Текст книги "Навсегда"

2
Нью-Йорк – Тюрьма Рэйфорд, Старк, Флорида

– Восьмая поправка к Биллю о правах – это право иметь… Нет. Это вторая. Восьмая…

Тихонько бормоча, Фам Ванхау вставил ключ в замочную скважину. Это был беженец из Вьетнама, худощавый, лет тридцати с небольшим. Предстоящий в скором времени экзамен на получение гражданства США полностью владел его сознанием.

Ключ повернулся, и дверь открылась. Как обычно, неслышным шагом Фам вошел в обширную прихожую, но ударивший в нос запах разложения заставил его отпрянуть. Сморщив нос от отвращения, он помахал перед собой рукой с длинными тонкими пальцами. Что за запах? Тухлое мясо?

«Наверное, он опять уехал в путешествие и забыл выбросить мусор на помойку», – подумал Фам, запирая дверь на замок и задвигая засов. Поставив на пол сумку от Балдуччи, он повесил свой легкий спортивный пиджак на вешалку и постоял несколько мгновений в прихожей, нахмурившись и склонив голову набок.

В квартире застыла мертвая тишина.

– Дома никого нет, – пробормотал Фам.

Он всегда легко распознавал отсутствие жильцов. В пустых квартирах обычно царит специфическая тишина и даже воздух кажется неживым.

Ну что ж, гадать все равно бесполезно. Но сначала самое главное.

Быстро пройдя через прихожую, он распахнул дверь в гостиную, окна которой выходили на угол Пятьдесят седьмой улицы и Седьмой авеню. Стоя в дверях, он оглядел комнату. Нет, здесь ничего нет. Он пересек гостиную и открыл окна во всех трех эркерах. Комната сразу же наполнилась шумом улицы, но Фам не обратил на это внимания. Вообще-то он радовался этим звукам: они оживляли квартиру, делали ее пустоту не такой пугающей.

Продолжая принюхиваться, он продвигался по квартире в поисках источника этого отвратительного запаха. На кухне тоже ничего нет. Переходя из комнаты в комнату, он всюду открывал окна.

Старая спальня мисс Стефани. Пожалуй, здесь запах чувствуется сильнее. Блестящие темные глаза Фама осмотрели комнату. Нет, здесь тоже ничего. Он вошел в смежную ванную.

– Нет, – нахмурившись, произнес Фам.

Спальня хозяина. Он помедлил перед полуотворенной дверью. Похоже, запах идет отсюда. До слуха донеслось приглушенное жужжание, похожее на жужжание пчел. Пчелы? В доме? В центре города? Он осторожно толкнул дверь, стараясь не дышать.

Прямо перед ним на полу лежал опрокинутый стул. Над стулом медленно покачивались босые ноги. Услышав странное подвывание, он не сразу понял, что звук исходил из него самого. Трясясь, он медленно поднял глаза: голые ноги, дряблый живот – и – о святой Будда! – вздувшееся лицо… господина Мерлина! Стая мух, потревоженная появлением Фама, поднялась с трупа и носилась вокруг крутящимся смерчем.

Фам застыл от ужаса.

Его хозяин, его бывший хозяин… висел на ремне, привязанном к тяжелой голландской люстре, с петлей вокруг вспухшей шеи, с разлагающимся лицом. Рой мух уже успокоился, и тело стало темнеть, вновь покрываясь мухами, спешившими продолжить свой прерванный пир.

Фаму удалось преодолеть сковавший его паралич. Сделав несколько шагов назад, он повернулся и понесся к входной двери. Повозившись с замком, он распахнул дверь, не переставая при этом кричать так громко, как только позволяла мощь его легких. Соседи говорили потом, что этот крик мог разбудить мертвого.

Однако Карлтон Мерлин не пробудился.

– Знаете что, леди, – Джед Савитт, насильник, совершивший серию убийств, обитатель камеры для приговоренных к высшей мере наказания, уставился на Стефани похожими на плоские серые камешки глазами, отвечая на ее взгляд. – Вы самая красивая задница, которая когда-либо входила в эту дверь.

