Текст книги "Навсегда"

– Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…

– Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?

– Д-да, – осторожно согласилась Стефани.

– А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?

– Двадцать девять… не больше тридцати.

– Правильно! – Старушка смотрела на Стефани не мигая. – Вы видите, мисс Смит, что цыганка оказалась права, не так ли? Лили удалось найти источник молодости. Как иначе можно объяснить эту фотографию? Почему в тот день до приезда гостей, приглашенных на ужин, Лили просто умоляла меня никому не рассказывать, что мы родились с нею в один год? А? Конечно, вы знаете почему. Даже если вы не хотите допустить эту мысль. Она боялась, что люди узнают о ее секрете и заставят поделиться им с ними!

Стефани смотрела на неторопливо бегущий Дунай, по которому так же неторопливо и беззвучно двигался белый экскурсионный пароходик. Она прикрыла глаза. Самая обычная сцена, но все совершенно, совершенно необычно. Именно это пыталась доказать старушка. Но должно же существовать какое-то простое, логичное объяснение этой фотографии. Да. Косметическая хирургия – хотя в те времена она была еще в зачаточном состоянии. Может быть, какие-нибудь омолаживающие инъекции, что-нибудь в этом роде. Да.

Потому что тот факт, что Лили Шнайдер еще жива – может быть, хорошо сохранившаяся, но все-таки очень старая, да! старая! – легко объясним: в ее доме мог сгореть кто-то другой, а не она сама, и этот кто-то был похоронен вместо нее. Но что Лили может оставаться красивой молодой женщиной даже сегодня, в возрасте восьмидесяти трех? Нет! Источника вечной молодости не существует. Это сказка, легенда, замок на песке.

Но где-то в глубине сознания зудело другое: а что, если такой источник существует?

Выпрямившись, Стефани обратилась к мадам Балац:

– Скажите, – тихо спросила она, – встречались ли вы с Лили после той вашей поездки в Лондон?

Мадам Балац отрицательно покачала головой.

– Нет. В следующем году произошел ужасный пожар. Страшная трагедия!

– А вы уверены, что Лили погибла в том пожаре?

– Конечно, она погибла! Она была всего-навсего живое существо. А почему вы спрашиваете? – накладные ресницы быстро сомкнулись.

Стефани нахмурилась.

– Значит, вы не допускаете вероятность, пусть малую, того, что она все же жива?

– Лили? Конечно нет! Это невозможно!

– Ну, допустим, ее не было в доме во время пожара? – предположила Стефани.

– Она должна была быть в доме. Да, ее похоронили в закрытом гробу, но это не значит, что она не умерла. Ее останки были опознаны по зубам. А похороны? Ее хоронило полмира!

– Интересно… – пробормотала Стефани.

– Но что вы хотите сказать? – голос старушки дрожал. – Что Лили тогда не сгорела?

– Я не знаю, – медленно ответила Стефани. – Конечно, тогда кто-то погиб. Но коль скоро Лили боялась, что о ее секрете узнают, – если, конечно, он на самом деле существовал…

– Существовал! – настойчиво подтвердила мадам Балац. – Я видела его действие своими собственными глазами!

– Тогда она должна была понимать, что, раз она не стареет так, как ее сверстники, молва о ее вечной молодости рано или поздно разнесется по миру. Подумайте об этом. Если она действительно стремилась сохранить свою тайну, не решила ли внезапно исчезнуть, чтобы спрятаться от всего мира?

– Немедленно перестаньте! – мадам Балац почти визжала. – Вы меня пугаете! Лили мертва! Ее похоронили. Вы слышите? Похоронили…

– Но мертва ли она? – прошептала Стефани.

– Почему вы не оставите ее в покое? Ее жизнь была трагической, зачем вы будите ее тень? А теперь – пожалуйста. Вы уже достаточно долго у меня пробыли. Уходите, мисс Смит. Уходите и не возвращайтесь. Оставьте Лили в покое! Оставьте меня в покое! Уходите. Уходите!

Стефани не шевелилась.

– Но если Лили действительно умерла, – тихо спросила она, – что стало с ее тайной?

Вся вежливость внезапно слетела с мадам Балац, и вся ее ненависть к Лили прорвалась наружу.

