Текст книги "Зной"

– Кто это? – спросила у сестры Глория.

– Его брат.

– Антоп? – удивилась Гонзага.

– По-моему, это произносится как Антон.

– Это в какой же стране оно так произносится?

– Я думаю, он родом из России, – сказала Селия. – Он что-то говорил про нее.

– Но он же служил в армии США.

– Во время войны с Японией. Наверное, как раз оттуда он жемчужины и привез. Жемчуг Южных морей, да? По-моему, это так называется.

– Антон еще жив? – спросила Гонзага.

– Его брат умер много лет назад, – ответила Селия.

– Погиб в автомобильной катастрофе, – добавила Глория.

Гонзага и Селия удивленно повернулись к ней.

– Откуда вам это известно? – спросила Гонзага.

– Правда? – спросила Селия.

Глория ответила:

– В свидетельстве о рождении Джозефа Геруша, которое хранилось в банке, были названы его родители. Энтони и Кэтрин. Оба погибли году в шестидесятом – шестьдесят первом. Примерно так.

– Давайте мы у него спросим, – предложила Селия. – Он, конечно, многого уже не помнит. Да и ведет себя – вы сами видели как. Но спросить будет невредно.

Когда они возвратились в столовую, Джек Геруша еще спал. Однако служительницы столовой уже укладывали стулья на столы, и Селия разбудила его:

– Мистер Геруша, эти леди хотели бы задать вам вопрос.

Геруша всхрапнул, потер ладонью лоб и сказал:

– Пошли на фер.

– Мистер Геруша, у вас был брат? – спросила Гонзага.

– Ангел где? – требовательно осведомился он, глядя на Селию и щелкая пальцами.

Она, округлив глаза, завернула его столовое серебро в бумажную салфетку, оторвала от другой салфетки полоску и повязала ее бантиком на головке вилки. Результат и впрямь походил на ангела – но, правда, изгваздавшегося в каком-то соусе и фруктовом соке.

– Ну вот, – сказала Селия и, улыбаясь, вставила «ангела» в нагрудный карман Геруша. – Эти леди интересуются вашим братом, мистер Геруша.

– На фер.

– Его звали Энтони? – спросила Глория.

При упоминании этого имени лицо Джека Геруша обмякло. Он уставился на Глорию, как на выросшее из пола привидение.

– А Джозеф был его сыном?

Геруша нахмурился.

– Фарюга, – пробормотал он.

– Что это значит? – спросила Гонзага.

– Может быть, это русское слово, – сказала Глория.

– Миссис Бахов говорит по-русски, – сказала Селия, указав на еще сидевших за их столиком женщин с крашеными волосами. – Секундочку.

Пока они ожидали ее возвращения, Глория спросила у Геруша:

– Жену Антона звали Кэтрин?

Лицо старика снова обвисло.

– Катерина, – мечтательно пробормотал он.

Глория открыла сумочку, достала фотографию Карла, подержала ее перед глазами Джека Геруша. Некоторое время старик смотрел на нее, слегка покачивая головой, и наконец сказал:

– Иосиф. Фарюга.

Лицо его смягчилось чем-то вроде скорбного выражения. Он тяжело вздохнул и залепетал нечто – неразборчиво, картаво и слюняво.

Вернулась Селия.

– Она говорит, что «фарюга» означает «вор».

– Он что-то украл у него? – спросила Гонзага.

– Драгоценности, – ответила Глория. – После смерти родителей. Украл дядины сокровища.

– И должно быть, украл немало, – заметила Гонзага. – Аж на одиннадцать миллионов долларов, так?

– Я уверена, что столько они стоить не могли, – сказала Глория.

– Где же тогда он взял такие деньжищи?

– Нам же ничего не известно о двадцати годах его жизни, – ответила Глория.

– Катерина… – пробормотал Геруша. А затем выпрямился и начал выбираться из кресла. Селия подошла, чтобы помочь ему. Он сердито оттолкнул девушку, сцапал трость и потопал к двери.

– Извините, – сказала Селия.

– Да ничего страшного.

Глория и Гонзага смотрели, как девушка нагоняет старика. Он приволакивал левую ногу.

– Вы действительно думаете, что так все и было? – спросила Гонзага.

