он сложил свой шезлонг и начал бросать пустые бутылки в коробку.

– После того как вы объявили его мертвым, кто-то снял деньги с его банковского счета.

Фахардо отмахнулся от нее:

– В полицейской академии для такого рода ситуаций придумано специальное обозначение: «А кого это скребет?»

– Вам все равно придется ответить на эти вопросы, – сказала Глория. – Я обращусь к вашему начальству и…

– Может, вы замолчите наконец?

– Говорю вам…

– Вы заявляетесь сюда и говорите мне прямо в лицо какую-то херню, которая ничего для меня не значит. Ничего. Ваш друг мертв, какая трагедия, спокойной ночи.

Он взял коробку под мышку, свой шезлонг под другую и направился к дому.

Глория сказала:

– Это его сын, Teniente. Он ищет отца.

Фахардо замер, потом повернулся, взглянул на Карлоса:

– Ты?

– Si, – ответил Карлос.

Teniente бросил все, что держал под мышками, на землю и вернулся к Глории с Карлосом.

– Ты, guey? – Он сжал лицо Карлоса ладонями – так, что оно пошло морщинами. – Ну, не знаю, сеньора. По мне, так особого сходства нет.

– Вы же его вроде бы никогда не видели, – сказала она.

– Я просто высказываю предположение, – прорычал Фахардо. – Какая печальная история. Ты потерял отца. Но как тебя угораздило связаться с Senora Preguntas[68]68
  Расспросы (исп.).


[Закрыть], guey!

– Она мой друг, – ответил Карлос.

– Вставляешь ей, а?

Глория сказала: «О господи» – и шагнула к Фахардо, и тот оттолкнул ее.

– Как тебя зовут? – спросил Фахардо.

– Карлос Перрейра.

– Ты давай не умничай, не то я тебя мигом в тюрьму упеку.

– Это имя стоит в моем удостоверении личности.

– Покажи.

Карлос достал бумажник, протянул его Фахардо, и тот, порывшись в нем, бросил бумажник Карлосу на колени.

– Самая дурацкая история, какую я когда-либо слышал, mijo. Ты мог бы и чего-нибудь получше этой херни придумать. А теперь слушайте меня внимательно, сеньора. Ваш друг напился и слетел с дороги. И погиб. Хорошо еще, не пришиб никого. Конец истории. И если хотите знать мое мнение, он заслужил такую смерть, потому что вел себя как безответственный говнюк. А теперь пошли вон из моего дома.

– Я могу позвонить в полицию Лос-Анджелеса, – сказала Глория, – и попросить, чтобы они все вам подробно растолковали.

– Делайте что хотите. В мое расследование они вмешаться не посмеют.

– В какое расследование?

– Вот в это. Продолжающееся расследование обстоятельств смерти вашего друга.

– Так вы проводите расследование.

– Разумеется. Дело все еще не закрыто. Я никогда не закрываю дело, если в нем остаются не выясненные вопросы, – сказал Фахардо. – Все должно быть прояснено, до последней мелочи.

– И когда же вы его проводите? – поинтересовалась Глория.

– А вот прямо сейчас и провожу. Таков мой стиль. Я рассматриваю все возможности. И очень советую вам, сеньора, не совать в это нос. Если будете чинить помехи полицейскому расследованию, так я вас и арестовать могу. – Он схватил Глорию за руку и выдернул из шезлонга. – Вы поняли? До этой минуты я вас как подозреваемую не рассматривал.

– Погодите… – начал Карлос.

– А теперь и сам не понимаю – почему, – продолжал Фахардо. – В конце концов, вы были близки с покойным, слишком много знаете о его смерти и донимаете меня идиотскими вопросами…

– Сеньор.

Карлос встал, шагнул, волоча за собой прикованное к его запястью кресло, в сторону Фахардо.

– Какого хера тебе надо, guey?

Секундное молчание, затем Карлос сказал:

– Давайте мы все успокоимся.

– Хорошая мысль. Иди вон в тот угол и там успокойся. Засунь себе в жопу палец, переживи пару волнующих минут, а я пока задам моей подозреваемой несколько вопросов.