– Стоп, – устало крикнула Стефани Мерлин съемочной группе.

Софиты медленно погасли. Видеокамера затихла.

Стефани провела рукой по волосам, вздохнула и, сплетя пальцы рук, оперлась на металлический стол. Ее глаза сцепились с глазами убийцы.

– Мистер Савитт, – ей стоило большого труда придать голосу профессионально-ровную интонацию, чтобы не выдать своих эмоций. – Может быть, мне следует вам все время напоминать, что мы снимаем эту передачу для показа в прайм-тайм?

Холодные глаза Савитта, казалось, просверливали ее насквозь, и она невольно поежилась. «Это мертвые глаза, – думала она. – Слава Богу, что я здесь не одна».

От одной мысли об этом у нее по спине пошли мурашки. Кроме нее и Савитта в маленькой душной камере смертников находились шестеро. Два тюремных охранника, начальник тюрьмы с переносным телефоном, на случай если исполнение приговора будет отложено, и съемочная группа программы Стефани «Полчаса», выходившей в эфир раз в неделю и транслируемой двумястами независимыми телекомпаниями по всей стране. Как обычно, в съемках принимали участие Расти Шварц, лучший оператор Стефани, Роб Манелли, «волшебник софитов», и Тед Уарвик, продюсер. На этот раз пришлось обойтись минимальными силами – численность съемочной группы была ограничена пространством и ситуацией.

Стефани глубоко вздохнула. Откинувшись на спинку стула, Савитт пожирал ее глазами. Это был человек тридцати с небольшим лет, ростом шесть футов,[1]1
  1 фут = 12 дюймам = 0,3048 м. – Прим. перев.


[Закрыть] с мужественным взглядом. Густые светлые волосы, сильный подбородок, веснушки – с такой внешностью он вполне бы мог стать обладателем титула «Мистер Америка», если бы не расплющенный когда-то нос и не дефект психики. У него был пунктик – молоденькие девочки. И бейсбольные биты. Стефани с трудом скрывала отвращение.

Она твердила себе, что все это – необходимая часть ее работы.

Стефани Мерлин было двадцать восемь лет. Она была хороша собой, однако крупная кость не позволяла назвать ее изящной, а властная манера держаться не позволяла назвать ее красивой. Но тем не менее она, безусловно, была яркой женщиной, она обращала на себя внимание. Почему-то фотокамеры, и даже видеокамеры – возможно, самые недоброжелательные объективы и камеры из всех, когда-либо созданных человеком, – подчеркивали ее высокие скулы и широко расставленные глаза цвета топаза. При росте пять футов и шесть дюймов в ней было 125 фунтов[2]2
  1 фунт равен 0,453 кг. – Прим. перев.


[Закрыть] веса, ее кожа цвета слоновой кости слегка блестела, светлые волосы спадали на плечи. Часто она закалывала их сзади большой голубой заколкой. Золотые клипсы в форме улитки и массивное золотое ожерелье смягчали строгость ее неизменного темно-синего костюма и белой шелковой блузки.

«Интересно, – думал Джед Савитт, – как она будет выглядеть раздетой, с распущенными волосами? Насаженная на две бейсбольные биты?»

– Прежде чем мы продолжим, давайте уточним некоторые моменты, – голос Стефани звучал сухо, по-деловому. – Я не напрашивалась на этот визит. Ваш адвокат позвонил нам и предложил мне эксклюзивное интервью. Вы видите эту дверь?

Она указала на дверь. Джед кивнул.

– Либо вы ведете себя прилично, либо мы со съемочной группой выходим прямо через эту дверь и на этом все закончится. Чао, беби. Это понятно? Выбор за вами. Что вы ответите?

Губы Савитта искривились в ухмылке, взгляд же оставался по-прежнему мертвым.

– Вы знаете, вы крутая женщина, – сказал он с восхищением. – Вы точно раньше не были тюремной надзирательницей?

