Текст книги "И как ей это удается?"

39. Эндшпиль, или Конец игры

Статья из ноябрьского номера “Финансы изнутри”:

Во вторник вечером на ежегодной церемонии награждения победителей конкурса “Равноправие в жизнь” в номинации “Самая прогрессивная фирма” победа досталась “Эдвин Морган Форстер”, одному из старейших финансовых учреждений Сити, за выдающийся вклад в проведение политики равноправия.

Достижения компании в этой области были высоко оценены и в годовом обзоре, представленном обществом “Равноправию – да!”.

На членов жюри произвели особое впечатление объем и качество работы, проделанной Кэтрин Редди, самым молодым менеджером “ЭМФ”, и Момо Гьюмратни, 24-летней выпускницей Лондонской школы экономики. К сожалению, леди не смогли прибыть на церемонию, поэтому награду получил Род Таск, глава отдела маркетинга. В ответной речи мистер Таск сказал: “Многочисленные факты свидетельствуют о существенном повышении коэффициента полезного действия смешанных команд. “ЭМФ” занимает передовые позиции в предоставлении женщинам руководящих должностей в сфере финансов”.

Кэтрин Малройд, председатель общества “Женщины в бизнесе”, была не так оптимистична. “Очень многое, – сказала она, – остается за рамками подобных торжественных церемоний. Женщинам по-прежнему крайне сложно добиться сколько-нибудь значимого положения в Сити, так как вопрос равноправия не стоит на повестке дня у большинства компаний. Банки считают нецелесообразным тратить крупные суммы на обучение женщин, поскольку те не задерживаются на рабочих местах из-за отсутствия необходимых условий – к примеру, гибкого графика”.

На вопрос, считает ли он мужское господство делом прошлого, мистер Таск отметил, что, будучи австралийцем, сам принадлежит к новобранцам Сити. “Девочки отлично поработали в этом году, и я ими горжусь”.

* * *

Звездный час моего отца настал в “Савое”, на встрече с Крисом Бансом, где был представлен проект чудо-подгузников. Дебра, в качестве юрисконсульта автора проекта не отходившая от папули ни на шаг, заверила меня, что он не только был трезв, но и от души наслаждался ролью изобретателя-одиночки. Последний гениальный штрих, сказала она, был нанесен им, когда Крис Банс предложил на месте выписать чек на баснословную сумму. Мой папа, весь жизненный путь прошедший с протянутой рукой, ответил, что у него и его юриста намечено еще несколько встреч с заинтересованными сторонами, но “ЭМФ” они, естественно, будут держать в курсе своих намерений.

Чуть раньше я объявила папе, что, кажется, нашла ему нужный рисковый капитал, но для успеха ему придется назваться чужим именем и разыграть все как по нотам. Более чем странный сговор между отцом и дочерью, но только не в нашем семействе. Для нас этот спектакль стал вполне естественной кульминацией многолетнего притворства, признанием того, что мошенничество сидит в генах Редди наряду с голубым цветом глаз и математическими способностями.

– Отец у тебя – парень что надо, – сказал Уинстон, которому досталась роль личного водителя преуспевающего бизнесмена мистера Пауэра. Черный “БМВ” с тонированными стеклами для кульминационной сцены был одолжен у таинственной личности, названной Уинстоном дядей. – На чаевые не скупится.

– Угу, из моего кармана.

Три дня спустя Банс расстался с деньгами. Шествуя с обеда, кичливый как индюк, он посоветовал своей помощнице Веронике Пик присматриваться к его деловой хватке: мужчины над бабами всегда верх возьмут решительностью, непревзойденным нюхом и презрением к несущественным деталям.

– Надеюсь, вы проявили должную осмотрительность? – сладким тоном спросила Вероника.

– То есть?

– То есть – проверили документы у главы проекта, убедились в конкурентоспособности продукта и достоверности банковских отчетов… Впрочем, что это я. Вы разбираетесь в тонкостях нашего дела лучше меня.

– Если у меня появится нужда в советах, я дам вам знать, – ответил Банс.

Следующим утром, пока народ стягивался в конференц-зал на совещание, он не удержался и от хвастовства передо мной.

– Раскопал тут случайно шикарный проект, Кейт, – сказал он, потирая свою гордость между ногами, как Аладдин – волшебную лампу. – Совершенно новый вид подгузников. Чертову кучу денег намою, усекла? Твоя сфера, мамочка, но кто успел, тот и съел. Соболезную.

Я наградила его самой понимающей, самой материнской из своих улыбок.

