Текст книги "Сага о Форсайтах"

Когда посетитель ушел, мать и сын некоторое время стояли молча. Потом Джон вдруг сказал: «Мне следовало его проводить». Однако Сомс уже шел по аллее, и молодой человек поднялся в отцовскую мастерскую, недостаточно себе доверяя, чтобы остаться с матерью. Он видел ее лицо, когда к ней приблизился мужчина, чьей женой она когда-то была. Это скрепило решение, которое зрело у Джона после вчерашнего вечернего разговора в его комнате. Последний правдивый штрих завершил картину, и стало ясно: женитьба на Флер была бы пощечиной матери и предательством умершего отца. Ничего хорошего из этого выйти не могло! Джон обладал самой незлобивой из всех человеческих натур, и в этот тяжелый час он думал о родителях без обиды. К своему возрасту он удивительным образом успел развить в себе способность смотреть на вещи, пропорционально соотнося их друг с другом. И Флер, и даже его матери сейчас было хуже, чем ему. Тому, кто отказывается, не так тяжело, как тому, от кого отказываются, или тому, ради кого любимый человек чем-то жертвует. Он не должен и не будет носить в себе злобу! Стоя у окна и глядя на запоздалое солнце, Джон опять увидел мир таким, каким он неожиданно представился ему прошлой ночью: море на море, страна на стране, миллионы и миллионы людей, у каждого из которых своя жизнь: свои способности, радости, печали и страдания. Каждому приходится от чего-то отказываться, каждый сам борется за свое существование. Да, он, Джон, охотно отдал бы все остальное за то единственное, чего не может иметь. Тем не менее глупо было бы думать, будто в таком огромном мире его чувства что-то значат, и нельзя вести себя, как плакса или как хам. Он представлял себе людей, у которых нет ничего: миллионы тех, кто потерял на войне жизнь, миллионы тех, кто потерял на войне почти все, кроме жизни, голодных детей, о которых он читал, заключенных, искалеченных и прочих несчастных. Легче не стало. Если ты остался без еды, какое тебе утешение в том, что многие другие тоже лягут спать с пустым желудком? И все же мысли о большом мире, о котором Джон ничего не знал, позволяли ему отвлечься. Нужно было бежать туда. Нельзя жить здесь, в окружении уютных стен, где все хорошо и удобно, но нечего делать, кроме как думать о том, что не состоялось. Вернуться в Уонсдон, к воспоминаниям о Флер, Джон тоже не мог. Вернувшись туда или оставшись здесь, он, конечно, иногда видел бы ее – а настолько он себе не доверял. Чтобы предотвратить встречи, неизбежные, пока они оба живут в окрестностях Лондона, ему следовало ухать подальше и поскорее. При всей любви к матери Джон хотел бы отправиться в путь один, но он чувствовал, что это будет жестоко, и потому принял отчаянное решение предложить ей совместное путешествие в Италию. Два часа в овеянной грустью комнате он собирался с духом. Потом торжественно оделся к ужину.

Мать сошла в столовую такая же серьезная и печальная. Ужинали долго, хотя почти ничего не съели. Обсуждали каталог отцовской выставки, назначенной на октябрь. За исключением некоторых бумажных мелочей, все было готово.

После ужина мать накинула плащ, и они вышли в сад. Немного прошлись, немного поговорили, а в конце молча остановились под дубом. «Если выдать хоть что-нибудь, то рискуешь выдать все», – подумал Джон и, руководствуясь этим опасением, непринужденно взял мать под руку.

– Поедем в Италию, мама.

Ирэн сжала его локоть и ответила – тоже непринужденно:

– Это было бы чудесно, только мне кажется, тебе нужно увидеть и сделать много такого, чего ты не увидишь и не сделаешь, если я буду с тобой.

– Но если я уеду без тебя, ты останешься одна.

– В свое время я прожила в одиночестве больше двенадцати лет. К тому же мне хочется присутствовать на открытии папиной выставки.

