Текст книги "Навсегда"

15
Нью-Йорк

Винетт Джонс заложила страницу в Откровении Святого Иоанна красной атласной ленточкой. Затем она закрыла Библию в красном виниловом переплете – самое ценное из принадлежащего ей на этой земле (после Джованды, разумеется), – которая всегда была при ней. Положив книгу на журнальный столик, она поднялась с кресла и подошла к окну гостиной своего номера в отеле. Занавеси были открыты, и помимо живописного вида, открывавшегося с тридцать четвертого этажа, она заметила в оконном стекле свое собственное отражение, как будто она, Винетт, чудесным образом была вписана в этот сверкающий город.

Винетт только покачала головой в удивлении, любуясь ночной панорамой распростершихся во все стороны кварталов.

А эти апартаменты!

Она обернулась, широко открытыми глазами обводя гостиную. Такая большая! По-настоящему роскошная!

«Это слишком шикарно для меня, – подумала она. Но потом она улыбнулась, и лицо ее озарилось внутренним светом. – Но не для Джованды! Боже, нет. Для нее не может быть ничего «слишком», для моей любимой девочки».

Мысль о Джованде наполнила ее глаза слезами. Всхлипывая, она отошла от окна и подошла к дивану, на котором лежала ее сумочка. Раскрыв ее, она пошарила в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы.

Рука ее нащупала плотную визитную карточку, что дал ей симпатичный старый джентльмен в Вашингтоне, тот самый, которого попросили удалиться из здания ПД. Разве он не говорил ей, что готов помочь, если ей понадобится его помощь… что он кое-что искал, и это могло быть как-то связано с исчезновением ее Джованды.

Тень сомнения легла на лицо Винетт. «Прилично ли позвонить ему сейчас?» – подумала она.

Поразмышляв немного, она приняла решение. Это не будет неприличным. Напротив. Неприлично было бы не позвонить ему. Да. Она позвонит ему и скажет, как благодарна за предложенную помощь, хотя она в ней и не нуждается, хвала Господу! И она поделится с ним радостью, что ПД серьезно взялась за розыски Джованды… что это только вопрос времени… что скоро они с доченькой встретятся, чтобы больше уже не разлучаться.

Подойдя к телефону, она сняла трубку, набрала код междугородной связи и перевела взгляд на номер, указанный на визитной карточке.

Телефон на тумбочке затрезвонил, прорываясь сквозь толщу сна. Еще не проснувшись окончательно, Стефани автоматически потянулась к трубке.

– Алло! – пробормотала она.

В трубке послышался женский голос.

– Можно поговорить с мистером Мерлином?

Гадая, кто может так жестоко шутить, Стефани уже хотела было ответить, что в гробу телефонов не бывает – во всяком случае, если вы не Мэри Бейкер Эдди. Но в последний момент что-то удержало ее от этого жесткого ответа. Может быть, та застенчивость, с которой говорила женщина? Или торжественность ее тона? Или какая-то особая вежливость? Как бы то ни было, она вдруг услышала свой голос:

– С кем я говорю?

– Меня зовут Винетт Джонс, – ответила с достоинством женщина. – Я приехала сюда на день-два. Мы с мистером Мерлином познакомились недавно в отделении ПД в Вашингтоне.

– В отделении чего? – переспросила Стефани, нахмурившись, и подумала: «Боже, о чем толкует эта женщина?»

– Ну разве вы не знаете? Организация «Поможем детям».

– А-а.

– В общем, мистер Мерлин там занимался каким-то расследованием, – начала объяснять Винетт, – а я пыталась разыскать свою дочку, которую ПД, видимо, потеряла. И мы там встретились. Не могли бы вы ему сказать об этом, я уверена, что он меня вспомнит.

Стефани протерла глаза, делая попытку собраться с мыслями.

– Мисс Джонс, – произнесла она медленно. – Вы случайно не знаете, что он делал в вашингтонском отделении ПД?

– Нет, – ответила Винетт, – боюсь, что не знаю. На мой вопрос он ответил, что работает над проектом, связанным с ПД. Это все, что он сказал.

– Понятно. – Стефани пыталась сосредоточиться. Она знала, что ей было необходимо выспаться. Долгий сон, не прерываемый ничем и никем, освежающий сон помог бы ей очистить сознание, восстановил бы способность размышлять. Сон, которого не было у нее уже давно. – Позвольте мне задать вам прямой вопрос, мисс Джонс, – продолжала Стефани. – Вы сказали, что были в ПД, потому что они… потеряли… вашего ребенка?