Инвестиций Банса в самый раз хватило на то, чтобы покрыть долги папиной фирмы. Едва мелькнув на счете Д. Р. Пауэра, денежки “ЭМФ” уплыли к кредиторам. Как я и предсказывала, ни этот вопиющий прокол, ни жалоба Момо не выбили стул из-под задницы Банса.

Задача-максимум была успешно выполнена несколькими днями позднее, когда интервью, которое известному телекорреспонденту Элис Ллойд дал сотрудник “ЭМФ”, шеф отдела рискового капитала, появилось в бульварной газете под заголовком: “Порнография в Сити”.

Элис затащила Банса в Сохо, в излюбленный притон представителей третьей власти. Отведав кайфа легального и нелегального, Банс размяк, а прелести звездочки из телевизионного мыла, которую Элис прихватила с собой, добили его окончательно.

– Хочу ее к себе на сайт, – сообщил он Элис. – Нет! Хочу ее везде, где она захочет.

Бахвалясь своим нюхом на фаворитов, Банс сослался на недавнее вложение в биологически разлагаемые подгузники – изобретение, которому “гребаная виагра в подметки не годится”.

Для Сити не составляет труда ликвидировать дурной запах на своей территории, но если вонь просочилась наружу, если достигла тонкого обоняния клиентов и сильных мира сего – тут уж извините. Возмездие будет стремительным и беспощадным.

На следующее утро после выхода статьи мы с Кэнди наблюдали, как Крис Банс был вызван в кабинет Робина Купер-Кларка, откуда под конвоем из двух стражей препровожден обратно к своему столу и через три минуты – ровно столько ему дали на сборы – выведен из здания.

– Эй, кто-нибудь! Звоните сокольничему! – завопила Кэнди. – На улице крыса!

Зайдя в дамскую комнату, я нашла там рыдающую в ворох бумажных полотенец Момо Гьюмратни.

– От счастья, – бормотала она между всхлипами.

Ну а я что же? Конечно, я была рада справедливому позору Банса, но… Не знаю, когда это произошло, только Банс показался мне скорее жалким, чем гадким.

В обеденный перерыв, поймав такси, мы с Момо едем на Бонд-стрит. Я сказала, что у нас там безотлагательное, крайне важное дело – и не покривила душой.

Конечная цель приводит мою помощницу в недоумение.

– Что мы будем делать в обувном магазине, Кейт?

– Искать хрустальную туфельку, способную вынести максимальный нажим на квадратный миллиметр и удержаться на ноге даже в полночь. Не найдем такую – согласимся на эту пару… и эту, и… о-о-о, эту обязательно. Роскошные сапожки. Извините, мисс, такие сапожки четвертого размера есть?

– Вы носите обувь четвертого размера? – недоверчиво интересуется Момо.

– Я – нет. А ты носишь.

– Но я не могу…

Через двадцать минут мы несем к кассе четыре коробки. Оказавшись перед выбором между желто-коричневыми замшевыми лодочками и темно-синими, с завязками на щиколотках, не долго думая, взяли обе пары. От черных шпилек ни одна женщина не смогла бы отказаться, а бежевые полусапожки грех было не взять – считай, даром.

– Черные – просто прелесть, – говорит Момо, – но я не смогу в них ходить.

– Не в ходьбе соль, Момо. Уверенность в себе – вот наша цель! А если уж совсем прижмет, сможешь шпилькой вскрыть Гаю сонную артерию.

Счастливая улыбка меркнет.

– А вы?..

– А я ненадолго уйду. Возможно, задержусь.

– Нет! Это прощальный подарок? Не хочу, Кейт.

– Ты справишься. Все будет хорошо.

– Откуда вы знаете?

– Привет, а у кого ты училась? И вообще, про свое “прошу прощения” забыла – значит, встала на ноги.

– Нет, – повторяет Момо, искоса глядя на меня. – Кейт Редди только одна. – И чмокает меня в щеку.

На обратном пути, в такси, где у наших ног высится гора коробок, она спрашивает, почему я ухожу, и получает ложь в ответ. Я сказала, что хочу переехать поближе к маме, потому что ей часто нездоровится. Кое в чем невозможно признаться даже тому, кого любишь. Даже самой себе.

Причины бросить работу:

1. Потому что я проживаю две жизни, но не радуюсь ни одной.

2. Потому что в сутках всего 24 часа.

3. Потому что однажды я поймала взгляд моего мужа: он смотрел на меня так, как когда-то моя мама смотрела на отца.

4. Потому что превратиться в мужчину – позор для женщины.

5. Потому что я слишком устала, чтобы искать причины.

