Текст книги "Навсегда"

– Да ну? И при этом чуть не доконали его!

Сказав это, фрау Людвига забыла о существовании Стефани и вся переключилась на маэстро, пользуясь возможностью проявить всю силу своей невостребованной любви.

– Все хорошо, все будет хорошо, – приговаривала она тихонько, как над колыбелью ребенка. – Все хорошо. Она уже уходит.

Стефани, взяв портфель и блокнот, подошла к все еще шипевшему магнитофону, нажала кнопку «стоп», вытащила кассету и перед тем, как уйти, обернулась, чтобы последний раз взглянуть на маэстро. Он и фрау Людвига были в тех же позах, воплощая собой страдание и любовь.

«Вычеркиваем из списка второго», – подумала она.

9
Зальцбург, Австрия

Ей принесли кофейник, два рогалика, масло, джем и самое главное – свежий номер «Интернэшнл геральд трибюн». Стефани раздвинула шторы. Бледное утреннее солнце разогнало остатки все еще царившего в комнате ночного сумрака.

Прихлебывая горячий кофе, она пыталась сосредоточиться на чтении новостей.

Однако сконцентрироваться не удавалось. Стефани задумчиво хмурилась, глядя в пространство. Ей не давал покоя вчерашний телефонный разговор с Сэмми.

Логики не было. Сэмми сказал, что Винетт умерла от передозировки наркотиков. «Но женщина, говорившая со мной по телефону, совершенно не производила впечатление накачанной наркотиками», – думала Стефани.

Стефани нетерпеливо вскочила и начала вышагивать по комнате. Вытянув перед собой руки, она стала играть в старую детскую игру: «Сорока-воровка, кашку варила, деток кормила…»

Деток!

Стефани хлопнула в ладоши.

Ну конечно! Дети!

Но только не просто дети.

Пропавшие дети!

Она еще быстрее зашагала по комнате. Мысли кружились, словно в шаманском танце.

Винетт Джонс разыскивала своего ребенка – ребенка, «утерянного» вашингтонским отделением ПД.

Стефани чувствовала, как прыгало сердце, как яростно бился пульс. Теперь она уже металась по комнате, как тигрица в клетке.

Винетт Джонс разыскивала своего ребенка.

Винетт Джонс убили. Ее не просто убили. Ее заставили замолчать!

– Боже мой! – воскликнула Стефани, внезапно резко остановившись.

Но почему надо было заставить Винетт Джонс замолчать? Из-за пропавшего ребенка?

Стефани снова зашагала по комнате. Журналистское чутье говорило ей, что она не ошибается и смерть Винетт как-то связана с ПД.

Но нужны были доказательства. Да, это будет труднее. Не говоря уж о еще двух задачках, которые ей предстояло разрешить.

Во-первых, что привело в ПД ее деда?

Этот вопрос неотступно мучил после разговора с Винетт, и ей до сих пор так и не удалось найти мало-мальски приемлемого объяснения. В записках деда ПД не упоминалась. Уж не потому ли, что его привела туда абсолютно новая информация, полученная в последние дни, и он просто не успел ничего записать?

Может быть, и его убили, как Винетт Джонс, чтобы заставить замолчать? Чтобы он не предал гласности… что? Что Лили Шнайдер жива? Или что-то связанное с ПД?

И здесь возникал второй вопрос, на который она не находила ответа. Какая существует связь между Лили Шнайдер и ПД?

А такая связь должна быть. Стефани прекрасно знала привычки своего деда; он всегда занимался только одной темой, с настойчивостью ищейки выискивая все к ней относящееся.

Но какая связь между этой оперной дивой и некоммерческим агентством ПД?

При звуке телефонного звонка Стефани вздрогнула.

– Ну как поживает моя детка? – спросил Сэмми.

– Честно говоря, уже давно проснулась. Взяв телефон, она уселась в кресло поудобнее.

– Кстати, в настоящий момент я кое о чем размышляю.

– Винетт Джонс?

– Да. Почему-то я не верю в «передозировку наркотиков».

– Я тоже не верю, детка.

– Так что, по-моему, ее убили… или заставили замолчать, называй как хочешь, – потому что она поднимала слишком много шума по поводу своего пропавшего ребенка.

