Текст книги "Зной"

– Да.

– Как это грустно.

– Спасибо.

– Вы не хотите поговорить об этом? Могу дать вам мой рабочий телефон.

– Вы очень добры, – сказала Глория. – Спасибо, что уделили мне время. Думаю, мне надо попытаться заснуть.

– Весьма сожалею о вашей потере, – успела сказать женщина, прежде чем Глория положила трубку.

Глория занялась почтой Карла. Документы существенные – налоговые бумаги, квитанции службы социального обеспечения, просроченные счета коммунальных служб, письма его ипотечного брокера – она складывала в заведенную для них папку, чтобы передать затем Максин Гонзага. Документов этих скопилась целая груда – то были последние свидетельства интереса мира живых к Карлу Перрейра. И они продолжали поступать, ненасытно жаждавшие внимания, вползая, точно домашние муравьи, в почтовую щель на двери: каталоги торговцев одеждой, загодя одобренные кредитные карты с низкими НИЗКИМИ НИЗКИМИ годовыми процентными ставками, дисконтные карточки торговых сетей, мусорная почта гомеопатов (изготовлено из настоящего акульего зуба, избавляет от полового бессилия мгновенно!!!), церковные извещения. Раболепные просьбы благотворительных организаций о деньгах.

Куна раболепных просьб благотворительных организаций о куче денег.

По-видимому, в то или иное время Карл жертвовал что-то каждой из них. «Как и в прошлом, Ваша постоянная поддержка поможет нам обеспечить…» Письменные благодарности за прошлые пожертвования оборачивались просьбами о новых («…и мы надеемся, что Вы не забудете о нас и в этом сезоне отпусков…»).

Два таких письма ее попросту ошарашили. Она полагала, что католическая вера не должна была позволить Карлу жертвовать деньги абортной клинике, но вот оно, пожалуйста: «При установившемся ныне в нашей стране политическом климате фундаментализма Ваша щедрость смогла помочь нам защитить конституционное право женщины на выбор…»

И, словно желая уравновесить этот дар, Карл пожертвовал деньги и Национальному совету по пропаганде воздержания.

Второе письмо поступило из лос-анджелесской митрополии – от «Фонда кардинала Мак-Интайра» – и содержало благодарность за чрезвычайно щедрую дотацию. Известно ли ему, что постоянство дарений является необходимой предпосылкой актов христианского милосердия?..

Квитанция о получении дарения была датирована 4 июля. А составляло оно 10 000 долларов.

Глория и не знала, что Карлу были по карману столь крупные траты. И теперь ей оставалось только гадать, что он делал со своими деньгами все годы их знакомства.

Большая часть писем поступала от организаций, пекущихся о детях. От фонда «Загадай желание». От «Игрушек для малюток». От «Старших братьев – Старших сестер Южной Калифорнии». Некоторые содержали обращение непосредственно к нему, как если б он был главной опорой благодарившей его организации. Из чистого любопытства Глория позвонила в одну из них, в «Комнату Бет», клинику для дошкольников с острой необучаемостью.

– Это ужасно, – сказал, услышав о смерти Карла, страдавший острой шепелявостью директор клиники. – Просто ужасно. Он был для нас все равно что «Верный старик»[43]43
  Гейзер в Йеллоустонском национальном парке, как правило извергающийся точно по часам – с интервалом в 66 минут.


[Закрыть]. Какая ужасная новость. Когда похороны?

– Похороны пока не назначены.

– Что ж, когда дата определится, пожалуйста, дайте мне знать, – сказал директор. – Мне хотелось бы увидеть его хоть раз, правда, я предпочел бы иные обстоятельства встречи с ним.

– Так вы никогда с ним не встречались?

– С мистером Перрейра? Ни разу в жизни. Я с ним даже по телефону никогда не разговаривал. Не странно ли? Я знал его имя только по чекам, а встречаться – нет, не встречался. Как-то позвонил, чтобы лично поблагодарить его, но не застал, а он мне не перезвонил. И на наши благотворительные акции он ни разу не приезжал. Мистер Перрейра походил на анонимного жертвователя, с той лишь разницей, что у него было имя.

