Текст книги "Зной"

Глория шумно вздохнула:

– Что было потом?

Он все еще смотрел на нее с опаской.

– Давайте без мелодрам, Teniente. Линчевать вас я не собираюсь.

– А меня-то за что? – сказал он. – Я его не убивал.

– Вы этому поспособствовали.

– Ничего подобного, – протестующе заявил он. – Сначала Карлос угрожал мне. Угрожал моей семье. Моей дочери. А потом повалился мне в ноги: я должен помочь ему, мы же двоюродные браться, разве не так? И снова перешел на угрозы: если я не помогу, он и меня за собой потянет – кто, как не я, заставил его поверить, что у американца полны карманы денег? И я испугался. Да, сеньора, признаюсь, испугался. До усеру – уж больно быстро он перескакивал из одного настроения в другое.

Фахардо щелкнул пальцами:

– Вот так.

Глория кивнула:

– Короче говоря, вы ему помогли.

– Называйте это как хотите. Он совершил убийство, а подтирать за ним пришлось мне.

– Вы могли отказать ему, – сказала она.

– Вы с ума сошли? Он способен был сделать с нами все что угодно. И позвольте спросить: много ли толку было бы, если б я упрятал его за решетку, заставил возненавидеть меня? Убитый был американцем. Преступление было совершено на моей территории. Я имел право решать, проводить расследование или не проводить. К тому же, сеньора, ваш друг был далеко не святым. Мои родители – сестра – он был повинен в том, что… что…

Фахардо умолк. И, помолчав, сказал только:

– Какую херню я несу.

– Вы помогли ему, – напомнила Глория.

– Да, помог.

– Что потом?

– Карлос обыскал машину американца. И ничего не нашел – только старые карты и каталог с его портретом. Каталог-то и позволил Карлосу понять, что он не ошибся: имя, которое там значилось, говорило само за себя. А потом мы зарыли тело.

Слово «зарыли» заставило Глорию содрогнуться.

– Где?

– Рядом с шоссе. Неподалеку от кладбища.

– И на том спасибо, – сказала она. – По крайней мере, неподалеку.

Фахардо молчал, покручивая в пальцах свой полицейский значок.

– Что сделал Карлос после того, как вы закопали тело? – спросила Глория.

– Решил попытаться добыть столько денег, сколько сможет. Отправился в Лос-Анджелес и снял со счета американца почти все, что там лежало.

– Это как же?

– Прошу вас, сеньора. Ваш пограничный контроль – просто посмешище. У меня есть знакомый, который переходит границу каждый раз, как остается без работы. Достаточно сделать это разок-другой, и у вас просто привычка такая развивается. И если вас высылают, вы переходите границу уже на следующий день. Карлос, правда, перешел ее ночью. Взял банковскую карточку и перешел.

– Чтобы подобраться к банковскому счету, нужен ПИН-код, – сказала Глория. – Его-то он как раздобыл?

– Догадался, это было не сложно.

– Что это были за цифры? Дата рождения Карла?

– Не его, – ответил Фахардо. – Его сына.

Вот тут ей и вправду захотелось заплакать. Однако она не дала себе воли, а просто спросила:

– На что вы потратили деньги, которые оставил вам Карл?

– На взятку, которую дал доктору.

– По ее словам, вы дали ей тысячу. А получили от него пятнадцать сотен.

Фахардо взглянул ей в глаза:

– У меня дочь, сеньора.

Она решила, что на эту тему с ним лучше не спорить.

– А пока Карлос был в Калифорнии, – сказал Фахардо, – приехали вы.

– Тогда-то вы и подделали свидетельство о смерти.

– Мне пришлось импровизировать. Я не ожидал, что кто-то появится здесь так скоро. Карлосу я пообещал поддержать любой его вымысел, но и не более того.

– Ну да, понимаю. Именно поэтому вы и попытались затащить меня в постель.

– Тут другое, другое… совсем другое. Позвольте мне объяснить…

– Мне это безразлично.

– Моя жена, – сказал Фахардо, – моя жена…

– Вот именно, Teniente. Ваша жена.

– У нее депрессия. Она уже несколько лет не подпускает меня к себе. С тех пор, как родилась Пилар. Она умирает от усталости, все время. Но это же неестественно, сеньора. Мы с ней словно и не женаты. – Он умолк, пожал плечами. – Думайте что хотите. Мы ведь начистоту разговариваем. Я прошу у вас прощения.