– Вполне возможно, – ответила Глория. – Или же у меня воображение разыгралось.

– Надо будет выяснить это. Попробую обратиться в Министерство по делам ветеранов, в тамошнем архиве могут найтись сведения о родных старика. Можно установить его связь с Антоном, или Энтони, или как его там. – Гонзага произносила все это быстро, напористо. – Знаете, а ведь, похоже, мы напали на новый след, способный привести нас к цельной картине. Может же существовать масса людей, которых мы пока и найти-то не пытались. Кто-то, знающий обо всем этом намного больше того, что удалось выяснить нам. Я думаю…

Глория, слушая ее, время от времени кивала в знак согласия. Гонзага хотела начать с самого начала и думала, что им удастся выяснить все, понять все до последней точки.

А Глория не испытывала уверенности в том, что ей хочется узнать что-либо сверх того, что она уже знала.

Может быть, Карл и был вором. А может быть, деньги – или драгоценности? – или и то и другое? – принадлежали отцу Карла, а дядюшка был двуличным лжецом. Но могло быть и совсем иначе, и Карл нажил деньги каким-то другим путем.

Возможно, это удастся выяснить, возможно, не удастся.

И, глядя в спину уходящему старику, Глория вдруг поняла, что она с этой историей покончила. И ничего больше знать не желает. Неведение, которое жгло ее не один день и мучило не одну ночь, быстро блекло, обращаясь в воспоминания, в опыт, который она уже мысленно видела вставленным в рамочку и застекленным. И она сознавала: это конец ее любви. Потому что любовь есть желание понять, а освобождение от нее позволяет удовлетворяться одними вопросами – без ответов.

Ей было спокойно.

Гонзага же, напротив, деловито сплетала предположения в теорию и вытягивала из нее нить расследования. Ей понадобится помощь Глории, они…

– Я не уверена, что смогу быть вам чем-то полезной. На этот раз.

Гонзага прервалась на полуслове:

– Что?

– Я говорю, что не знаю, смогу ли быть вам полезной.

– Вам не хочется выяснить все обстоятельства?

– Хочется, – ответила Глория. – Вроде как.

– Вы же стремились участвовать в расследовании.

– Я помню.

Пауза.

– Меня это и сейчас интересует, – сказала Глория. – Просто мне пора вернуться к собственной жизни.

Гонзага кивнула:

– Понимаю.

– Но вы все-таки дайте мне знать, если выясните что-то новое.

– Конечно.

– И если я смогу чем-то помочь, – если вам не удастся найти ответы самой, – звоните мне, не стесняйтесь.

– Обязательно. Спасибо, что составили мне компанию. И спасибо за все, что сделали.

– И вам спасибо за то, что терпели меня.

– Да ну. Вы здорово нам помогли.

– Вы не должны благодарить меня за это, – сказала Глория.

– Кто-то же должен, – возразила Гонзага.

Глория пожала плечами:

– Не думаю.

Они встали и направились к выходу из приюта. Глории пришлось бороться с искушением сунуть руку в карман и поиграть с ее новыми жемчужными серьгами.

– ДАВНЕНЬКО НЕ ВИДЕЛИСЬ, – сказал, вскальзывая в кабинку, Реджи.

Они встретились в «Настоящем буфете». Реджи пришел прямо с заседания городского суда и еще не успел стряхнуть с себя принятую там манеру держаться: напыщенную, развязную и полную довольства тем, что ты стоишь на стороне закона, который неизменно прав.

– Виновен или не виновен? – осведомилась Глория.

Он смерил ее взглядом, говорившим: «Вернись на землю».

– Что он наделал?

– Ударил жену по лицу тарелкой, которая показалась ему недостаточно чистой. – И Реджи, окинув взглядом поверхность стола, принялся сковыривать с нее бородавку засохшего джема. – Сильно ее поранил.

– Она поддержала обвинение? – Глория знала, что жены редко идут на это.

– Пыталась отвертеться, однако помощник окружного прокурора настоял на своем… ишь упрямая какая.

Реджи поковырял бородавку вилкой, та рассыпалась, он смахнул ее со стола.

– С первого раза я бы тут есть не решился, – сказал он.