– Да! – в голосе Винетт послышалось негодование. – И ни меня, ни мистера Мерлина никто не хотел принимать, поэтому мы и разговорились. Знаете, как это бывает в супермаркетах, когда там работает копуша-кассир? Или где-нибудь в учреждениях, когда приходится ждать часами.

Стефани ответила, что знает.

– Ну в общем, мы и разговорились. И мистер Мерлин, он был так добр, он дал мне свою карточку. Он сказал: «Если вы не выясните свой вопрос, может, я смогу вам помочь или познакомлю с тем, кто сможет это сделать». Я его поблагодарила, а он добавил: «Звоните, не стесняйтесь».

– И это все, что он вам сказал? – спросила Стефани, зажигая лампу на тумбочке и щурясь от неожиданно яркого света.

– Дайте-ка мне вспомнить. Мы поговорили о беготне, которой нам обоим пришлось заниматься, о том, что дождь лил как из ведра, что округ Колумбия гибнет от наркотиков. Он принес мне чашку кофе… А, да. Я вспомнила, – продолжала Винетт задумчиво, – он упомянул, что его расследование и то, что они потеряли моего ребенка, может быть, каким-то образом связаны.

Стефани почувствовала, что пульс ее учащается.

– Он не сказал случайно, как эти вещи могут быть связаны?

– Нет, не сказал. Видите ли, мне и в голову не пришло спросить, потому что я тогда была такая расстроенная, из-за того что они потеряли моего ребенка.

Остатки сна мгновенно улетучились. Прежде всего Стефани была журналисткой. Ее профессия обязывала ее быть постоянно начеку. Она не могла сказать, что именно насторожило ее. Скорее всего, это была интуиция, инстинкт журналиста – но у нее появилось отчетливое ощущение, что за всем этим стоит нечто большее, чем могло показаться с первого взгляда. Это было то самое ощущение, которому она научилась доверять больше, чем доводам разума, и очень часто именно этому чутью она была обязана своими самыми крупными удачами.

Однако на этот раз ее привлекала не возможность очередной журналистской сенсации. Это было нечто значительно более важное: потребность узнать, что же на самом деле случилось с дедушкой.

Почему его расследование привело его в ПД? Он же не занимается – не занимался, поправила она себя, теперь ей приходилось думать о нем в прошедшем времени, – расследовательской журналистикой. Нет. Ее дед был биографом. В частности, он работал над жизнеописанием Лили Шнайдер.

И здесь возникал вопрос вопросов. Что общего может быть между давно умершей певицей и организацией типа «Поможем детям»?

Винетт нервно наматывала телефонный шнур на указательный палец.

– Я звоню, – объясняла она Стефани, – чтобы поблагодарить мистера Мерлина за предложенную мне помощь, хотя она мне сейчас и не нужна, хвала Господу. Сейчас ПД разыскивает Джованду с помощью компьютера. Вы представляете! – Затем она добавила: – Может быть, я звоню в неудобное для мистера Мерлина время?

– Уверяю вас, что нет, – в голосе Стефани отчетливо послышалась сухая ирония.

Винетт не поняла этого.

– О, я так рада, – проговорила она с явным облегчением. – Извините, что я спрашиваю, вы не миссис Мерлин?

– Нет, я его внучка. Стефани.

С теплотой в голосе Винетт заметила:

– С вами очень приятно беседовать, мисс Мер… – она оборвала фразу на полуслове, наклонив голову.

– Мисс Джонс? – спросила Стефани. Винетт оглянулась на дверь. Затем сказала:

– Извините, не могли бы вы подождать минутку? По-моему, кто-то стучит. Я пойду проверю, кто это.

Может быть, это что-то насчет моей девочки.

– Конечно, – согласилась Стефани.

Винетт положила трубку на столик, поправила платье и поспешила к двери. Стук повторился, на этот раз громче.

«Кто это может быть, – думала она. – Может, мистер Кляйнфелдер? Или… Боже! – Сердце бешено запрыгало. – Может быть, это ко мне привели мою дорогую Джованду! Мой ребенок у кого-то на руках ждет меня за дверью!»

Она быстро отперла дверь и распахнула ее.

Радость сменилась разочарованием. Это не был мистер Кляйнфелдер, и это не была Джованда. Прислуга в форме сотрудников отеля. Рядом стоял столик с откидными крыльями. На белой скатерти были расставлены приборы для ужина на одну персону.