– Меня это не интересует, – сказала Глория.

– Я и не говорю, что вас это должно интересовать, – сказал Фахардо. – Но я прошу прощения.

– Принимаю к сведению.

– Тогда почему же вы…

– Потому что я вас не прощаю, – ответила она.

Фахардо изнуренно съежился в кресле:

– Ладно. Но я все равно прошу вас простить меня.

– Вы лучше закончите ваш рассказ, – сказала Глория.

– Из Лос-Анджелеса Карлос вернулся разочарованным. Он был уверен, что американец – голливудский мафиози, что у него плавательный бассейн наличными завален. И сказал мне: «Я из этого пидора выжму все до капли. Хотя бы ради чести нашей семьи».

Я рассказал ему о вашем приезде. Надеялся, что он поймет, в какую историю вляпался. Однако Карлос лишь возбудился еще сильнее. Решил, что его ждет огромная куча денег. «Если этот говнюк так важен, что его разыскивают…»

Был важен, но только для меня, подумала Глория.

– Он попытался уговорить меня изобразить покойного сына вашего друга. Придумал идиотскую историю: меня бросили, я всю жизнь искал отца – и так далее.

– Вы еще и алкоголиком были, – сказала Глория.

– Что?

– Это часть его истории. Вы лечились от алкоголизма, – пояснила она. – Так?

– Не помню. Возможно.

А может быть, подумала Глория, он сочинил эту подробность специально для тебя.

Мое потерянное десятилетие.

Да.

Наподобие вашего.

И тут она засмеялась. Она же сама написала для него сценарий, рассказав историю своего одиночества. Карлос просто-напросто разложил ее рассказ на составные части, слепил их заново – на свой жалкий манер – и скормил ей.

Еще одна наша общая черта. Одна из многих.

– Вот же дерьмо.

Она смеялась и никак не могла остановиться. Вспомнила закусочную в зале для игры в боулинг, вспомнила, как он заказал тогда светлое пиво. Излечился от алкоголизма да тут же и заказал. Это ж надо быть такой идиоткой, думала она, и смеялась, повторяя «дерьмо, дерьмо, дерьмо».

– Сеньора?

Глория отерла слезы:

– Все это смешнее, чем я ожидала.

– Рад, что вы так думаете, сеньора.

– Да, думаю, – подтвердила она.

Teniente рассказал ей, как Карлос планировал завладеть наследством убитого им американца.

– У меня возражение было только одно, – сказал он, – придуманная Карлосом история была попросту глупа. И участвовать в этом я отказался.

– Но его не остановили.

– Так ему мое разрешение и не требовалось.

– Вы снабдили его сведениями, достаточными для того, чтобы он сочинил свои байки.

Teniente помахал, отрицая это, рукой:

– О том, что здесь когда-то случилось, знает вся наша родня. И в Агуас-Вивас эту историю тоже все знают. Спросите у Луиса, он вам перескажет ее во всех подробностях. Спросите у Гектора.

– Гектор мне ее уже рассказал.

– Ну вот видите. Наша история стала общественным достоянием, сеньора. Карлос лишь приукрасил ее.

– Кто дал ему фотографии?

– Какие?

– Он показал мне фотографию, на которой была снята его ма… ваша сестра, Карл и их ребенок.

– Скорее всего, Карлос выкрал ее из моего дома – или из дома моего отца. Не знаю.

– Деньги он вам обещал? – спросила Глория.

– Да, сказал, что даст мне денег на лечение Пилар, если я его поддержу.

– Что вы и сделали.

– Нет, не сделал, – сказал Фахардо. – Ничего. Я позволил ему отправиться в Калифорнию и молился, чтобы он никого там не покалечил. Надеялся, что он попадет в тюрьму.

– Вы же подыгрывали ему, когда мы приехали к вам домой.

– Он не предупредил меня о вашем приезде. Увязался за вами, желая убедиться, что я ничего не расскажу Я, может, и рассказал бы, если бы он не торчал рядом. Какая мне разница. Приехав к нам, вы застали меня врасплох, не говорю уж о том, что пьян я был в жопу. Мне осточертело, что Карлос растаптывает мою жизнь. Он едва не отправил на тот свет мою дочь.

