Текст книги "И как ей это удается?"

От травки подташнивает и голод зверский разыгрался. Что взять – пончик с повидлом или его бледнолицую низкокалорийную родню, булочку с кунжутом? Хватаю и то и другое, по очереди набиваю рот тестом жареным и печеным, слишком поздно обнаружив напротив изумленную кирпичную физиономию.

– Ну ни хрена себе. Кейт, только не говори, что ешь за двоих. Хватит с меня Кэнди!

Род Таск.

– М-м-н-н, – бормочу в ответ, пуская фонтан крошек по столу.

Шеф сообщает, что в среду мне предстоит командировка в Нью-Йорк.

– Поболтаешь с шайкой брокеров, – говорит, – умаслишь слегка. – И подмигивает, как деревенский дурачок.

– В среду?

– Угу. То бишь завтра.

– Честно говоря, у меня няня заболела, надо замену найти и…

Его ладонь со свистом рассекает воздух:

– Не можешь лететь, Кейт? Так и скажи. Гай будет счастлив…

– М-м-нет. Могу-могу. Просто…

– Отлично. И еще одно, куколка. Взгляни, как тебе? Потом доложишь.

Возвращаясь на свой тринадцатый этаж, просматриваю в лифте ксерокопию статьи из “Инвестмент Менеджер Интернэшнл”.

Инвестиционные компании одна за другой подхватывают политику равенства полов, поскольку увеличение количества женщин в штате положительно сказывается на результатах деятельности фирм. “Герберт Джордж” и “Берриман Лоуэлл” добились лавров победителей в этой области. Джули Сэлмон, вице-президент компании “Герберт Джордж”, сказала: “Сити открывает для женщин великолепные возможности, расширяющиеся с каждым годом. Все больше и больше фирм считают необходимым иметь в штате инспекторов по соблюдению равенства полов и национальностей.”

Однако не везде ситуация радужная. Руководство многих учреждений жалуется, что предубеждения прошлого по-прежнему мешают в приеме на работу женщин.

“Не так-то просто покончить с традициями преимущественно мужского бизнеса”, – признает Селия Хармсворт, глава отдела кадров из “Эдвин Морган Форстер”.

Ха! Кто бы говорил. Увидеть имя Селии Хармсворт в статье о равенстве полов – все равно что встретить в синагоге Генриха Гиммлера.

Мисс Хармсворт сообщила, что “ЭМФ”, считавшаяся одной из наиболее старозаветных компаний в Сити, недавно тоже избрала инспектора по соблюдению равных возможностей. На эту должность назначена мисс Кэтрин Редди.

ЧТО?!

На тридцатипятилетнюю Кэтрин Редди, самую молодую даму среди старших менеджеров “ЭМФ”, возложена задача определить связанные с полом проблемы в сфере бизнеса.

“Связанные с полом проблемы” Род обвел жирно и нацарапал на полях: “Что за хренотень?”

От кого: Кейт Редди

Кому: Дебра Ричардсон

Привет-привет от подруги на грани безумия. Как думаешь, может послеродовая депрессия длиться полтора года? И если да, то когда ей придет конец?

Не помню, я тебе говорила, что у меня в доме КРЫСЫ? Одна проскакала по кухне во время визита свекрови со свекром. И ЕЩЕ МЕНЯ УВОЛИЛА МОЯ ЖЕ УБОРЩИЦА. В ящике 61 письмо, няня “заболела”, единственная замена в нянькином агентстве – кровная родня Слободана Милошевича. Плюс я теперь инспектрисса “ЭМФ” “по соблюдению равенства полов и национальностей”. Задача: устранить дисбаланс полов в штате фирмы. Не в курсе, где можно прикупить автомат?

УМОЛЯЮ перенести ланч.

ххх

От кого: Дебра Ричардсон

Кому: Кейт Редди

Поверь на слово – послеродовая депрессия может длиться до 18 лет, после чего мы впадем в маразм, переедем в богадельню и будем по новой наслаждаться “Друзьями” из инвалидной коляски с судном под сиденьем.

Не переживай, крысы нынче, как и вши, обживают средний класс. Ни один приличный дом без них не обходится. У Феликса обнаружили “проблемы с вниманием”. От папочки заразился? Но тот, похоже, захворал из-за интрижки на стороне. (???)