– Мне кажется, мы слегка злоупотребили вашим гостеприимством, – сказал Карлос. – Нам пора уходить.

– А вот и не пора, – ответил Фахардо. – Уж теперь-то вам придется остаться. Потому как я расследование провожу.

Он рванул Глорию за руку, намереваясь утащить ее в дом, но тут на него набросился Карлос. Teniente отпустил Глорию и нанес ему два коротких удара – один тылом ладони по шее, второй – кулаком в лицо. Глория схватила с пола принесенную Фахардо корявую палку и ударила его по спине. Больших повреждений удар ему не причинил, но равновесия лишил, и, когда Фахардо повернулся к ней, Карлос обрушил ему на голову свой шезлонг. Удар, сопровождавшийся алюминиевым пинг, которое напомнило Глории о тренировочном поле гольфистов, вышиб Teniente за пределы патио. Карлос схватил ее за руку, и они побежали вокруг дома.

Она торопливо забралась на переднее сиденье машины, включила двигатель, сдала немного назад и собиралась уже рвануть «додж» с места, когда Карлос завопил: «Постой постой постой постой постой»; он застрял в двери, пытаясь влезть в машину вместе с прицепленным к его руке шезлонгом. Глория сказала забудь с напором, который, как она знала, окажется оправданным всего через несколько секунд, и действительно, Фахардо выбежал из-за дома с пистолетом в руке и выстрелил, и пуля пробила зеркальце с пассажирской стороны, и Глория ударила по педали газа, и машина дико скакнула, а Глория дико вывернула руль, Карлос еще наполовину свисал наружу, шезлонг пропарывал, высекая искры, гравий, «додж» разворачивался, Фахардо пальнул еще раз и промазал, однако Глории хватило и первого выстрела, чтобы понять: даже пьяный, стреляет он метко, и она вывела «додж» на извилистую дорогу, которая шла к изрытому колдобинами, неосвещенному шоссе, и Карлос крикнул ей, чтобы она сбавила скорость, и она сбавила, дав ему возможность затянуть треклятый шезлонг внутрь машины.

Глория взглянула на Карлоса. Он тяжело дышал, из носа его текла кровь. Рубашка порвана, локоть ободран. Выглядел он так, точно ему пришлось пробежаться по горячим угольям.

– По-моему, мы взяли след, – сказала Глория.

Глава двадцать четвертая

Несколько часов они проблуждали в темноте, выхватывая светом фар лишь малый участок дороги. Наконец Глория увидела пригороды – Хоакула, решила она; непонятно как, но машина описала круг и теперь приближалась к этому городку с юга. Полногрудые холмы перемежались здесь маленькими долинами, «додж» набирал высоту и нырял, словно несомый ветром по спокойным волнам. Дорога повернула на восток и, просквозив узкое ущелье, тянувшееся между нагромождениями валунов размером с квартиру Глории каждый, вывела на безлюдную, залитую тусклым зеленым неоновым светом мотеля площадку. Мотель, походивший на заброшенный кукольный домик, стоял посреди плоского дна долины. Города отсюда видно не было – да и вообще ничего, кроме окрашенных в тона лайма камней и кактусов.

Лицо ночного портье украшала борода, задуманная как прикрытие его прыщавого прошлого. Замысел оказался неудачным. Волосы выросли на лице портье пучками различной густоты, создав общее впечатление испанского мха. Кожа под ними была издырявлена так, словно щеки его покрывал изнутри замысловатый – и очень красивый – чеканный узор. Во рту портье недоставало верхнего правого клыка.

Один наушник он так и оставил воткнутым в ухо. Другой свесил до середины груди – из него несся на удивление громкий писк мексиканского рэпа: буханье, взвизги и орущий что-то про автомашины и putas парень. Если так будет продолжаться, подумала Глория, к тридцати он оглохнет. И грустно подивилась тому, что этот молодой парень – при всем немалом ущербе, нанесенном ему половым созреванием – не пытается уберечь хотя бы то, что у него сохранилось.