– Возможно, – осторожно ответил Сэмми. Стефани взяла телефон и переместилась к окну.

Вдалеке, за оранжевыми крышами, сияли на солнце церковные купола, освещая отраженным светом стены окружающих домов. На маленькой улице внизу туристы, вооруженные фотоаппаратами и видеокамерами, уже приступили к своим обычным занятиям.

– И если хочешь знать мое мнение, – продолжала Стефани, – в случае с Винетт наркотики значительно лучше убивают, чем пули. Не просто убить, а еще и так запутать полицию, чтобы никому в голову не пришло разыскивать убийцу. – Стефани помолчала. – Ну, что скажешь?

Сэмми тоже помолчал и ответил:

– Мне очень неприятно это говорить, детка, но, по-моему, в твоих рассуждениях есть доля истины.

– Да, – вздохнула Стефани. – Но беда в том, что, как я ни стараюсь, я не могу найти связи между Лили Шнайдер, дедушкой, ПД, Винетт и ее пропавшим ребенком. Но она должна быть, эта связь! Должна! – Стефани понизила голос: – Я думаю, дядя Сэмми…

– Да, дорогая?

Высоко поднявшееся солнце било ей прямо в глаза, и Стефани вернулась в кресло.

– Было бы неплохо, если бы ты поговорил с этим мистером Кляйнфелдером. Помнишь, Винетт Джонс о нем упоминала.

– Ты совсем плохо обо мне думаешь, детка.

– Ты хочешь сказать, что уже встречался с ним?

– Нет, не встречался. Я звонил ему вчера в офис. Мне сказали, что его нет и они не думают, что в ближайшее время он появится.

– Нет! – Стефани глубоко вздохнула. – Боже, нет! Дядя Сэмми, он…

– Нет, детка, – успокоил ее Сэмми. – Он не умер. Но он в критическом состоянии. В больнице Святого Луки.

Стефани почувствовала облегчение.

– Значит, он поправится?

– Врач сказал, что об этом пока слишком рано говорить.

– Что случилось?

– Бедняга без сознания, и вполне возможно, что никогда в него не придет. Он стал жертвой странного дорожно-транспортного происшествия.

Стефани почувствовала себя так, как будто получила удар под дых.

– О, черт! – Помолчав, добавила устало: – Ты мог бы мне прямо сказать.

– Тебе это не понравится, – предупредил Сэмми.

– Говори.

– Ладно, – ответил Сэмми, набирая побольше воздуху, – но это не очень приятное известие. По словам полиции, это произошло на перекрестке Риверсайд-драйв и Западной Восемьдесят первой улицы. Мистер Кляйнфелдер, пересекая улицу на зеленый свет, дошел до середины пути. Все свидетели указывают на то, что водитель не случайно наехал на него, а специально нажал на газ. Кляйнфелдер, заметив фургон, успел поднять руку, чтобы прикрыть голову. Конечно, это было бесполезно. Его отбросило футов на двадцать. Фургон завернул за угол и скрылся из виду.

– Водителя нашли? – спросила Стефани, зная, впрочем, ответ наперед.

– Нет. Хотя фургон обнаружили сразу. Он был оставлен через два квартала, прямо под знаком «Стоянка запрещена». Фургон числился в розыске как угнанный. Если хочешь знать мое мнение, все было выполнено в высшей степени профессионально.

Стефани чувствовала физическую боль. Еще одна жертва. Еще одного заставили замолчать. И опять нити тянутся к ПД: там работал Кляйнфелдер. Но что такое мог он раскопать, чтобы понадобилось его убрать?

– Насколько я понимаю, – с горечью сказала она Сэмми, – пока Кляйнфелдер не выйдет из комы, мы ничего не узнаем.

Сэмми вздохнул, как бы с неохотой соглашаясь.

– Боюсь, что так, дорогая. – И добавил после паузы: – Да, вот еще кое-что, пока не забыл. Я видел в газете – не помню в какой – сообщение. Яхта де Вейги. По-моему, «Хризалида»? На которой якобы была сделана та пиратская запись.

– И что яхта?

– Она прибыла в Марбеллу с самим де Вейгой и его женой на борту. Сегодня-завтра к ним присоединится их сын, Эдуардо.