– Мы могли встретиться и где-нибудь еще.

– Не-е… – Он провел ладонями по животу. – Я это место ни на что не променяю. Мне здесь нравится.

Официант им достался лохматый, сивый, с кулачищами размером в стыки водопроводных труб и экземными. Пока он принимал их заказ – гречишные оладьи, ветчина для Реджи, большой гренок для нее, – глаза его увлажнились; у Глории создалось впечатление, что он того и гляди лопнет по швам от какого-то засевшего в нем престарелого недуга.

– Сейчас все будет, – пообещал он и удалился, пошатываясь.

Реджи, вглядевшись в его спину, сказал:

– К концу третьего дня творения этот тип уже существовал.

– Надеюсь, он не станет дышать на твою еду.

– А на твою?

– Мою я заказала для видимости, – ответила Глория.

Реджи рассмеялся, хлопнул ладонью по столу:

– Ну, не сомневаюсь, что кто-то ее все же съест…

Глория принялась расспрашивать его о суде, о работе. Как и всегда, у Реджи нашлось много чего сказать ни о чем, и она позволила ему болтать сколько хочет. Вернулся официант, вооруженный тарелками, коими он захлопал по столу так, точно старался пришибить побольше мух.

– Оладьи, – сказал он, метнув тарелку с ними в сторону Реджи.

– Спасибо, – сказала Глория.

– Больше ничего не хотите, а? – спросил у нее официант. – Может, вам масла принести?

– Нет, благодарю вас.

– Ну ладно, угощайтесь, – распорядился он и ушел.

Глория смотрела, как под завязкой его передника попрыгивает, точно помпа, костлявый зад.

– Место – неповторимое, – сказал Реджи. Он уже уплел третью часть ветчины, жуя ее, как бобр, стирая салфеткой соус с губ. – Не хочешь немного?

Глория бросила поверх оладий свой гренок:

– Обойдусь.

– Дело твое, – сказал Реджи. – Ну, так что ты поделываешь? Как отдохнула? Мне нужна полная картина.

– Неплохо.

– На водных лыжах каталась?

– Нет.

– Плавала?

– Тоже нет.

– Ну прошу тебя, скажи мне, что ты не только загорала, – попросил Реджи.

– Пожалуй – только.

– Тоска какая, – вздохнул он.

– Кроме того, я познакомилась с мужчиной.

Вот тут он мгновенно насторожился:

– Да? И кто он?

– Несущественно, – ответила Глория.

– Как это? Нет, брось, что за чушь.

– Правда. Несущественно.

– Глория… – укоризненно произнес Реджи. – Фотографии есть?

– Фотографии не получились.

– Ойй… перестань…

– Извини.

Она наблюдала за тем, как Реджи пытается изобразить безразличие, – весьма вдохновительное зрелище.

– Ну что же, рад за тебя, – наконец сказал он. – Отличная новость.

– Я не спала с ним.

Реджи дернулся – так, точно его гусь клюнул.

– Гиги.

– Ты ведь это хотел узнать, верно?

– Нет-нет. Послушай… нет. Я не… я… как ты могла поду… нет, серьезно. – Он выкатил глаза, совершенно как персонаж мультфильма. – За кого ты меня принимаешь?

– Ладно, забудь, что я это сказала.

– Послушай, ты можешь делать все, что захочешь. Я же не опекун твой.

– Это я знаю.

– Можешь спать с ним, можешь не спать, делай как хочешь. Да хоть с лилипутками спи. Мне до лампочки.

– И это знаю.

– Но… раз уж ты мне все рассказала, так… я скажу это один раз и больше ни разу не повторю… я думаю, что ты приняла правильное решение. Насчет не спать с ним. Я в такие дела нос совать не собираюсь и так далее, но я бы это не одобрил.

– Ты о сексе? Раньше, помнится, одобрял.

– Я только о данном случае говорю, – заявил он. – За меня не беспокойся. Ты же понимаешь, что я имею в виду. Не следует торопить события. Да еще с не знакомым тебе человеком.

– Почему же не знакомым? Мы с ним прекрасно поладили.

– Прошу тебя, Гиги.

– О чем?

– Ну как можно узнать человека всего за неделю?