– Эта стерва унесла ее с собой в могилу! – выплюнула она, брызгая слюной. – Что же еще могло стать с этой тайной!

Стефани, не ожидавшая Такой ярости от мадам, отпрянула.

– А… вы уверены? – спросила она после паузы.

– Конечно, я уверена! – глаза-пауки сузились. – Боже, как я ее умоляла поделиться со мной этой тайной – во имя старой дружбы ли, за деньги ли – я готова была предложить ей все, что бы она ни попросила. Все! А она? Нет-нет! Она отказалась! Отказалась! Она хотела быть единственной хранительницей тайны, эта старая нацистская шлюха! Взгляните на меня! Кто я? Развалина! Реликт!

Всхлипывая, мадам сорвала со своих рук красные перчатки и бросила их в сторону. Слезы струились по ее щекам. Она отстегнула резинку и сняла парик. Кожа на лице и шее обвисла безобразными складками. На голове было лишь несколько жидких прядок старческих ломких волос.

Она подняла свои морщинистые руки.

– Взгляните на меня! – простонала она. – Смотрите! Смотрите! Я ужасна! Стара! На пороге смерти! И только подумать: ведь я могла бы быть всегда молодой! Если бы Лили поделилась со мной своей тайной, какая жизнь простиралась бы сейчас передо мной!

Стефани завороженно смотрела на старуху. Это внезапное перевоплощение было страшно – но одновременно и чем-то притягивало. Весь ее шик, агрессивный, показной лоск исчезли: теперь перед ней сидела самая обычная старуха со смешными и неуместными, густо намазанными, как у клоуна, ресницами.

До мадам Балац наконец дошло, что Стефани во все глаза смотрела на нее. Она подняла голову, напрягла тело: гадюка перед броском.

– Вон! – завизжала она резко и пронзительно. Аиду как ветром сдуло у нее с колен. Обе кошки влетели в комнату, пытаясь найти там убежище от внезапной ярости хозяйки.

Стефани поднялась. Она хотела было что-то сказать, но передумала. И, резко повернувшись на каблуках, быстро вошла в комнату. Она собиралась поставить фотографию на рояль, но вместо этого проворно сунула ее себе в сумку. «Я вовсе ее не краду, – подумала про себя Стефани. – Я беру ее на врет. Кто знает? Она может мне пригодиться». Стефани оглянулась.

Оставшись одна на балконе, мадам Балац снова запела «Соловья». Только теперь в ее голосе не было веселых трелей и свободных взлетов. Теперь в нем были щемящая печаль и тоскливая скорбь. Руки женщины были сложены на коленях, и она слегка раскачивалась из стороны в сторону, в такт мелодии.

Это была просто очень-очень старая женщина. Даже голос ее казался теперь слабым. Древним, дребезжащим, надломленным.

Прежде чем окончательно удалиться, Стефани еще раз обернулась. Чтобы посмотреть на тихо умирающего соловья…

Мадам ничего не знала, это было ясно.

«Одного вычеркиваем из списка», – подумала Стефани.

7
Зальцбург, Австрия – Будапешт, Венгрия

Когда Холли Фишер прибыла в аэропорт Зальцбурга, ее уже поджидала присланная отелем машина, синий «мерседес». За рулем сидел молодой человек со светлыми волосами. Он положил ее вещи в багажник, и они отправились.

По дороге Рольф – так звали шофера – объяснил, почему он не сможет подвезти ее прямо ко входу отеля.

– «Голднер Херш» расположен в старой части города, – говорил он голосом Арнольда Шварценеггера. – В пешеходной зоне. Движение транспортных средств там строго запрещено. Нам придется поставить машину в гараж и идти пешком.

– Отлично, – ответила Холли Фишер. Сквозь тонированные окна машины она любовалась пурпурными горами, видами города, расположенного у подножия холма, на вершине которого находилась древняя крепость, рекой Зальц с перекинутыми через нее мостами, соборами и шпилями церквей в стиле барокко. Зальцбург. Город, где родился Моцарт. Город, где возвышается известный всему миру Глокеншпиль. Город, где проводится еще более известный музыкальный фестиваль.