– Когда вы ему звонили?

– Года два назад. Я хотел познакомиться с ним, понимаете? Приятно же присоединить к имени человека его лицо. А теперь уже не получится. Ужасно… я могу вам чем-то помочь?

Закончив разговор, Глория пошла на кухню – взглянуть на уродливый стол, по которому были разбросаны благодарственные письма. Выбрав второе (от находящегося в Креншоу «Центра детей – жертв жестокого обращения»), она набрала указанный в нем номер. И, пробившись сквозь несколько образованных голосовой почтой заслонов, добралась до женщины, которая отвечала за работу с жертвователями и представилась как Бетти Юнгер.

– Конечно, я знаю мистера Перрейра, – сказала она.

Глория назвалась его близким другом.

– Мне очень неприятно сообщать вам об этом, но в июле Карл умер.

Бетти вздохнула:

– Сожалею о вашей потере.

– Спасибо, – сказала Глория. – Я хотела спросить, знали ли вы его лично.

– Нам уже не один год хотелось познакомиться с ним, однако он никогда не отвечал на наши звонки и письма. Не то чтобы у нас имелась необходимость приставать к нему, он был постоянным жертвователем нашего центра со времени его основания, с 1989 года.

– Посылал вам чеки.

– Именно так, каждый июль. И в этом году тоже. Ах, горе какое. Должно быть, он отправил чек перед самой кончиной. Чек и обычные инструкции.

– Какие?

– Использовать деньги лишь в случае крайней необходимости.

Глория позвонила в третью организацию. Да, Карл был замечательным человеком, несомненно любившим детей. Нет, лично они с ним не встречались и не разговаривали. Какая трагедия. Они сожалеют о ее потере. Могут они ей чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо, – сказала она.

Четвертая организация, пятая. Все говорили одно и то же.

Она сидела за некрасивым столом, расправив пальцы поверх писем – так, словно пальцы были корнями, способными всосать щедрые дары Карла.

Сколько же он всего отдал. Это была его попытка… попытка чего? Детей он так и не завел – было ли это попыткой покаяния? Она всегда полагала, что Карл не хочет детей – из-за своего возраста. Легче было смириться с этим, чем с мыслью о том, что он столько лет отвергает ее.

Однако теперь она получила свидетельство противоположного: его словно истекавшую кровью чековую книжку. По крайней мере, какая-то часть Карла детей любила.

И что это означало для нее?

Что он не любил ее. Никогда.

А может быть, глупые, слезливые письма просто доставляли ему удовольствие.

Познакомьтесь с Родди, мальчиком восьми лет, обладающим неодолимой жаждой жизни. И просто спросите его о его любимом хобби: о серфинге. Ему известны все лучшие пляжи, все гидрокостюмы мокрого типа, он даже умеет изображать великого Брайана Уилсона[44]44
  Брайан Уилсон (р. 1942) – лидер группы «Бич Бойз», автор нескольких так или иначе связанных с серфингом песен.


[Закрыть].

Однако заниматься серфингом Родди не может.

Родди появился на свет с синдромом удлиненного интервала QT, врожденным дефектом сердца, который…

Глория сидела за уродливым, крытым формикой столом, пила кофе (единственный пищевой продукт, оставшийся в доме после того, как она прибралась в кухонных шкафах) и пыталась вообразить, что значит иметь ребенка с врожденным дефектом сердца.

Для начала следовало вообразить, что значит иметь ребенка.

В последнее время она прилагала массу усилий к тому, чтобы вообще ничего не воображать. Воображение стало грабителем, который выскакивал в самый неподходящий момент из-за угла, чтобы отнять у нее покой. Когда ее мысли начинали блуждать неведомо где, она думала об автокатастрофе и представляла, как держит на руках умирающего Карла. Ощущала взрыв, жар, опаляющий ее кожу, удар взрывной волны, сотрясающий ее плоть, мышцы, кости. И видела себя обращающейся – вместе с Карлом – в скелет, внутри которого тушатся ставшие жидкими органы и нетронутое сердце – их общее сердце, – которое отказывается чернеть, несмотря на сжигающее его пламя.