Плевать. Волноваться нет сил. Прочитала в женском журнале: “Половину работающих матерей тревожит тот факт, что отношения с мужем страдают из-за острой нехватки времени”. А вторая половина что – отводит тридцать секунд в день на оральный секс?

Как дела с классным, но недозволенным Абельхаммером? Имей в виду, лучшая подруга нужна исключительно для того, чтобы давать повод для зависти и порицания.

Ланч в след. вторник или среду?

ххх

18:35

Заезжаю за детьми. Они бросаются ко мне, как оголодавшие зверьки. Няня Джой – само радушие, нахваливает обоих, особенно Эмили, такую умненькую девочку, такую фантазерку. Вспыхнувшая было гордость тут же уступает место стыду в моей душе: как часто я вижу в собственных детях проблемы, как редко радуюсь их обществу.

Встречу с няней-хорваткой нужно перенести на сегодняшний вечер, если только Ричард не согласится поработать дома или Пола чудесным образом не поправится за один день. Я страшно боюсь любых одолжений, а связанных с детьми в особенности – до сих пор холодею при воспоминании о том Рождестве, когда отец заставил меня просить деньги “на бензин” у совершенно чужой женщины на автобусной станции в Лидсе. На бензин! У нас и машины-то в жизни не было. Леди оказалась очень милой, и денег дала, и леденцами угостила, но конфеты жгли мне язык, будто сделанные из кислоты.

Джой добавила, что Бен немножко куксился и, кажется, у него сыпь на груди. Ветрянкой уже болел? Пока нет, а сейчас о ветрянке не может быть и речи. Завтра в полдевятого утра у меня самолет до Нью-Йорка.

22:43

Не верю. Не могу поверить. Я выскочила из ванной, наспех обернувшись полотенцем, и ору на Ричарда:

– Горячей воды нет!

– Что? – Он тормозит посреди лестницы. – А-а, ну да. Санитарная служба приезжала, из-за крыс. Проверяли канализацию и трубы. Должно быть, выключили горячую воду.

– Мне надо в ванну.

– Дорогая, не переживай по пустякам. Сейчас включу, и через двадцать минут будет тебе горячая вода.

– Мне надо в ванну сейчас.

– Кейт… – Он хочет что-то сказать, но потом лишь добела стискивает губы и качает головой.

– Ну? Что? В чем дело?

– Кейт… Дальше так продолжаться не может.

– Согласна. Дальше так продолжаться не может. У меня нет горячей воды. В доме крысы. Мой дом похож на помойку, а уборщица уволилась. Я должна была лечь час назад! Я в ванну хочу, Ричард, я очень, очень хочу в горячую ванну. Я работаю от зари до зари, а живу как в Средневековье. Ванну хочу! Неужели это так много?!

Рич протягивает руку, я ее отпихиваю. Глаза обжигают слезы, горячие, как вода, которой мне сегодня не досталось. Нужно успокоиться, нужно попробовать успокоиться. У мужа безумный взгляд. Господи, почему он не побрился?

– Ру! – доносится сверху. – Ру-у!

32. Я поспешила

01:05

Вы когда-нибудь задумывались, сколько времени без толку тратится на то, чтобы уснуть? Говорят – “провалился в сон”. Провалиться – значит упасть, улететь вниз, причем мгновенно. А я вроде как подползаю к краю сна, униженно умоляя открыть дверцу. Семь минут взбиваю подушку, потом вожусь с покрывалом (Ричард спит, выбросив одну ногу наружу и пришпилив ею покрывало, так что мне остается жалкий краешек). Наконец глотаю снотворное и надеюсь “провалиться”.

03:01

Сон не идет от страха, что со снотворным “провалюсь” слишком глубоко, не услышу будильник и опоздаю на самолет. Включаю ночник, открываю газету. Рич с недовольным ворчанием переворачивается на другой бок. На странице “Жизнь за океаном” нахожу продолжение рассказа об американской руководящей даме, которая вышла на работу через четыре дня после рождения близнецов. Даму зовут Элизабет Прыг. Честное слово. Должно быть, в кузинах у нее Ханна Торопыга и Изабель Горячка. “Лиз Прыг стала иконой для работающих матерей, – говорится в статье, – но есть и противники, утверждающие, что материнство будет мешать ее работе”.

