Текст книги "Навсегда"

– Вообще-то, детка, я все это помню – я был тогда совсем молодым. Не было газеты, которая не опубликовала бы фотографию коленопреклоненной Лили, целующей кольцо на руке Его святейшества.

– Какая жестокая шутка! Лили была – и, вероятно, есть, поскольку я абсолютно убеждена, что она живет и здравствует, – в высшей степени безжалостной, охочей до власти сучкой. Этому есть все доказательства. Что она делает после возвращения в Берлин? Укрепляет свою власть с помощью серии романов с высокопоставленными нацистами, причем каждый последующий более высокопоставленный, чем предыдущий. А когда завоевывать больше было некого, она поступила очень просто. Она устроила так, что маэстро Олендорф стал во главе Венской оперы, и спокойно переехала к нему в Вену. Эта парочка заправляла всей культурной жизнью Вены, при этом Лили тихо занималась домашним хозяйством, проживая с главным местным нацистом.

– Ее можно было бы назвать последней великой куртизанкой.

Стефани рассвирепела.

– Вот уж поистине, куртизанка! – фыркнула она. – Дядя Сэмми, куртизанки не ведут себя так, как это делала Лили. Сначала любовница нескольких высокопоставленных нацистов в Берлине, потом одного, но тоже высокопоставленного, нациста в Вене. А после этого, во время оккупации Австрии войсками союзников, что она делала, а? Если память мне не изменяет, она соблазнила командующего советскими частями в Вене.

– Н-да… – Сэмми кивнул.

– Но вот неожиданность! – Стефани исходила сарказмом. – Фрау Шнайдер вдруг обнаружила, что приходится расплачиваться по счетам. Расплачиваться за то, что все это время была одним из самых известных – и музыкально одаренных – членов партии. Внезапно вся ее карьера пошла псу под хвост, поскольку союзники не давали ей возможности ни выступать – будь то на сцене или по радио – ни записываться.

Стефани подалась вперед, почти привстав на кровати.

– Но разве это ее остановило? Нет, черт побери, нет! Наша фрау Шнайдер, переспавшая, наверное, со всеми мужиками от Берлина до Вены, мало-мальски обладавшими властью, нанимает себе дуэнью – дуэнью! – и бегает по Лондону, как какая-то беспомощная, одинокая, несчастная девочка.

– Да, – тихо подтвердил Сэмми. – Но, детка, ты должна признать, что этот номер сработал, не так ли? Ей удалось поймать сэра Кеннета Хью-Коукса.

– Который совершенно случайно оказался председателем «Хевенли рекордс» и самым влиятельным продюсером классических записей в мире! Он сделал ее не только леди Хью-Коукс, но одновременно и гражданкой Великобритании, что сразу разрешало все ее проблемы с союзниками и давало право выступать где угодно, в том числе в Германии и Австрии! – Стефани откинулась назад и перевела дух. – И вот мы опять возвращаемся в тот же квадрат… – Стефани нахмурилась и замолчала.

– И что же это за квадрат, дорогая? – тихонько подтолкнул ее Сэмми.

– На этом этапе Лили имела все, я подчеркиваю: все. Огромное состояние. Мировую известность. Значительную власть. Даже титул, черт его побери!

– И что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать: почему она разыграла свою смерть и исчезла? Подумай, дядя Сэмми. – Голос Стефани понизился до шепота. – Что могло ей принести это исчезновение? То, что не могут принести ни деньги, ни власть.

4
В пути

– Извини, дядя Сэмми, – сказала Стефани. – Ответ остается прежним: нет.

Они устроились на заднем сиденье длинного темно-синего лимузина. Тонированные стекла скрывали их от посторонних глаз.

На Стефани были очки, темный длинный парик, темные контактные линзы. Она была одета вызывающе: ярко-желтая юбка-брюки поверх черных колготок, желтые в черную полоску туфли на среднем каблуке, свободного покроя рубашка, тоже с черными и желтыми полосами, объемный желтый блейзер с вышитым на кармашке гербом.

Ее было видно за версту – в этом и состоял фокус.

– Этот наряд слишком бросается в глаза, чтобы предположить, что я скрываюсь.