Стефани отодвинула стул.

– Ну ладно, ладно. – Самый знаменитый убийца Америки махнул рукой в сторону Расти Шварца и Роба Манелли. – Скажи им, чтобы включили камеру.

Шварц и Манелли вопросительно посмотрели на Стефани.

– Хорошо, ребята, – кивнула она, – вы слышали его слова. Начнем с того момента, где мы остановились.

Щелкнув, софиты наполнили комнату белым светом, зажужжала видеокамера.

Стефани положила ногу на ногу и продолжила интервью.

– Итак, Джед, до приведения приговора в исполнение остался один час. Хотели бы вы перед смертью сказать что-нибудь семьям ваших жертв?

Он улыбнулся.

– Стефани, – он фамильярно, как это принято на телевидении, обратился к ней по имени, – это не были мои жертвы. Как вы знаете, меня обвинили в… э… да, преступлениях. Но я не признал этих обвинений.

– То есть вы утверждаете, что вы не совершили двадцать восемь убийств?

– Именно это я утверждаю вот уже семь лет, но никто не желает слушать. – Он улыбнулся в камеру, обнажив два ряда очень белых и очень ровных зубов.

– Испытываете ли вы враждебность по отношению к обществу в связи с вашим приговором?

– Враждебность? – Он быстро моргнул. – Почему я должен испытывать враждебность?

– Если вы невиновны, как вы утверждаете…

Он пожал плечами.

– Да вся жизнь – это тот же хренов приговор. Но на ваш вопрос я могу ответить так: нет, я не сержусь. Вы неправильно все понимаете. Вовсе не общество хочет посадить меня на электрический стул, Стефани. Это идиот прокурор и идиоты судьи. Не говоря уже обо всех этих обманутых родственниках, которые жаждут крови – все равно чьей.

– В таком случае вы полагаете, что присяжные были несправедливы по отношению к вам?

– Присяжные? А кто они, эти присяжные? – Он презрительно фыркнул. – Почтовые работники? Домохозяйки? – в голосе послышалось омерзение.

Стефани знала, что в свете мощных софитов, направленных прямо на него, его глаза станут похожими на головки серебряных булавок.

– Может быть, вы мой присяжный заседатель, Стефани?

Ну вот, опять началось! Возьми себя в руки. Задавай вопросы. Ну хорошо, крутой мужик. Посмотрим, как ты проглотишь этот вопрос.

– Скажите, Джед, – она говорила подчеркнуто ровным, спокойным тоном. – Вы боитесь смерти?

Он, не отводя глаз от Стефани, продолжал улыбаться.

– Я бы солгал, если бы сказал, что нет. Видите ли, Стефани, мы все боимся смерти. Покажите мне мужчину или женщину, которые не хотели бы жить вечно, и я покажу вам обманщика. – Он помолчал. – А разве вы не хотите жить вечно, Стефани? – Его голос понизился до чуть слышного шепота.

Она почувствовала, что у нее зашевелились волосы на голове.

Казалось, повисшая в камере тишина гудела, и негромкий телефонный звонок прозвучал в ней взрывом бомбы. Все вздрогнули и уставились на аппарат – кроме Стефани. Ее глаза были прикованы к Джеду.

«Он надеется, что это звонит губернатор штата с известием об отсрочке», – подумала она.

Начальник тюрьмы, высокий, крепко сложенный человек, с волосами цвета «перец с солью», после второго звонка поднял трубку.

– Смотритель Вудс у телефона. – Какое-то время он слушал, затем рявкнул: – Черт побери! Переведите звонок на линию один-шесть. И, Христа ради, не занимайте больше эту чертову линию! – Он сердито бросил трубку.

Стефани продолжала смотреть в глаза Савитту. Она видела, что надежда, зажегшаяся было в них, угасла, подобно свету выключенной лампочки.

– Это вам звонили, мисс Мерлин, – раздался голос начальника тюрьмы.

Она повернулась к Вудсу.

– Кто это был?