Светлые волосы Холли Фишер были стянуты в тугой узел. На ней было жаккардовое платье цвета ржавчины и шляпка в тон ему – все от Кристиана Лакруа, на ногах – красно-ржавые туфли от Феррагамо на скошенных каблуках. Разглядывая ее в зеркальце, Рольф прикинул, что на ней было надето тысяч двенадцать долларов; сумка «вуиттон» и три чемодана той же фирмы тянули тысячи на четыре, а уж сколько драгоценностей и шмотья было в чемоданах – трудно даже представить.

Припарковав машину в гараже, он вытащил из багажника чемоданы и двинулся к отелю.

«Голднер Херш» существует не меньше восьмисот лет. Он расположен в идеальном месте. По одну сторону от него идет Гетрайдегассе – улица, где родился Моцарт, ныне – пешеходная зона с причудливо расположенными домиками, в которых разместились дорогие бутики, о чем свидетельствовали многочисленные составленные из золоченых полированных букв вывески над входами. По другую его сторону – тот самый «Фестиваль-холл», в котором проводится знаменитый Зальцбургский фестиваль.

– Если во время вашего пребывания здесь вам понадобится машина с водителем, я в вашем распоряжении, – сказал шофер, передав багаж носильщику отеля. – Просто спросите Рольфа. – Стрельнув глазами по сторонам, он понизил голос: – А если… э… вообще если вам что-нибудь… э… понадобится… – Он так и не договорил фразу.

– Спасибо, буду иметь в виду, – бросила Холли, холодно улыбнувшись.

Когда Холли вошла в отель, ей показалось, что она приехала сюда не на «мерседесе», а на машине времени. Или очутилась в декорациях для моцартовской оперы. Служащие отеля тоже были одеты в костюмы той давней эпохи. Впрочем, общая атмосфера была очень милой, не ощущалось ни приторности, ни провинциальности.

Служащий за стойкой, едва взглянув на нее, подался вперед – воплощенная услужливость. Через несколько минут Стефани уже была в своих апартаментах.

Сбросив шляпку и туфли, распаковав чемоданы, она позвонила по телефону. После этого она набрала номер дежурного.

– Это мисс Фишер. Мой номер…

– Да, фрейлейн, – ответил голос портье, – надеюсь, все в порядке?

– Да-да, – уверила его Стефани. – Не могли бы вы мне помочь? Завтра мне понадобится машина с водителем. Я поеду в Сант-Вольфганг. – И добавила: – Мне нужно повидаться с господином Детлефом фон Олендорфом.

После паузы, вызванной, видимо, благоговейным трепетом, голос забулькал:

– Конечно, фрейлейн! Дело нашей чести помочь всем, кто собирается посетить нашего дорогого маэстро!

– У вас есть великолепный водитель, который встречал меня в аэропорту сегодня. По-моему, его зовут Рольф.

– Да, Рольф. Вы хотите, чтобы прислали его?

– Э… нет, – помедлив, ответила Стефани.

– Вам что-то не понравилось?

– Нет, наоборот. Он очень мне понравился. Просто… просто я приехала ненадолго, и мне бы хотелось познакомиться с разными людьми.

– Очень мудро. Я понимаю, фрейлейн. Когда вам понадобится машина?

– Извините, сэр, – ответил помощник управляющего в будапештском отеле «Геллерт». – Наши правила запрещают давать ту информацию, о которой вы просите. Наши гости настаивают на строгой конфиденциальности.

– Но у меня особые обстоятельства! – настаивал новый приезжий.

– Мне очень жаль. Но я не могу делать никаких исключений. – Помощник опять уткнулся в свои бумаги.

– В таком случае, – настаивал молодой человек, – мне бы хотелось поговорить с управляющим.

Эти слова были сказаны тихим, спокойным тоном, но в них сквозила явная угроза.

Помощник вздохнул и захлопнул регистрационную книгу.

– Ну, если вы так хотите, – с этими словами он пожал плечами и удалился.

Человек ожидал у стойки. Только подрагивание век выдавало его нетерпение. Через несколько минут появился помощник в сопровождении человека постарше, венгра средних лет, уже начинающего лысеть, полного чувства собственной важности.

– Я управляющий директор, – представился он почтительно, но отнюдь не подобострастно. – Чем могу быть полезным?

– Я должен был встретиться здесь со своей знакомой, но мне сказали, что она уже выехала.

– Угу. А как зовут вашу знакомую?