– Да уж, лучше всего прятаться там, где тебя меньше всего ожидают найти, – согласился Сэмми.

Стефани раскрыла свою – тоже желтую! – сумку, висевшую у нее на плече, чтобы проверить, все ли она взяла. Соответствующий паспорт и виза. Косметичка. Носовые платки. Бумажник. Дорожные чеки.

– И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты изменила свое решение, детка, – упрямо твердил Сэмми.

– Я же уже объяснила тебе. – Стефани раскрыла пудреницу и, передвигая ее, стала придирчиво рассматривать себя в зеркало. – Значительно безопаснее действовать одной. – Привычно сдув лишнюю пудру с пуховки, Стефани стала припудривать темной бронзовой пудрой и без того смуглые от грима щеки. При этом она успела кинуть неодобрительный взгляд в сторону Сэмми.

– Но я могу оказаться полезным, ты же знаешь. – Сэмми закинул ногу на ногу и обхватил руками коленку. – Может быть, ты забыла, дорогая, что классическая музыка – это то, в чем я неплохо разбираюсь. Я знаю оперы, музыкантов, композиторов, певцов вдоль и поперек.

Он подождал ответа, но Стефани была занята подкрашиванием губ.

– Не говоря уже о том, – продолжал Сэмми, – что я отлично говорю по-итальянски, неплохо по-немецки, сносно по-венгерски, по-французски… по-французски я говорю как иностранец. Я действительно могу пригодиться в Европе. Особенно, – лукаво добавил он, – в Восточной Европе.

– Отличная попытка, но мимо. – Стефани убрала губную помаду. Она с громким щелчком захлопнула пудреницу, как бы подтверждая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Сэмми откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.

– Вот так и оставайся, – сказала Стефани беззаботно. Она щелкнула замком сумки, не забыв бросить в нее пудреницу. После этого она, опершись на подлокотник, уставилась в окно. Улица была забита машинами, и они тащились со скоростью черепахи.

Стефани не сводила глаз со ржавого дребезжащего автобуса на соседней полосе, до отказа наполненного счастливыми подростками. На крыше погромыхивали доски для серфинга.

Довольно долго в лимузине царило молчание. Наконец, почувствовав, что пауза затягивается, Стефани повернулась к Сэмми, который глядел в противоположное окно.

Она тихонько похлопала его по плечу.

– Ну ладно, дядя Сэмми. Попытайся понять. Я не хочу, чтобы ты ехал со мной, только из-за твоей славы. Ты слишком известен, а это привлечет ненужное внимание. Ты же сам это знаешь! – Стефани немного подождала. – Ну что, так вот и будем молчать и молча расстанемся?

Сэмми смотрел обиженно, но вдруг весело хмыкнул.

– На этот раз я тебя почти поймал.

– Ты знаешь, да. Но ты больше не сердишься?

Взяв ее руку, он переплел свои пальцы с ее.

– Ну как я могу сердиться? Ведь ты же моя детка! – сказал он почти торжественно.

– А ты мой дядя Сэмми! – Улыбнувшись, Стефани звонко поцеловала его в щеку.

– Ну ладно. Остался еще один пустяк.

– Я знаю. – Стефани глубоко вздохнула. – Джонни.

– Да, Джонни. – Сэмми кивнул. – Ты знаешь, что он все еще в городе. И дня не проходит, чтобы он не позвонил или не заглянул. Он совершенно убит, детка. Эта твоя «смерть» перевернула всю его жизнь.

Стефани опять глубоко вздохнула. Жизнерадостные подростки в автобусе раскачивались на своих сиденьях под звуки рок-н-ролла конца пятидесятых. На какое-то мгновение она закрыла глаза. Потом опять повернулась к Сэмми.

– Для меня сейчас главное – найти тех, кто убил дедушку и Фама.

– А Джонни? Ты не думаешь о том, что все это касается и его? Он просто пропадает. Ведь он видел этот взрыв своими глазами и в твоей «смерти» он винит себя.

Стефани кивнула.

– Я считаю, что это несправедливо – оставлять его с этими муками. Нет, детка, совершенно несправедливо.