Глава тринадцатая

По собственному определению Максин Гонзага, работы у нее было больше, чем у сборщика дерьма на собачьей выставке. Глория ясно различила в ней стремление помочь. После слушания дела они встретились, и Глория предоставила Максин полный отчет о финансовых делах «Каперко». Они прониклись симпатией друг к дружке – Глории понравилось грубоватое остроумие Гонзага; Гонзага похвалила организованность Глории.

– Вы не поверите, насколько бестолковые мне иногда попадаются люди, – сказала она. – А вы – просто находка.

Второй их разговор состоялся несколько недель спустя – Гонзага позвонила, чтобы пожаловаться на то, каким неуловимым, скользким сукиным сыном оказался Карл Перрейра. Она перепробовала все обычные подходы к такого рода делам и каждый раз утыкалась в глухую стену.

– Все связанные с ним документы уходят в прошлое лет примерно на двадцать, а дальше – ничего, – сказала Гонзага. – Вы его в то время не знали?

– Нет.

– И никто не знал. Вы самая давняя его сотрудница – и единственная из работавших непосредственно с ним, – однако и вам наверняка не известно, откуда он родом.

Глория сказала, что всегда считала Карла уроженцем Лос-Анджелеса.

– Да, но официальная запись о его рождении отсутствует. Он хотя бы в нашей стране родился?

– Думаю, да, – ответила Глория. – Правда, Карл говорил, что корни его в Мексике.

Гонзага сообщила, что наняла частного детектива.

– Мы поступаем так время от времени, – сказала она с таким сожалением, точно это ранило ее гордость. Не согласится ли Глория поговорить с ним? – Если он найдет хоть что-нибудь, – признала Гонзага, – это все равно будет больше того, что смогли найти мы.

Следуя ее указаниям, Глория поехала в ту часть Санта-Моники, что застроена облицованными серой штукатуркой домами. Нужный ей, примыкавший к промышленной зоне квартал с посыпанными галькой дворами показался Глории чистеньким и до чрезвычайности современным; въехав в него, она ощутила себя автомобилем прошлогодней модели. Глория завела свой «додж» на узкую парковку перед скалодромом, салоном загара, еще одним салоном загара и бюро путешествий. Плакаты с изображением Фудзи и Мачу-Пикчу обольщали ее, пока она поднималась по лестнице к двери с табличкой «Фокс. Расследования».

Бесстрастные ультрамодерные эстампы и аскетично облицованные металлом стены придавали офису детектива сходство с устроенным в подводной лодке музеем современного искусства. Час, в течение которого Глория рассказывала Эрону Фоксу, чернокожему детективу в весьма впечатляющем костюме от «Прада», о последних днях Карла, она провела как на иголках. Глория говорила, а детектив проницательно вглядывался в матовое стекло своего стола, детально изучая собственное отражение.

Когда заговорил он, ей стало казаться, что она ему совершенно безразлична: создавалось впечатление, что Фокс ведет совсем другой разговор – и даже в другой комнате – с кем-то еще, не с ней.

Впрочем, детективом Фокс оказался хорошим:

– В Пеппердайне он никогда не учился.

Было уже начало ноября. Фокс показал ей список выпускников того года, в который Карл предположительно закончил университет. Глория провела пальцем по узкому пространству, отделявшему Перкинса, Дугласа, от Перрона, Уолтера.

– Может быть, год не тот, – сказала она.

Фокс показал ей такие же списки за четыре предшествовавших и четыре последующих года.

– Но диплом-то у него был, – сказала Глория.

– Не оттуда.

Фокс достал из папки спасенный ею в офисе диплом, положил его на стол, разгладил.

ПЕПЕРДАЙН КОЛЛЕДЖ

– Вы подразумеваете Пеппердайн с двумя «п», – сказал он. – Пепердайн с отсутствующим вторым «п» – это свидетельство об окончании курсов торговли по почтовым заказам, назвать которые юридической школой в точном смысле этих слов невозможно.

Глория почувствовала себя дурочкой и оттого оскорбилась.