Пальцы Джона крепче схватились за ее руку. Он не был обманут.

– Ты не сможешь оставаться здесь одна. Дом слишком большой.

– Здесь я, пожалуй, и не останусь. Поеду в Лондон, а после вернисажа – в Париж. Тебе нужен по меньшей мере год, Джон, чтобы увидеть мир.

– Да, я хочу увидеть мир, причем без прикрас. Но не хочу оставлять тебя совсем одну.

– Дорогой, это меньшее, чем я могу тебе отплатить. Если так лучше для тебя, значит, и для меня. Почему бы тебе не отправиться завтра же? Паспорт у тебя есть.

– Да, если ехать, то ехать, не откладывая. Мама, если… если я захочу где-нибудь поселиться, например, в Америке, ты ведь приедешь ко мне через какое-то время?

– Я приеду, когда бы и куда бы ты меня ни позвал. Только не зови до тех пор, пока действительно не захочешь, чтобы я была рядом.

Джон сделал глубокий вдох.

– В Англии мне душно.

Они еще несколько минут простояли под дубом, глядя туда, где едва виднелась во мгле громада эпсомского ипподрома. Ветви дуба заслоняли их от луны, так что ее свет падал лишь на все остальное: на далекие поля впереди и на увитый ползучими растениями дом, которому скоро предстояло быть сданным внаем.

В своих заметках о бракосочетании Флер Форсайт и Майкла Монта октябрьские газеты едва ли передали всю символическую значимость этого события. Союз правнучки «Гордого Доссета» с наследником девятого баронета открыто и явно свидетельствовал о слиянии классов, которое служит опорой политической стабильности государства. Форсайтам пришло время победить в себе естественную неприязнь ко всякой «белиберде», не положенной им по крови, и принять эту «белиберду» как еще более естественную дань своему собственническому инстинкту. В конце концов, им следовало подняться хотя бы затем, чтобы уступить место другим, разбогатевшим гораздо позже. Скромная, но изящная церемония началась на Гановер-сквер, а продолжилась на Грин-стрит. Те из присутствующих, кто ранее не был знаком с семьями жениха и невесты, не смогли бы отличить Форсайтов и Монтов друг от друга – так далеко отошли от «Гордого Доссета» его потомки. Разве не были Сомс и девятый баронет как две капли воды похожи – и стрелками на брюках, и выражением усов, и манерой речи, и блеском цилиндров? Разве не была Флер так же сдержанна, быстра и блистательна, как самые красивые молодые кобылки из табуна Маскэмов, Монтов или Чаруэллов? Пожалуй, в том, что касалось внешнего вида и манер, Форсайты даже брали верх. Теперь они официально стали частью «высшего сословья»: их имя вписывалось в племенную книгу, а деньги оседали на земле. Не поздновато ли Форсайты пожинали плоды своего собственнического инстинкта, не ждал ли их награду (деньги и земли) плавильный котел? Вопрос был настолько спорный, что о нем никто не спорил. В конце концов, Тимоти сказал: «Консоли будут расти в цене». Тимоти, единственное недостающее звено, доживал на Бейсуотер-роуд свои последние дни: по словам Фрэнси, ему оставалось совсем недолго. Еще шепотом поговаривали о том, что молодой Монт чуть ли не социалист. Это было по-своему мудро с его стороны и могло послужить чем-то вроде страховки в нынешние неспокойные времена. В любом случае убеждения жениха никого не смущали. Все знали: земельной аристократии иногда свойственно мило дурачиться, однако дурачества эти сугубо теоретические и на деле вполне безопасны. «Скоро у них пойдут щенки, и тогда он угомонится», – сказал Джордж своей сестре Фрэнси.