– Мисс Смит. Аманда Смит.

– Очаровательная леди.

– Значит, вы помните ее?

– Такие красивые и приятные постояльцы всегда запоминаются, – важно ответил директор. – Мы почли бы за честь иметь ее в списке постоянных гостей.

– Отлично. Тогда, может быть, вы сможете мне помочь?

Директор осторожно рассматривал посетителя.

– Это, сэр, – сказал он наконец уклончиво, – будет зависеть от… э… того, какого рода помощь вам требуется.

– Мне бы хотелось знать, куда направилась мисс Смит после того, как она выехала из отеля. Видите ли, мы договорились, что она будет ждать меня здесь. Она наверняка оставила мне записку или письмо.

– К сожалению, она ничего не оставляла. Может, она забыла?

– В таком случае я просто должен разыскать ее.

Директор вздохнул.

– К сожалению, правила отеля не позволяют нам разглашать информацию такого рода.

– Но послушайте, это очень важно. Мне просто необходимо разыскать ее.

– Насколько я понимаю, это вопрос жизни и смерти? – чуть улыбнувшись, спросил директор.

– Да, именно так. Ее отец очень болен, а я не хочу сообщать ей об этом ни по телефону, ни телеграммой. Улыбка исчезла с лица директора. Он втянул щеки.

– Понятно. В таком случае, сэр, мне кажется, я могу сделать исключение. Но я не уверен, окажется ли полезным то, что я смогу вам сообщить.

– Я буду благодарен за любые сведения.

– Очень хорошо. Она сказала, что выезжает из отеля и будет жить в Будапеште у кого-то из своих друзей.

– У друзей? Здесь? Она так сказала? У кого именно?

Директор отрицательно покачал лысеющей головой.

– К сожалению нет, сэр. Но она попросила нас заказать билет на самолет для еще какой-то своей подруги.

– Да? – произнес посетитель, подумав про себя: «Похоже, у Аманды Смит бесчисленное количество друзей». – Вы случайно не помните имя этой подруги? Может быть, я у нее смогу узнать…

– По-моему, мисс Холли Фишер.

– Холли… Холли… А, ну конечно, Холли. Это ее школьная подруга. А куда же мисс… Холли собиралась лететь?

– В Зальцбург, сэр, надеюсь, эта информация хоть немного поможет вам?

– Несомненно. Я не могу выразить, как я вам благодарен.

Через два с половиной часа он уже был на борту самолета, направлявшегося в Вену, где собирался пересесть на рейс до Зальцбурга.

Неудивительно, что у него было необычайно хорошее настроение. «А почему бы и нет? – спрашивал он себя. – Несмотря на все усилия, она оставляет за собой такой хвост, что даже слепой смог бы его разглядеть».

А именно так он и хотел следить за ней. Легко и просто…

8
Австрия
Зальцбург – Сант-Вольфганг, Зальцкаммергут

Зазвонившие одновременно телефон и маленький дорожный будильник вырвали ее из сна. Утихомирив будильник, она нащупала телефонную трубку.

– Алло?

– Послушай, детка, – в трубке был голос Сэмми Кафки, – это единственное, что я могу сделать, чтобы успевать следить за твоими перемещениями.

– Дядя Сэмми! Ты знаешь, который час?

– Девять часов по среднеевропейскому времени, три утра по восточному. – Сэмми хихикнул. – Петушок пропел давно, фрейлейн Фишер!

– Ну как можно чувствовать себя бодро в такую рань? – простонала Стефани.

– Если хочешь, я перезвоню позже. Тебе, наверное, надо заказать завтрак?

– Нет-нет, – вздохнула Стефани. – Фрейлейн уже проснулась. – Она отбросила подушку и села в постели.

– Ну, расскажи, детка, как там дела, на Восточном фронте?

Стефани поведала ему о визите к мадам Балац, о кошках и о странном разговоре на балконе с видом на Дунай.

– Ты можешь в это поверить?

– Гм… Ну, в общем, да.

– Но вот в чем вся штука, дядя Сэмми. Предположим, что Лили Шнайдер действительно жива. Тогда, если верить мадам Балац, нам, возможно, – я подчеркиваю, возможно, – надо искать вовсе не старушку.

– Не понял, повтори-ка еще раз.