– Я знаю, – ответила Стефани с несчастным видом. Затем покачала головой. – Нет, дядя Сэмми, нет, – медленно произнесла она. – Для нас троих будет безопасней, если он ничего не узнает обо мне.

Сэмми печально посмотрел на Стефани, но настаивать не стал. До самого аэропорта Кеннеди он держал ее руку в своей.

Остановившись под знаком «Стоянка запрещена», водитель вышел, открыл заднюю дверь и пошел к багажнику.

– Лучше бы тебе со мной в аэропорт не входить, – заметила Стефани.

– Я понимаю. Но мысленно я буду все время с тобой. Всюду.

– Я знаю.

Они крепко обнялись.

– Ты обещаешь заботиться об Уальдо?

– Не волнуйся, детка, не волнуйся. При всей моей неприязни к нему я буду о нем заботиться.

Она опять его обняла.

– А я буду регулярно давать о себе знать. Не волнуйся, ладно?

Она посмотрела на свои новые часы.

– Мне пора. Будет глупо, если я опоздаю на самолет.

Она дотронулась кончиками пальцев сначала до своих губ, затем до его.

– До свидания, дядя Сэмми.

– До свидания, детка. Надеюсь, до скорого.

Носильщик подхватил все три ее чемодана. Несколько шагов, постукивание каблучков – и автоматические двери сомкнулись за ней.

5
Вблизи Западного Корнуолла, Коннектикут – Будапешт, Венгрия

Он упорно пробирался вперед, ведомый, скорее, инстинктом, нежели зрением. Водолазка, брюки, перчатки, ботинки на толстой резиновой подошве – все на нем было черное. В руках он нес черную матерчатую сумку с инструментами.

Он двигался по лесу беззвучно, неразличимый, ныряя под ветки и легко устраняя препятствия на своем пути. Его союзником была ночь. Хотя этот союзник мог в любой момент стать смертельным врагом.

Свою машину, замаскированную ветками, он оставил в полумиле отсюда, на заброшенной грунтовой дороге. Вдруг до его слуха донесся звук приближающегося мотора. Опустив голову и прикрыв глаза, чтобы свет, отраженный лицом и глазами, не выдал его, он замер на месте, слившись с одной из многочисленных лесных теней.

Вскоре темноту прорезал луч света. Он становился все ярче и ярче – и наконец целый поток слепящих лучей окутал его, как бы демонстрируя его уязвимость.

Он скорее почувствовал, чем увидел, еще один прожектор, установленный на крыше машины. Через мгновение подтвердились его худшие предположения: до него донеслись голоса полицейских, переговаривавшихся по рации.

«Пресвятая Матерь божья! – подумал он. – Патруль!» Сердце бешено колотилось, он задержал дыхание и мысленно начал считать секунды. Полицейская машина проехала мимо, не снижая скорости, звуки рации затихли, и красные габаритные огни исчезли за поворотом.

Он перевел дух, но решил выждать еще несколько минут, чтобы удостовериться, что его присутствие не было обнаружено полицейскими, и дать время его прибору ночного видения приспособиться к темноте. Только после этого он продолжил свой маршрут.

Лес кончился так внезапно, что он выскочил из спасительной тени деревьев прежде, чем успел осознать это. Он быстро отступил и стал оглядывать открывшуюся перед ним местность.

Он находился на краю поля, в пятидесяти футах от дома. За ним, левее, был виден греческий храм, который, скорее всего, и был домиком для гостей. Справа тянулась лента пустынной дороги.

В доме огней не было видно. В греческом храме тоже было темно. Никаких звуков, если не считать криков ночных обитателей леса.

Пригибаясь как можно ниже, он стал пробираться поближе к дому. Достигнув своей цели, распластался по стене и замер. И опять – не слышно ни звука.

Но все-таки лучше знать наверняка. Подойдя к центральному входу, он несколько раз нажал звонок и, отступив в тень, стал ждать.

Никто не вышел открыть дверь. Так он и думал: в доме никого не было.

Он миновал вход и подошел к французским дверям. Табличка на стекле предупреждала, что двери защищены электронной охранной системой. Нашли чем испугать!

Он достал из сумки маленький фонарик и обследовал раму. Ага. Вот оно – небольшой квадратик, вот еще один – на стекле. Сенсор, распознающий вибрацию. Защита от взлома.