– А как его за год можно узнать? – поинтересовалась она.

– Ну, год, он же больше недели, – сказал Реджи.

– Ты полагаешь?

– Полагаю, – ответил он. – А как же.

Она на минуту задумалась о Teniente Тито Фахардо: страстность и отстраненность, убежденность в собственной правоте и граничащая с жестокостью вседозволенность, сомнения в себе и тщеславие. Задумалась о Карле, о Реджи, о своем брате, о своей матери. Хорошо все-таки, что она не стала психологом, как Аллан Харролл-Пена, потому что, если быть с собой честной, ни одного из них она в нечто целостное собрать не сумела бы.

А сама она? Рассказывая о себе Карлосу, разбивая свою жизнь на главы, – что дала она ему? Даже не репрезентативную выборку свойств ее натуры. Потому что каждую минуту на поверхность ее сознания всплывают, побулькивая, новые составляющие этой самой натуры. Ну и слава богу. Приятно будет заново познакомиться с собой завтра поутру.

Ей захотелось рассказать Реджи все. Как-никак история интересная.

Прочие посетители забегаловки откашливались, разглаживали на столиках какие-то бумаги, разговаривая друг с другом, разговаривая и разговаривая.

Один короткий рассказик, он же никому вреда не причинит.

Реджи простонал:

– Даже не думай. Если ты собираешься заделать мне лишний геморрой, я слушать ничего не желаю.

Приковылял официант, уронил между их тарелками заляпанный жиром счет.

– Мне, вообще-то, пора, – сказала Глория.

– Правда?

По тому, как он произнес это, Глория поняла, что Реджи спрашивает: «Очередное свидание?»

– У меня встреча с Барбарой, – сказала она.

– Собираешься рассказать ей, как отдыхала?

– Может быть.

– Во всех подробностях?

– Может быть.

– Подробнее, чем мне?

– Наверное.

Он покачал головой:

– Ну вы, ребята…

– Ребята?

– Я про баб говорю, – пояснил он. – Ребята означает бабы.

– А, – отозвалась Глория. – Ну, тогда мы не такие уж и ребята. Верно?

Реджи посмотрел ей в глаза, ухмыльнулся:

– Пожалуй, что нет.

– Спасибо, – улыбнулась она.

– Тебе в адвокаты податься следовало.

– Да?

– Серьезно. Или в копы.

– Что это ты так быстро меня разжаловал? – спросила она.

Реджи притворно набычился, пощипал себя за щеку, нарочито окинул ее взглядом с головы до ног и прикусил губу.

– Э… знаешь что, Гиги…

Глория уже поставила сумочку на стол.

– Моя доля, – сказала она, протянув ему двадцатку.

Таким огорошенным она его еще не видела.

– Да?

– Я знаю, что делаю.

– Ты уверена?

– Как всегда, – сказала она.

Благодарности

Многие люди помогали мне писать эту книгу, делясь со мной своим опытом. Спасибо Бенджамину Дж. Мантеллю, Джеффу Фореру, Майклу Розену Ларри Мальбергу Джеду Резнику Терри Поррасу и Марибель Ромеро. И особенно большое спасибо достопочтенному Леону Брикману. Любые присутствующие в книге ошибки и натяжки принадлежат мне и только мне.

Моему литературному агенту Лайзе Доусон – образцу уверенности в авторе и веселости, а в добавление к этому и редакторское ее дарование оказалось бесценным. Дружба с ней – подарок, за который я буду вечно благодарен судьбе.

Все сказанное мною о ней в равной мере относится и ко второму моему редактору, Кристин Пип. Спасибо за все. Эма и Альба: вы вдохновляли меня. Эма, в частности, посеяла в меня семя, из которого выросла эта книга. «Ha'omer davar b'shem she'amro mevi geulah le'olam» (Талмуд, Мегилла, 15а).

Маме и папе: за то, что они были моими первыми и лучшими учителями во всем, что касается писательства. За то, что всегда улыбались, услышав от меня: «Прочтите вот это». И секли меня за нахальство. За то, что неустанно ободряли меня и оставались зрячими, когда слепли все другие, за безупречную самоотверженность и бесконечную любовь.

И моей жене, моей жене, моей жене.