– Д-да? – растерявшись, спросила Винетт.

– Ваш ужин, мадам.

– Это какая-то ошибка. Я не заказывала.

– Это подарок отеля, мадам.

– О! – Винетт, смешавшись, отступила в сторону. – Простите. Пожалуйста. Входите.

– Спасибо, мадам, – ответил Дух.

16
Нью-Йорк

Дух осторожно вкатил столик в апартаменты и незаметно запер дверь, чтобы у Винетт не возникло никаких подозрений.

– Мадам, я поставлю столик прямо здесь, у дивана. Вы не возражаете?

Вздрогнув, Винетт обернулась и втянула голову в плечи.

– Очень хорошо, – ответила она.

Она стояла в стороне. Ей было неловко видеть, как кто-то другой суетится и хлопочет, подавая ей ужин – ей казалось, что это она должна бы накрывать на стол!

Раскладывая стол, Дух заметил, как Винетт бросила взгляд на телефонную трубку, лежавшую на столике у дивана. Очевидно, на том конце провода кто-то ждал продолжения разговора.

Свидетели – Дух бежал от них как от чумы. Но поделиться радостью убийства с кем-то, кто не видел всего происходящего, – это придавало особую пикантность всей истории.

– Я закончу через минуту, мадам, – заверил Дух. Ему вовсе не нужно было, чтобы Винетт продолжала разговор. – Надеюсь, вы любите blanquette de veau? – Приподняв бровь, Дух вопросительно смотрел на нее, положив руку на куполообразную металлическую крышку одного из блюд.

– О да, конечно! – ответила Винетт.

– Пожалуйста, мадам. Вы взгляните, и тогда я уйду.

Винетт подошла к столу, и тогда с быстротой молнии Дух вытащил из-под крышки «магнум» сорок четвертого калибра с глушителем и приставил его к виску Винетт.

Винетт удивленно вскрикнула, как при виде фокусника, достающего кролика из-под цилиндра.

– Спокойно, милочка. Спа-а-акойненько… Удивление на лице Винетт сменилось ужасом.

– Надеюсь, ты не будешь делать глупостей, дорогуша. Я вовсе не собираюсь нажимать эту штучку, если ты меня, конечно, не вынудишь это сделать. Зачем нам лишний беспорядок. Видишь ли, эта штука способна разнести вдрызг мотор грузовика. Или твою башку – она разлетится как арбуз.

Улыбка на лице Духа стала еще шире, обнажив ряд безупречно ровных зубов.

Стефани ожидала у телефона. До нее доносились приглушенные обрывки разговора, но звук был слишком тихий, поэтому она не могла понять, о чем шла речь. Потом ей показалось, что она услышала…

Что это было? Вскрик? Всхлипывание?

Стефани нахмурилась.

– Мисс Джонс? – спросила она на всякий случай.

Ответа не было.

Сжимая трубку рукой, она повторила громче:

– Мисс Джонс? Вы меня слышите? У вас все в порядке?

Ответом ей была тишина.

– Ч-что?

На какое-то время сознание Винетт отключилось. Комната, город, вся Вселенная вдруг сжались до нескольких кубических футов – пространства, занимаемого ими двумя. Она воспринимала только то, что происходило вот здесь, сейчас: пистолет, человек, который ей угрожает, и холодная сталь, вжавшаяся ей в голову. Она вдруг осознала, как легко у человека отобрать жизнь.

По телу струился холодный пот. Она слышала запах своего страха и скорее чувствовала, чем видела, что делает Дух свободной рукой.

Она опустила глаза, следуя за движением руки Духа. Наблюдала. Ждала. Не дыша следила за тем, как Дух поднял купольную крышку второго блюда.

Она пронзительно вскрикнула.

На тарелке, расположенные с хирургической тщательностью, лежали все аксессуары… наркомана!

Резиновый жгут, ложка, потемневшая от пламени, шприц, спички, маленький пакетик из фольги.

От охватившего ее страха она забыла все на свете. Она даже не чувствовала, как намокли ее трусики, как жидкость струится по бедрам. Она тихо молилась – беззвучно, но яростно, умоляя Бога оградить ее от этого зла, от всякого зла – и все время в ее сознании бешено бился один и тот же вопрос: Почему?.. Ну почему? Почему?

Стефани напряженно прислушивалась.

Она слышала звук собственного дыхания, возвращаемый микрофоном. И потом вдруг по всему телу – рукам, спине, бедрам – побежали мурашки.