Фахардо встал, прошелся по сцене.

– Вы понимаете, о чем я толкую? Я в этой истории участвовать не собирался. Это Карлос втянул меня в нее. – Он помолчал. – И, когда я стрелял в него, мне очень хотелось попасть.

– Нет, – сказала Глория. – Не хотелось.

Фахардо виновато улыбнулся:

– Ну, он все-таки мой двоюродный брат, сеньора.

– Что ж, больше вам стрелять в него не придется.

– Похоже на то.

Глория, помолчав, сказала:

– С чем вас и поздравляю.

После чего они долго сидели в молчании.

– И что мы теперь будем делать? – наконец спросила она.

– Я не вижу необходимости делать что-либо.

– А как же Карлос?

– По нему никто не соскучится.

– А если соскучится?

– В таком случае, – ответил он, – я проведу расследование, реконструирую происшедшее и приду к заключению, что Карлос покончил с собой.

Молчание.

– А что делать мне? – спросила Глория.

– Ехать домой, сеньора. Работа у вас имеется?

– Придется искать новую.

– Вот и ищите. Пусть мой двоюродный брат покоится с миром и друг ваш тоже, и не будем больше о них говорить.

Пауза.

– Что вы почувствовали? – вдруг спросил Фахардо.

– Когда?

– Когда убили его.

– По-моему, вы предложили больше о нем не говорить.

– Предложил, – согласился Фахардо. – Но мне интересно. Я никого еще не убил.

– По правде сказать, – ответила Глория, – ощущение было самое поганое.

– Если вас это как-то утешит, хорошим человеком он не был.

Глория взглянула ему в глаза:

– Значит, говорите, вы никого еще не убили?

– Я же вам сказал, никого.

– Ну так и помалкивайте.

Глава тридцать первая

Перед тем как покинуть город, она остановила машину у мастерской Гектора. Он вышел к двери в очках, делавших его глаза словно бы фасеточными; живот и щеки каменотеса, покрытые налетевшей от шлифовальной машины поблескивающей каменной крошкой, отражали свет во всех направлениях сразу Он поприветствовал Глорию взмахом державшей пивную бутылку руки. Она отдала ему карточку, сказала «спасибо».

– Не за что, – ответил он. – Как прошел разговор?

– Почти идеально, – сказала она. – А как ваш камень?

– Хотите взглянуть?

Рабочий стол был залит ярким светом. Теперь Глория хорошо видела, насколько точна каждая проведенная Гектором линия, и сказала ему об этом.

– Скоро уже закончу, – сообщил он. А затем, помахав карточкой: – Пора уложить ее спать.

И повернулся к двери, что вела в контору Нестора.

– Вы можете рассказать мне, как найти могилу ее сына? – спросила Глория.

Он кивнул:

– Один момент.

И скрылся за занавеской.

Пока Гектор отсутствовал, Глория разглядывала плиту. Издали камень казался однородным, похожим на чашу с густыми сливками. С близкого же расстояния разделялся на обособленные участки, одни были как будто крупинчатыми, другие, размером с большую почтовую марку, казались состоявшими из спрессованного песка, третьи выглядели как плотно упакованные одноцветные клетки, а когда Глория, смахнув пыль, склонилась над плитой так низко, что глаза ее оказались дюймах в пяти от каменной поверхности, сложность структуры камня еще и возросла. Теперь желтое было не желтым, но каким угодно, от серого до зеленого, с вкраплениями – от черных до мерцающих перламутром, сияющих, преломляющих свет.

А если она наклонится ниже, то увидит еще больше? Какой-то невообразимый спектр? Или рисунок поверхности будет составляться и распадаться сам собой, фрактальный, словно исполняющий фугу?

А если заглянуть глубже?

Под поверхность? В некую сокровенную суть?

Хотя, возможно, сути-то и не существует. А существует лишь – вплоть до малейшей детали самой малой детали – нескончаемая итерация, кодовое обозначение кодового обозначения другого кодового обозначения.

Этого ей не узнать никогда. Глубже она проникнуть не сможет. Не сможет увидеть больше того, что видит.

– Вкусно пахнет?