– Гм… Интересно, трудно ли расколоть эту компанию?

– Детка, даже не думай!

– Дядя Сэмми, ты ведь меня знаешь! Конечно, буду пытаться!

10
Рим, Италия – Зальцбург, Австрия – Милан, Италия

Едва самолет подтянулся к месту стоянки в аэропорту Рима, Стефани нетерпеливо вскочила со своего кресла в первом ряду. Быстро проскользнув мимо кабинки стюардессы, она торопливо пошла по рукаву перехода, на ходу расстегивая сумку. Дойдя до стойки паспортного контроля, она положила на нее паспорт на имя Холли Фишер.

Взяв паспорт; человек за стойкой хмуро сравнивал бесстрастную фотографию на паспорте с яркой красавицей, застывшей перед ним. Продолжая хмуриться, он перелистал чистые страницы. Затем, положив раскрытый паспорт на стойку, разрешил Стефани пройти.

Сопровождаемая носильщиком, она стала разыскивать камеру хранения багажа. Найдя ее, она сунула носильщику положенную мзду и опустила монетки в щель автомата. Затем заложила чемоданы в камеру, заперла дверцу и опустила ключи в карман.

Теперь у нее оставалась самая легкая, хотя и самая громоздкая из трех сумок. Стефани с помощью указателей добралась до женского туалета, по дороге останавливаясь перед экранами, на которых высвечивалась информация о вылетах. Ближайший самолет в Милан должен был вылететь меньше чем через час. Если она поторопится и ей повезет с билетом, она как раз успеет.

Ускоряя шаги, она добралась до цели и заперлась в кабинке. Кабинка оставалась занятой двадцать минут. Если бы кому-нибудь пришло в голову следить за ней, этот человек решил бы, что Стефани просто растворилась в воздухе. Потому как Стефани Мерлин, вошедшая в кабину, была ошеломительно красивой голубоглазой блондинкой, с ярким макияжем. Из кабинки вышла всего лишь деловая женщина привлекательной внешности, с рыжими вьющимися волосами и зелеными глазами – цветные контактные линзы и парик сделали свое дело. На ней был минимум косметики, и вся она, собранная, спешащая, была сама деловитость.

На ней были круглые очки в тонкой золоченой оправе и строгий серый шелковый костюм. Звали женщину Вирджиния Уэссон.

Забрав чемоданы из камеры хранения, она энергично прошла к ближайшей кассе, купила билет, сдала в багаж свои чемоданы и поспешила к выходу на посадку.

Через пятнадцать минут аэробус А-320 оторвался от взлетной полосы и резко взмыл вверх, унося Вирджинию-Стефани на север, в Милан, где она должна была встретиться с ничего об этой встрече не подозревавшим пианистом Борисом Губеровым.

Его звали Манфред Лебл. Это был величавый, полный чувства собственного достоинства человек. Выдвинув перед собой ухоженные руки, он с сожалением покачивал головой, глядя на человека, стоявшего перед ним.

– Это очень необычная просьба, сэр. Пожалуйста, поймите нас, – говорил он. – Конфиденциальность – это основное в нашей работе. Этого ожидают от нас – фактически, требуют – наши клиенты. Как управляющий директор «Голднер Херш», я обязан соблюдать в точности традиции нашего отеля.

Человек с черным портфелем молчал.

– Конечно, если бы фрейлейн Фишер сообщила нам, что мы можем давать информацию о ее поездках… – Херр Лебл беспомощно развел руками и вздохнул. – К сожалению, она этого не сделала. Из этого я заключаю, что она хотела бы, чтобы ее маршрут оставался в тайне. Несмотря на мое величайшее желание помочь вам, я не могу нарушить наши правила. – После паузы он спросил: – Вы упомянули, что вы адвокат фрейлейн Фишер?

– Нет, – слегка улыбнувшись, ответил молодой человек. – Я один из помощников ее адвоката. – Он поправил галстук и смущенно потупился. – Я даже не знаю, что мне делать. – Он поднял глаза на Лебла. – Как я уже сказал, я должен подписать некоторые бумаги у мисс Фишер. Последний срок – полночь завтрашнего дня. Если подписи не будет… – молодой человек понизил голос. – Я не должен вам об этом рассказывать, господин…

– Лебл.