– По словам этой свихнувшейся леди, Лили обнаружила источник молодости еще в середине сороковых.

Трубка молчала.

– Кроме того, – продолжала Стефани, – Балац страстно ненавидит Лили за то, что та не поделилась с ней секретом вечной молодости. – Помолчав, Стефани тихо добавила: – Ты знаешь, она почти убедила меня, что этот секрет существует.

– Выжди немного, пусть у тебя в голове все встанет на свои места, – посоветовал Сэмми. – И не отвергай никаких предположений.

– Именно это я и пытаюсь делать.

– Кстати, ты ведь знаешь, что я никогда не дочитываю газеты до конца и, когда наконец добираюсь до них, мне приходится читать новости прошлой недели – или даже позапрошлой.

– Д-да? – насторожилась Стефани.

– Помнишь, ты мне рассказывала о звонке некой Винетт Джонс?

– И что?

– Если это та самая Винетт Джонс, то она умерла в тот самый вечер, когда звонила тебе.

– Что? – Стефани вскочила. – Что случилось?

– Смерть наступила в результате передозировки наркотиков.

– Боже. Мне она показалась абсолютно нормальной.

– Я говорю тебе, так напечатано в газете. Я позвонил в полицию, и они сказали то же самое.

Стефани почувствовала, как по спине поползли мурашки страха. Голос ее задрожал.

– Дядя Сэмми! Как ты думаешь, может быть, кто-то уколол ее? Специально! Чтобы убить!

Сэмми не отвечал.

– Я помню… пока я ждала… она – она кричала! А потом, еще до того как повесили трубку, клянусь, ее взял кто-то другой! Дыхание… это было не ее дыхание!

Сэмми вздохнул.

– Кто знает, детка, кто знает? Одно могу сказать: будь осторожна. Предельно осторожна!

– Ты знаешь, дядя Сэмми, Винетт сказала, что познакомилась с дедушкой в вашингтонском отделении ПД – «Поможем детям». Знаешь эту организацию? Она еще занимается подыскиванием приемных детей?

– Да, и что?

– Ну, она мне тогда сказала, что, по словам деда, его привело туда расследование, а ее – розыски дочки. А в дедушкиной рукописи нет никакого упоминания о ПД, и в записях его тоже ничего об этом не говорится. Поверь мне, я бы обратила на это внимание, если бы что-то было. Но если расследование и привело его туда, то в рукописи об этом ничего нет.

– Возможно, – предположил Сэмми, – этот его визит не был связан с биографией Шнайдер.

– Скорее всего связан. Ты знаешь, какой он был дотошный. – Стефани помолчала. – Мисс Джонс упомянула какого-то человека, сотрудника нью-йоркского отделения ПД. Как же его имя? Похоже на название той новой оперы.

– Клингхоффер?

– Да, Кляйнфелдер. Ты не мог бы ему позвонить и узнать, что ему известно о Винетт?

– С удовольствием, детка. Твой Шерлок Холмс займется этим прямо сейчас, – пообещал Сэмми.

– Ладно. Мне пора вставать и начинать шевелиться. На двенадцать назначена моя встреча с музыкальным фюрером третьего рейха.

Трехэтажный коттедж с островерхой крышей расположился на вершине холма, возвышаясь над живописным поселком Сант-Вольфганг. По соседству, у подножия холма, плескалось Вольфгангское море – так называли здесь это глубокое альпийское озеро. Казалось, место для коттеджа намеренно выбирали так, чтобы он парил над местностью, недосягаемый для простых смертных.

На подъездной дороге стояли четыре машины – два темно-синих «мерседеса», черный «БМВ» и белый «опель»-фургон.

Увидев дом вблизи, Стефани сильно удивилась: он показался ей слишком скромным для человека, чьи пластинки расходились миллионными тиражами и чей доход от записей и концертов составлял от шести до семи миллионов долларов в год. Она ожидала увидеть что-то куда более величественное. Однако она должна была признать, что скромный коттедж Детлефа фон Олендорфа, с геранью на окнах, с двумя рядами деревянных балконов, был необычайно красив какой-то причудливой красотой.

– Вот это да, – говорила себе Стефани, подходя по обсаженной геранью дорожке к двери.