Тело невольно скрючивается, как от удара. Отдают ли себе отчет такие, как мисс Прыг, что их трудовой героизм служит розгами для битья других женщин?

Увы, я не вправе судить. Сама поспешила выскочить на работу после рождения Эмили. Я ведь не знала… Откуда мне было знать, что жизнь будет внове для меня почти так же, как для моей дочери. Мать и малыш. Они оба – новорожденные. До детей (моя жизнь делится на эру “до детей” и эру “после детей”), когда у меня еще было время по воскресеньям ходить в Национальную галерею, я часто отдыхала на скамеечке перед “Мадонной” Беллини – той, что в лучах солнца, на фоне деревенского пейзажа любуется прелестным младенцем у себя на коленях. Тогда в ее взгляде мне виделась безмятежность. Теперь я вижу усталость и легкое замешательство: “Что я наделала, Иисусе?” – спрашивает Мария у Божьего Сына. Но он сыт, и он мирно спит, уронив пухлую ручонку с синего маминого платья.

В отделе инвестиций “ЭМФ” я была первой сотрудницей, позволившей себе забеременеть. За три месяца до срока предшественник Рода Таска, Джеймс Энтуисл, вызвал меня к себе и сказал, что не может гарантировать мне место в офисе после возвращения из декрета.

– Только без обид, Кейт. Сама понимаешь, клиенты ждать не станут.

Наш лощеный, начитанный Джеймс. Можно было бы процитировать ему статью закона, но начальство не выносит напоминаний о политике поддержки семьи. (В “ЭМФ” эта политика существует исключительно для того, чтобы было о чем кричать на каждом углу; семьям она не поддержка. Ни одному семейному мужчине не придет в голову на нее опираться, ни одной замужней женщине тем более – если она всерьез относится к карьере.)

– Ребенок не помешает, Джеймс, – услышала я свой собственный голос.

Шеф что-то пометил в блокноте.

– Зарубежную клиентуру тебе уменьшить?

– Нет, конечно.

Откуда мне было знать…

При сроке в тридцать две недели я поехала в больницу Юниверсити-колледж. Стандартный осмотр. Предыдущий я пропустила. (Конференция в Женеве, нелетная погода.) Гинеколог сложил ладони домиком, как кардинал, и заявил, что запрещает мне работать: слишком велико напряжение в период, когда формируется мозг ребенка. О том, чтобы уйти в отпуск, не могло быть и речи – я хотела доработать до самых родов, чтобы потом чуть подольше посидеть дома.

– Я не за вас переживаю, миссис Шетток, – сказал врач, – а за ребенка, которому вы, возможно, нанесете непоправимый вред.

Я так рыдала, выйдя из больницы, что чуть не попала под молочный фургон.

Честное слово, я очень старалась не перетруждаться. Летать мне запретили на восьмом месяце, но дымчатое платье-рубашка помогло продержаться до девятого. К концу срока я уже с трудом влезала в лифт. На фирме ходили анекдоты о моем животе; сотрудники изощрялись в шутках, предлагая даже укрепить полы на тринадцатом этаже. Я хохотала громче всех. При виде меня Крис Банс начинал насвистывать “Марш слонов” из мультфильма про Маугли. Мерзавец.

Как-то раз я сидела за компьютером; к этому сроку живот у меня уже был словно барабан и казалось, будто по коже ползают муравьи. Вдруг начались ложные схватки – их еще называют “схватками Брэкстона-Хикса”, словно их открыл какой-нибудь отставной полковник из Нетер-Уоллоп. И я представила себе, как было бы здорово, если бы этот полковник Хикс пришел ко мне на помощь. Носил бы мой портфель, а когда я, загибаясь от усталости, ждала бы автобус на Сити-роуд, предложил бы мне руку и сказал: “Садитесь, мадам”.

Разумеется, я послушно записалась на предродовые курсы, но так ни разу туда и не попала – занятия начинались в половине восьмого. Пришлось ограничиться ускоренным двухдневным курсом под руководством некой Бет: вой беременной китихи вместо аккомпанемента, макет таза из плечиков для одежды, младенец, скрученный из чулка. Бет предлагала нам вести беседы “с лоном, что растит младенца” и почему-то приняла за шутку мой ответ, что я “своему лону объявила бойкот, и мы не общаемся”. Смеялась она – будто лось в колодец трубил.