– …господин Лебл. Если эти бумаги не будут подписаны вовремя, буду виноват я, а мисс Фишер может потерять миллионы. Миллионы! – повторил он с несчастным видом.

Господин Лебл задумался.

– Гм… Ну что ж, мы здравомыслящие люди. Наверное, учитывая данные чрезвычайные обстоятельства, мы сможем пойти вам навстречу.

– Я буду рад любой помощи с вашей стороны, господин Лебл. Любой. Вполне возможно, что благодаря вам я не потеряю работу, а наша самая главная клиентка не потеряет свои миллионы.

– Мы всегда стараемся быть полезными нашим клиентам! – расплылся директор. – Пожалуйста, садитесь. Посмотрю, что мы можем сделать.

С этими словами господин Лебл удалился, а человек, усевшись в кресло и положив свой портфель на колени, занялся созерцанием спокойно-оживленной суеты в фойе отеля.

Завидев возвращающегося Лебла, он вскочил и кинулся ему навстречу.

– Ну как, удалось что-нибудь узнать? – спросил он с волнением.

На это последовал спокойный ответ:

– Только то, что фрейлейн Фишер собиралась сегодня утром лететь в Рим. Портье заказывал для нее билеты и такси.

– Черт! – прошептал человек. – Извините, – добавил он сразу же. – Я чувствую, меня все-таки уволят!

– Ну, может, еще не все потеряно.

– То есть?

– Я попросил телефонистку дать мне список звонков фрейлейн Фишер. Вот они.

Лебл протянул компьютерную распечатку. Две строчки – одна вверху, другая внизу – были обведены чернилами.

– Как видите, фрейлейн Фишер звонила в Нью-Йорк. Номер, по которому она звонила, напечатан рядом с информацией о времени звонка, продолжительности разговора и стоимости. Нижняя строка – более короткий разговор. Она звонила в Милан. Номер там тоже указан.

– Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. – Человек огляделся. – Вы не могли бы сказать мне, где тут у вас телефоны?

– Сюда, пожалуйста. – Господин Лебл указал на ряд телефонных будок. – Я могу быть еще чем-либо полезен?

Человек отрицательно покачал головой.

– Спасибо, нет. Я очень благодарен вам за помощь. Я знаю, что вы сделали значительно больше, чем обязывал к тому ваш долг.

Сняв трубку, человек подождал, пока господин Лебл отойдет подальше. После этого он набрал миланский номер.

– «Гранд Отель», добрый день, – профессионально-любезно отозвался женский голос.

Ага! Значит, она звонила в отель! Чтобы забронировать номер – для чего же еще?

– Соедините меня с мисс Фишер, пожалуйста.

– Одну минуту.

Придерживая трубку плечом, человек оглянулся.

– Извините, синьор, – раздался в трубке голос телефонистки, – в отделе регистрации мне сказали, что гостей под этим именем у нас нет.

Значит… значит, она опять поменяла имя! Неважно. Он знает, где она остановилась. Этого вполне достаточно.

Повесив трубку, он удовлетворенно улыбнулся.

«Гранд Отель», расположенный на виа Манзони, одной из центральных улиц Милана, весь пронизан каким-то особым очарованием. Стефани не раз бывала в Милане и выбрала этот отель прежде всего потому, что никогда в нем не останавливалась. Значит, никто из служащих не смог бы ее узнать.

Приняв душ и переодевшись – теперь на ней был просторный шелковый брючный костюм, – она решила пройтись по магазинам.

Выйдя из отеля, она перешла улицу и свернула налево, прошла мимо «Ла Скала», бесспорно, знаменитейшего оперного театра в мире, и остановилась полюбоваться кафедральным собором с ста тридцатью пятью шпилями. Возобновив свой путь, она миновала Галерею – возможно, старейший и уж наверняка красивейший торговый центр в мире – и пошла по улочкам исторической части города. Очень скоро она нашла именно то, что искала.

В магазине «Кашмирский шелк» она купила очень дорогой шелковый шарф, переливавшийся изысканными красками Византии.