Стефани выглядела эффектно и броско. Она специально подобрала одежду, подобающую преуспевающей элегантно-деловой журналистке. Яркий костюм из букле с широкими лацканами, шелковая блузка. На кончике носа примостились дорогие очки-половинки. На голове она соорудила подобие баварской прически – дань местным традициям. В руках был строгий портфель из коричневой кожи, блокнот и поблескивающая золотая ручка.

Дверь открыла неулыбчивая женщина с длинным лицом и жестким, немигающим взглядом голубых глаз. Светлые пряди завитых волос, тщательно уложенные вокруг головы, напоминали сосиски или – того хуже – откормленных змей. Из бородавки на выдававшемся вперед подбородке торчал длинный волос.

Вздыбленная красным корсажем грудь возвышалась двумя внушительными холмами.

Она не просто смотрела, она в упор рассматривала Стефани, и та, не смущаясь, ответила ей тем же.

– Меня зовут Холли Фишер, – представилась по-английски Стефани. – У меня назначено интервью с господином Олендорфом.

– А, фрейлейн Фишер. Мы разговаривали с вами по телефону. Меня зовут фрау Людвига, – сказала женщина по-английски – довольно бегло, хотя и с сильным акцентом. Улыбка была хмурой и нерасполагающей. Она открыла дверь шире и пригласила Стефани в дом.

– Пожалуйста, проходите. Маэстро ждет вас. Фрау Людвига быстро провела Стефани через холл, отделанный сосновыми панелями, и остановилась перед застекленной дверью. Взявшись за дверную ручку, она обернулась к Стефани.

– Напоминаю вам, что маэстро – очень занятой человек. Он может уделить вам полчаса, не больше.

Фрау Людвига открыла дверь, и они вышли на огромную, выложенную камнем террасу. У Стефани захватило дух от потрясающего вида – внизу лежала маленькая деревня и сапфирно синело озеро в окружении уходящих в небо гор, поросших соснами. На террасе под желтыми зонтиками были расставлены белые столы и стулья.

– Вот маэстро, – сказала фрау Людвига, хотя в этом указании не было никакой нужды.

На всех фотографиях фон Олендорф неизменно выглядел худым, высоким, поджарым, с высокими скулами и светлыми волосами. Все фотографии неизменно передавали властный дух, исходивший от него. В жизни он оказался значительно ниже ростом, чем казался на фотографиях, – всего пять футов восемь дюймов. В нем присутствовало нечто, делающее его моложе, – он вовсе не выглядел на свои восемьдесят три года. Его лицо было по-прежнему красиво, осанка прямая, как у юноши, и весь он был окутан особой аурой, которую создают только богатство и власть.

– А! – воскликнул он, делая шаг навстречу Стефани. – Вы, должно быть, фрейлейн Фишер! – Он взял руку Стефани и галантно поднес ее к губам. При этом его глаза смотрели на нее откровенно оценивающе.

– Спасибо, что вы нашли время встретиться со мной, маэстро, – пробормотала Стефани.

– Ну что вы, для меня это удовольствие. Не каждый день встречаешь таких красивых женщин!

Попытка флирта была абсолютно откровенной. Он все еще продолжал держать ее руку в своей, и Стефани чувствовала, как мысленно он беззастенчиво ее раздевает. После неловкого замешательства она, кашлянув, сделала шаг назад.

– Пожалуйста. – Он выпустил ее руку. – Давайте сядем.

Взяв Стефани под локоть, он подвел ее к ближайшему столику с той знаменитой элегантностью, с которой он управлял самыми известными оркестрами мира. Стефани опустилась на любезно подвинутый стул. Маэстро сел напротив.

Она слишком поздно осознала, что ее провели. Он усадил ее так, что солнце било прямо в глаза. Ей уже не удастся следить за его реакцией, уловить тончайшие оттенки выражения на его лице. Еще раз ей пришлось напомнить себе: будь бдительна!

– Позвольте предложить вам кофе? – спросил маэстро.

– Да, спасибо. – Стефани отчаянно пыталась не щуриться.

Он обернулся к фрау Людвиге.

– Два кофе, фрау Людвига.

– Да, маэстро, сейчас.

Фрау Людвига тотчас же направилась в дом. Детлеф фон Олендорф медленно положил ногу на ногу.

– Итак, фрейлейн? – произнес он тихо.