Он усмехнулся: дело мастера боится. Вооружившись кусачками и небольшим обрывком проволоки с зажимами на конце, ухватив зубами фонарик, он орудовал быстро и умело. Всего несколько минут понадобилось, чтобы справиться с системой сигнализации и открыть дверь.

Ну вот, никакой сирены. Только тишина. Очень приятная, сладкая тишина.

Сложив орудия труда в сумку, он задернул молнию и шагнул внутрь, раздвигая голубые шторы. Фонарик выхватывал то часть столика с драгоценной инкрустацией, то причудливую ручку старинного кресла. Зеркала в золоченых рамах множили золотой лучик.

Он быстро переходил из комнаты в комнату, не давая себе труда тщательно осмотреть их. Он знал, что на это не стоит тратить время: он ничего не обнаружит. Чувствовалось, что в доме давно уже никто не жил: об этом говорил запах застоявшегося, непроветриваемого помещения – отличительная особенность заброшенного жилья.

Вернувшись в гостиную, он вышел через французскую дверь, не забыв закрыть ее за собой, и стал всматриваться в призрачно мерцающий, как бы парящий в воздухе греческий храм.

Затем он неторопливо пошел по холму, делая крюк, чтобы держаться в тени деревьев, приблизился к домику сзади и, нагнувшись, подошел к окну. Поставив сумку на землю, он уцепился за подоконник и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.

Внутри было темно, и без света фонарика он не мог определить, есть ли там кто-нибудь.

Прижимаясь к стене, он двигался вдоль нее, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в окно.

Не было ничего, свидетельствующего о том, что дом обитаем. Однако ничто не говорило и об обратном. В деревне люди ложатся рано, так что вполне могло быть, что обитатели дома уже спали.

Поднявшись по ступеням, он громко постучал в дверь. Подождал. Опять постучал. И снова подождал.

Так он и думал. Никого. В свете фонарика он осмотрел массивную дверь. Она была сделана из цельного дуба и снабжена надежными замками.

«Ну что ж, не мытьем, так катаньем», – подумал он и, направившись к боковому окну, стал его осматривать.

Как и французские двери основного дома, окна были оборудованы системой сигнализации, этого он и ожидал. Замки оказались детской забавой, что также не было неожиданностью.

Он покачал головой, удивляясь наивности домовладельцев. Все делают одну и ту же ошибку. Считают, что будут в безопасности, если спрячутся за огромными тяжелыми дверьми с массивными замками, при этом забывая об окнах.

Он принялся за работу. Через три минуты окно было открыто, и он, поигрывая лучом фонарика, проник внутрь библиотеки-гостиной.

– Так-так, – сказал он сам себе. – И кто бы мог подумать…

В комнате никого не было, но чувствовалось, что ее покинули только недавно. Запах пищи и духов еще висел в воздухе.

На сей раз он решил рискнуть и включить свет. Удостоверившись, что занавески плотно задернуты, он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом.

Поставив сумку на пол, он оглядел комнату и в изумлении присвистнул. Все вещи, включая кровати и даже маленькую этажерку, выглядели как музейные экспонаты.

«Здесь целое состояние, – подумал он. – К счастью для владельцев, я не вор. Я просто иду по следам кое-кого, кто считается умершим…»

В Будапеште отчетливо ощущается какой-то парижский дух. До 1872 года город составляли три независимые общины – Буда и Обуда на западном берегу Дуная и Пешт на восточном.

В этот день на небе не было ни облачка, но сквозь задымленный воздух невозможно было различить горизонт. Величественные здания, монументы, бульвары, мосты – все было завешено сероватой пеленой.

Около двух такси доставило Стефани к входу элегантного жилого дома начала века в стиле рококо в той части города, которая когда-то называлась Буда. Некогда изящный, сейчас дом выглядел больным и печальным, этакое угрюмое напоминание о великом и чудесном прошлом.

Стоя на коврике перед дверью на втором этаже, Стефани повернула старомодный медный звонок. Раздался звук, напоминавший бренчание старого велосипедного сигнала. Послышались медленные шаги, затем возня за дверью, и Стефани почувствовала, что ее разглядывают через дверной глазок.