Ричард возненавидел эти курсы с первой минуты, когда ему предложили снять ботинки, зато тренинг с секундомером проводил так рьяно, словно ему предстояло судить Гран-при в Монако.

– Я тебя знаю, Кейт, – приговаривал он. – Ты всех переплюнешь по скорости схваток.

Бет учила нас правильно дышать и обещала, что эти короткие, резкие вдохи-выдохи помогут терпеть боль. Я тренировалась с религиозным фанатизмом. Дышала за рабочим столом, в ванне, в постели перед сном. Откуда мне было знать…

Воды отошли в лифте “ЭМФ”, забрызгав костюм японского аналитика, который долго, пространно извинялся передо мной. Я отменила ланч с клиентом и на такси отправилась в роддом. В больнице предлагали обезболивающее. Отказалась. Безответственная стерва, поставившая под угрозу здоровье своего ребенка, решила таким образом попросить у него прощения, показать ему, что мама на что-то способна. Океан боли становился все глубже, и я все ныряла и ныряла в его плотные, как дерево, воды. Боль обрушивалась на меня, точно шторм на палубу, а стоило мне опомниться, как накатывала новая волна.

Через двадцать пять часов беспрерывных схваток Рич отложил секундомер и попросил акушерку вызвать врача. Сию же минуту. Лежа на операционном столе, где мне делали кесарево, я слышала голос хирурга: “Не волнуйтесь, ничего страшного, больно не будет. Немного щекотно, как будто в животе полощут белье”. Неужели. Мне было так больно, как будто не ребенка, а дерево тянули из меня с корнями. Отчаявшись, один из подручных хирурга залез на стол, оседлал меня и выдернул-таки упрямое создание. Как русалочку из недр морских. А вот и девочка!

На следующий день появились букеты, и самый большой прибыл из “ЭМФ”. Подобные вычурно-нелепые композиции может позволить себе только правительство при открытии мемориала героям войны да финансовая компания из Сити. Палки эрегированного чертополоха пяти футов высотой обрамляли гигантские лилии, от которых моя девочка немедленно начала чихать. Флорист к тому же был туг на ухо и написал на карточке издевательское “Один есть, вперед к свободе” вместо “вперед к другому”, как наверняка пожелали мои коллеги. Или нет?

Боже, до чего мне были противны эти цветы, нагло отнимавшие свежий воздух у меня и малышки. Я отдала букет медсестре, и та, перекинув бревна через плечо, увезла их на мотороллере к себе в Харлсден.

Через тридцать шесть часов после операции ночная медсестра – ирландка, гораздо нежнее, чем сменщица – предложила забрать ребенка, чтобы я могла отдохнуть. “Беречь силы, Кэтрин, тоже входит в обязанности мамы”, – сказала она в ответ на мой бурный протест и унесла мою крошку, без устали молотившую кукольными кулачками за прозрачными стенками своего аквариума.

Я ушла в забытье мгновенно, а несколько часов – или секунд? – спустя проснулась от ее плача. До этого момента я и не догадывалась, что узнаю голос дочери. Узнала, едва услышала. И поняла, что не спутаю ни с каким другим в мире. Она звала меня откуда-то из глубины длинного, мрачно-коричневого коридора. Обеими руками держась за живот, я пошла на зов по компасу, который выдают бесплатно впридачу к материнству. Когда доплелась, моя малютка уже притихла, в восторге изучая дешевую люстру прямо над собой. То, что я испытала, словами не передать. Радость, страх, боль, обожание. Кто скажет, где кончается одно и начинается другое?

– Пора бы вам уже ее назвать, – улыбчиво пропела медсестричка. – А то все малютка да малютка. Нехорошо.

Женевьева? Имя красивое, но уж больно длинное для такой крохи.

– Бабушку звали Эмили. Мне было так хорошо с ней.

– Эмили. Прелестное имя, давайте попробуем.

Мы и попробовали. А она повернула головку. И стала Эмили.