Она выпрямилась. Перед ней стоял, улыбаясь, Гектор.

– Я нарисовал для вас карту, – сказал он. – Семья не предполагала, что ей придется в таком скором времени хоронить двух ее членов, и землю на кладбище заранее не приобрела. Вот вам номер участка, номер ряда и номера могил. Людей вы там не увидите. Участок был заполнен лет тридцать пять назад, а похороны теперь происходят начиная с трех часов дня и в полумиле от него.

Глория повернула листок с картой к себе – так, чтобы дорога, ведущая из Агуас-Вивас, начиналась с нижнего его края.

– Это совсем недалеко от шоссе. Войдете в главные ворота, а там по указателям… хотя нет. Не стоит. Дайте-ка.

Гектор достал из нагрудного кармана карандаш и стер проложенный им маршрут.

– Самое быстрое – оставить машину на обочине и спуститься с дороги вот здесь.

Он поставил на карте крестик и написал: «Глория»; поставил второй, написал: «Карлос».

– Все очень просто, – сказал он. – А ограды там нет.

Глория скомкала карту и сунула ее в карман – чтобы не видеть свое имя стоящим так близко к его.

– Спасибо.

– Если запутаетесь, возвращайтесь, я дам вам самые точные указания. Да просто поеду туда с вами.

– Не хотелось бы лишний раз вас беспокоить.

– Какое же тут беспокойство, сеньора. – Он кривовато улыбнулся. – Я только радуюсь, когда ко мне кто-то заглядывает.

Она собралась было попросить его передать прощальный привет Луису, но вовремя вспомнила об их вражде. И потому последними ее обращенными к Гектору словами были:

– Я найду.

Когда она включила двигатель «доджа», Гектор стоял в двери своей мастерской, под лупившим вовсю, даром что времени было только половина десятого, солнцем, и махал ей толстой лапой. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые не потеют. И вместо пота стирал со лба пыль.

– Поосторожнее на дорогах! – крикнул он.

Глория почему-то ожидала прощания менее прозаического. Но что он мог знать? Для него она была всего лишь приехавшей с большим опозданием далекой родственницей одной из покоившихся на кладбище женщин. Ему было чем заняться – он резал камень. И ничего более реального для Гектора не существовало.

Стронув машину с места, она помахала ему рукой. Воздух приятно овеял ладонь. Пока машина не выехала на шоссе, Глория держала руку выставленной за окно и представляла себе, как прибавит сейчас скорость и оторвется от земли.

ОНА ЗАЕХАЛА НА ЗАПРАВОЧНУЮ СТАНЦИЮ. На сей раз здесь распоряжался взрослый мужчина с ослепительной лысиной и усами, из которых получились бы отменные протезы сурочьего хвоста. Бак «доджа» он наполнил, не произнеся ни слова.

Принимая от него сдачу, Глория сказала:

– У вас очень умные сыновья.

Он заморгал – как если б она ткнула его пальцем в пупок.

– Да. Верно.

– Передайте им привет от меня, хорошо?

– А вы кто?

– Яо Мин.

КАРТА ГЕКТОРА ПРЕДЛАГАЛА ЕЙ остановиться в нескольких сотнях ярдов после поворота на ведущую к кладбищу дорогу. Подъезжая к этому месту, она наблюдала за тем, как земля становится голубой, влажной, подвижной, а затем в одно мгновение иссыхает.

Глория вышла из машины. Она знала – именно здесь Карл слетел с дороги. По одну сторону от шоссе простиралось дно огромного озера Агуас-Вивас, ставшее ныне приютом мертвых. По другую тянулась бескрайняя пустошь, кочковатая и бугристая, как плохо заправленная постель. Где-то здесь и лежал Карл. Глория невольно улыбнулась. Надо же, целую пустыню в свое распоряжение получил.

Мальчика похоронили ближе к дороге, чем его мать. Глория, спотыкаясь, спустилась с насыпи. Зной усиливался с каждой минутой. Ненароком коснувшись одного из надгробий, мимо которых она проходила, Глория обожгла ладонь. Посасывая большой палец, она сверилась с картой и обнаружила, что стоит прямо перед нужной ей могилой.

Нет – перед какой-то другой.

Ага, вот он. Камень размером с книжку в бумажной обложке. Глория опустилась на колени, чтобы прочесть надпись.