Портье глянул ей за спину, на парковку, где Карлос пытался выковырять из машины шезлонг.

– Второй этаж устроит? – спросил он несколько громче, чем следовало.

– Два номера, если у вас есть свободные.

– Свободные номера – наша специальность. – Портье подтолкнул к ней по стойке регистрационный бланк. – Хоть все восемнадцать занимайте, если хотите.

– Имеется тут поблизости какая-нибудь больница?

– В Хоакуле, – ответил портье. – Только она закрыта.

– А еще?

– В Техакесе.

– Это где?

– В ста милях отсюда.

– Что же вы делаете, когда кто-нибудь покалечится? – спросила Глория.

– Советуем ему потерпеть.

Когда она вернулась на парковку, Карлос уже стоял у «доджа», держа шезлонг под мышкой. В первый после драки раз ей удалось разглядеть его как следует. Глория увидела в падавшем из мотельного вестибюля свете царапины на его щеках и руках; увидела на лбу только-только не рассекший бровь порез. Выглядел он жутковато, почти как изображавшие рваные раны наклейки, которыми торговала «Каперко». У Глории даже дыхание перехватило.

Однако Карлос улыбался, и это ее успокоило.

– Эта штука начинает мне нравиться, – сказал он, перебирая пальцами звенья соединявшей браслеты наручников цепочки. – Никогда не увлекался украшениями, а вот это как-то легло на душу.

Неоновая вывеска сообщала по-испански, что при мотеле имеется ПЛАВАТЕЛЬНЫЙ БАССЕЙН, – формулировка, подумала Глория, в рассуждении бизнеса более разумная, чем простое и честное БОЛЬШАЯ ГРЯЗНАЯ ЯМА. Как и многое в этих местах, бассейн был достроен ровно до половины. Г-образный мотель огибал его, точно храм лености. На фронтоне мотеля болталась над балконом второго этажа голая электрическая лампочка, обращенная ночными бабочками в предмет паломничества. Номера Глория и Карлос получили соседние, на расстоянии двух дверей от общей ванной комнаты, в которую они и направились, чтобы омыть его раны.

– Похоже, он перстень носит, – сказал Карлос.

Глория промокнула его бровь, Карлос поморщился.

– Простите, – сказала она.

– Вы все делаете правильно. Если бы не вы, болело бы сильнее.

Он сидел на унитазе, придерживая рукой прислоненный к бедру шезлонг, между пальцами другой дымилась сигарета.

– Я боюсь, как бы заражения не случилось, – сказала Глория.

– Где, здесь? Да это место – просто дворец. Тут можно хирургические операции проводить.

Он пристукнул пальцем по кучке лежавших на краю раковины окровавленных бумажных салфеток. Фаянсовая раковина заросла черным налетом. В грязном зеркале лица Глории и Карлоса казались смуглее. Обрабатывая порез, она думала, что, наверное, им все же следовало поехать в больницу.

– Тут гораздо чище, чем на кухне моей бабушки, – сказал Карлос.

Глория стерла влажной салфеткой кровь с его носа.

– Не клевещите на бабушку, – сказала она.

Мусорной корзины в уборной не имелось, и они забрали салфетки с собой, в номер Карлоса. Глорию так и подмывало побросать их там на пол. Несколько красочных пятен, думала она, могли бы создать в этой унылой норе праздничную атмосферу.

В норе имелись: кровать, достаточно широкая для одного человека, и наполненный песком одинокий мужской полуботинок, накрывавший мышиный лаз. Глория велела Карлосу придерживать края пореза сведенными и пообещала:

– Я сейчас вернусь.

При ее появлении в вестибюле ночной портье оживился. И снова вынул наушник из уха.

– Позвольте, я сам догадаюсь, – попросил он, – вы хотите получить другой номер.

Глория оперлась локтями о стойку.

– Мне нужна слесарная ножовка, – сказала она, – и немного йода.

Она понаблюдала за тем, как молодой человек силится соединить одно с другим в нечто осмысленное и отступает перед сложностью этой задачи. В конце концов портье, пожав плечами, повернулся к задней двери:

– Мама!