В парфюмерном магазине неподалеку Стефани выбрала флакон духов с ароматом лаванды.

Вернувшись в гостиницу, она маникюрными ножницами отрезала от шарфа ярлык. Затем, брызнув на шарф духами, завернула в него фотографию, на которой были запечатлены Лили и мадам Балац, – ту самую, «взятую на время» в Будапеште.

Проделав это, она положила сверток на небольшой столик у двери и задумалась. Ну вот. Приманка готова. Поистине чудная приманка.

11
Милан, Италия

На следующее утро Стефани осматривала здание на противоположной стороне улицы, в которое ей предстояло войти.

Построенное почти век назад, трехэтажное, с фасадом из красного кирпича, украшено узкими двойными арочными окнами. Здание было значительно больше, чем казалось: два длинных боковых крыла ограничивали пространство внутреннего дворика.

Это был храм во славу знаменитого, любимого и самого одаренного сына Милана Джузеппе Верди.

Перед домом на островке зеленого газона стоял бронзовый памятник композитору. В прохладном сумрачном фойе отеля красовался еще один памятник ему. С многочисленных портретов на посетителей смотрел Верди, с роскошными усами и холеной бородой. Казалось, его дух обитает в этом месте.

Служащая с удивительно безобразным лицом остановила Стефани.

– Я приехала на встречу с синьором Губеровым, – сообщила ей Стефани по-английски.

Женщина кивнула.

– Пожалуйста, я провожу вас.

Она привела Стефани в помещение, которое, видимо, служило чем-то вроде приемной. Панели темного дерева, матовые стекла, стулья, обитые красной кожей, полированный паркет – да, скорее всего, здесь принимали визитеров.

– Присядьте, пожалуйста, – сказала женщина. – Я сообщу доктору Фелтринелли о том, что вы желаете нанести визит маэстро. Доктор Фелтринелли, – добавила она, понизив голос, – это наш многоуважаемый директор!

Стефани вежливо улыбнулась.

– Спасибо.

Женщина вышла, оставив дверь полуотворенной. Стефани положила свою сумку на один из стульев, сама уселась на другой и стала ждать.

Через некоторое время в комнату вошел небольшого роста седоволосый мужчина. Солнечный свет играл бликами на его очках в металлической оправе, расположившихся на выдающемся носу. На нем был прекрасно сшитый двубортный костюм и желтый шелковый галстук. Из нагрудного кармана выглядывал желтый платочек.

– Вы, должно быть, та самая англичанка, которая приехала повидаться с синьором Губеровым? – обратился он к Стефани.

Стефани встала.

– Американка, – уточнила она, протягивая ему руку. – Вирджиния Уэссон.

– Доктор Фелтринелли, директор Каза ди Рипозо. – Он пожал ей руку и вежливо осведомился: – Вы дружите с синьором?

Стефани покачала головой.

– К сожалению, нет. Я дружу с его другом. Мне надо передать ему подарок.

– Понятно. Я очень рад вашему приезду! К синьору Губерову не часто приходят гости, знаете ли. – Он добавил с теплотой в голосе: – Я сам провожу вас к нему в комнату.

– Почему? – спросила Стефани и виновато добавила: – Может быть, он болен?

– Нет-нет, – уверил ее директор, когда они, выйдя из гостиной, направились к лестнице. – Болен – это слишком сильно сказано. Здоровье синьора Губерова в целом очень неплохое. Конечно, артрит прогрессирует… – Он вздохнул и красноречиво развел руками. – В этом возрасте люди здоровее не становятся, не так ли?

Стефани кивнула.

– Жаль, что артрит перешел на руки.

– Да, это трагедия! У него божий дар. Впрочем, здесь все испытали на себе, что значит возраст. Он пагубно сказался на талантах, но не на настроении, к счастью. Вы только послушайте!

С этими словами доктор Фелтринелли остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Стефани сделала то же самое.

Звучал тенор. Вскоре его заглушило мощное сопрано.

Поединок голосовых связок был в разгаре. Чем громче пела она, тем больше старался он. Чем выше взлетало сопрано, тем напряженнее и сильнее вел свою партию тенор.

А потом откуда-то раздались звуки фортепиано – журчащие, танцующие, вихрящиеся.