Кофе, приготовленный из свежесмолотых зерен, был крепким и ароматным. Стефани отметила про себя, что это скорее кофе по-турецки, нежели по-венски. Поставив на стол тончайшую чашечку китайского фарфора, Стефани промокнула губы льняной салфеткой. Ни она, ни маэстро, который все еще допивал свой кофе, не притронулись к пирожным, которые подала фрау Людвига. Сладкоежка, впрочем, нашлась – оказавшуюся тут муху явно привлекла густая глазурь пирожных.

– Последний раз я видел Лили в сорок девятом году. – Его чашка наконец звякнула о блюдце.

– Вы точно помните?

– Разумеется. К тому времени Лили уже стала леди Хью-Коукс, и ее муж был очень влиятельным человеком. Видите ли, фрейлейн Фишер, после войны союзники некоторое время запрещали мне выступать. Именно сэр Кеннет уладил все это дело и организовал мне работу – первую после войны. Это было в сорок седьмом. – Олендорф помолчал. – Я отчетливо помню все, что связано с Лили и сэром Кеннетом. Я обязан им всем, чем обладаю сегодня. Власть. Известность. Богатство. – Он повел рукой. – Всем этим я целиком обязан им.

– Достаточно обязан, чтобы помочь Лили исчезнуть? – тихо спросила Стефани.

– Простите? Боюсь, я не совсем вас понял, фрейлейн.

– Значит, вы не верите, что она все еще жива, что ее смерть была инсценирована?

Он подался вперед.

– Что вы хотите сказать, фрейлейн?

– Я ничего не хочу сказать. Я просто спрашиваю, не встречались ли вы с Лили Шнайдер после сорок девятого года?

Олендорф сложил руки на столе. Она слышала его дыхание, которое вдруг стало частым и тяжелым.

– Не хотите ли вы сказать… нет, это невозможно. Лили умерла. Я присутствовал на ее похоронах. Что дает вам основания намекать, что она жива?

– Потому что у меня есть некоторые доказательства…

– Доказательства! – перебил Олендорф, воздев руки к небу. – Боже мой! Неужели вы не понимаете, что, будь она жива, я бы первый знал об этом? Разве вам не известно, что мы были самыми близкими друзьями? Музыка сблизила нас больше, чем любовников. – Он откинулся назад, не отводя от Стефани глаз. – Никто из нас и шагу не ступал, не получив согласия другого. И вы говорите о доказательствах?

Стефани не отвечала. Положив ручку и блокнот, она потянулась за портфелем. Взяв его на колени, она достала оттуда портативный магнитофон.

– Пожалуйста, фрейлейн, – Олендорф махнул рукой в сторону магнитофона. – Надеюсь, вам сообщили, что интервью не может быть записано на пленку.

– Конечно, маэстро, – успокоила его Стефани. – Я только хочу продемонстрировать вам свое доказательство.

– Очень хорошо, – кивнул маэстро.

Стефани вспыхнула, почувствовав его снисходительную улыбку, и резко нажала на кнопку «пуск».

Сначала была тишина, потом послышалось шипение. За ним последовали неотчетливые голоса, а затем тихие звуки фортепиано. Через шесть секунд Стефани выключила магнитофон.

– Вы узнаете пианиста, маэстро?

– Да-да, – ответил раздраженно Олендорф. – Губеров. Скорее всего, он: это его манера. Знающий человек сразу определит, что у него ограниченная подвижность пальцев, вызванная артритом.

– Браво, маэстро! – прошептала Стефани.

– Фрейлейн, для чего все это?

– Через минуту вы поймете, обещаю.

Снова раздались звуки фортепиано. И внезапно звенящий хрусталем голос, чистый, как только что выпавший снег, запел:

 
Was ist Silvia, saget an,
Dass sie die weite Flur preist?
 

– Лили? – хрипло прошептал Олендорф. – Не может быть.

Стефани не отрывала от него глаз. Он сидел совершенно неподвижно. Она видела, как краска уходит с его лица, она почти ощущала пронзившую его физическую боль. Но она никак не ожидала того, что случилось потом.