Из двери вышла краснолицая до лиловости старуха во фланелевом халате. Испещренные пятнышками лодыжки и мясистые складки на предплечьях большого сходства с ее долговязым сыном старухе не придавали, – правда, когда она спросила: «Чего тебе?» – обнаружилось, что верхнего правого клыка нет и у нее. По-видимому, и ей, и ее сыну довелось подраться с одним и тем же забиякой.

– Йод у нас есть?

– Зачем тебе йод?

– Мой друг порезал лицо, – сказала Глория.

– Во время бритья?

Конечно, почему бы и нет.

– Да.

– Чего это он на ночь глядя бриться надумал? – поинтересовалась старуха.

Глория немедленно пожалела, что предоставила ей тему для дружеской беседы.

– Да у него волосы густые и растут быстро, вот он и бреется по три раза на дню. Иногда и по четыре.

Старуха посмотрела на сына:

– А ты вообще не бреешься.

Сын смущенно поежился:

– Йод, мама.

– Нет у нас йоду, – прокаркала старуха и пошла к задней двери. А перед тем, как захлопнуть ее за собой, сказала: – Посоветуйте вашему другу бриться поаккуратнее.

– У меня тут есть кое-что, может, оно вам сгодится, – сказал портье. Он пошарил под стойкой и вытащил на свет бутылку без этикетки, наполненную густой желтоватой жидкостью. Жидкость, плеснув изнутри на стекло, стекала с него далеко не сразу.

– Что это?

– Текила. – Он поставил бутылку на стойку. – Хотите – берите.

Глория взглянула на бутылку, потом на него:

– Зачем она мне?

– Алкоголь убивает микробов.

Глория откупорила бутылку, понюхала. Да, действительно алкоголь.

– А пила вам на что? – спросил ночной портье.

– Ампутацию собираюсь произвести.

– Ампутацию чего?

– Завтра утром так и так узнаете.

Он указал на бутылку:

– Тогда вам, наверное, эта штука самой понадобится.

Глория поколебалась. Ехать в больницу все равно уже поздно. Это они завтра сделают – ей в любом случае необходимо поговорить с тамошним доктором. Она протянула руку к бутылке, однако портье остановил ее:

– Двадцать долларов.

Глория вытаращила глаза:

– Человек же ранен.

– Ладно, – ответил портье, – забудьте.

Он спрятал бутылку под стойку и прибавил:

– Боюсь, с пилой я вам тоже помочь не смогу.

Она показала ему пятерку. Портье не шелохнулся, и Глория повернулась, чтобы уйти.

– Пятнадцать, – сказал он.

– Я и так предлагаю вам больше того, что она стоит, – сказала Глория. И снова продемонстрировала пятерку: – Берите, не то я нажалуюсь вашей матери, что вы пьянствуете на работе.

– Начнем с того, сеньора, что мать-то мне эту бутылку и купила.

Портье принял от нее деньги, одним глотком выдул треть текилы и отдал бутылку Глории.

– А пилы у меня все одно нет, – сказал он.

Возвращаясь к Карлосу, Глория зашла в свой номер за косметичкой. Карлос сидел на кровати и, задрав подол рубашки, разглядывал большую ссадину на внушительной выпуклости брюшного пресса.

Увидев бутылку, он спросил:

– Что это?

– Текила.

Карлос неодобрительно покачал головой:

– Вы же знаете, мне нельзя.

– Это чтобы рану стерилизовать.

– Не будет от нее проку.

– Какой-нибудь да будет.

– Ага. Она меня гепатитом наградит.

– Откиньтесь назад.

Глория забралась на кровать, приложила к горлышку бутылки чистую бумажную салфетку, плеснула на нее текилы и принялась легкими поначалу мазками, нажим которых она постепенно увеличивала, обрабатывать порез на лбу Карлоса.

– Почти и не болит уже, – сказал он.

– Вот и хорошо.

– Вы делаете это, как настоящий профессионал.

– Прослушала курс экстренной медицинской помощи. В колледже.