Через три недели позвонил Джеймс Энтуисл и предложил мне место в операционном отделе. Ничтожная работа без намека на перспективу. С благодарностью приняв предложение, я положила трубку. Позже его убью. Я их всех поубиваю, но позже. А сейчас надо срочно искупать ребенка.

Прошло еще шесть недель – в общей сложности девять после кесарева сечения, – и я уже сидела за рабочим столом в “ЭМФ”. Первое утро страшно вспоминать: мыслями рядом с моей девочкой, я набрала номер офиса “ЭМФ” и попросила к телефону – ей-богу, не вру – Кейт Редди. Мужской голос ответил, что Кейт Редди, если он не ошибается, еще не вернулась из декрета. Он не ошибался. По сути, я вернулась разве что через год, а прежняя Кейт, та, что была “до детей”, и вовсе исчезла. Но ей удалось гениально сыграть собственное возвращение, так что разоблачить ее смогла бы только другая мать.

Сначала я еще кормила грудью, мотаясь в обеденные перерывы домой на такси, но через пять дней после возвращения на работу мне приказали лететь в Милан. Выходные превратились в пытку: я старалась приучить Эмили к бутылочке. Уговаривала, умоляла, тыкала соску силой, а в результате выложила тысячу фунтов тетке из Фулхэма, чтобы та оторвала дочь от моей груди. До конца своих дней не забуду душераздирающий крик Эмили и молчание Ричарда, мрачно курившего в саду.

– Проголодается – возьмет соску, никуда не денется, – пообещала тетка. – Лучше наличными, милочка.

Иногда мне кажется, что Эмили не забыла и не простила тот кошмар.

В такси по дороге в аэропорт радио запело голосом Стиви Уандера: “Как это мило…” В самом начале, если помните, звучит детский плач. Миг – и моя блузка пропиталась молоком.

Откуда мне было знать…

33. Записка

23:59

Нью-Йорк, отель “Шербурн”

Невероятно. Самолет сел вовремя, и я мигом добралась на такси до “Хэрриот”, что в двух шагах от Уолл-стрит. Мечталось подзубрить слегка к завтрашнему выступлению, как следует выспаться и утром перейти дорогу к Уолл-стрит-сентер. Раскатала губы, Кейт. У администратора за гостиничной стойкой (безнадежно зеленого юнца в дешевом блестящем блейзере, тщетно пытающегося придать себе веса) как-то странно бегает взгляд.

– Боюсь, у нас возникли проблемы, мисс Редди, – отваживается он наконец. Ясно. Конференция нагрянула. Отель забит под завязку. – Рад буду предложить вам бесплатную замену в отеле “Шербурн”. Не очень далеко от центра, в двух шагах от всемирно известного Музея современного искусства.

– Замечательно. Но я, видите ли, прилетела по делу, а не для того, чтобы наживать мигрень, глазея на ранних кубистов.

Понятно, дело закончилось криком. Не имеете права, орала я, постоянный клиент и все такое. Бедолага стрелял глазами в шефа, взглядом умоляя спасти от ненормальной англичанки. Это я-то ненормальная? Да они кого угодно до безумия доведут. Не умеете работать – не беритесь, дилетанты несчастные. У меня каждая минута на вес золота.

Менеджер дико извинялся, но помочь ничем не мог. Одним словом, в номере “Шербурна” я оказалась ближе к полуночи. Набрала домашний номер, ответила на созревший к этому моменту у Ричарда список вопросов. Поле, слава богу, получше, так что о хорватке можно забыть. Зато у Эмили завтра первый день в садике после каникул.

Бирки с именем подготовила?

Да.

Новые кроссовки на физкультуру?

Да. (В синем мешке на крючке под лестницей.)

Где искать книги для домашнего чтения?

В толстой красной папке на третьей полке книжного шкафа.

Новое пальто Эмили купила – старое доходит только до талии?

Нет, придется ей до моего возвращения походить в плаще.

Затем я продиктовала содержимое коробки для завтрака – пита, тунец, попкорн, сыр не класть (Эмили недавно решила, что терпеть не может сыр). Напомнила про чек за балет – сумма записана в дневнике – и про наличные для Полы: она должна купить Бену брючки, наш сын растет не по дням, а по часам.