Что-то было не так. Она чувствовала это. Она не могла разобрать ни слова из того, что говорила Винетт, но у нее было ощущение, что мерзкая змея опасности ползет прямо по телефонному проводу. Она шипела и высовывала свой гадкий язык.

– Мисс Джонс? – закричала Стефани в трубку. – Если вы меня слышите, скажите, где вы находитесь. Пожалуйста! Я вызову помощь!

Но в трубке гудела зловещая тишина.

Дух стоял позади нее, не обращая внимания на звуки, долетавшие из телефонной трубки.

Винетт сидела на стуле с высокой прямой спинкой, принесенном из спальни. Левый рукав был закатан, а трясущаяся рука лежала на столике в положении, хорошо известном всем наркоманам.

Всхлипывая, пытаясь сквозь пелену слез разглядеть, что делает, она возилась со жгутом, один конец которого был зажат между зубами, а другой находился в правой руке. Она затягивала жгут вокруг левого запястья. Пыталась найти вену на кисти, потому что вены предплечья были изувечены за время ее многолетнего «сидения на игле» – до того как она обрела Господа.

– Ну? – свистящим шепотом спрашивал Дух, стоявший позади нее. – Ну что ты возишься? – Она почувствовала, как глушитель пистолета ткнулся ей в затылок. – Ждешь, пока я тебе башку на куски разнесу? Такой смерти хочешь?

Винетт с отчаянием помотала головой. Она заторопилась, еще туже затягивая жгут, останавливая кровообращение.

На кисти рельефно обозначились вены.

Капли пота и слез, скатываясь с лица, падали на ее руку. Это было самое трудное из того, что ей приходилось делать за всю свою жизнь. Это было даже труднее, чем ломка. Потому что когда она соскочила с наркотиков, она поклялась Господу, что больше никогда не притронется к ним.

«Но сейчас у меня нет другого выхода, – говорила она себе. – Если Господь смотрит сейчас сюда и видит этот пистолет, приставленный к моей голове, он поймет. Я знаю, что поймет. У меня нет выбора…»

– Теперь бери иглу!

Винетт сглотнула. Она протянула руку, как будто ее заставляли дотронуться до змеи, и трясущимися пальцами взяла шприц. Длинная тонкая игла поблескивала в электрическом свете. Пластиковая трубочка шприца была наполнена… лучше и не спрашивать, она не желала знать, что там, в этой трубочке.

Она вдруг услышала звуки, доносившиеся с другого конца комнаты, и повернулась в ту сторону. Трубка все еще лежала на столике! Винетт совсем забыла о ней. Если бы сейчас…

– Забудь об этом. Давай-ка, милашка, уколись, сразу воспаришь. Ты знаешь, что я хочу сказать.

Винетт заставляла себя сжимать и разжимать кулак на левой руке, чтобы вены выступили сильнее.

– Давай, колись.

– П-пожалуйста, – Винетт обернулась и подняла глаза, в них была мольба. – Я не употребляю наркотиков!

Дух ухмыльнулся.

– По твоим рукам этого не скажешь.

– Это было давно! Я завязала!

Из телефонной трубки опять донесся шум.

– Теперь давай. Пора, – спокойно сказал Дух.

Глядя в безжалостные, без тени сострадания глаза Духа, Винетт колебалась. Прикусив губу, она снова взглянула на свою руку и нерешительно направила в свою сторону иглу. А что если… если… использовать шприц как оружие? Краем глаза она взглянула на Духа.

– Даже и не думай об этом, милашка!

И тогда Винетт сдалась. Она закрыла глаза, мысленно вознося молитвы Господу. Когда она открыла их, в них появилось выражение спокойной силы. Наклонив голову, она тихо сказала:

– Прости меня, Господи.

Перед глазами встал образ Джованды.

– Я люблю тебя, Джованда, дорогая, – прошептала она.

С достоинством выпрямившись, Винетт воткнула иглу в вену и нажала на поршень.

Эффект был мгновенным. Винетт показалось, что ей еще никогда не было так хорошо-оооо… Она облегченно вздохнула, внезапно почувствовав, как на нее наваливается сон… все сильнее и сильнее… она даже не может вытащить иглу. Дыхание ее замедлилось, игла так и осталась в руке. Винетт медленно огляделась по сторонам и упала со стула.

Она лежала на ковре. С открытыми глазами. С закрытым ртом. С начинающими синеть губами.

Во время падения игла сломалась, и теперь только половинка ее торчала из вены.

– Сладких тебе снов, милочка. – Дух наклонился, проверяя пульс на шее Винетт.