Церковь украшали белые цветы и еще что-то голубое в центре восточного окна. Все это выглядело очень целомудренно, как будто убранство пыталось противодействовать несколько шокирующим словам религиозного обряда, направляющим всеобщее внимание в сторону «щенков». Форсайты, Хеймены и Туитимены сидели слева от прохода, Монты, Чаруэллы и Маскэмы – справа. Подруги Флер по тяготам школьной жизни и друзья молодого Монта по тяготам жизни военной зевали, усевшись где попало, а три незамужние леди, забежавшие на церемонию по пути из магазина «Скайуордс», расположились сзади рядом с двумя слугами Монтов и старой няней Флер. При столь неустойчивом положении дел в стране более полного аншлага в церкви ожидать и не приходилось.

За то время, пока длился спектакль, миссис Вэл Дарти, сидевшая в третьем ряду, несколько раз сжала руку мужа. Зная сюжет всей этой трагикомедии, она испытывала почти болезненные ощущения, наблюдая развязку пьесы. «Может быть, Джон инстинктивно чувствует, что сейчас происходит?» – думала она. Ее брат пересек Атлантику, и утром она получила от него из Канады письмо, заставившее ее улыбнуться.

– Джон в Британской Колумбии, Вэл, потому что хотел бы быть в Калифорнии. Он считает, там слишком хорошо.

– О! – откликнулся Вэл. – Видно, к нему возвращается чувство юмора.

– Он купил немного земли и вызвал к себе мать.

– Какого черта она там станет делать?

– Для нее главное – быть с Джоном, остальное неважно. Ты по-прежнему считаешь, что это счастливое избавление?

Вэл сузил свои проницательные глаза до серых щелочек между темными ресницами.

– Флер не подошла бы ему. Она не той породы.

– Бедняжка Флер! – вздохнула Холли.

Ах! Странная была свадьба! Жениху, несомненно, сыграло на руку то, что он застал невесту в отчаянье, которое охватывает человека, чей корабль ушел. Как выразился бы Вэл, Монт взял приз по чистой случайности. Лицо Флер, стоявшей перед алтарем, скрывала фата, и Холли наблюдала обряд лишь в общих чертах. Вышедшая замуж по любви, она испытывала ужас при мысли о несчастливом супружестве. Конечно, этот брак мог в конечном счете оказаться довольно удачным, но шансов было не более чем пятьдесят на пятьдесят. Что такой лотерейный союз освящался фальшивым елеем в присутствии толпы расфуфыренных вольнодумцев (обладатели столь модных нарядов могли думать или вольно, или никак) – в этом миссис Вэл Дарти видела нечто почти греховное, насколько можно говорить о грехе в эпоху, упразднившую это понятие. Взгляд Холли останавливался то на прелате (это был один из Чаруэллов – Форсайты собственного прелата пока еще не произвели), то на муже, который (сомневаться не приходилось) думал о своей кобылке и о ее шансах на скачках в Кембриджшире (ставки на нее принимались пятнадцать к одному). Когда настал момент коленопреклонения, Холли увидела профиль девятого баронета. Не желая в самом деле пачкать брюки, он аккуратно поддернул их, подавшись вперед. «А Вэл забыл подтянуть свои», – подумала Холли и поглядела перед собой: сначала на внушительную фигуру Уинифрид, исполненную страсти, потом на Сомса и Аннет, стоявших на коленях бок о бок. Миссис Вэл Дарти слегка улыбнулась при мысли о Проспере Профоне: он вернулся из плавания по морям, оказавшимся вовсе не такими уж южными, и теперь, наверное, тоже преклонил колени ряду этак в шестом. Да! Это было забавное «маленькое» дельце, чем бы оно ни обернулось. Так или иначе, церемония проходила в достойной церкви, и завтра утром о ней предстояло узнать читателям достойных газет.

Запели гимн о полчищах мадианитян. Через проход Холли отчетливо слышала голос девятого баронета. Ее мизинец коснулся большого пальца Вэла (у них был один молитвенник на двоих), и по телу пробежала та же легкая дрожь, которая пробегала двадцать лет назад. «Помнишь нашу крысу?» – прошептал Вэл жене на ухо, имея в виду незваного серого гостя, который чистил усы, сидя на полу у стола регистратора во время их свадьбы в Капской колонии! Холли крепко сжала палец Вэла.