Сделав шаг назад, она улыбнулась, чтобы дать понять хозяевам, что она явилась с добрыми намерениями. Через несколько секунд щелкнули замки, и дверь слегка приотворилась.

– Igen? – спросила очень старая женщина, подозрительно глядя на Стефани.

Стефани глубоко вздохнула.

– Beszél angolul? – спросила она.

Женщина нахмурилась.

– Sajnâlom. Nem ertem. – С этими словами она начала закрывать дверь.

– Подождите-подождите, – воскликнула Стефани по-английски и медленно произнесла: – Бае… сейл… он гау… лул?

Теперь в глазах женщины появилось понимание.

– Ah! Beszél angolul! – Женщина рассмеялась и шире открыла дверь. Конечно, – ответила она с гордостью. – Конечно, я говорю по-английски.

«Так мне и надо, – думала Стефани. – Вместо того чтобы валять дурака, пытаясь выговорить несколько простейших слов по-венгерски, надо было сразу говорить на родном языке».

Протянув руку, она представилась:

– Меня зовут Аманда Смит. Я приехала из Соединенных Штатов, чтобы встретиться с мадам Балац.

– Я и есть мадам Балац.

Женщина отступила в сторону, жестом приглашая Стефани войти.

– Сюда, пожалуйста.

Опираясь на палку, маленькая старушка прошла через довольно обширный холл – в нем было жарко, темно и душно и витал тот особый запах, который безошибочно свидетельствует о присутствии в доме очень старого человека.

Открыв стеклянную дверь в конце холла, мадам Балац жестом пригласила Стефани в гостиную.

– Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас вернусь.

Оставшись одна, Стефани огляделась. Похоже, этой комнатой не пользовались уже несколько лет. На обоях, некогда голубых, оставили следы многочисленные потеки. Покрытый сетью трещин потолок с лепниной напоминал географическую карту. На огромном рояле были расставлены фотографии в эмалированных и посеребренных рамках. Одна привлекла внимание Стефани. Она взяла ее с рояля и ладонью стерла со стекла густой слой пыли.

Поднеся эту бледную, потрескавшуюся фотографию к свету, Стефани стала ее рассматривать. На ней были запечатлены две молодые женщины в театральных костюмах: длинные платья с пышными нижними юбками, длинные перчатки, веера, тонны бижутерии, огромные седые парики.

Одну из женщин Стефани никогда раньше не видела. Другая была не кто иная, как очень-очень молодая и очень-очень красивая Лили Шнайдер.

– Гм… – в дверях громко кашлянули. Вздрогнув, Стефани поставила фотографию на место и виновато обернулась. Опираясь на свою палку, на нее смотрела старушка.

– Итак, – сказала она, – что вас ко мне привело?

6
Будапешт, Венгрия

Мадам Балац была самой необычной женщиной из всех виденных когда-либо Стефани. Маленького роста, худенькая, эксцентричная – хотя это слишком слабо сказано – она изо всех сил старалась скрыть свои восемьдесят три года. На ней было модное ярко-красное платье, расшитое золотом, украшенное пуговицами, черные колготки, красные туфли и ярко-красные лайковые перчатки, скрывавшие морщинистые руки. На расстоянии и в неярком освещении ей можно было дать не более сорока лет. Глаза ее выглядели лучистыми, поскольку на верхние и нижние веки были наклеены густо намазанные искусственные ресницы, а шикарные темные волосы были, естественно, париком, кстати, вполне откровенно закрепленным на голове толстой черной резинкой, проходившей под подбородком. Резинка выполняла двойную функцию: придерживая парик, она одновременно чуть подтягивала дряблую морщинистую кожу.

Сидя на балконе на проржавевших стульях, какие можно часто увидеть в уличных бистро, они смотрели на Дунай, потягивая вино. Толстая, черная, пушистая кошка с сонными глазами-щелками тихонько урчала на коленях у мадам: вторая кошка, усевшись у ее ног, занималась собственным туалетом.