– У меня не было времени спросить: нам нужно держать эту линию свободной для связи с губернатором или Верховным Судом. Если вы хотите ответить, звонок переведен туда, в комнату прессы. – Он кивнул в сторону стальной двери.

Она взглянула на продюсера.

– Тед, послушай, пожалуйста, кто это.

– Есть! – Тед Уарвик шутливо отдал честь. Когда охранник отпер и приоткрыл дверь, до Стефани донесся гул голосов. Дверь быстро захлопнулась, и в комнате снова повисла тишина.

Стефани с задумчивым видом сложила руки на столе.

– Итак, Джед. На суде выяснилось, что вы действовали под семью вымышленными именами.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Вы хотите сказать, что прокурор заявил, что у меня были семь вымышленных имен. Есть некоторая разница.

– Но они представили доказательства! Водительские удостоверения и паспорта с вашими фотографиями на них…

– Ну, Стефани… – Он выглядел разочарованным. – А я-то думал, что вы умная девочка!

– Но права и паспорта не были подделками. Они действительно принадлежали Маккою. И на них были отпечатки ваших пальцев. Как вы это объясните?

Он пожал плечами.

– Джед, – вздохнула Стефани, – это не для протокола. Хорошо?

– Да, Стефани? – Он пристально смотрел на нее.

– Почему вы попросили меня приехать и взять у вас интервью? Ваш юрист заявил в прессе, что вы не будете давать никаких интервью.

– Да, но разве кто-нибудь его услышал? Вы их видели, когда шли сюда, Стефани. Вы слышали их только что. – Он указал рукой на дверь, через которую вышел Тед Уарвик. – Комната прессы полна голодных зверей, которых разъяряет запах крови. Вы знаете, сколько там репортеров, Стефани? Больше ста пятидесяти. И все ждут, чтобы увидеть, как я умру. – Он хихикнул. – Похоже, смерть – самое интересное в жизни людей.

– Может быть. Но вы все-таки не ответили на мой вопрос. Почему я? Ведь они все стояли здесь наготове. Вы могли выбрать известнейших. «Нью-Йорк таймс» или «Шестьдесят минут». Даже «Хорошенькое дельце», если вас привлекает это направление.

Он слегка наклонился вперед, сложил руки на столе и взглянул на нее.

– Я очень давно хотел с вами познакомиться, Стефани. Можете назвать это последней волей умирающего. Знаете, как безнадежно больные дети, которые перед смертью просят что-нибудь, и тогда их ведут в Диснейленд или к их постели приходит знаменитый спортсмен?

Стефани кивнула.

– Ну что ж, вы помогли моей мечте сбыться. Вы, Стефани Мерлин, мой Диснейленд, мой спортсмен!

Он придвинулся еще ближе. В улыбке обнажились острые, как у зверя, резцы. Он закрыл микрофон рукой, чтобы его слова не были записаны на магнитофон.

– Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что я смотрел вашу программу более двух лет, как фанатик? И не потому, что она такая хорошая. А потому что вы… отвечаете моему идеалу женщины!

Ей стоило большого труда скрыть охватившее ее отвращение.

– Я вижу, вас это не впечатляет. Но я этого и не ждал.

– Я польщена, что вы так высоко…

– Нет, Стефани, нет. Нет. – Он покачал головой. – Не польщена. Испугана!

Она уставилась на него в изумлении. Он попал в точку.

– Вы боитесь, что я могу причинить вам вред? Так? – Он не ждал ответа. – Очевидно, вы испытаете такое же облегчение, как и все остальные, когда меня привяжут к стулу и включат рубильник, не так ли? Вы подумаете, что со мной покончено навсегда, и эта мысль успокоит вас.

Она продолжала пристально смотреть на Джеда.

– Но знаете что? Со мной не будет покончено! Видите ли, Стефани, я вас буду поджидать по ту сторону.

Казалось, его плоские серые глаза физически касаются ее.

– Вы ведь верите в жизнь после смерти, не так ли, Стефани?