Carlos

1962–1963

Dios lo queria

Бог любил его.

Или же Бог пожелал его.

Темы для разговора с ним у Глории отсутствовали. В конце концов, он был младенцем.

Однако уходить, ничего ему не сказав, было как-то неправильно, и потому Глория, откашлявшись, выскребла из памяти застрявший в ней кусочек колыбельной.

 
Для тебя я с утра на ногах,
Для тебя я шью целый день.
Для тебя вечерами готовлю еду,
О тебе нонами молюсь.
Мое утро любовно разбудит тебя,
Мой день приоденет тебя,
Мой вечер насытит тебя,
Моя ночь принесет тебе сны.
 

Ярдах в ста от этой находилась могила матери; ее надгробие было немного больше.

FAJARDO GLORIA BEATRIZ RAMOS

Febrero 1947 – Julio 1963

Глория попыталась представить себе, что это такое – в шестнадцать лет вынашивать дитя. Сама она в этом возрасте училась в школе, думала о колледже. Еще и доктором-то стать не собралась. Время шло тогда медленнее, потому что не имело конечной точки.

Она поговорила с Глорией, рассказала ей о Хозе. То есть сначала она называла его Карлом, но потом спохватилась и попросила прощения. Рассказала о его диете, о бизнесе, о благотворительности. О чувстве юмора и набожности. Засмеялась, произнеся: «Он был такой забавный»; описала ужас, который испытала, услышав его последнее телефонное сообщение.

О последних пяти месяцах Глория рассказывать не стала. Они касались скорее ее, чем его.

Так она и говорила, пока не исчерпала весь свой запас описаний и занятных историй. К этому времени у нее уже гудело в перегретой солнцем голове.

– Вот и все, что я знаю, – сказала она и ушла.

ОТЪЕЗЖАЯ, ГЛОРИЯ НАБЛЮДАЛА В ЗЕРКАЛЬЦЕ заднего вида за тем, как кладбище уходит под воду.

Глава тридцать вторая

На то, чтобы прийти в себя, Глории потребовалось время. Она не хотела никого видеть, ни с кем говорить, считала, что справляться с последствиями пережитого должна самостоятельно. Сообщения, поступавшие на ее автоответчик, она игнорировала, – два из них пришли от директора средней школы, еще парочка от подруг, не понимавших, куда она подевалась. По крайней мере, хоть кому-то ее не хватает, и то хорошо.

Несмотря на изнурительную усталость, она провела первые две ночи, цепляясь то за одеяло, то за края кровати, накрывая голову подушкой, чтобы заглушить эхо выстрелов; избавиться от едкой вони обожженной кожи и сгоревшего пороха, от ударившей в нее теплой струи. Она поднималась, шла в уборную и бегом возвращалась в кровать, испуганная тенями ветвей и перезвоном ветряных колокольчиков, которые, по уверениям ее домовладельца, наполняли дом положительной энергией ци.

И дело было даже не в ощущении вины, а в ужасе перед тем, что она позволила подвести себя к самому порогу смерти. Глория всегда гордилась своим здравым смыслом. В чем же было дело?

Не в любовных утехах. Не в состоянии ее ума. И определенно не в том, что историю Карлос рассказал весьма убедительную.

В скуке, решила Глория. Соединившейся с одиночеством. Обзаведись-ка ты хобби, сказала она себе.

Ей казалось, что она провела в Мексике год, а не пару дней. В Агуас-Вивас время выглядело совсем иначе, оно становилось там бесконечно медленным и бесконечно знойным.

А в Лос-Анджелесе уже почти наступило Рождество. Люди здесь либо весело щебетали, либо помышляли о самоубийстве. Либо и то и другое сразу.

Почувствовав себя немного оправившейся, Глория позвонила в школу и сообщила, что, к сожалению, вынуждена отказаться от вакансии. Она решила поискать работу иного рода. В какой-нибудь большой компании, где можно быть безликой и беседовать с коллегами, не обзаводясь среди них друзьями. Впрочем, и оставаться на такой работе до конца своей жизни она не собиралась.

Самое главное, чтобы работа не мешала ей учиться по вечерам. Она обратилась в несколько учебных заведений, готовивших медицинских сестер, попросила прислать ей бланки вступительных заявлений. Некоторые из этих заведений показались ей многообещающими.