Гимн был допет, и прелат начал проповедь. Он напомнил собравшимся о том, в какое опасное время они живут, и осудил позицию палаты лордов в отношении разводов. Уподобив всех присутствующих солдатам, которые сидят в окопах и вдыхают отравляющий газ по милости Князя Тьмы, он призвал их быть мужественными. Цель брака – рождение детей, а не просто греховное счастье.

В глазах Холли засверкала лукавая искра. Ресницы Вэла почти сомкнулись. Что бы ни случилось, он не должен храпеть! Она заставила его встрепенуться, ущипнув за бедро.

Проповедь подошла к концу, опасность миновала. Молодожены ушли в ризницу расписываться, и все расслабились.

– Выдержит ли она эту дистанцию? – произнес чей-то голос за спиной у Холли, и та шепотом спросила:

– Кто это сказал?

– Старый Джордж Форсайт!

Холли осторожно обернулась, чтобы посмотреть на того, о ком много слышала. Недавно приехавшая из Южной Африки, она до сих пор не знала своих родственников в лицо и теперь разглядывала их с неизменным почти детским любопытством. Джордж оказался очень громоздок и притом щеголеват. Его взгляд вызвал у Холли смешное ощущение – как будто на ней не было одежды.

– Стартовали! – сказал он.

Молодожены спустились со ступеней перед алтарем. Холли первым делом посмотрела на лицо молодого Монта. Его губы и уши подергивались, глаза глядели то под ноги, то на руку, которая покоилась на его руке. Потом он вдруг посмотрел прямо перед собой с выражением героя, выведенного на расстрел. У Холли сложилось впечатление, что молодой человек духовно пьян. Но Флер! О, она держалась совсем иначе. Была совершенно спокойна и как никогда хороша в свободном белом платье и фате, из-под которой выглядывала темно-каштановая челка. Ореховые глаза скромно глядели из-под полуопущенных век. Внешне эта невеста была вся здесь, со своим женихом. Но внутренне? Идя по проходу, Флер на секунду подняла взгляд, и неугомонный блеск ярких белков задержался в памяти Холли, напомнив ей трепет крыльев посаженной в клетку птицы.

Принимая гостей у себя на Грин-стрит, Уинифрид была чуть менее спокойна, чем обычно. Когда Сомс попросил ее предоставить дом для торжества, она всей душой переживала важную перемену: под влиянием замечания, брошенного как-то раз Проспером Профоном, меняла ампирную обстановку на экспрессионистскую. Интерьер предполагалось оживить презабавными фиолетовыми, зелеными и оранжевыми кляксами и каракулями. Через месяц обновление было бы завершено – все необходимое Уинифрид уже заказала в магазине Миларда. Но сейчас получилось, что самые «интригующие» рекруты, которых она поставила под свои знамена, маршируют не в ногу со старой гвардией. Одна половина полка одета в хаки, другая – в алые мундиры и меховые шапки. Мобилизовав все силы, Уинифрид привела в наилучший возможный вид гостиную, которая, вероятно, в большей степени, чем она думала, олицетворяла собой полубольшевистский империализм ее страны. Как бы то ни было, свадьба – праздник смешения, так пускай смешивается все!.. Взгляд хозяйки благосклонно блуждал от гостя к гостю. Сомс ухватился за спинку стула в стиле буль, молодой Монт занял позицию за «ужасно забавным» экраном, рисунка на котором пока еще никто не смог хоть как-нибудь истолковать. Девятый баронет, шарахнувшись от пурпурного круглого столика, инкрустированного крыльями голубых австралийских бабочек, прилип к шкапчику в стиле Людовика XV. Фрэнси Форсайт захватила новую каминную полку из эбенового дерева, на котором были тонко вырезаны маленькие лиловые гротескные силуэты. Джордж, облокотясь о крышку старинного спинета, держал в руках голубую книжечку, как будто собирался записывать ставки. Проспер Профон вертел ручку открытой двери – черной с переливчатыми синими панелями, а руки Аннет, стоявшей рядом, сжимали ее же собственную талию. Два представителя семейства Маскэмов застряли на балконе среди растений, словно в комнате им стало дурно. Леди Монт, худая женщина отважного вида, разглядывала в лорнет центральную люстру цвета слоновой кости с оранжевыми разводами, сбрызнутую глубоким багрянцем, причем разглядывала с таким видом, будто перед нею разверзлись небеса. Каждый, по сути, выбрал себе какой-нибудь предмет и держался за него. Только Флер в свадебном платье стояла безо всякой поддержки, бросая направо и налево слова и взгляды.