Казалось, воздух между ними был заряжен. Она могла поклясться, что он тек и вибрировал.

Дверь опять открылась – где-то вдалеке, как будто она находилась в другом измерении. И опять гул голосов проник в камеру.

– Стеф, – позвал ее Тед Уарвик. – Ты можешь подойти к телефону?

Не поворачиваясь, она отмахнулась от него.

– Запиши телефон и скажи, кто бы там ни звонил, что я перезвоню позже.

– Это важно, Стеф. Это Сэмми Кафка. Он звонит из Нью-Йорка.

Сэмми! У нее оборвалось сердце.

– Тед? – прошептала она.

Он жестом попросил ее выйти из камеры. Джед Савитт наблюдал, как она, отодвинув стул, поднялась и направилась к двери.

– Только ненадолго! – крикнул он ей вслед. – Мое время кончается!

Она почувствовала облегчение, когда за ней захлопнулась дверь. «Как раз то, что мне было нужно, – подумала она, тряся головой, как будто желая стряхнуть с себя все, что происходило за дверью. – Комедиант из камеры смертников».

Большая комната для прессы была наполнена шумом и движением и напоминала улей. По полу змеились толстые электрические кабели.

– Тед, – сказала она твердо. – Пожалуйста, что случилось?

Он отвел ее в угол, подальше от любопытных ушей.

– Твой дедушка, – тихо сказал он.

Она схватила его за руки, впившись глазами ему в лицо.

– Сэмми сказал… – Он вздохнул, пожалев о том, что не существует никаких мягких способов сообщить то, что он собирался ей сообщить. – Он сказал, что похоже на самоубийство.

– Само… – это слово ударило ее. Голова закружилась. Она уперлась спиной в бетонную стену и закрыла глаза.

Где-то далеко, за миллион миль, щелкнул громкоговоритель, и искаженный динамиком голос произнес: «Уважаемые дамы и господа! Верховный Суд Соединенных Штатов только что приостановил приведение приговора мистера Савитта в исполнение. Он не будет давать интервью и в настоящее время возвращается в свою камеру. В скором времени вы получите подробные разъяснения. Спасибо за ваше терпение».

Стефани Мерлин никак не отреагировала на это сообщение. Ручейки слез струились по ее щекам. Она медленно подняла голову и открыла глаза.

– Мой дедушка, – сказала она Теду со спокойной убежденностью в голосе, – никогда бы не совершил самоубийства. Никогда!

3
На борту самолета – Нью-Йорк

Стефани смотрела в иллюминатор, но не видела удалявшихся огней внизу. Она не ощутила наклона самолета, когда он, набирая высоту, взмыл вверх. Бледная, она сидела, сцепив руки, бесчувственная, словно робот. «Но если я робот, то почему мне так больно?»

Чья-то рука тихо легла на ее плечо, и она медленно подняла заплаканное лицо. К ней склонилась стюардесса:

– Вам принести что-нибудь?

Стефани покачала головой.

– Нет, спасибо. – Она отвернулась. Стюардесса, посмотрев на нее внимательно, опять дотронулась до ее плеча.

– Вы не могли бы пройти со мной?

Стефани была слишком погружена в печаль, чтобы задавать вопросы. Она послушно начала отстегивать ремень безопасности. Онемевшие пальцы не слушались. Протискиваясь между спинкой переднего кресла и сиденьем соседа, она двигалась как в замедленной съемке.

В проходе она взглянула на стюардессу, как будто спрашивая: И что?

– Мне кажется, вам нужно уединение, – сказала та сочувственно. – Пойдемте со мной. Сзади есть свободный ряд.

Стефани кивнула.

– Спасибо.

На нетвердых ногах она проследовала за стюардессой. Усевшись на указанное место, Стефани взяла предложенную ей рюмку коньяка и залпом выпила ее.

– Если вы чего-то захотите, нажмите кнопку. Я с удовольствием все для вас сделаю. – Стюардесса сочувственно смотрела на нее.