– Уверен, в этом и состояла идея, – сказал Фокс. – Заметить разницу способны лишь очень немногие, иначе какой был бы ему прок от поддельной степени магистра?

Логика, разумеется, неотразимая, но в конечном счете бесполезная, подумала Глория, а затем Фокс снова привел ее в замешательство, сообщив, что ни одного родственника Карла, живого или мертвого, ему обнаружить не удалось.

– Я сделал все, что в человеческих силах, – сказал он и перечислил организации, в которые обращался: архивы округа, общегражданский суд, суд уголовный. Он позвонил в Федеральный совет по условно-досрочному освобождению; в управление маршаллов США; в Службу иммиграции и натурализации; в Налоговое управление; в ФБР. Перелопатил, что потребовало немалой затраты физических сил, старые телефонные справочники соседних округов. Обзвонил больницы и средние школы, перечисленные в документах об окончании Пепердайна. Документы, посвященные проверке кредитоспособности Карла, никаких сведений о временах, предшествовавших июлю 1984-го, не дали; то же самое относилось и к онлайновым генеалогическим базам данных. Просмотр телефонных счетов Карла за последние шесть месяцев показал, что звонил он только в офис и – дважды – в квартиру Глории.

– Он как будто прилетел с другой планеты, – сказал Фокс.

– Должен существовать… э-э… архив или… что-нибудь, чего вы не проверили, – сказала Глория. – Он же не двадцать лет назад родился.

– Может, и двадцать. Он не мог участвовать в программе защиты свидетелей?

– Если и мог, по-вашему, я знала бы об этом?

– А не находился ли он в бегах от кого-нибудь? От бывшей жены?

Глория нахмурилась:

– Насколько мне известно, нет.

– Обычно люди удирают из города, если у них возникают нелады с законом. Из-за долгов, из-за налогов, которые они не в состоянии заплатить.

– На него это не похоже.

– В таком случае он был просто-напросто анахоретом, – сказал Фокс.

Определение ей не понравилось, однако точность его становилась все более очевидной.

Фокс сказал:

– Он не первый такой. У меня был когда-то клиент из Восточного Лос-Анджелеса, который хотел, чтобы я держал под наблюдением его квартиру. Был совершенно уверен, что кто-то пытается проникнуть в нее. Психопат. Обклеенные фольгой стены и так далее. Почему он поверил мне, я не знаю. Он отказался от моих услуг, когда я сказал ему, что в течение месяца никто к его жилью и близко не подходил. Я навел кой-какие справки – и что же? Он оказался наследником состояния Грациано. Слышали о таких?

Глория о таких не слышала.

– Они производят джинсы, – пояснил Фокс. – Дорогие. Перепачканные в грязи.

– Нет, не знаю.

– Короче говоря, семья не имела о нем никаких сведений вот уж пять лет – с тех пор, как он обчистил свой трастовый фонд и сбежал. Сменил имя, ухитрился уничтожить в архивах все сведения о себе, снял дерьмовую квартирку и спал на брошенном на пол матрасе. Позже я узнал, что все деньги фонда, двадцать миллионов, он хранил под кроватью. В полуфуте над землей. – Фокс покачал головой. – Не удивительно, что он питал параноидальный страх перед грабителями. Я все это к чему: если человек захочет остаться совсем один, это не так уж и трудно устроить.

Теперь Глории начало казаться, что Карл намеренно оборвал все связи с людьми и разбросал кусочки, из которых состояла складная картинка его прежней жизни, по площади, достаточно большой для того, чтобы предотвратить ее повторную сборку. Его настойчивое стремление к замкнутому, уединенному существованию, до сих пор не представлявшееся ей сколько-нибудь важным, ныне смущало и сердило ее. Может быть, он хотел очистить свою жизнь от сора, чтобы облегчить жизнь тем, кому он не безразличен. (Теми, тут же сообразила Глория, была она.)

Пустоты в жизни Карла породили в Глории параноидальное отношение к ее собственной. Не оторвана ли подобным же образом от людей и она сама? Если она умрет, кто обнаружит ее тело? Кто приведет в порядок ее дела?

Кто оплачет ее, если вообще кто-нибудь оплачет?