Доктор Фелтринелли улыбнулся.

– Превосходно! – прошептал он.

– Да, – тихо согласилась Стефани, – превосходно. И это всегда так?

– Всегда, – ответил доктор. Он перестал прислушиваться и снова пошел вперед. – Музыка – сам дух, сущность этого дома. – Он засмеялся. – Да. Наш Каза ди Рипозо – музыкальная клумба для осенних, увядающих цветов. – Он понизил голос. – Большинство из них, конечно, не были знаменитостями, пели в хоре. Но не дай Бог им это сказать.

Их каблуки стучали по мозаичному полу второго этажа. Справа шел длинный ряд окон, слева – двери в комнаты.

Несколько дверей были открыты. Комнаты, не очень опрятные, были заставлены символами прошедшей жизни, сокровищами, дорогими и любимыми, несущими на себе отблеск прожитых лет. Это не были комнаты дома отдыха, это были комнаты дома.

– Знаете ли вы, – продолжал доктор, – что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.

– Поразительно!

Едва Стефани успела произнести эти слова, как они остановились перед одной из дверей.

– Это комната синьора Губерова, – сказал доктор.

– Этот стул оставила мне Каллас, – заметил Борис Губеров. В голосе явно слышались нотки гордости. – Когда я бывал в ее парижской квартире, я всегда им восхищался. «Я завещаю его тебе», – сказала она мне как-то. И так и сделала. – Он помрачнел. – По-моему, ей подарил его Онассис.

Стул, о котором шла речь, походил, скорее, на трон, могучий, но ссохшийся, произведение эпохи Людовика Четвертого, орехового дерева, украшенный затейливой резьбой. Как и остальные вещи в этой не слишком тщательно прибранной комнате, он был покрыт толстым слоем пыли, которая при любом движении поднималась отовсюду маленькими облачками.

Пыль покрывала и застекленные фотографии, которыми были сплошь завешаны стены, она царила и на концертном рояле, и на безделушках, беспорядочно расставленных на его поверхности. Награды, подарки, фотографии: Губеров с дочерью Скрябина, с президентами, премьер-министрами, королями и королевами.

– Вы уверены, что я действительно могу на нем сидеть? – спросила Стефани, примостившись на самом краешке стула и не решаясь усесться на нем как следует. Ее удерживали протестующие скрипы этого почтенного предмета мебели. – Мне бы не хотелось его сломать.

Губеров, расположившись в глубоком викторианском кресле – своем обычном кресле, подумала Стефани, – пожал плечами. Сейчас он был поглощен одним. Его глаза были неотрывно прикованы к свертку, лежавшему у него на коленях. Кончиком пальца он водил по затейливым узорам на шелке.

Затаив дыхание, Стефани решилась наконец облокотиться на спинку стула – медленно и осторожно. Руки она положила на могучие резные подлокотники.

Пользуясь тем, что внимание хозяина было поглощено свертком, Стефани разглядывала его. На нем был старомодный серый костюм с широкими лацканами, яркая синяя жилетка, белая рубашка и большая красно-зеленая бабочка. Диковинным тропическим цветком выглядывал из нагрудного кармашка лиловый шелковый платок. К левому лацкану были прикреплены несколько маленьких медалей. Золотые запонки в форме миниатюрных роялей стягивали манжеты.

Он пробормотал:

– Что там может быть, в этом шарфе Лили? Что она могла мне прислать?

Борис Губеров, родившийся в Киеве в 1904 году, уехал из России, должно быть, году в 1926-м. Но сильный русский акцент отчетливо слышался в его речи: раскатистые «р», твердые согласные.

Внешность Губерова соответствовала его восьмидесяти девяти годам. В профиль этот худой старик походил на изнуренного беркута. Поредевшие седые волосы зачесаны назад, проплешина на макушке, челюсть неандертальца, водянистые глаза под тяжелыми нависшими веками, коричневое пятно на лбу. Руки и лицо были усыпаны старческими пигментными пятнами.

Как это часто бывает у людей его возраста, на лице застыло выражение постоянного удивления – возможно, тому, что он все еще жив и даже двигается.

– Скажите мне. – Его вопрошающий взгляд все не отрывался от шелка, пальцы не останавливаясь поглаживали нежную ткань. – Как Лили? С ней все в порядке?