«Я хочу, чтобы мой дедушка был жив, – хотелось сказать Стефани. – Вы можете это сделать?» Но вежливость взяла верх. Еще раз поблагодарив стюардессу, она, повернувшись к иллюминатору, уставилась на мигающий огонек на крыле. Через некоторое время она устало закрыла глаза, и боль захватила ее всю.

Боль и воспоминания. Теперь все ее воспоминания были неразрывно связаны с болью.

Смерть отняла у нее деда.

Ирония смерти. Ведь именно смерть свела их когда-то.

Давно овдовевший дедушка взял ее, пятилетнюю девочку, к себе, когда ее родители погибли в нелепой катастрофе. Очевидно, на легком самолете вышел из строя радар. Монблан был окутан туманом. Пилот не знал, что прямо на его пути была вышка канатной дороги. Когда он врезался в набитый людьми вагончик, он скорее всего решил, что самолет ударился о гору.

Стефани часто задумывалась о том, успели ли увидеть стоявшие в обреченном вагончике ее родители приближающийся к ним самолет или они погибли, так и не осознав, что произошло. Она надеялась на последнее.

– Нам обоим надо быть мужественными, – сказал ей дедушка после похорон. – Теперь у нас с тобой остались только мы с тобой.

Ничто не могло быть слишком хорошим для внучки Карлтона Мерлина. Он без зазрения совести баловал девочку. Он нанял дизайнера, поставив перед ним задачу превратить спальню Стефани в доме Осборна в розовую мечту, достойную принцессы. Он осыпал ее подарками, он покупал ей столько одежды, что она вырастала прежде, чем успевала хоть раз надеть все, что было для нее куплено.

Именно он настоял на том, чтобы она посещала Бриарли, одну из самых престижных и дорогих частных школ Манхэттена. Именно он ходил на родительские собрания, водил ее в зоопарк – это она обожала – и в оперу, которая нагоняла на нее тоску.

Путешествуя по стране с выступлениями по поводу выхода в свет своей очередной книги – биографии какой-нибудь знаменитости, он всегда брал внучку с собой. Когда Стефани, в старших классах школы, решила стать журналисткой, он использовал все свои связи, чтобы она могла на каникулах попрактиковаться в «Нью-Йорк пост». Благодаря ему она после окончания предпоследнего класса школы проработала целое лето в отделе новостей Эн-би-си.

Знакомство с Эн-би-си решило ее судьбу. Ей нравилась оживленная атмосфера, царившая в отделе новостей. Она дарила ощущение причастности к истории, которая творилась прямо у нее на глазах. И не было ничего удивительного в том, что Стефани решила идти на факультет журналистики.

– Это тяжелый путь, – предупредил ее Карлтон. Но Стефани доказала, что он ей по силам. Все каникулы проводила она в отделах новостей разных газет, радио– и телекомпаний.

Она окончила университет с отличным дипломом. Мерлин страшно гордился внучкой.

– Она будет новой Барбарой Уолтерс, – хвалился он каждому, кто соглашался его слушать.

После года работы в одной из телевизионных компаний ее пригласили на должность внутреннего обозревателя в «Лайв эт файф». Как-то незаметно получилось, что блокнот и микрофон стали ее постоянными спутниками. Каждый день приносил новую трагедию, новые жертвы и новых героев – и тем самым новое задание для нее. Ей это нравилось – ей никогда еще не было так интересно жить. Но постепенно ее все больше раздражало, что на каждый сюжет отводилось не более одной-двух минут. Ей хотелось заглянуть в души тех людей, о которых она рассказывала, понять, что двигало их поступками, каковы будут последствия этих поступков.

Вместе с Тедом Уарвиком, продюсером «Лайф эт файф», они решили создать свою еженедельную программу, каждый выпуск которой был бы посвящен одной теме. Они назвали ее «Полчаса», сделали пробный выпуск и предложили телекомпаниям. Передачу отвергли все.

Но это не остановило их. Они ушли из «Лайф эт файф», объединили деньги и решили продвигать программу, предлагая ее независимым станциям. И тут кончились деньги. Именно дед поддержал их тогда, вложив свои средства в их дело.