Винетт была мертва.

Из телефонной трубки по-прежнему доносились крики.

Выпрямившись, Дух подошел к телефону и взял трубку. Послушав несколько мгновений крики Стефани, он улыбнулся и положил трубку на аппарат. Вытащив красную розу из вазочки на столе, он вложил ее в руку Винетт.

«Так, пора сматываться».

В доме Осборна Стефани держала в руках онемевшую телефонную трубку.

17
Нью-Йорк

На следующий день Стефани с Уальдо вернулись на Горацио-стрит. Стефани захлопнула за собой входную дверь, сильно толкнув ее ягодицами, и с огромной клеткой в руках проследовала в гостиную. Там она поставила клетку на столик около винтовой лестницы и сдернула с нее покрывало.

– Ну вот мы и дома! – провозгласила она.

Уальдо наклонил голову вбок и уставился на нее одним глазом.

– Уальдо! – проскрипел он, разгуливая по деревянной жердочке. – Уальдо хочет крекер!

– Ага, прибыл недостающий ингредиент для изысканнейшего блюда, – раздался сверху знакомый голос. – Его хорошо подавать с великолепным гарниром из стеблей лотоса, грибов и особым рыбным соусом!

Закинув голову, Стефани посмотрела вверх.

– Фам! Что ты здесь делаешь? – удивленно спросила она. – Тебе надо заниматься! Я думала, у тебя завтра экзамен на гражданство.

С видом оскорбленного достоинства Фам спускался по винтовой лестнице.

– Я делаю то же, что всегда делал в этот день недели. Пытаюсь приспособить вашу квартиру для жилья. Ой, пыль! – Проведя указательным пальцем по перилам, Фам поднес его к глазам.

– Ты же знаешь, что сегодня тебе вовсе не обязательно этим заниматься, – заметила Стефани. – Иди домой и готовься к экзамену.

– Я и так готовлюсь, – Фам вытащил из кармана пачку карточек и протянул Стефани. – Вот. Задавайте любой вопрос.

Стефани взяла карточки, перемешала их и выбрала одну.

– Хорошо. Кто был двадцать восьмым президентом США?

Ответ последовал незамедлительно.

– Вуди Вильсон.

Она рассмеялась – впервые за эти дни. Он покраснел.

– Фам ответил неправильно? – спросил он смущенно.

– Нет-нет, – быстро ответила Стефани. – «Вуди» – уменьшительная форма от «Вудро».

– И что тут смешного?

– Это трудно объяснить. – Неожиданно Стефани нахмурилась. – Ты не знаешь, сколько времени? Я проспала и так торопилась, что забыла надеть часы.

Фам взглянул на свои часы, которые он носил на внутренней стороне запястья.

– Без одной минуты двенадцать.

– Двенадцать! – воскликнула Стефани. – Я опаздываю!

Обед с Аланом Пеппербергом был назначен на… ну, не двенадцать ровно, но… около полудня. Если она не поспешит, то заставит его ждать.

– Мне надо бежать, Фам! – проговорила она быстро. – Слушай, сделай одолжение, наполни водой поилку Уальдо.

Фам с подозрением воззрился на клетку.

– Вы знаете, эта птица меня не любит. Она все время клюет мне пальцы, если я протягиваю руку.

– Пожалуйста! Мне действительно надо бежать.

– Ладно, налью ей воды, – с неохотой пообещал Фам.

– Ты просто ангел, – Стефани поцеловала Фама в щеку. – Ладно, я помчалась. Пока. И давай, занимайся.

Через десять минут она вбежала в бистро «На уголке». Остановившись в дверях, осмотрела зал. За столиками, расставленными вдоль окон в длинном зале, сидели по двое, по трое и четверо. Ни за одним она не заметила мужчины, сидевшего в одиночестве. Она перевела взгляд на затылки мужчин, расположившихся у стойки бара.

Ее заметил бармен и махнул ей рукой.

– Стеф, вас кто-то ждет в задней комнате, – проскрипел он, указывая на дверь. – Последний столик слева.

Она улыбнулась.

– Спасибо, Джер.

Стефани направилась во второй зал. Очевидно, Алан Пепперберг считал, что осмотрительность является важнейшей составляющей доблести. Либо он пришел задолго до назначенного времени, либо применил какую-нибудь хитрость, чтобы заполучить самое уединенное место во всем бистро.