– МИСС МЕНДЕС?

Воскбоун – не то расстроенный чем-то, не то испытывающий неуверенность в себе. То, что он позвонил, подумала Глория, свидетельствует о наличии у него определенной отваги. И настойчивости. Оказывается, под его пластмассовой оболочкой таится донжуан.

– Надеюсь, я вам не помешал.

– Нисколько, детектив. Я и сама собиралась позвонить вам сегодня вечером.

– Угу. Зачем?

– Я пересмотрела ваше предложение.

– Вы… пересмотрели?

– Правда, я уже очень давно не танцевала, – сказала она. – Вам придется дать мне пару уроков.

– Это… Спасибо. Вы серьезно?

– Да, – ответила она. – А как же еще?

– Рад слышать, мисс Мендес. Очень рад. Хотя я позвонил вам по другому поводу.

Теперь настал ее черед ощутить неловкость.

– О, – сказала она.

– Нет-нет, – заторопился Воскбоун. – Я благодарен вам за то, что вы решили изменить вашу политику.

– Политику?

– Относительно свиданий с представителями органов охраны правопорядка. Вы… пожалуй, это можно выразить так: вы сделали этот день удачным для меня.

– Ну да, – отозвалась Глория, подумав: наверное, мою политику и вправду следовало обновить.

– Я сочту за честь возможность показать вам основные па, – продолжал Воскбоун. – Люди нередко побаиваются танцев, в особенности латиноамериканских, в которых содержится элемент чувственности, отталкивающий тех, кто не желает самозабвенно отдаваться, если можно так выразиться, ритму танца. Но когда человек преодолевает начальную застенчивость…

– Детектив.

Он ее не услышал:

– …большого удовлетворения. Многие называют это раскрепощением. А сами па сальсы на деле не так уж и сложны. Очень раскованные движения бедер, руки – ну, в общем, я вам все покажу. Прежде чем отправиться в клуб, проведу для вас урок. Помню, когда я в первый раз…

– Детекти-ив.

– Угу?

– Позвонили-то вы почему?

Пауза.

– Это касается мистера Перрейра. Сегодня утром со мной связался сотрудник отдела пропавших без вести. К ним поступил звонок из нашего консульства в Соноре, а туда звонили из мексиканской полиции. Простите, что сообщаю вам печальную новость, но его тело найдено. – Воскбоун помолчал, ожидая ответа. – Мисс Мендес?

– Я слушаю, слушаю.

Но ведь они с Фахардо согласились: земля уже укрыла все и не стоит говорить об этом кому-то.

– Что вам еще сообщили? – спросила она.

– Тамошние власти считают, что он стал жертвой угонщика автомобилей. Преступник оставил на теле мистера Перрейра удостоверение личности, но забрал содержимое его бумажника, включая банковскую карточку. Весьма вероятно, что деньги со счета снял…

Она уже знала более точную версию событий, о которых рассказывал Воскбоун. Однако он не знал того, что ей таковая известна. Вот пусть и не знает, по крайней мере, ему не в чем будет ее обвинить.

– А как же ПИН-код? – спросила она, надеясь, что Воскбоун сочтет ее вопрос за проявление обычной забывчивости.

– Каким-то образом преступник раздобыл и его, – ответил Воскбоун. – В наши дни злоумышленники способны проделывать с помощью компьютеров самые удивительные вещи. Из-за широко распространившегося использования Интернета кража личности быстро обращается в…

Наверняка Фахардо расстарался, решила Глория. И это ее немного встревожило. Если на Teniente нажать как следует, он может и не отвертеться.

– …Возвращено в Соединенные Штаты, – говорил между тем Воскбоун.

– Что-что?

– Я о его теле.

– А, – отозвалась она.

Воскбоун заговорил о похоронах. Глория прикинула, на что это будет похоже – горевать, когда горе уже миновало. Наверное, хотя бы часть его вернется, остаточная, та, которую не удастся выкорчевать из сердца, пока Карла не предадут земле.

– Тем временем, – говорил Воскбоун, – я свяжусь с Максин Гонзага и сообщу ей о наших находках.

Чьих это – наших? – подумала Глория.