Максин Гонзага пока еще не отказалась от надежды на появление какого-нибудь родственника Карла. Существовали также охотники на наследников, отыскивавшие запропавшую родню умершего человека, беря за это приличный кусок его наследства – четвертую часть, а то и больше. Может быть, они кого-нибудь откопают? Пока же Гонзага подготовила все необходимое для инвентаризации и опечатывания дома Карла.

В первое после Дня благодарения воскресенье Глория поехала туда, чтобы забрать оставленную на полу спальни сумку со своей одеждой.

Она решила в последний раз пройтись по дому, попрощаться с ним. Насколько она знала, права войти в него еще раз у нее уже не будет. И потому устроила для себя экскурсию, оживившую сохраненные ею воспоминания: о месте на софе, где – в ее воображении – впервые соединились их руки; о падении коробок в задней комнате; о дурацкой, вечно перегоравшей лампочке в ванной… о целой жизни, ею так и не прожитой.

История получалась совсем неплохая. Вроде той, о кровати на пляже. Она начала посмеиваться над своей ложной ностальгией, а кончила тем, что уселась на долбаной кухне и поплакала.

Это следует прекратить.

Она боялась стереть ненароком линию, отделяющую реальное от нереального. Может быть, тебе стоит все это записать, подумала она, так ты сможешь удерживать первое отдельно от второго.

На рабочем столе кухни стояла гигантская, похожая на портативный ядерный реактор, банка с кофе. Глория приподняла ее. В день предварительного слушания дела о наследстве Карла банка была почти полной. Теперь кофе в ней осталось на три-четыре чашки. Неужели это она столько выпила? Вот тебе и объяснение бессонницы.

Глория сняла с банки крышку, заглянула в ее приятную глубину. Аромат кофе снова напомнил ей о Карле. Офис у них был маленький, и в первые дневные часы пахло в нем, как в «Старбаксе». Глория потягивала кофе на протяжении всего дня, Карл ограничивался двумя чашками – этого требовала его диета.

Его диета. Глория улыбнулась.

Правила диеты Карла она заучила, однако лежавших в основе оной руководящих принципов так и не усвоила. Никакого мяса – только курятина по воскресеньям, после церкви. И никакой рыбы; чем ниже стояло живое существо в цепи питания, тем пущего уважения заслуживало. («Слабейший нуждается в наибольшей защите», – говорил Карл.) Никакого кофеина помимо ежедневных двух чашек; никакого спиртного; никакого рафинированного сахара; виноград, но не виноградный сок. Карл любил клюкву и потреблял ее в чистом виде.

– А не кисловато ли?

– Потому я ее и люблю.

Он забрасывал в рот несколько ягодок, и его передергивало. Частью вегетарианская, частью мормонская, частью органическая. Если у его диеты и имелось название, оно могло быть только одним: «Карлперрейризм».

Глория усмехнулась. И решила взять банку с собой.

Направляясь к выходу из дома Карла, она зашла в гостиную и забрала лиловую урну.

Домом Глории замыкался один из глухих переулков Западного Голливуда, находившийся неподалеку от Стрип. Парковаться здесь могли только машины местных жителей, что не позволяло посетителям ночных клубов оккупировать с полуночи до пяти утра тротуары переулка. Глория знала все здешние машины и мгновенно заметила незнакомый ей «катлэсс суприм».

Впрочем, проглядеть «катлэсс» было трудно – он перегородил ее подъездную дорожку. То же самое делал когда-то Реджи.

Она поставила «додж» перед пожарным гидрантом и вылезла наружу, прижимая к себе жестяную банку и урну. Необходимо было определить их в безопасное место, пока ей на стекло не налепили штрафную квитанцию. Женщины, служившие в дорожной полиции Западного Голливуда, были едва ли не самыми ревностными из всех, известных современному миру, их злоязыкий садизм нередко наводил Глорию на мысль, что им-то и следовало бы править в зачаточных африканских государствах. Она перешла с шага на рысцу, сжимая в кулаке, точно четки, ключи.