– Я это делаю не для тебя, – соврал он Стефани, – просто я думаю, что это выгодная операция.

Он оказался прав. Они продали программу сотням независимых станций. «Полчаса» взмыли в популярность ракетой, мгновенно принеся Стефани славу. За одну ночь она стала одной из самых известных женщин на телевидении – и богаче, чем она осмелилась бы предположить в самых дерзких мечтах.

Она знала, что без поддержки деда этого никогда бы не произошло. Всем она была обязана ему.

Стефани вытерла слезы.

Самолет шел на посадку. Опускаясь в более теплые слои воздуха, фюзеляж начал подрагивать. В салоне началась обычная предпосадочная суета. Зазвучала музыка, пассажиры оживились, освещение стало ярче. Стюардессы сновали по проходам, собирая посуду. Еще несколько минут, и они окажутся в городе, который никогда не засыпает. В городе, где заснул навсегда Карлтон Мерлин.

– Дедушка, – беззвучно прошептала Стефани. Ее лицо исказилось новым приступом боли.

«Боже, ну почему? – спрашивала она в глухой ярости. – Ну почему он не мог жить вечно?»

Обычно она всегда была среди пассажиров, которые первыми выходят из самолета. Сегодня она была последней. Ей не надо было спешить. Не надо было звонить дедушке, чтобы сообщить, что она приехала. Впереди не было ничего – только встреча со смертью. Чем позже она состоится, тем лучше.

В конце коридора ее ожидал Сэмми Кафка. На нем был черный костюм и черный галстук, на рукаве – старомодная лента из черного крепа. Она впервые видела его без гвоздики в петлице и без радостной улыбки на лице.

Они обнялись, не говоря ни слова. Теперь, со смертью деда, Сэмми Кафка, его старейший и любимейший друг, был самым близким Стефани человеком. Стефани помнила, как дедушка познакомил их – ей было тогда пять лет. Сэмми сел перед ней на корточки и, прежде чем обнять ее, сказал: «Здравствуй, детка. Меня зовут дядя Сэмми».

И с тех пор она была его деткой, а он – ее Дядей.

– Дядя Сэмми, скажи мне, что это дурной сон, – тихо попросила Стефани. Она высвободилась из объятий Сэмми и взяла его за руки. В ее глазах были боль, скорбь и мольба. Она была похожа на ту Стефани, пятилетнюю девочку, потерявшую одновременно обоих родителей.

– Ну скажи мне, что я скоро проснусь и тогда он будет здесь!

На нее смотрели увлажнившиеся от слез карие глаза Сэмми.

– Детка, как бы я хотел тебе это сказать! Я бы отдал все, чтобы это было так.

Он дал ей безукоризненно выглаженный носовой платок, она вытерла глаза и лицо.

– У тебя багаж есть? – спросил Сэмми. Всхлипнув, она покачала головой.

– Я села на первый же самолет. У меня не было времени собраться. Тед сказал, что он сам все сделает.

– Хорошо. – Сэмми кивнул. – Тогда нам не надо задерживаться. Пошли. Шофер ждет нас в машине.

По дороге в Манхэттен она смотрела из окна на редкие встречные машины. «Без дедушки Нью-Йорк будет уже другим городом», – думала она.

Когда они проезжали мимо того, что осталось после Всемирной выставки 1964 года, она повернулась к Сэмми.

– Полиция… – начала она. Ей пришлось глубоко вздохнуть, прежде чем она смогла договорить фразу. – Ты говоришь, они утверждают, что это… самоубийство. Как… – Она сглотнула – слова не шли из пересохшего рта. – Как это случилось?

Он взял ее тонкую руку.

– Еще будет достаточно времени, чтобы поговорить об этом подробно, детка. Давай помолчим.

Ее голос был тихий, но настойчивый.

– Дядя Сэмми, я хочу все знать! Пожалуйста. Не надо щадить мои чувства. Это все равно не поможет.