Гостиную наполняли булькающие разговоры и визгливые нотки смеха. Никто никого не мог расслышать, но это обстоятельство не имело значения: беседующие все равно не были расположены ждать друг от друга ответов. Если в лучшие годы Уинифрид модно было растягивать слова, то теперь манера речи очень изменилась: все куда-то спешили. Тем не менее такая беседа тоже развлекала, а это, конечно, было главное. В последнее время даже Форсайты затараторили: Флер, Кристофер, Имоджин и Патрик, младший сын молодого Николаса. Сомс, разумеется, молчал, зато Джордж со своего поста у спинета и Фрэнси от каминной полки комментировали все, как репортеры.

Уинифрид подошла к девятому баронету, чей вид словно бы обещал ей некоторую передышку. Тонкий правильный нос слегка нависал над седыми усами, тоже несколько обвисшими.

– Довольно милый вечер, не правда ли? – протянула Уинифрид сквозь улыбку.

Ответ вылетел из его рта, тоже улыбающегося, с быстротой хлебной пульки:

– Помните, как Фрейзер писал о племени, которое закапывает невест по пояс в землю?

Он болтал едва ли не торопливее всех! А вокруг подвижных темных глаз у него расходились морщинки, как у католического священника. Уинифрид вдруг почувствовала, что он может сказать что-нибудь, о чем она пожалеет.

– Свадьбы – это так занятно! – пробормотала она и направилась к Сомсу.

Он застыл в странной неподвижности, причину которой Уинифрид сразу поняла: справа от него стоял Джордж Форсайт, а слева – Аннет и Проспер Профон. Он не мог пошевелиться так, чтобы не увидеть или этих двоих, или их отражение в насмешливых глазах своего кузена. А ему не хотелось видеть ни того, ни другого.

– Говорят, Тимоти стал совсем плох, – произнес он мрачно.

– Где ты его похоронишь, Сомс?

– В Хайгейте. – Он сосчитал на пальцах. – Их там будет двенадцать вместе с женами. Как тебе Флер?

– Удивительно хороша.