Ричард говорит, что Эмили капризничала перед сном, хотела, чтобы мама отвела ее завтра в садик, потому что с этого года у них новая воспитательница.

Какого дьявола жаловаться мне на то, что изменить не в моих силах? Измотался за день, отвечает.

– По-твоему, я отдыхала за двоих? – Трубка летит на рычаг.

К презентации готовиться некогда, положусь на импровизацию. Ох, погорю.

От кого: Дебра Ричардсон

Кому: Кейт Редди

Только что получила твой отказ от ланча. Предыдущие 49 раз было смешно. Знаю, что ты крутишься как белка в колесе, но если дружба побоку, то что останется?

Неужто в след. раз встретимся на том свете? Что думаешь по поводу жизни после смерти, Кейт?

Черт. Отвечать тоже некогда.

Среда, 08:33

Минимум четверть часа торчу на обочине перед отелем. Такси поймать нереально, а на любом другом транспорте добираться минут двадцать пять. Опоздаю, как пить дать, опоздаю. И все-таки пульс у меня частит от предстоящего ужина с Джеком: столько месяцев не виделись, что я и лицо его с трудом представляю. Память подбрасывает лишь широкую ухмылку и ощущение беззаботности и счастья.

День сегодня фантастический – один из тех искрящихся нью-йоркских дней, что рвут тебе сердце мечтой о жизни в этом городе. Ночной ливень умыл улицы до безупречной, хрустальной чистоты. Автобус подкатывает к Пятой авеню, и я вижу контуры башен финансового квартала; они чуть дрожат и расплываются в легком мареве от игры света, стекла и влаги.

08:59

Фирма “Брокерз Дикинсон Бишоп” занимает двадцать первый этаж. Пока взмываю под облака, мой желудок исполняет головокружительное сальто в стиле Ольги Корбут. В холле меня встречает жизнерадостный малый по имени Джерри с плоской ирландской физиономией, украшенной клочковатыми огненно-рыжими баками. Прошу у него экран для демонстрации слайдов и сорок пять минут на презентацию.

– Максимум пять, леди. Тысяча извинений, мы в запарке.

Он тянет за ручку тяжелую дверь, и на нас обрушивается какофония звуков рядового дня в Колизее, помноженная на телефонный трезвон. Мужские голоса надрываются в трубки, перекрикивая друг друга, горланят указания через зал. Пока я раздумываю, не дать ли отсюда деру, громкая связь разражается объявлением:

– Внимание, ребята! Через две минуты мисс Кейт Редди из Великобритании расскажет нам о международных инвестициях.

Семь десятков брокеров стекаются ко мне: типичные нью-йоркцы с бульдожьими шеями, в жутких рубашках с белыми воротниками и ярмарочными полосками. Приваливаются к столам в излюбленной позе подобных типов – ноги на ширине плеч, руки скрещены на груди. Кто-то продолжает куплю-продажу, в мою честь стащив один наушник. Фиг меня тут кто-нибудь услышит или увидит, хоть лопни от крика. Решение приходит спонтанно, и через миг я уже на столе.

– Доброе утро, джентльмены, я прилетела из Лондона, чтобы объяснить, почему вам НЕОБХОДИМЫ НАШИ АКЦИИ!

Свист, аплодисменты. Звездный час Кейт Редди. К славе стриптизерши на шесте мне ближе не подойти.

– Эй, мисс, вам уже говорили, что вы копия принцессы Ди?

– А фонды ваши не хуже ножек?

Никогда не устану удивляться безнадежному, отчаянному мальчишеству всех этих хозяев вселенной. Полвека назад они высаживались на берегах Нормандии, а сейчас толпятся здесь, будто признали во мне своего военачальника.

Выдаю им свою “Речь о Деньгах”. О том, как они без устали трудятся, даже когда я сплю, о том, как кружат по миру, о том, как завоевывают мир.

Затем на меня обрушивается шквал вопросов:

– Чего про Россию скажете, мэм? Русские капиталы – дерьмо, да?

– Евро уже видели?

Справилась на пять, Кейт. В лифте Джерри с ухмылкой отпускает мне комплимент: парни разошлись, как на мальчишнике. Самое время вернуться в гостиницу и проверить почту, но я решаю слегка сбросить напряжение. Пройдясь по Уолл-стрит, на углу Третьей и Бродвея останавливаю такси и еду через город в любимый универмаг.