– Так это вас там научили раны текилой обрабатывать?

– Первое, чему нас там научили: «Вы – первая линия обороны».

– То есть?

– Проблемы решаются в больнице. А нас учили тому, что необходимо сделать, чтобы человек не умер между рестораном и отделением скорой помощи.

– Каким еще рестораном?

– Тем, в котором он подавился. Это всего лишь пример. Хотя по большей части нас именно этому и обучали – оказанию первой помощи подавившемуся и задыхающемуся человеку. – Глория подобрала под себя ноги, склонилась поближе к Карлосу: – Я, например, умею производить срочную коникотомию.

– Что?

– Не знаю, как оно будет по-испански. Это когда человеку вскрывают горло, чтобы он мог дышать.

– Traqueostomia.

– Нет, не то, – сказала Глория. – Так называется долгая операция по установке постоянной дыхательной трубки. А я говорю о срочной мере, к которой прибегают, когда дыхательное горло перекрыто, а прием Хеймлиха не срабатывает. Ты протыкаешь мембрану… вот здесь. – Она провела пальцем под кадыком Карлоса; шея у него оказалась теплой и гладкой. – И специальным инструментом удерживаешь путь для воздуха открытым. А если инструмента у тебя нет, используешь соломинку для коктейля – что?

– Вы забавная.

– Чем это я забавная?

– Да нет, не забавная, – поправился он. – Энтузиастка.

– Я говорю о том, чем мне хотелось заниматься.

– Понимаю. И по-моему, получается у вас очаровательно.

Глория взяла свежую салфетку.

– Удивительно, что я вообще еще что-то помню.

– Думаю, из вас получился бы замечательный врач. – Он щелчком отправил докуренную сигарету в корзину для мусора. – Я даже согласился бы, чтобы вы проделали со мной эту, как ее? Кони…

– Коникотомию. Да вам и выбирать не пришлось бы – вы бы валялись без сознания.

– Ну, если такое со мной когда-нибудь случится, считайте, что я дал вам карт-бланш, загодя. Только сначала все же попробуйте на мне Хеймлиха.

– Договорились.

Она добавила на салфетку текилы.

– Оу. Как по-вашему, похож я на моего отца?

Глория на миг замерла:

– Немного.

– Бабушка говорила, что я пошел главным образом в мать, – сказал он. – Но это вряд ли могло быть чистой правдой. Увидев в каталоге его фотографию, я принялся изучать себя, стараясь понять, что мне досталось от него.

– Вам могло достаться и то, чего нельзя увидеть.

– Ну да. Чувство юмора или… склад ума.

– Он был довольно сухим человеком.

– Мне и это по душе. Вы слышите его во мне, когда мы разговариваем?

– Бывает, – ответила она. (И гораздо чаще, чем она была готова признать.) И добавила: – Но вы все же другой человек.

– Ну да.

Пауза.

– Странно. Он сидит во мне, хочу я того или нет. Это одна из причин, по которым я хотел увидеть отца. Я все время ношу его, так сказать, в себе, так почему же не посмотреть на него во плоти.

Он пододвинулся поближе к Глории:

– А ваш отец?

– Мама никогда о нем не рассказывала.

– Но ведь и замуж после его смерти она не вышла.

– Мама? – Глория усмехнулась. – Нет.

– И что вы об этом думаете?

– Что я об этом думаю? Ничего не думаю. Так сложилась жизнь. У меня была мать, она жила сама по себе, а больше в нашем уравнении никто не присутствовал.

– Еще одна наша общая черта, – сказал Карлос. – Одна из многих.

Она кивнула, увлажнила текилой новую салфетку:

– Ну и воняет же эта штука.

– Мне можете не рассказывать. Она едва не угробила мою жизнь.

– Так вы ее пили? Текилу?

– Вопрос скорее в том, чего я не пил. Хотя текила мне не так чтобы нравилась.

– Мне тоже.

– А что вы пьете?

– Ничего не пью. – Новая салфетка. – Даже пьяна ни разу в жизни не была.

– Ни разу?