Стефани казалось, что она подготовилась к такого рода вопросу, но теперь, когда он был задан, заранее отрепетированные фразы застряли у нее в горле, как будто рот был заполнен вязким липким сиропом. Она быстро откашлялась.

– Она… молода как никогда, – выдавила Стефани.

– Лили молода? – Он замолчал, и в наступившей тишине до Стефани донеслись звуки все еще продолжавшейся вокальной схватки. Губеров тихо рассмеялся. – Вы хотите сказать, она молодо выглядит. – Он вздохнул, голос его напрягся. – Да, Лили нашла запретное древо познания и вкусила его сладких плодов. Но это коварное познание. Я предостерегал ее.

Сердце Стефани учащенно забилось, мурашки поползли по всему телу.

Так, значит, Лили жива! Жива и молода!

Ее сложенные на коленях руки задрожали, мысли вихрились в бешеном танце. Это сенсация века! Вряд ли кому-то из журналистов – да и ей самой – посчастливится когда-либо расследовать нечто подобное.

– Вы предостерегали ее? – подсказала она старику, почти выжимая из себя слова. – А почему вы предостерегали? Чего же ей следует опасаться?

Но он молчал, поглощенный развертыванием шелкового шарфа. Медленно, аккуратно поднимал он легчайшую ткань, поглаживая ее ладонью. Его движения были настолько медленными, что Стефани едва удержалась, чтобы не помочь ему.

А потом – неожиданный возглас. Именно этой реакции ожидала Стефани.

Принесенный ею «подарок» – фотография Лили Шнайдер с мадам Балац, оправленная в изысканную рамку работы Фаберже, – купался в шелке шарфа, как бесценное сокровище.

Хлопнув от восторга в ладоши, старик зачарованно уставился на фотографию. Потом его глаза затуманились и из груди вырвались всхлипывания.

– Мне! – прошептал он. – Мне!

Стефани подалась вперед.

– На память… – договорила за него она.

– На память, – повторил он. – Да, на память.

– Лили хотела, чтобы эта фотография была у вас. – Стефани чувствовала, что голос опять отказывает ей. – Когда я сообщила ей, что еду в Милан, она сняла с себя шарф – вот этот самый, завернула в него фотографию и попросила меня передать это вам.

Она еще не успела договорить, как старик схватил шарф и поднес его к лицу. От быстрого движения краски шарфа вспыхнули волшебным светом. Уткнувшись лицом в шарф, старик вдыхал его аромат – слабый аромат лаванды.

– Лили! – шептал он. – Лили…

Стефани, неожиданно ставшая свидетельницей этой интимной сцены, сделала усилие, чтобы не отводить глаз. Реакция Губерова, его волнение заставили ее сильнее почувствовать свою вину. Ведь она проделала дешевую, омерзительную шутку. И все-таки… и все-таки она вынуждена играть на чувствах старика – у нее нет другого выхода. Только так она может пробиться сквозь все линии обороны – другого способа она не придумала.

И она добилась своего. Всего-то и понадобились шарф и несколько капель лаванды: она вычитала у деда, что Лили всегда предпочитала именно этот аромат.

Нравится это ей или нет, придется использовать любые средства, пусть даже жестокие и недостойные, чтобы получить информацию. Три человека уже лишены жизни, и ей не до того, чтобы щадить чьи-то чувства. Нет. Она сделала ему больно – что ж, ей очень жаль, это не входило в ее намерения. В данном случае цель оправдывала средства.

– Лаванда! – голос Губерова звучал приглушенно: он все еще прижимал шарф к лицу. – Я слышу запах лаванды.

Стефани почувствовала, как в ее крови заработал адреналин. Именно сейчас наступил подходящий момент, чтобы пройти в те двери, которые ей удалось открыть. Именно сейчас можно было вытянуть у него то, что ее интересовало.

– Лили сказала, – медленно начала Стефани. Она перевела глаза на свои руки, сложенные на коленях, затем опять на старика, – она сказала, что ей хотелось бы с вами скоро снова увидеться. Конечно, она упомянула, что ей не удается встречаться со старыми друзьями так часто, как ей бы хотелось.