Внезапно его рука вылетела вперед. Магнитофон, сбитый ударом его кулака, полетел на пол. Она попыталась поймать его, но не успела. Магнитофон упал на каменный пол, однако продолжал свое:

 
– Dass ihr alles Untertan.
Ist sie schön und gut dazu?
Reiz labt wie milde Kindheit…[6]6
  Что ей все подчинено.
  Она прекрасна и к тому же добра?
  Очаровательна, как нежное детство (нем.). – Прим. перев.


[Закрыть]
 

Олендорф вскочил так резко, что его стул, отлетев, опрокинулся.

– Остановите! – прошептал он. – Боже мой! Остановите, перестаньте, прекратите. – Он зажал ладонями уши.

Стефани не сводила с него пристального взгляда.

– Это она? Это Лили?

– Остановите эту чертову машину! – закричал Олендорф.

Стефани откинулась на спинку стула. Теперь, когда он передвинулся со своего места, ей хорошо было видно его лицо – искаженное, вновь красное от ярости, оно было страшным.

– Вы сумасшедшая! – закричал он и яростно пнул магнитофон. «Сони» отлетел в сторону, как футбольный мяч, но по-прежнему не замолкал, словно дразня маэстро.

– Она мертва! – Жилы выступили на его шее. – Зачем вы притащили сюда эту фальшивку? Отвечайте! Разве я недостаточно настрадался? Зачем вы будите мертвых? Это часть…

Внезапно из его горла вылетел сдавленный крик. Как марионетка с отпущенными вдруг нитями, он сделал неуверенный шаг назад, потом еще, и еще. Бледные аристократические руки потянулись к горлу, пытаясь ослабить воротник, плотно стянутый на шее.

– Маэстро! – Стефани вскочила.

А из магнитофона неслись сладкие, дразняще-прекрасные звуки, безразличные к тому, что происходило на террасе.

Фон Олендорф пошатнулся, и Стефани едва успела подхватить его. Она опустила маэстро на прохладный каменный пол. Его лицо было сведено судорогой.

Боже! Он умирает!

– Фрау Людвига! – закричала Стефани. Затем, наклонившись к маэстро, стала приговаривать: – Все нормально, с вами будет все в порядке. – Она расстегнула воротник рубашки. – Ну вот, так лучше, правда?

Щелкнула дверь, послышался быстрый стук каблуков.

– Маэстро! – закричала фрау Людвига. – Боже мой! Она опустилась на колени возле лежащего хозяина.

– Не иначе, это его грудная жаба опять дала себя знать. Лекарство! Быстро! Оно в одном из его карманов!

Обследовав пиджак, Стефани наконец обнаружила во внутреннем нагрудном кармане колбочку с нитроглицерином.

– Это?

Выхватив колбочку, фрау Людвига достала маленькую таблетку и положила Олендорфу под язык.

– Все хорошо, маэстро, – приговаривала она, баюкая его голову в руках, как маленького ребенка, которого надо успокоить.

«Боже, он может умереть! – думала Стефани. – Я никогда себе этого не прощу!»

– Смотрите, ему уже лучше. – Фрау Людвига с облегчением вздохнула и быстро перекрестилась. – Слава Богу!

Затем, загородив лицо маэстро рукой, она снова обратилась к Стефани:

– Что могло его так расстроить? О чем вы говорили?

Стефани почувствовала, как ее лицо вспыхнуло.

– Я… мы… мы просто говорили…

– У него слабое сердце.

– Я… я не знала.

– Вы не знали? – Теперь, когда маэстро стало лучше, волнение фрау Людвиги перешло в ярость. – Вы его чуть не убили! – прошипела она сквозь зубы.

– Мы… Мы просто говорили о прошлом, – оправдывалась Стефани. – А потом я включила запись…

Но фрау Людвига уже вынесла приговор.

– От вас хорошего не жди! – торжественно объявила она. – Я это сразу поняла, как только вас увидела. – Лицо фрау стало малиновым. – Ну что ж, вы свое дело сделали, теперь можете идти. Оставьте бедного маэстро в покое!

Стефани понимала, что с этой фурией спорить бесполезно. Она смотрела, как та нежно положила голову Олендорфа к себе на колени.

– Чего вы ждете? – Фрау Людвига была настроена решительно. – Уходите же!

Стефани поднялась с колен.

– Что бы вы ни говорили, – произнесла она с достоинством, – я вовсе не собиралась делать ничего плохого.