– Когда мы с Реджи познакомились, он потратил первый наш месяц на попытки меня напоить, а я – на старания увернуться от стаканов и рюмок, которые то и дело подносились к моим губам. – Она покончила с раной на лбу и занялась окружавшими ее царапинами. – Позже он сказал, что именно мое упорство его больше всего и заинтересовало.

– Мне известны браки, которые как раз так и устроены.

– Наш был устроен не так. Он вообще никак устроен не был. Мы отличались противоположностью стилей. Он все старался вывести меня из себя, находил это бог весть каким романтичным. Это напоминало ему о его юности. Знаете, о времени, когда ссоры и ухаживания идут рука об руку. И за три года мне его старания успели страшно надоесть. Страшно.

Она понюхала горлышко бутылки и содрогнулась.

– А текилу я однажды попробовала. На свадьбе друга Реджи. Кто-то поднес мне ее по ошибке. Я думала, что это яблочный сок.

– Как же вы разницу-то не унюхали?

– Да просто глотнула, ни о чем не думая. Но мне и одного глотка хватило, чтобы все понять.

– А именно?

– Не мое. – Она плеснула текилы на салфетку, сказав: – Когда покончим с нашим делом, можете взять, что останется, себе. Я отдаю вам мою половину.

Карлос не ответил, и она прибавила:

– Простите. Выскочило из головы.

– Разговаривать о ней мне дозволено, – сказал он. – Не дозволено пить. Я уже говорил, текила не из моих любимых напитков. Хоть я и пил ее до того, как перешел на «Будвайзер».

Глория улыбнулась:

– Что же, сегодня вы снова встретились с ним лицом к лицу.

– Сукин сын. – Карлос неловко поерзал. – Вы заметили, как он быстро переменился? Тридцать секунд – и он перешел от шуточек к буйству.

– Он из тех, кто злится тем сильнее, чем чаще их ловят на вранье.

– А кто они, эти «те»?

– Мужчины.

Карлос снова рассмеялся, но тут же умолк.

– Нет, вы посмотрите, – сказал он. – Это еще что? О господи.

На боку у него проступило сквозь ткань рубашки извилистое пятно крови. Карлос приподнял рубашку. Еще один порез – не глубокий, чистый, но внимания требующий.

– Он-то откуда взялся?

– Не знаю. Может, вскрылся от моих движений.

– Погубит он вам рубашку.

– Уже погубил, – сказал Карлос.

Он попробовал закатать полу рубашки вверх, чтобы она не закрывала рану, не получилось, ткань все время разворачивалась. Тогда они вдвоем попытались просто снять рубашку, но, разумеется, протащить шезлонг сквозь рукав им не удалось. Ткань скрутилась на руке Карлоса, увенчав шезлонг своего рода тюрбаном.

– Либо мы ее разорвем, – сказала Глория, – либо снимем позже, когда избавимся от наручников.

– А кстати, есть какие-нибудь идеи насчет того, как от них избавиться?

– Я думаю об этом, – ответила она. – Так, сидите спокойно.

Глория смочила салфетку и разгладила ее поверх пореза. Выглядел он – из-за крови и пугающего расположения – более страшным, чем был. Слава богу, кожа у Карлоса чистая, думала Глория. Ни волосков, ни подкожного жира. Касаешься ее – и кажется, что у тебя под пальцами полированный мрамор.

– Это мы и завтра сделать можем.

Глория подняла на него взгляд:

– Что?

– Избавиться от наручников. А спать мне придется в обнимку с ним, – Карлос тряхнул шезлонгом. – Ау.

– Поосторожнее…

Глория открыла косметичку, покопалась в ней. Завернутая в салфетку, обратившаяся в мумию зубная щетка, дорожная зубная паста, «ибупрофен», кусачки для ногтей… Вот: полоски лейкопластыря, на все порезы хватит.

После того как она налепила последнюю полоску, Карлос хлопнул себя ладонью по колену и воскликнул:

– Браво.

Глория, улыбаясь, бросила салфетки и пустые оболочки пластыря в корзинку для мусора.