* * *

Назавтра, до того как уволиться, я кое-где навела порядок. Голубиное семейство давно съехало с квартиры – птенцы расправили крылья на стыке весны и лета, – а книги остались. На этот раз я не стала рисковать жизнью, а попросила охранника Джеральда открыть окно. Испытание достойно перенесли все книги, кроме “Как научиться управлять временем и своей жизнью: десять способов делать больше, жить лучше”. Злополучный том смахивает на пол в пещере: оптимизм названия утонул в птичьем помете.

Род у себя за столом любуется трофеем с церемонии “Равноправие в жизнь” – изящными весами, одну из чашек которых занимает тоненькая женская фигурка из бронзы. На вторую чашу Род насыпал горсть мармеладных горошин.

Он плохо воспринял известие о моем уходе. Я бы даже сказала, очень плохо. Настолько, что его рев достиг ушей Робина Купер-Кларка.

– Кейт драпать задумала! – прорычал Род, когда глава отдела инвестиций, выглянув из-за двери своего кабинета, пожелал узнать причину скандала.

Робин пригласил меня к себе в кабинет. Чего и следовало ожидать.

– Я могу хоть что-нибудь предпринять, чтобы убедить тебя передумать, Кейт?

Создать другой мир?

– Честно говоря, нет.

– Полставки? – предлагает он со знакомой полуулыбкой.

– Я видела, что случается с женщинами, которые соглашаются на полставки, Робин. Во-первых, ее считают бездельницей. Во-вторых, ей отказывают в бонусах. В-третьих, один за другим отнимают фонды, потому что финансы требуют круглосуточного внимания.

Робин меняет наживку:

– Проблема в оплате?

– Нет, во времени.

– Ага. Sed fugit interea, fugit inreparable tempus[47]47
  Но бежит между тем, бежит безвозвратное время (лат.).


[Закрыть].

– Если это означает “Не стоит проводить четырнадцать часов в день перед монитором”, то я согласна.

Робин обходит стол, останавливается рядом со мной.

– Мне будет тебя не хватать, Кейт, – признается он с трогательной неловкостью.

Вместо ответа я его обнимаю. Думаю, стены “ЭМФ” впервые стали свидетелями подобного жеста.

И я покидаю “Эдвин Морган Форстер”.

Нахально, через лужайку.

40. Суд по делам материнства

Она больше не боялась суда. Им уже нечего бросить ей в лицо. Все обвинения, которые они могли бы ей предъявить, она давно предъявила себе сама. И потому стояла перед ними без тени страха, пока не объявили имя следующего свидетеля. Услышав, кто сейчас займет проклятую будку, она поняла, что проиграла. Ей пришел конец. Голова закружилась, она качнулась назад, машинально вцепившись пальцами в спинку дубовой скамьи. Никто не знает ее лучше, чем этот свидетель.

– Суд вызывает миссис Джин Редди.

Подсудимую, в страхе смотревшую, как ее мать занимает место свидетеля, чтобы дать против нее показания, что-то странным образом порадовало в материнском облике. Через несколько секунд она поняла: на маме кардиган из красного кашемира, подарок дочери на Рождество, а под ним – цветастая блузка, подарок дочери на предыдущий день рождения. Хранившиеся “до лучших времен” вещи впервые вышли в свет.

– Будьте любезны назвать свое полное имя.

– Джин Кэтрин Редди.

– Кем вы приходитесь подсудимой?

– Кэти… Кэтрин – моя дочь. Я ее мать.

Прокурор подскакивает на цыпочки от возбуждения.

– Миссис Редди, ваша дочь обвиняется в том, что ставит работу превыше благополучия детей. Как вы считаете, это описание соответствует ситуации, которую вы имеете возможность наблюдать лично?

– Нет.

– Громче! – ухает судья.

Мама повторяет попытку. Нервничая, она перебирает брелоки на золотом браслете.

– Нет. Кэтрин – преданная мать, работает не покладая рук на благо семьи.

– Да-да, – обрывает ее прокурор, – но если я не ошибаюсь, в данное время подсудимая не живет с мужем, Ричардом Шеттоком, который оставил ее, заявив, что “она перестала его замечать”.

Женщина на скамье подсудимых издает чуть слышный стон: матери Кейт неизвестно об уходе Ричарда.

Однако Джин Редди принимает удар по-боксерски и тут же наносит ответный.

– А кто говорит, что семья – это легко? За мужчинами нужен уход, а у женщины еще и дети, и работа! У Кейт столько забот, что другая просто сломалась бы.

– Миссис Редди, вам знакомо имя Джека Абельхаммера? – спрашивает прокурор с мимолетной тонкой улыбкой.

– Нет. Нет! – Обвиняемая выскакивает из своего угла и застывает перед судьей. На ней футболка не по размеру, с изображением таксы на груди.