Он сидел за столиком, отгороженным от остального помещения перегородкой из черной крашеной фанеры, отвернувшись от зала и глядя в давно не мытое окно, выходившее на Джейн-стрит. Рядом с ним стоял стакан с каким-то напитком.

– Мистер Пепперберг? – спросила Стефани, подходя к нему сзади.

Вздрогнув, он обернулся. Затем, не выпуская из пальцев сигарету и опершись руками о стол, он неловко привстал.

Стефани, с ее наметанным журналистским глазом, было достаточно одной секунды, чтобы оценить его. Он был значительно моложе, чем она ожидала, – двадцать с небольшим. Худой, с чуть безумным взглядом пронзительных голубых глаз, с большим адамовым яблоком. Типичный житель центра. Шесть золотых бусинок в ушах плюс в левом ухе серьга в виде меча. Но одет он был прилично, одежда не выглядела потрепанной. Да, она ожидала увидеть совершенно другого человека. В нем определенно чувствовалась творческая жилка – это ей было абсолютно ясно, как и то, что этот вид панка был результатом целенаправленных усилий.

Она протянула руку.

– Привет. Я Стефани Мерлин.

– Я знаю. – Он осторожно положил сигарету в переполненную пепельницу – доказательство того, что уже давно держал этот столик. У него оказалось неожиданно твердое рукопожатие. – Я видел вас по телевизору, – застенчиво добавил он.

Она улыбнулась, чтобы снять напряжение.

– Надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго, мистер Пепперберг?

– Алан. Зовите меня Алан.

– Хорошо, Алан. А я – Стефани.

Она положила сумку на стул напротив него, уселась, поставив локти на столешницу, покрытую десятилетним слоем имен, дат, инициалов, сердечек, а также многократно повторяемым словом из трех букв, врезанным в израненную поверхность.

Как только она села, он тоже опустился на стул, взял из пепельницы недокуренную сигарету и нервно затянулся.

– Не возражаете? – спросил он, отворачиваясь в сторону, чтобы выдохнуть дым.

Она покачала головой.

– Нет, пожалуйста.

Алан благодарно улыбнулся. Он сделал еще одну затяжку и стал играть стаканом, в котором позвякивали кубики льда.

– Я рад, что вы согласились на эту встречу, – начал он, глядя в стакан. – Тем более что я позвонил, можно сказать, из ниоткуда. – Он поднял глаза и невесело усмехнулся. – Я боялся, вы подумаете, что это какой-то сумасшедший звонит. Но оперные фаны вообще странные люди. Во всяком случае, они отличаются от других людей.

Стефани не могла скрыть своего удивления.

– Вы фан оперной музыки?

Он обезоруживающе улыбнулся.

– Скорее коллекционер. Коллекционирую оперные записи. – Он поднял на нее глаза. – Некоторые коллекционируют живопись, кто-то – ложки, кто-то – этикетки.

Стефани ободряюще кивнула.

– У меня коллекция – ох! – около пятнадцати тысяч старых пластинок – сорокапятки, семьдесят восьмые, тридцать третьи… около четырех тысяч бобин… и примерно шесть тысяч кассет, а уж компактным дискам я и счет потерял.

Удивление Стефани росло.

– Где же вы живете? В музыкальной башне?

Он усмехнулся.

– В мансарде. Но она больше напоминает магазин звукозаписей, чем жилье. Ну да ладно. В прошлом месяце, – его голос понизился до шепота, – мне удалось заполучить оригинал записи Каллас, ее выступления в Мехико-Сити. Вы представляете! – Его глаза вспыхнули диким огнем. – Это была пиратская запись, ну, вы понимаете, у кого-то из сидящих в зале был магнитофон. Вообще-то, качество записи ужасное. – Он улыбнулся. – Но мне надо было ее заиметь в коллекции. Надо! – Он сжал кулак. – Отстегнул за нее десять штук.

Стефани была поражена.

– Десять тысяч? Вы имеете в виду долларов?

Он махнул рукой.

– Да это пустяки. За эту жемчужину в моей коллекции! За нее и сто тысяч не жалко отдать. Вы представляете, насколько редки подобные записи?

– Ну, уж во всяком случае, одно ясно, – сухо заметила Стефани. – Вы не принадлежите к категории голодающих служителей искусства.

– Н-нет… – Было заметно, что ему неловко. – Мой…э…дед. Видите ли, он оставил мне небольшой трастовый фонд.

Внезапно у Стефани в памяти вспыхнула лампочка.

– «Пепперберг гаранти траст Пеппербергс»! – воскликнула она. – Так вы из тех Пеппербергов?