Он выглядел несчастным.

– Если ты настаиваешь, детка, – сказал он с глубоким вздохом. – Это случилось через некоторое время после того, как мы с ним были в опере. Последний понедельник в «Метрополитен». В тот день Фам отпросился на неделю – по-моему, чтобы подготовиться к экзаменам на гражданство. А когда он сегодня вошел в квартиру, он нашел…

– Но как он умер?

– Очевидно, он был мертв уже около недели. Он… – Сэмми в нерешительности замолчал. – Ты уверена, что ты сейчас хочешь об этом узнать, детка?

– Дядя Сэмми, – голос Стефани звучал настойчиво.

– Ну хорошо, – однако слова никак не шли с языка. – Фам обнаружил его висящим на люстре в спальне.

– Боже! – Стефани закрыла глаза.

Она как наяву видела перед собой эту голландскую люстру. Почему-то пришло в голову, что эта люстра никогда ей не нравилась. Можно подумать, что, если бы она ее заменила, все было бы по-другому.

Стефани говорила ровным голосом:

– Нужно так много всего сделать… столько хлопот, – она пыталась занять мысли пустяками.

Сэмми, взяв ее за руки, попросил не беспокоиться ни о чем. Он сам все сделает.

В ответ она молча сжала его руки.

Когда они подъехали к Манхэттену, Стефани сообщила, что останется ночевать в доме Осборна.

– Но сначала мне надо заскочить к себе.

Она жила в так называемой Деревне, недалеко, в конце Горацио-стрит, рядом с рекой. Она попросила Сэмми подождать в машине, пока она поднимется наверх.

– Я всего на пять минут, – пообещала Стефани. – Мне надо забрать Уальдо. Не волнуйся, я сама справлюсь.

– Мы никуда не спешим, – заверил ее Сэмми. – Не торопись.

Войдя в свою трехкомнатную квартиру на седьмом этаже, она поднялась по узкой винтовой лестнице, ведущей из гостиной в двухэтажную надстройку. Ее кабинет, наполненный комнатными цветами, выходил на террасу, с которой открывался чудесный вид на Гудзон. Впервые она не остановилась, чтобы включить наружное освещение и полюбоваться на свою богатую оранжерею – два раза в неделю специалисты из озеленительной фирмы наведывались, чтобы позаботиться о ней. Сегодня у Стефани были другие задачи.

– Стеф! Стеф! – приветствовал ее скрипучий голос Уальдо. – Как поживаешь? Я люблю тебя, Стеф!

Стефани не собиралась заводить попугая. Четыре года назад приятель, уезжая из города, попросил ее подержать Уальдо у себя. Приятель так и не вернулся, и теперь гигантский амазонский попугай принадлежал ей.

– Я люблю тебя, Стеф!

– Сегодня твоя Стеф не очень разговорчива, – пробормотала она, подходя к большой медной клетке, висевшей у одного из окон. – Потому что у нее ужасное настроение. Придется тебе с этим смириться, Уальдо.

Спустившись вниз, Стефани передала клетку шоферу. Тот бережно расположил ее на заднем сиденье, и там сразу сделалось тесно. Не дожидаясь, пока его попросят, Сэмми пересел вперед.

Когда она садилась в машину рядом с клеткой, он обернулся.

– Детка, ты уверена, что тебе следует оставаться там на ночь? Ты ведь будешь одна…

– Я не буду одна, дядя Сэмми, – тихо сказала она, проведя пальцем по прутьям клетки. – Со мной будет Уальдо.

– Попугай. – У Сэмми округлились глаза. – Она будет в компании с попугаем, Боже милостивый! – Он опять посерьезнел. – Ты уверена, детка? – Он близко нагнулся к Стефани: – Ты абсолютно уверена?

– Да, – Стефани кивнула.

– Тебе придется пережить много мучительных воспоминаний, – предупредил Сэмми.

– Я хочу их пережить, – тихо ответила Стефани.

Про себя она добавила: «Они мне нужны».