– Вы бы вылили текилу в унитаз, – сказал Карлос. – Не хочу, чтобы она искушала меня посреди ночи.

– Отнесу ее к себе в номер, – сказала Глория.

– Несколько лет назад этого оказалось бы недостаточно. Я просто вышиб бы вашу дверь.

Ее номер был обставлен с несколько большей изысканностью: дряхлый комод, а на стене, под треснувшим стеклом, картинка, изображавшая морской корабль, что показалось Глории несколько эксцентричным – до моря отсюда было очень не близко. Она бросила косметичку на кровать, поставила бутылку в верхний ящик комода. Руки ее немного дрожали – требовавшая осторожности обработка ран стоила ей немалых усилий.

Она снова выдвинула верхний ящик.

Откупорила бутылку, сделала глоток.

Текила оказалась вовсе не такой дрянью, какая ей запомнилась. Цитрусовый привкус и ментол. Она собралась с духом и сделала еще глоток – большой. Слишком большой.

Она закашлялась, закупорила бутылку и вернула ее в ящик, подумав: ну и объясни мне, зачем ты это сделала?

Вытерев ладонью губы и выступившие слезы, Глория порылась в рюкзаке, отыскивая пастилку от кашля, которая разогнала бы клубившийся в ее горле туман, – и не нашла. Несколько раз попыталась сглотнуть его, однако туман засел в горле, словно некий вонючий спрей.

Она разобрала постель, плюхнулась на нее. Матрас оказался примерно таким же податливым, как дубовая доска. Проведя на нем несколько неспокойных минут, Глория встала. В руках и ногах покалывало. Господи. Неужели текила подействовала так быстро. Правда, она сегодня почти ничего не ела. Именно так девочки в колледже и поступали. Нормальные девочки, которые не собирались лезть в доктора, поскольку работа секретарши была для них в самый раз.

Направление, которое принимали ее мысли, пришлось Глории не по вкусу, и потому она отправилась в номер Карлоса. Он открыл ей дверь, уже успев сменить брюки на длинные шорты. На притороченном к его руке шезлонге по-прежнему красовался тюрбан.

– И нелепый же у вас вид, – сказала Глория.

– Не могу от нее избавиться, – подергав рубашку, ответил он.

– Да, одной рукой ее не разорвешь, – согласилась Глория.

Она присела на кровать, достала из косметички маникюрные кусачки и острием приделанной к ним пилочки провертела в рукаве рубашки дыру. Затем расширила ее, разрезая нитки и швы, и наконец освободила шезлонг от рубашки. И, бросив, как гладиатор, на пол ее изуродованный труп, воскликнула:

– Опля!

Карлос вгляделся в ее лицо:

– По-моему, вы поддали.

– Нет, вы видели, как я с ней расправилась?

– Много приняли?

– Глоток.

– Похоже, не маленький.

Глория со щелчком закрыла кусачки, крутнула их, точно ковбой шестизарядный револьвер, подбросила в воздух, но поймать не сумела, промахнулась.

– Ой!

Карлос нагнулся за кусачками, шорты его слегка сползли, позволив ей увидеть…

…ничего; ничего она там не увидела, потому что встала. Карлос покачал головой.

– Может, завтра об этом поговорим? – попросила она.

– Вы бы прополоскали рот.

– Зачем?

– Мне не хочется ощущать этот запах в вашем дыхании.

Вкус у воды, текшей из крана в ванной комнате, был хуже, чем у текилы. Глория дважды прополоскала рот, выплевывая воду – глотать такую совсем не хотелось. В коридоре было холодно; стоя перед дверью Карлоса, ожидая, когда он ее откроет, Глория потирала покрывшиеся гусиной кожей руки. А услышав, как он волочет к двери шезлонг, хихикнула.

Открыв дверь, Карлос сказал:

– Я чувствую себя сиамским близнецом.

Она дыхнула ему в лицо:

– Лучше?

– Лучше, – ответил он и, положив руку ей на талию, притянул ее бедра к своим. – Теперь я могу этим заняться.

Губы его отдавали южным солнцем.