– Что ж, она не вправе ожидать другого, не так ли?

Старик со вздохом уронил руку, сжимающую шарф, на колени. Его глаза, немигающие, как у ящерицы, были полны слез.

– Я с самого начала предупреждал ее: секрет вечной молодости требует дорогой цены… ей придется пожертвовать всем! И знаете, что она сделала? – Его голос задрожал. – Она рассмеялась мне в лицо! В лицо! Она сказала, что ей безразлична цена: карьера, друзья, слава, имя – она готова пожертвовать всем ради вечной молодости и жизни.

По его впалым пергаментным щекам струились слезы.

Стефани, измученной переживаниями старика, хотелось его ободрить. Она сказала как можно мягче:

– И все-таки вы один из тех людей, которым Лили доверяет. И вы знаете это. – Она сама была потрясена, как легко и гладко слетела с языка ложь.

– Лили и я… нас связывают многие годы. – Он опять всхлипнул. – Долгие годы.

– Вы влюблены в нее! – воскликнула Стефани.

– Нет! – крикнул Губеров. Он закрыл глаза, как будто пытался преодолеть приступ непереносимой боли. – Да! Боже, помоги мне! – прохрипел он. Руки его комкали шарф. – Но как могли мы любить друг друга земной любовью? Она, вечно юная, и я, превращавшийся в беспомощную развалину!

Он опустил голову, чтобы спрятать лицо. Стефани отвела глаза. Она смотрела на гордо развешанные концертные афишы с его портретами, на молодое, необычайно красивое лицо. Сейчас фотографии времен его давно ушедшей молодости как бы дразнили его, издеваясь над его старостью и немощностью.

– Лили рассказывала мне, как много для нее значило ваше искусство, – возобновила Стефани разговор. – Особенно когда вы ей аккомпанировали. «Сильвия». Ей это очень нравилось.

Глаза старика впились в Стефани, его лицо затуманили воспоминания.

– Да, но он-то об этом не думает! Нет! Бизнес, один только бизнес. Это единственное, о чем он думает, – бизнес и деньги. – Слово «деньги» он выплюнул с отвращением, как что-то омерзительное, гадкое. – Он не умолкнул на протяжении всего нашего маленького импровизированного концерта! Он даже не слушал нас! – старик произносил это с видом обиженного ребенка.

Стефани напряглась. Кто это «он»? Не «ему» ли принадлежал голос, на фоне которого звучало пение Лили? Эрнесто де Вейга? Должно быть, он! Но о чем он говорил? О чем? И вдруг она вспомнила.

– Но это было в то время, когда появилась возможность проникнуть на рынки Восточной Европы. Ему же надо было… – начала Стефани.

Его взгляд. Она видела, как заходили иссохшиеся желваки. А его глаза – их вдруг заволокла пелена. Он весь как-то вдруг отдалился от нее.

Тиканье часов в наступившей тишине вдруг стало особенно громким. Пауза затягивалась, и Стефани почувствовала неловкость.

Старик подался вперед.

– А откуда вы знаете, о чем он говорил? – прошептал он. – Вас ведь там не было!

– Вы имеете в виду, на «Хризалиде»? Конечно, меня там не было, – Стефани заставила себя улыбнуться. – Вы прекрасно это знаете.

Тогда… откуда? Откуда вам это известно?

– По-моему, Лили мне рассказывала об этом. Откуда же еще я могу об этом знать?

На лице старика мелькнула тень догадки.

– Но Лили не рассказывает! Лили никогда ни о чем не рассказывает!

Стефани, оглушенная столь стремительным поворотом в ходе разговора, молчала.

– Вы вовсе не ее подруга! – прошептал старик. – Лили не посылала вас сюда!

Ее мысли метались в поисках выхода: надо было спасать ситуацию. Старик медленно опустил голову и в ужасе уставился на вещи, лежавшие у него на коленях.

– Это… это не ее подарки!

Резким движением старик швырнул на пол фотографию и шарф.

– Кто вы? – спросил он высоким дребезжащим голосом.

– Я же сказала вам, я друг…

– Нет! Вы обманули меня, – простонал старик, – вы обманули меня, вам нужно было выведать все о ней!