Сомс кивнул. Ему казалось, что она никогда еще не была так красива, и все-таки он не мог отделаться от ощущения некоторой неестественности этого замужества. Никак не забывалась сокрушенная фигурка, забившаяся в угол дивана. После той ночи Флер ни разу не говорила с отцом откровенно. От своего шофера он узнал, что она еще раз ездила в Робин-Хилл, однако вернулась ни с чем: дом оказался пуст. Еще он знал, что она получила письмо, о содержании которого ему было известно лишь то, что оно заставило ее укрыться от всех и плакать. Порой, думая, что он, Сомс, не замечает ее взгляда, она смотрела на него, словно бы гадая, каким ужасным поступком он внушил тем людям такую ненависть. Вернулась Аннет, жизнь пошла своим чередом, лето близилось к концу. В доме царило уныние, и вдруг однажды Флер объявила, что выходит замуж за молодого Монта. Она стала держаться с отцом чуть теплее, и он сразу поддался. Да и к чему было препятствовать? Бог свидетель, он никогда и ни в чем не хотел быть ей преградой! А молодой человек, похоже, просто бредил ею. Она, несомненно, действовала без оглядки и была молода, очень молода. Но что бы она сделала, если бы встретила сопротивление, неизвестно. Кто знает, может, захотела бы выучиться на доктора или юриста, или еще какая-нибудь глупость пришла бы ей в голову. У Флер не было способностей ни к живописи, ни к писательству, ни к музыке – единственным, по мнению Сомса, приличным занятиям незамужних женщин (раз уж им теперь непременно нужно чем-то заниматься). Видя, что дочь в горячке и дома ей покоя нет, он решил: замужем ей будет безопаснее. Аннет согласилась. Полускрытая занавесом его нежелания вникать в ее намерения (если они у нее были), она сказала: «Пускай выходит за того молодого человека. Он милый мальчик и совсем не такой непрактичный разгильдяй, каким может показаться». Где жена обогатила свой лексикон, Сомс не знал, но его сомнения она приглушила. Как бы эта женщина себя ни вела, на мир она смотрела ясно, а ее здравомыслие иногда почти угнетало. В приданое Флер получила пятьдесят тысяч, причем Сомс позаботился о том, чтобы деньги остались за нею, если брак окажется неудачным. А мог ли он оказаться удачным? Того мальчишку она не забыла, сомневаться не приходилось. Медовый месяц молодожены решили провести в Испании. После их отъезда Сомса ожидало еще большее одиночество. Но можно было надеяться, что со временем она все преодолеет и вновь станет любить отца, как раньше.

Голос Уинифрид вывел Сомса из задумчивости.

– Неужели! Какой сюрприз! Джун!

Он увидел свою двоюродную племянницу – в каком-то балахоне (ну и одежду она носила!). Флер подошла поздороваться с нею, и они вдвоем вышли из гостиной на лестницу.

– В самом деле, – сказала Уинифрид, – иногда она вытворяет невообразимые вещи. Можно ли было представить себе, что она придет?!

– Зачем же ты ее позвала? – пробормотал Сомс.

– Я думала, она, конечно, откажется.

Уинифрид забыла, что за поступками человека стоит главная черта его характера. Иными словами, она не приняла в расчет, что Флер теперь попала в разряд «хромых уточек».

Получив приглашение, Джун действительно сперва сказала себе: «Ноги моей там не будет!» А потом ей приснилась Флер: девушка сидела в лодке и, ужасно несчастная, призывно махала рукой. Проснувшись, Джун переменила решение.

Поприветствовав ее, Флер сказала:

– Идемте со мной, поговорим, пока я буду переодеваться.

Они поднялись в старую спальню Имоджин, где все было приготовлено для туалета новобрачной. Джун села на кровать, хрупая и прямая, похожая на маленькое привидение «под сенью сухих и желтых листьев». Флер заперла дверь и сняла белое платье. Какая же она была хорошенькая!

– Вы, наверное, считаете, что это дурацкий поступок, – проговорила она дрожащими губами, – выйти за другого, когда на его месте должен быть Джон. Но почему бы не выйти, если Майклу я нужна, а мне все равно? К тому же я смогу уехать из дома. – Она запустила руку в оборки на груди и достала письмо. – Вот что Джон написал мне.

Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. В Англию я не вернусь. Будь навеки благословенна. Джон».

– Видите, как хорошо она обезопасилась? – сказала Флер.

Джун вернула ей письмо.

– Вы несправедливы к Ирэн. Она всегда говорила Джону, что он может поступить по своему желанию.

Флер горько улыбнулась.

– Разве она не испортила и вашу жизнь?

– Никто не может испортить ничью жизнь, дорогая. Это чепуха. Случается всякое, но мы выкарабкиваемся, – ответила Джун.

В следующую секунду она, к своему ужасу, увидела, что девушка упала на пол, как подкошенная, и уткнулась лицом ей в колени, сдавленно плача.

– Все хорошо, хорошо, – забормотала Джун. – Не надо, не надо!