То, что мужчина, стоявший у ее двери, – полицейский, Глория определила сразу. Он мог повязать хороший галстук, однако туфли его все равно остались обшарпанными. Внушительное когда-то телосложение не выдержало, как и в случае Реджи, тягот кабинетной работы: за продвижением по службе последовал переход в более тяжелую весовую категорию.

Лицо у мужчины было серьезное – лицо ученого, внушившее Глории уверенность в том, что перед ней отнюдь не рядовой следователь УПЛА. По физиономии Реджи вечно блуждал выводивший ее из себя легкий намек на ухмылку А этот джентльмен окинул ее взглядом снайпера.

– Мисс Мендес? – спросил он.

– Вы мешаете мне подъехать к дому, – ответила Глория.

Они вернулись к машинам.

– Детектив Воскбоун, – представился он. – Найдется у вас несколько минут?

– Конечно. – Она указала в конец квартала: – Поезжайте к стоянке у ресторанов. На Сансет. Я буду ждать вас дома.

Он уехал, Глория вошла в свою квартиру, оставив дверь не запертой. Дожидаясь его, она сварила кофе, потратив на это почти все содержимое банки.

Воскбоун вошел в кухню, держа руку в кармане пиджака – словно пистолет собираясь достать. Впрочем, достал он конверт и слегка согнул его в ладони.

– Не хотите ли?..

– Спасибо. – Он принял от Глории и чашку кофе, и приглашение присесть. Говорил Воскбоун деревянным голосом робота.

– Вас ко мне Реджи подослал?

Воскбоун поморгал, глаза его просканировали Глорию:

– Нет, мэм. Реджи – это кто?

– Мой бывший муж. Он тоже детектив. Работает в Западном Лос-Анджелесе.

– Угу, – произнес Воскбоун. После чего извлек из другого кармана блокнот и ручку.

– Я подумала, может, он разыграть меня надумал. Детектив Реджинальд Л. Солт. – Глория помолчала, глядя, как Воскбоун записывает это. – Номер его значка вас не интересует?

Воскбоун бледно улыбнулся, отпил кофе и отставил чашку в сторону:

– Я пришел поговорить о капиталах Карла Перрейра. Вы ведь помогали нам разобраться в финансовых делах покойного, верно?

– Насколько это было в моих силах.

Разговаривая с полицейским, Глория всегда поневоле переходила на оборонительный тон, бывший результатом не прежних ее столкновений с законом, но супружеской жизни.

– Максин просматривала банковские счета мистера Перрейра и заметила в поведении одного из них нечто странное. – Воскбоун достал из конверта и вручил ей небольшую пачку скрепленных степлером документов. – Это счета «Каперко». Ими управляли вы, верно?

– Насколько я могу судить, здесь все в порядке.

– Проблема не в них, – ответил Воскбоун, вынимая из конверта еще одну пачку. – Вот, посмотрите, это личный счет мистера Перрейра.

Он вручил ей и эти бумаги с оттисненными на них оранжевыми эмблемами Калифорнийского федерального банка.

– С ними вы когда-нибудь дело имели?

– Нет.

– В поведении этого счета присутствует определенная система. – Воскбоун показал ей несколько листков подряд: – Видите?

Она увидела.

Большую часть времени на счету Карла не было почти ничего. Однако через каждые несколько недель на нем появлялось то или иное количество тысяч долларов, которые затем снимались. Это повторялось месяц за месяцем, начиная со времени открытия счета в 1985 году.

– Максин получила копии его чеков и сопоставила их с флуктуациями этого счета. Обыкновенно счет мистера Перрейра пустовал, как только на него поступали деньги, он сразу оплачивал все: ипотечные проценты, машину, телефон и так далее. А то, что оставалось, – неважно сколько – снимал наличными – наверное, на продукты, бензин и тому подобное.

Воскбоун показал Глории еще одну страницу:

– Если сложить деньги, которые прошли через этот счет в прошлом году получится чуть меньше сорока восьми тысяч долларов. Эту сумму он и указал как свой доход в прошлогодней налоговой декларации. – Воскбоун показал ей и декларацию тоже. – Как по-вашему миссис Мендес, сколько зарабатывал мистер Перрейра?