Алан поморщился.

– Виноват. – На лице появилась извиняющаяся улыбка. – Я белая ворона в своей семье. Не пошел в банковское дело.

Неудивительно, что он с легкостью мог отстегнуть десять тысяч за какую-то некачественную запись! Имя Пеппербергов стояло в ряду таких имен, как Анненберги, Рокфеллеры, Меллоны.

– Скажите мне вот что, Стефани, – попросил он, резко меняя тему разговора. – Вы слышали о Борисе Губерове?

– Конечно! – Стефани засмеялась. – Любой школьник о нем слышал.

– Он был – а для меня таким и остается – величайшим пианистом мира! – В подкрепление своих слов он потряс кулаком. – Величайшим!

Она позволила себе легкую улыбку.

– Даже в сравнении с Горовицем, Рубинштейном, Фельцманом?

Он насмешливо фыркнул и сделал рукой такое движение, будто отгонял мух.

– До того как он заболел артритом, он их всех мог переиграть! Думаю, что и сейчас может. Его называли пианистом пианистов. Вы понимаете, что это значит?

– Алан, – сказала Стефани. – Давайте перейдем к делу. Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы говорить об искусстве фортепьянной игры.

– Я знаю. Я просто пытаюсь показать вам, что мне можно верить. Я кое-что понимаю в классической музыке. Я не хочу, чтобы у вас сложилось неправильное представление обо мне.

Она выглядела озадаченной.

– Но почему у меня должно сложиться неправильное представление о вас?

– Потому что я собираюсь вам сообщить нечто настолько дикое и невероятное, что вы можете заподозрить, что у меня крыша поехала.

Она молча ждала продолжения.

– Вы можете без предвзятости отнестись к тому, что я вам сообщу? – спросил он мягко.

В его голосе было что-то такое, что заставило ее утвердительно кивнуть.

– Хорошо, Алан. Что бы вы мне ни рассказали, я оставляю все сомнения вам. Но это все, что я могу обещать.

Похоже, этот ответ его удовлетворил.

– Ладно.

Он допил то, что оставалось у него в стакане, затем оглянулся по сторонам, как бы желая удостовериться, что их не подслушивают, и наклонился к ней через стол.

– Вы знаете, над чем работал ваш дедушка? – спросил он вполголоса.

Стефани пожала плечами.

– Он собирался писать биографию Лили Шнайдер… – Она нахмурилась. – А что?

Он ответил вопросом на вопрос.

– Но вам знаком ее голос?

Стефани кивнула.

– Конечно.

– В таком случае, – Алан улыбнулся, – у меня есть кое-что послушать.

Со стоящего рядом стула он взял маленький магнитофон «Сони» с наушниками и положил его на стол.

– Вот. – Он пододвинул магнитофон поближе к ней. – Наденьте наушники.

Пока она надевала наушники, он достал две кассеты. Посмотрев надписи на них, он выбрал одну, вставил в магнитофон и нажал кнопку.

Зазвучало знакомое, кристально чистое сопрано, в сопровождении фортепиано. Это был сладкий и нежный – и в то же время сильный, мощный голос – его невозможно было спутать ни с каким другим. Стефани почувствовала, как по телу поползли мурашки. Она была так захвачена этим голосом, что не замечала ни плохого качества записи, ни шумов и хрипов, ни приглушенного разговора, проходившего фоном.

Только песня Шуберта звучала в ушах:

 
Was ist Silvia, saget an,
Dass sie die weite Flur preist?
Schön und zart seh'ich sie nah'n,
Auf Himmels Gunst und Spur weist,
Dass ihr alles Untertan…[3]3
  Что возвещает Сильвия,
  Когда славит широкую ниву?
  Прекрасной и чарующей вижу я ее вблизи —
  На ней знак неба, его благодать,
  Все ей покоряется… (нем.). – Прим. перев.


[Закрыть]
 

Алан выключил магнитофон.

Стефани открыла глаза и сняла наушники.

– Чудесно! – прошептала она.

Он улыбнулся, но глаза оставались серьезными.

– Стефани, вы можете определить, когда была сделана эта запись?

Она покачала головой.

– Нет. Как я могу это определить?

– Ну что ж, я тоже не мог. Но у меня есть друг, он работает инженером по звуку на студии звукозаписи. И в качестве личного одолжения мне он использовал студийное оборудование, чтобы поработать с этой пленкой. Так вот, кассета, которую я сейчас поставлю, – та же самая, которую вы только что прослушали… та же самая! Единственная разница в том, что пение было приглушено, а фоновый разговор, наоборот, усилен.