Однако подбородок девушки только сильнее впивался ей в ногу, и рыдания было жутко слушать. Ну, ничего, ничего! Иногда нужно выплакаться. После этого полегчает. Джун гладила короткие волосы, и все материнское тепло, которое было в ней рассеяно, сосредоточилось сейчас в ее руке, чтобы через кончики пальцев влиться в красивую головку Флер.

– Не сгибайтесь, моя дорогая, – сказала Джун наконец. – Мы не всегда можем управлять нашей жизнью, но всегда можем бороться. Старайтесь из всего извлекать лучшее. Мне тоже приходится это делать. Сначала я упорствовала, как вы, потом плакала, как вы сейчас плачете, ну а теперь посмотрите на меня!

Флер подняла лицо и вдруг приглушенно усмехнулась сквозь всхлипывания. Привидение, на которое она глядела, было худенькое, изможденное и несколько диковатое, однако глаза у него были храбрые.

– Вы правы, – сказала она. – Извините. Думаю, я сумею забыть, если умчусь быстро и далеко.

Флер встала и подошла к умывальнику. Джун наблюдала за тем, как она холодной водой смывает с лица следы чувства. Когда девушка распрямилась и поглядела в зеркало, от слез ничего не осталось, кроме симпатичного румянца. Джун поднялась с кровати и, взяв подушечку с булавками, приколола две не туда, куда нужно, – как еще выразить свое сочувствие, она не знала. Когда Флер была готова, Джун сказала:

– Поцелуйте меня, – и ткнулась лицом в ее теплую щеку.

– Мне нужно покурить. Не ждите.

Оставив Флер сидеть, прикрыв глаза, на кровати с сигаретой во рту, Джун вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. В дверях гостиной стоял Сомс, видимо, обеспокоенный долгим отсутствием дочери. Джун, тряхнув головой, прошагала мимо. Площадкой ниже стояла ее кузина Фрэнси.

– Посмотри на него! – движением подбородка Джун указала на Сомса. – Фатальный человек!

– Фатальный? Что ты имеешь в виду? – спросила Фрэнси.

Вместо ответа Джун сказала:

– Не буду дожидаться, когда молодых проводят. До свидания!

– До свидания!

По-кельтски серые глаза Фрэнси широко раскрылись. Наследственная вражда! В этом, право, было нечто романтическое!

Сомс заглянул в пролет и, увидев, что Джун уходит, удовлетворенно вздохнул. Но почему же не идет его дочь? Они ведь могли не успеть на поезд! Этот поезд должен был увести Флер прочь, тем не менее Сомс нервничал, опасаясь, что молодожены не отбудут вовремя. И вот наконец она сбежала по ступеням в светло-коричневом платье и черной бархатной шапочке. Он видел, как Флер, войдя в гостиную, поцеловала мать, тетку, жену Вэла и Имоджин. Затем приблизилась к нему, по-старому энергичная и миловидная. Как она поведет себя с ним в последний миг своего девичества? Надеяться на многое не стоило!

Ее губы прижались к его щеке.

– Папочка! – сказала она и исчезла.

«Папочка»! Уже много лет Сомс не слышал этого слова. Протяжно вздохнув, он медленно зашагал вниз по лестнице. Осталось осыпать молодых конфетти перед дорогой – глупость, конечно, но Сомс был бы рад еще раз поймать улыбку Флер, если она выглянет из машины. Только бы туфля, которую в них кинут, не угодила ей в глаз!

Над ухом зазвучал горячечный голос молодого Монта:

– До свидания, сэр, и спасибо вам! Я жутко счастлив!

– До свидания. Не опоздайте на поезд.

Сомс остановился на третьей ступеньке сверху, чтобы наблюдать за происходящим поверх голов – глупых голов и шляп. Молодые сели в машину, дождем посыпалось конфетти, полетела туфля. Внутри Сомса поднялась какая-то волна и… он даже не понял… в глазах помутнело!