– Я не знаю.

– Но ведь больше сорока восьми тысяч в год?

– Да.

– Вы работали в «Каперко», знаете об этой компании все. Дела ее шли хорошо?

Глория кивнула.

– Угу. В таком случае, как бы вы оценили доход мистера Перрейра?

Карл платил ей гораздо больше того, что могла ожидать секретарша со всего лишь средним образованием, – плюс премии и надбавки. Собственно говоря, больше сорока восьми тысяч в год – достаточно, чтобы понять: цифры, увиденные ею, нелепо низки.

– Не знаю, – сказала она.

– Максин, исходя из налоговых деклараций компании и предоставленных вами бюджетных показателей, пришла к выводу, что мистер Перрейра зарабатывал около двухсот или трехсот тысяч долларов в год. Самому себе он жалованье не платил, поэтому в бюджет компании такого рода выплаты не попадали. Как вы считаете, ее оценка – двести-триста тысяч в год – разумна?

Глория ответила:

– Да.

– Угу. – Воскбоун откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки. – Хорошо. Стало быть, эти доходы он скрывал. Жил от одного пополнения личного счета до другого. Но если он зарабатывал суммы, превышавшие эти пополнения…

Воскбоун помолчал.

– Как вы думаете, куда могли уходить эти деньги?

На лице его застыло выражение книжного червя.

Кабинетного ученого. Глория готова была поспорить, что по математике он и в школе, и в колледже был первым. А стал копом – следствие заниженной самооценки? Или его работа доставляет ему наслаждение? Похоже, ему хочется выжать ее досуха и получить пригодный для питья сок покаяния.

Она покачала головой и ответила:

– Я действительно не знаю.

– Был у мистера Перрейра офшорный счет?

– Не знаю.

– Угу. А значительные траты были?

– Он много тратил на благотворительность, – сказала Глория.

– Это нам известно, – ответил Воскбоун. – Максин сопоставила чеки мистера Перрейра с поведением его личного счета. В конце июня или в начале июля на счету появлялись серьезные суммы – и так в течение двадцати лет. Был еще очень большой депозит в феврале девяносто первого, отвечавший сумме, которую мистер Перрейра заплатил за свою «хонду», а заплатил он наличными. В последнем июле мистер Перрейра положил на счет больше двадцати тысяч, за чем последовал шквал пожертвований. То есть, когда возникала необходимость в больших расходах, у него появлялись потребные для них деньги. А все остальное время он эти деньги где-то прятал, словно боясь положить их на свое имя.

Глория видела, как Воскбоун выжидающе смотрит на нее, но сопротивлялась желанию ответить.

– Мистер Перрейра когда-нибудь вручал вам крупную денежную сумму? – спросил Воскбоун.

– Нет.

– Ни на хранение, ни в виде подарка?

– Нет, – повторила она. – Он выписывал мне зарплатный чек – и все.

– Вообще-то, никакими юридическими последствиями это вам не грозило бы, – сказал Воскбоун, и Глория мгновенно поняла: врет.

– Зачем же тогда задавать мне такой вопрос? – поинтересовалась она.

– Вы были очень хорошо осведомлены о его делах.

– Преследовать его за неуплату налогов вы не сможете, – сказала Глория. – Он умер.

– Если неуплата налогов как-то связана с его собственностью, мы обязаны учитывать это, – заявил Воскбоун. – А скажите, почему наш разговор так вас расстраивает?

От настоящего ответа Глория воздержалась.

– Мы с Карлом были очень близки, – сказала она взамен. – И мне трудно представить его прячущим где-то деньги.

– Существовал ли кто-нибудь, кому он мог их отдавать?

– Не думаю.

Воскбоун кивнул. Взгляд его снова стал оценивающим.

– Не хотите еще кофе? – спросила Глория.

Он улыбнулся:

– Я и с этим пока не справился.

Она встала, налила себе вторую чашку.

– Стало быть, Реджи Солт, – сказал Воскбоун. – Западный Лос-Анджелес, так?

– Это если не начинаются серьезные беспорядки, – ответила она. – В подобных случаях его посылают в Уоттс, успокаивать народные массы.