“Барниз”, как всегда, моментально успокаивает. Маленькая кабинка лифта поднимает на верхний этаж, где прямо на меня смотрит вечернее платье. Мне не нужно вечернее платье. Я его примеряю. Черное и струящееся, с тончайшей серебристой тесьмой вдоль боковых швов и глубоким декольте, оно просится на бал, где танцуют чарльстон. Фигура у меня в самый раз для платья, но жизнь неподходящего размера: в моей жизни нет места для наряда такой сказочной красоты. Хотя… Должно быть, это здорово – купить платье и лелеять надежду, что в комплекте с ним, как необходимый аксессуар, тебе продадут и жизнь, где оно пригодится.

Когда кассирша протягивает мне чек на подпись, я даже не интересуюсь ценой.

15:00

Гостиничный номер похож на сотни таких же, где мне приходилось ночевать. Обои цвета беж с тиснением цвета беж; портьеры, для контраста, пылают всеми цветами радуги. Заглядываю сначала в бар – шоколада на перекус достаточно; потом в ящик тумбочки у кровати: Библия, непременный атрибут отелей, на месте, а рядом дань современности – сборник цитат из мировых религий.

Прикидываю время: дети как раз ложатся спать, нужно позвонить домой. Странно, что на звонок отвечает няня, я ожидала услышать голос мужа. Пола говорит, что Ричард попросил ее пару ночей, до моего возвращения, побыть с детьми. А мне оставил записку, заставив дать обещание вручить мне лично в руки.

– Прочтите вслух, Пола. – Нет, каков? Ночь на дворе, а он… Где его черти носят? В доме дел по горло, нет, чтобы помочь…

Пола вновь подает голос:

– “Я давно пытался поговорить с тобой, Кейт, но ты в последнее время не желаешь ничего слышать”.

– Ладно-ладно, там написано, когда его ждать?

– “Кейт, ты хоть сейчас меня слышишь?”

– Конечно, слышу, Пола, продолжайте.

– Нет. Это слова Ричарда. В записке. Он пишет: “Кейт, ты хоть сейчас меня слышишь?”

– Понятно. Извините. Что дальше?

– “Мне очень жаль, дорогая, что мы с тобой попали в такой бес… беспрос…”

– Ну?

– “…беспросветный тупик…”

Пола явно колеблется.

– Может, не надо, Кейт? Мне как-то…

– Читайте, прошу вас. Я должна знать, когда он будет дома.

– Дальше тут говорится: “Если захочешь связаться со мной, я у Дэвида и Марии. Поживу у них, пока не подыщу себе подходящее жилье”. И еще: “Не волнуйся, я буду по-прежнему забирать Эмили из сада”.

Значит, такое все-таки случается и в жизни. Не в книге и не в плохом кино, которое ты тотчас переключаешь, потому что не желаешь смотреть ерунду. Сейчас не выключишь. От этого телевизора нет пульта. Возможно, и возврата нет. Как странно. Только что твой мир был таким, каким он должен быть. Во всяком случае, привычным. Непростым. Пожалуй, чуточку более суровым, чем хотелось бы. Но привычным. И вдруг земля уходит из-под ног.

Мой муж… разумный Ричард, верный Ричард, надежный Ричард меня бросил. Рич, написавший в письме за день до свадьбы: “Вперед, моя любимая, вместе навсегда”, решил дальше идти в одиночку. А я и не заметила. И получила по заслугам: даже его прощальную записку мне читает няня.

Пола шумно дышит в трубку, я чувствую, что ей не по себе.

– Кейт? – осторожно шепчет она. – Как вы, Кейт?

– Нормально. Пола, послушайте, вы можете ночевать в гостевой комнате. Или в нашей спальне… – Нашей? Возможно, с этой минуты спальня стала моей? – Постельное белье чистое. Боюсь просить, Пола, но не могли бы вы держать оборону до моего приезда? Да, и скажите детям, что мама приедет завтра, как можно раньше.

Пола молчит, а я готова впасть в панику. Если и она меня бросит – пиши пропало.

– Пола? Вы… что скажете?