– Кошки, – говорила мадам Балац, – это такие удивительные создания! Такие изящные, преданные, и в то же время такие независимые, гордые. Вот, например, Аида. – Мадам явно отдавала предпочтение кошке, расположившейся у нее на коленях. – Она похожа на принцессу, правда? Неудивительно, что египтяне поклонялись кошкам. – Мадам внимательно разглядывала Стефани. – Считается, что у них девять жизней и что их убивает любопытство. Но любопытство может погубить кого угодно, вы так не считаете?

«Уж не скрытое ли это предупреждение мне, – подумала Стефани, – намек на мои занятия?» Но откуда мадам могла знать о том, чем занималась Стефани? Стефани решила, что это просто часть репертуара мадам – так сказать, легкая разминка перед основным выступлением. Мадам вот уже три часа рассказывала Стефани различные истории, засыпав ее подробностями, деталями, мелкими случаями. Сейчас шел рассказ о том, как она ужинала в одиночестве в ресторане и какой-то совершенно незнакомый человек, встав из-за соседнего столика, вдруг укусил ее в шею.

Он был маленького роста, противный, по глазам видно, что помешанный. Можете себе представить? Этот коротышка вдруг вскакивает, бросается ко мне, кусает меня в шею и убегает!

– Может быть, он воображал себя вампиром? – предположила Стефани.

Обдумав это объяснение, старушка задумчиво кивнула головой.

– Возможно, вы правы. Трансильвания не так уж далеко отсюда, вы знаете.

Стефани не совсем понимала, при чем здесь Трансильвания, но благоразумно решила промолчать.

– Ладно, – сказала старушка, поглаживая пушистый урчащий клубок на коленях, – вернемся к основной теме нашего разговора. Вас интересует Лили.

Стефани улыбнулась.

– Только не говорите мне, что она была вампиром.

Но мадам не улыбнулась в ответ на эту шутку.

– Вы знаете, Лили завораживали истории о вампирах.

– Правда? Почему?

Мадам Балац вздохнула.

– Ее сводила с ума одна только мысль о старении и смерти. Видите ли, мисс Смит, это была ее мечта – вечная жизнь.

– Правда? – голос Стефани внезапно стал хриплым. – Она что же, искала источник вечной молодости?

Мадам, выпрямившись, откинулась на спинку стула.

– А разве каждый из нас не мечтает об этом?

Стефани покачала головой.

– У Лили было больше причин, чем у кого-либо, стремиться к вечной жизни. Вы только подумайте, как трагично складывались обстоятельства ее молодости. Ее окружали смерть и старение.

– Я знаю, – кивнула Стефани. – Сначала, когда она была еще маленькой, умер ее отец, потом ее сестра Лизелотт, страдавшая героморфизмом.

– Это была трагедия! Кровь стынет в жилах. Я была знакома с бедняжкой Лизелотт. Нельзя было поверить, что это родная сестра Лили и Луизетт. Ее можно было принять за их бабушку! А ведь она была совсем молоденькая! – Мадам передернулась при этом воспоминании, как от внезапного озноба. Лежавшая на ее коленях кошка открыла глаза и жалобно мяукнула. – Тихо, тихо, моя милая, – успокоила ее старушка.

– Видимо, то, что сестра дряхлела у нее на глазах, сильно повлияло на Лили, – задумчиво сказала Стефани.

– Разумеется, – старушка сочувственно качала головой. – И за этой трагедией последовала еще большая!

– Вы имеете в виду крушение поезда?

– Это случилось к северу отсюда, на изгибе Дуная. – Мадам, кивнув, поцокала языком. – Это доказывает, что не следует недооценивать цыганское проклятие.

– Что? – Стефани вперилась в свою собеседницу. – Разве на семье Билфелдов лежало проклятие?

– Кто знает? Но незадолго до смерти Лизелотт Лили водила ее к цыганке, про которую говорили, что она лечит руками. Ну вы понимаете, это было уже после того, как от Лизелотт отказались все врачи. Они попросили меня пойти вместе с ними, и я согласилась. Луизетт оставалась дома. Она всегда была немного суеверна и боялась цыганок. Кроме того, Луизетт была не из тех, кто любит заглядывать в будущее. Еще немного вина?

– Нет, спасибо, у меня еще есть.

– Вам когда-нибудь предсказывали будущее?

– Я как-то собиралась сходить к гадалке, да так и не пошла.