Она взглянула на Воскбоуна и прямо-таки увидела, как заработала спрятанная в его черепной коробке машина: введена шутка, шутка не распознана, стереть шутку.

– А я работаю, не покидая центра города. Исполняю поручения суда, того или иного.

– То есть вы следователь Управления окружного прокурора?

– Не совсем… – И, прежде чем она успела задать следующий вопрос, Воскбоун произнес: – Джозеф Ч. Геруша.

– Простите? – удивилась Глория.

– Известен вам человек по имени Джозеф Ч. Геруша?

– Нет.

Воскбоун кивнул:

– А вот Карлу Перрейра такой известен был.

– И кто же он, этот Джозеф… как там дальше?

– Джозеф Ч. Геруша.

– Ну и имечко, – сказала Глория.

– Оно стоит на ипотечной записи мистера Перрейра, – сказал Воскбоун.

Пауза.

– Что? – выдавила Глория.

– Геруша – сопоручитель мистера Перрейра.

– Но кто он?

– Понятия не имею, мэм. Мы думали, что это может быть известно вам. Вы никогда не встречали человека с таким именем? Мистер Перрейра не упоминал его в вашем присутствии?

– Нет, – сказала Глория. У нее начала кружиться голова. – Но почему никто не обнаружил это имя раньше?

– Максин работает с документами без спешки, – ответил он. – А их очень много. Что делал мистер Перрейра до того, как заняться игрушками?

– Не знаю, – ответила Глория.

– Имелся у него компаньон или, может быть, деловой партнер?

– В то время мы с ним знакомы не были. О каких-либо других своих занятиях он никогда не рассказывал. Думаю, он управлял компанией в одиночку. Карл говорил мне, что я первая, кого он нанял, потому что я – единственный человек, в обществе которого он способен спокойно просуществовать восемь часов кряду.

Она примолкла, чтобы набрать воздуха в грудь, подняла к губам чашку. Как она выпила кофе, Глория не помнила, однако чашка оказалась пустой.

– Угу. А что насчет займов? – спросил Воскбоун. – Долгов?

– Каких долгов?

– Ну, скажем, связанных с провалившимися деловыми проектами.

– Я таких не помню.

– Он принимал наркотики, пил?

– Ни разу в жизни. – Она обнаружила, что опять начинает злиться. – Да и какое это имеет отношение к Джозефу… как его там?

– Я просто задаю вам вопрос, мисс Мендес. Он не играл?

– Однажды я купила лотерейный билет. Так Карл целый месяц называл меня любительницей легкой поживы.

– Угу, – покивал Воскбоун. – Стало быть, игроком он не был.

– Нет.

Кивал Воскбоун довольно долго – похоже, что-то заело в программе. А затем вдруг встал и произнес:

– Если припомните что-нибудь, сразу звоните, не стесняйтесь.

Он положил на кухонный стол визитную карточку.

– Спасибо за кофе, – прибавил он и, одарив Глорию чисто символической улыбкой, покинул кухню.

Она осталась стоять, прислонившись к разделочному столу и сжимая в руках чашку.

Сейчас она чувствовала себя уязвленной еще сильнее, чем в тот раз, когда Фокс ткнул ее носом в поддельный диплом. В ее представлениях о Карле образовались две большие дыры, а кого в этом следует винить – его или себя, – сказать с уверенностью она не могла.

Да и почему необходимо кого-то винить? Почему не смириться с тем фактом, что, по сути дела, она не знала Карла досконально?

Потому, что я знала его, заверила себя Глория.

Последнее, что ей сейчас требовалось, это еще одна чашка кофе, но нужно же было занять чем-то руки. Глория сорвала с огромной банки крышку, сунула в нее чайную ложку. Кофе в банке осталось кот наплакал, всего на одну заварку и хватит.

Глория открыла кофеварку, наклонила над ней банку, помолотила, как уличный барабанщик, по ее донышку. Подержала немного, для верности, и тут вдруг увидела, что донышко банки сместилось.

Перекосилось, что ли. Или – провернулось.

Донышко не было сплошным.