– Ой, Кейт, простите. Тут еще приписка на обороте: “Я точно знаю, что не могу тебя разлюбить. Поверь, пытался”.

Что на это скажешь? Не дождавшись ответа, Пола бормочет:

– За Бена и Эмили не волнуйтесь, я присмотрю. Все будет в порядке, Кейт, вот увидите.

Положив трубку, я вдруг осознаю, что забыла, как дышать. Привычный процесс дается с трудом: поднять диафрагму, опустить. Поднять, опустить…

Через несколько минут я уже способна набрать номер Джека и оставить на автоответчике сообщение об отмене ужина. Теперь раздеться и принять душ. Полотенца здесь итальянские – тонкие, более чем скромных размеров, они не впитывают, а размазывают по тебе воду. Хочу нормальное полотенце.

Ловлю свое отражение в зеркале и изумляюсь. Почему я выгляжу как обычно? Почему волосы не седеют и не лезут клочьями? Почему кровавые слезы не катятся по щекам?

Мои дети спят в своих кроватках, а я так далеко от них, так невообразимо далеко. Отсюда, из-за океана, мое маленькое семейство кажется открытым всем ветрам палаточным лагерем на вершине горы. Без меня им не справиться. Я должна быть рядом.

 
Разлилась речушка, не переплывешь.
Крылья унесли бы, да где ж их возьмешь.
Дали б мне лодчонку, дали два весла…
 

Забираюсь в постель, между хрустких белых простыней, закрываю глаза, провожу ладонью по телу. Моему и Ричарда. До сих пор так и было. До сих пор.

Пытаюсь вспомнить, когда я видела мужа в последний раз. По-настоящему видела, а не мельком в зеркальце машины. Сколько месяцев мы не пересекались? Я ухожу, он заступает на вахту; он уходит – на вахту заступаю я. В прихожей: сделай то, не забудь это. Эмили хорошо пообедала, так что чай может пропустить. Бена нужно уложить пораньше – днем не заснул. Кажется, у него животик болит, дай чернослив. Бывает, и записки пишем. Случается, за целый день друг другу в глаза не взглянем. Кейт и Ричард. Эстафетная команда, где каждый игрок считает другого слабым звеном, но все равно бежит, чтобы палочка переходила из рук в руки, чтобы гонка продолжалась.

 
Любовь прекрасна, любовь добра
И поначалу нам дорога.
Но годы минут, она остынет,
Испарится, как утром роса.
 

– Мам, а я знаю, почему ты ругаешься на папочку, – как-то утром сказала мне Эмили.

– Почему?

– Потому что он неправильно делает.

Я присела, чтобы заглянуть дочери в глаза и увидеть, что она прониклась моими словами.

– Нет, солнышко. Папа все делает правильно. Просто мама иногда очень устает, и ей не хватает терпения. Понимаешь?

– Терпение – значит, надо минутку подождать, – кивнула Эмили.

Я листаю сборник религиозных цитат из прикроватной тумбочки. “О вере”. “О справедливости”. “Об учении”. Останавливаюсь на разделе “О браке”.

Я никогда не называл жену “жена”, но единственно “дом мой”.

Талмуд

Дом. Я долго, очень долго смотрю на это слово. Дом. Я вслушиваюсь в его округлость, вдумываюсь в его значение. Я замужем, но не жена. У меня есть дети, но я не мать. Кто же я?

Я знаю одну женщину, которая так боится, что дети привыкнут к ней и будут требовать все больше и больше, что после работы сидит в баре, пока дети не уснут.

Я знаю одну женщину, которая будит ребенка в полшестого, чтобы побыть с ним хотя бы час в день.

Я знаю одну женщину, которая выступила в телевизионном ток-шоу со страстной речью о том, как сложно работающей матери развозить детей по школам. Ее няня очень смеялась, потому что “мамаша понятия не имеет, где учатся ее дети”.

Я знаю одну женщину, которая о первом шаге своего малыша узнала от няни, по телефону.

И еще я знаю женщину, которая от няни, по телефону, узнала, что ее бросил муж.

Я лежу в постели целую вечность. Я хочу, чтобы вернулись хоть какие-то чувства. И одно наконец приходит. Знакомое и в то же время ошеломляюще непривычное. Не сразу, но я нахожу ему название: хочу к маме.