– Хорошо, – она кивнула.

Он поменял кассету.

– Я хочу, чтобы вы внимательно прослушали именно разговор.

Она снова надела наушники, и Алан снова нажал кнопку «Пуск».

Сначала она слышала только громкие хрипы, шипение, шум. А потом вдруг – снова то же пение и тот же аккомпанемент, но, приглушенные, они доносились словно откуда-то издалека.

А потом появился второй голос, настолько громкий и необычный, что она чуть не подпрыгнула. Было такое впечатление, что человек говорит через старомодный усилитель. Хрипы, шумы, шипение – и перекрывающий звук пения мужской голос, говорящий по-английски, с легким иностранным акцентом. Похоже, голос принадлежал образованному человеку. Он отвергал какой-то совет. До нее доносились слова «совместное предприятие», «открытие офиса», «организация сети». Но человек говорил один… может быть, по телефону? Это было единственным объяснением односторонних реплик.

Стефани наморщила лоб от напряжения, пытаясь уловить суть разговора, сложить в целое отдельные слова и фразы: «общее соглашение», «воссоединение открывает новые рынки», «граница капитализма».

Алан курил, напряженно следя за реакцией Стефани, ожидая ее вопросов.

Она закрыла глаза, чтобы полностью сосредоточиться на том, что слушала, не отвлекаясь ни на что.

На несколько мгновений звук вдруг очистился от посторонних шумов. Голос стал яснее, четче: «Привнесение западных ноу-хау… обучение и контроль качества… сто миллионов… триста, четыреста филиалов… Дрезден…»

Затем опять появились шумы, стало труднее различать слова. Пение заглушало говорящего.

Этот звенящий хрустальный голос, взлетавший и падавший в водовороте мелодии. Он перемежался с обрывками разговора. Теперь Стефани было трудно уловить реплики, перекрывающиеся ангельским пением. Но вот мужской голос опять стал четче: «финансирование…переговоры…быстро…Штатсбанк…» Она прижала наушники руками, стараясь не упустить ни слова, ни слога. «…Выборы доказывают… я и без аналитиков это знаю… вы слушаете?.. глупость, глупость…» Голос приказывал. Да, скорее всего, это был телефонный разговор. «Дрезден». Голос опять стал четким, как будто – да! – как будто говорящий ходил по комнате, то приближаясь к микрофону, то удаляясь от него. Звуки шагов гасли в толстом ковре. «…Головной офис всего… нет-нет… не Лейпциг… скажи им Дрезден, или ничего вообще не будет…»

Лили все пела под аккомпанемент фортепиано, и ее песня медленно приближалась к концу.

 
Darum Silvia tön, О Sang,
Der holoten Silvia Ehren;
Jeden Reiz besiegt sie lang.
Den Erde kann gewähr.[4]4
  О чем поет Сильвия,
  Что ее чарующая слава,
  Ее неумирающая прелесть
  Всю землю может покорить (нем.). – Прим. перев.


[Закрыть]
 

И вдруг мужской голос, заглушая пение, обратился к кому-то – видимо, телефонную трубку прикрыли рукой: «Дорогая! Дело сделано!» Пианист, словно по инерции, взял еще несколько аккордов, прежде чем музыка прекратилась. «Миллиард немецких марок обеспечит нам контроль над всеми фармацевтическими концернами бывшей ГДР. Удалось! Ты слышишь? Дело сделано! И…» Пауза. «…Корпорация, ее головной офис, будет находиться – нет. Ты должна догадаться где!» Голос был очень четким, видимо, говорящий перестал расхаживать по комнате. Стефани представила, как он стоит около микрофона, еще не остыв от возбуждения, еще в напряжении после разговора. А затем зазвучал ее голос. Он был тихим, но его невозможно было спутать ни с чьим другим: «Я даже не представляю, Эрнесто!» Лили Шнайдер… «Пожалуйста, Эрнесто! Bitte, mein Schatz! Не мучай меня!» Мужчина ответил: «Тогда мне придется тебе сказать, Liebchen, ты же знаешь, я не могу переносить твоих мучений!» Последовала драматическая пауза, затем прозвучало одно слово: «Дрезден!». И вдруг резкий звук – кто-то хлопнул в ладоши? «Эрнесто! Эрнесто! Неужели это возможно? После стольких лет! Дрезден! Там были лучшие мои концерты!»