– Если честно, мисс Мендес, я не могу с уверенностью сказать, какую процедуру положено использовать в подобной ситуации. Возможно, им снова придется провести предварительное слушание по делу о наследовании. В этом случае управлению государственного администратора опять понадобится ваша помощь, и немалая. Все это время вы вели себя как человек чрезвычайно терпеливый, надеюсь, такой вы и останетесь. – Воскбоун откашлялся. – И надеюсь… хотя я… надеюсь, что ваше предложение… э-э… все еще остается в силе.

– Это вы о танцах?

– Угу. Э… да.

Глория поджала губы:

– Конечно, остается.

– Очень вам благодарен.

– Не за что.

– Может быть, мы сейчас и договоримся относительно…

– Я вам позвоню.

– Угу. У вас есть мой номер?

– Есть.

– Ну хорошо. Хорошо. Спасибо, мисс Мендес.

– Детектив? Раз уж мы собрались с вами на танцы, вы, может быть, перестанете называть меня «мисс Мендес».

– Угу. Вы предпочли бы…

– Как насчет «доктор Мендес»?

– Если это… угу… если это для вас предпочтительнее, то я…

– Я пошутила, детектив. Называйте меня Глорией.

– Глория. Хорошо. Буду. Глория.

– А я стану называть вас Джоном.

– Да. Отлично.

– Договорились?

– Договорились, – ответил он.

– Ну, до свидания, Джон.

– Берегите себя, мисс Мендес.

Еще через пару дней ей позвонила Максин Гонзага и сказала.

– В Тарзана живет человек по имени Джек Геруша.

Глория смутно припомнила, как звонила ему, получила от него разнос и прервала разговор.

– И что же?

– Он сейчас в доме престарелых, – сказала Гонзага. – Не хотите съездить туда?

Приют престарелых «Златые годы» выглядел как поблескивающий брикет комковатой ореховой пасты, затесавшийся в приземистую вереницу торговых центров и ошарпанных «линкольнов», проживших уже по полтора отведенных им срока. Дикая жара уступала в его вестибюле место кондиционированным сорока восьми градусам.

– «Златые» – это правильное слово? – поинтересовалась Гонзага, пока они ожидали дежурную сестру.

– Не самое правильное из всех, какие я знаю, – ответила, растирая ладони, Глория. – Я полагала, старики всегда мерзнут.

– А я – что им всегда жарко.

– Но как же плохое кровообращение?

– Доказательство нагляднее некуда, – сказала Гонзага. – Это же иглу какое-то, черт бы его взял.

Они приехали сюда к ленчу. Их провели в столовую, заставленную голубыми пластмассовыми столиками на шесть персон. Обитатели приюта жевали творог и переговаривались. Столовая смахивала на школьный кафетерий, наполненный группками, чтобы не сказать кликами, вполголоса обменивавшихся сплетнями заговорщиков. Здесь были столики маразматические, столики энергические, столики женщин с окрашенными в пастельные тона волосами, столики одиночек, бросавших свирепые взгляды на каждого, кто попадался им на глаза. Глория улыбалась мужчинам, и те отвечали ей плотоядными ухмылками. Один из них сказал: «О, приветик, красотка» – и его узкогубая соседка молча и смачно шлепнула болтуна по плечу.

Джек Геруша важно, как раджа, восседал в углу. Его обслуживала личная медицинская сестра, кормившая старика с ложечки желе и истекавшими соком кусками персика. В отличие от прочих здешних жителей, обходившихся пластмассовыми столовыми приборами, Геруша пользовался настоящими, да еще, судя по всему, и серебряными.

Максин представилась и представила Глорию, назвав ее своим партнером.

– А я Селия, – сказала сестра. – Поздоровайтесь с вашими гостьями, мистер Геруша.

Гepyшa поднял правую руку, на которой отсутствовал мизинец, чарующе улыбнулся, согнул два из четырех уцелевших пальцев, указательный и безымянный, и показал своим гостьям средний.

После чего отдал им честь, откинулся на спинку кресла и мгновенно заснул.

Селия пожала плечами:

– Он иногда бывает большим брюзгой.

Они отошли на несколько столиков. Глория взглянула на горло старика. Он не брился – или его не брили – самое малое неделю.

Гонзага спросила:

– Сестра Ричардс предупредила вас о нашем приезде?