Мадам прищурилась. Этот прищур напоминал пауков, сцепившихся лапами.

– Может быть, правильно сделали. Избыток знаний может оказаться опасным, впрочем, как и их недостаток. Так вот, об этой цыганке-целительнице. Это была румынская цыганка, все настоящие цыгане – румыны. Очень милая женщина, красивая. Я сразу поняла, что она провидит будущее. «Ты останешься вдвоем с той, которой здесь нет», – сказала она Лили. Она именно так и сказала: «Ты останешься вдвоем…» А потом она обратилась к Лизелотт: «Я не могу тебя вылечить, и никто другой не сможет этого сделать. Но не расстраивайся, дитя мое. Скоро твои страдания кончатся. Ты уйдешь в другой мир, где все прекрасны». – Глаза мадам Балац мрачно блестели. – И она оказалась права, не так ли?

Стефани моргнула.

– Железнодорожная катастрофа! – прошипела мадам. – Разве вы не понимаете? Это произошло на следующей же неделе!

– Ах, да… конечно. Я понимаю. – Стефани охватило непонятное беспокойство. Все эти разговоры о вампирах, героморфах, предсказаниях и проклятиях вдруг перестали быть забавными. Волшебный вид Дуная, удлинившиеся вечерние тени и то обстоятельство, что она находилась в Восточной Европе, в этом краю мифов и легенд… Как будто она увязла в каком-то сне, который уже не волновал ее, а она все никак не могла проснуться.

– А теперь самое удивительное. Вы знаете, кто больше всех привлек внимание цыганки?

– Кто же? – Стефани решила, что было бы невежливо не спросить.

– Вовсе не бедняжка Лизелотт, ради которой мы, собственно, и пришли к цыганке. Нет. Именно Лили притягивала ее внимание. Я помню ее слова, обращенные к Лили: «Я знаю, что ты ищешь вечной жизни». Вы представляете? Она ведь до этого Лили и в глаза не видела! И никого из нас. Это было так страшно. Я хотела убежать, но осталась помимо своей воли, была словно приворожена к месту. А потом я услышала, как она сказала Лили: «Тайна, к которой ты стремишься, существует. И если кому-либо суждено ее найти, то это будешь ты. И тогда долгие годы ты будешь цвести красотой вечной молодости. Но будь осторожна, дитя мое! Будь осторожна! Всему живому суждено обрести вечный покой!» Какие загадочные слова! Я долго не понимала, что они означают. Но много лет спустя я поняла. Видите ли, мои собственные глаза не могли меня обмануть.

– Простите меня, пожалуйста, – перебила ее Стефани, – я немного запуталась.

– Я объясню.

На соседний балкон, громко чирикая, сел воробей.

Аида открыла сонные желтые глаза, но с поистине королевским достоинством продолжала лежать на коленях своей хозяйки.

– О! Вы только послушайте! – Старушка склонила голову набок, прислушиваясь. – Какое чудесное пение! Как радостно это – чувствовать жизнь!

– Да, очень красиво.

– Эта птичка напомнила мне, что мы с Лили занимались у одного и того же педагога, хотя уроки проходили раздельно. Вы знаете об этом?

– Вы говорите о мадам Зекели?

– Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?

Стефани утвердительно кивнула.

– Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили – партию флейты – без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!

Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос – это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

– Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, – напомнила Стефани.

– Да, хорошо, – вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. – Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение – Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были – ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо. Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. – Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. – Вы меня понимаете?

– Думаю, да, – ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.

– У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.

– Это та, большая, – спросила Стефани, – где вы обе в напудренных париках?

– Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.

Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.

– Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча – во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.

– Менегини…

– Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.

Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.

Та покачала головой.

– Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.

Что-то в ее тоне насторожило Стефани.

– Ну? – нетерпеливо спрашивала старушка. – Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!

Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней – Стефани не верила своим глазам – прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.

– Ну что? – продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. – Вы видели ее?

– Да. Но разные люди по-разному стареют.

– Вы просто не хотите подумать, – мадам Балац сокрушенно вздохнула. – Поймите, мы с Лили родились в один год. Она – Близнецы, я – Козерог. Да, мисс Смит. – Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. – Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!