– Да, вы по поводу его родственника. Я и не знала, что у него какие-то родственники есть.

– А кто же его сюда поместил?

– Он и поместил. Ему надоело самому подтирать себе задницу. – У Селии приподнялся кверху уголок рта. – Теперь это моя привилегия. Он мог обзавестись персональной медицинской сестрой и остаться дома, но ему охота, чтобы его окружали люди, на которых можно орать. Три месяца назад он еще жил сам по себе. Потом с ним приключился удар – не сильный. И теперь он катится по наклонной плоскости и уже забыл половину того английского, какой знал. Еще он любит позвонить наугад по телефону и обругать того, кто снимет трубку. Ну а уж когда ему самому звонит какой-нибудь телефонный торговец, он бедняге такого перцу задает!

– Женат он был?

– Нет. Ни семьи, ни детей. У него был брат, но и тот давным-давно умер.

– Чем он занимался раньше? – спросила Глория.

– Я думаю, был ювелиром. О прошлом он рассказывать не любит, да и понять его удается не всегда. Насчет ювелира, это я сама вывела из его разрозненных замечаний. Он иногда разговаривает сам с собой. У него есть ящик с разными бирюльками, так он и с ними часами разговаривает.

– С неодушевленными предметами? – спросила Гонзага.

– Ну да, с теми, что хранятся в его комнате, – сказала Селия. И, поняв, что им хочется взглянуть на эти предметы, предложила: – Давайте сходим туда, пока он спит.

Даже не видя прочих помещений дома престарелых, Глория готова была назвать комнату Геруша огромной. Она сказала об этом Селин, и та объяснила:

– Раньше тут было две комнаты. Он оплатил снос стены, которая их разделяла. Джилл говорила, что ему могут достаться по наследству какие-то деньги, это верно?

– Возможно, – ответила Гонзага.

– Ну так он в них не нуждается.

Она открыла стоявшую при кровати тумбочку и достала из нее деревянный ящик с наклейкой НАСТОЯЩИЕ ФЛОРИДСКИЕ КЛЕМЕНТИНЫ. Ящик содержал несколько десятков обтянутых черным бархатом коробочек. В первой, открытой Гонзага, покоилась пара великолепных серег: больших, с розоватыми жемчужинами в оправе из старинного золота.

Что-то они Глории напомнили. Ну да, фотографию молодого Джозефа Геруша и его девушки, Глории Фахардо.

Ее кулон с огромной жемчужиной.

Селия начала открывать одну шкатулку за другой. Во всех лежали жемчужины – десятки жемчужин, облизываемых язычками золотистого пламени. Великолепные, чистые, казавшиеся съедобными – некоторые были размером с виноградины; в их отличавшиеся поразительной тонкостью работы оправы были вкраплены крошечные бриллианты или рубины. Жемчужины, похожие на миниатюрные надувные шары. Ящик, в котором когда-то лежали давно уже сгнившие мандарины, хранил сокровища пирата.

– Госсподи… – прошелестела Гонзага.

– Да уж, – согласилась сестра. – И кто знает, что у него в банке лежит?

Удивительно, думала Глория, как только Геруша решился держать здесь такое богатство. Персонал дома производит вроде бы приличное впечатление, но какие же нечеловеческие усилия необходимы, чтобы воспротивиться искушению прикарманить одну из этих драгоценностей. Тем более что и принадлежат-то они такому противному брюзге. А следом ей пришло в голову, что поначалу этого добра здесь могло быть гораздо больше, чем она видит сейчас.

– Когда я несколько месяцев назад звонила старику, он разговаривал со мной, как бедняк, – сказала Глория. – Еще и наорал на меня за то, что ему сократили выплаты по медицинскому страхованию.

– Никакой он не бедняк, – сказала Селия. – Просто немыслимый скряга.

Под шкатулками обнаружилась аккуратная пачка почтовых открыток. Гонзага начала перебирать их, передавая по одной Глории. Ставшие хрупкими, пожелтевшие, открытки позволяли проследить извилистый путь Джека Геруша от Гавайев до Фиджи, Японии и островов Микронезии. Написаны они были наполовину по-английски, наполовину по-русски, а адресованы жившему в Сан-Диего, штат Калифорния, человеку по имени Антоп.