– Ладно! Что вам от меня надо? Хотите, чтобы я признала вину? Вы этого хотите? Ни перед чем не остановитесь, лишь бы доказать, что моя жизнь никуда не годится, верно?

– Тишина в зале! – гудит судья. – Миссис Шетток, еще один подобный инцидент – и я обвиню вас в неуважении к суду.

– И отлично, потому что я всех вас глубоко не уважаю, всех до единого в этом зале. – Она плачет, коря себя за проявление слабости.

– Джин Редди, – продолжает прокурор, но свидетельница его не слышит. Она покинула свое место. Она идет к плачущей женщине, обнимает. А потом оборачивается к судье:

– Ваша честь, как насчет вас? Кто вам подаст вечерний чай? Вряд ли вы его себе сами приготовите, верно?

– Ради бога… – мямлит судья.

– Такие, как вы, ничего не понимают в таких женщинах, как моя Кэтрин. И вы считаете себя вправе ее судить? Стыдно, – говорит Джин Редди негромко, но с силой, которая остановила не одну детскую драку.

41. Здравствуй, малыш

В день, когда Сеймур Трой Страттон явился в этот мир, мятеж в Катаре взметнул цены на нефть и стоимость акций по всему миру взлетела до небес. Небольшое землетрясение в Киото погнало еще одну волну по бурному финансовому океану. Но все это нисколько не тревожило ни мать, ни младенца, мирно дремавших в своей палате на третьем этаже роддома на Гоуэр-стрит.

Длинный коридор, ведущий к их палате, будит во мне воспоминания: акушерки в голубой пижамной униформе, серые двери, за которыми чудо из чудес вновь и вновь совершают женщины низенькие и высокие, и те, у которых однажды в обеденный перерыв отошли воды в лифте банка. Это мир боли и восторга. Плоти и крови. Он наполнен первыми криками младенцев и счастливыми улыбками на потных лицах матерей. Потом мамы покидают эти стены и делают вид, что забыли, делают вид, что у них полно других дел. Только вот что я вам скажу: ничего лучше еще не придумано. Любая мать помнит тот миг, когда в ее сердце открылась дверца и его затопила любовь. А все остальное… все остальное – суета и мужчины.

– Я все время хочу на него смотреть, – говорит Кэнди. Подсунув под спину подушки, бывшая коллега расстегнула все до единой пуговицы на кокетке моей белой ночной сорочки, чтобы ничто не помешало ее сыну насытиться. Одной рукой она поддерживает его голову и не отрывает взгляда от ротика, жадно припавшего к соску. – Ничего больше не хочу, только смотреть на него. Это нормально?

– Абсолютно.

Я принесла малышу погремушку-медвежонка в красной шляпке, которого Эмили обожала, а маме – корзинку свежайших пончиков. Кэнди говорит, что ей надо немедленно похудеть, после чего съедает из моей руки (ее-то заняты) все до крошки.

– Малыш из тебя вес высосет, не переживай.

– Класс! Сколько можно кормить? Лет двадцать?

– Существенно меньше, к сожалению, а то арестуют. Я иной раз сама побаиваюсь – не дай бог, соцслужбы прознают, как сильно я люблю Бена.

– А мне не говорила, – укоряет она с усталой улыбкой.

– Пыталась. В “Корни и Бэрроу”, помнишь? Только об этом рассказать невозможно, надо самой прочувствовать.

Наклонив голову, Кэнди вдыхает запах сына.

– Мальчик. Кейт, я сама его сделала! Я гений, правда?

Сеймур Страттон, как все новорожденные, выглядит столетним старичком. Между бровями залегли морщины, то ли мудрости, то ли недоумения. Одному богу известно, каким мужчиной он станет; главное, сейчас он совершенно счастлив в любящих объятиях женщины.

Эпилог

Дальнейшая жизнь Кейт

Автобус по городу катит и катит, день напролет, так что о конце не может быть и речи.

Однако многое изменилось и многое осталось прежним. Через три месяца после рождения Сеймура Кэнди вернулась на работу в “ЭМФ”, отдав сына в ясли рядом с Ливерпуль-стрит – заведение с ценами выше, чем в “Дорчестере”[48]48
  Очень дорогая гостиница в центре Лондона.


[Закрыть]. Если верить Кэнди, одна смена подгузника обходится ей в двадцать баксов.

– Ничего себе покакал, да, Кейт?

По телефону звучал голос прежней Кэнди, но я-то знала, что Кэнди Страттон “додетской эры” больше нет. Не приходится удивляться, что очень скоро те долгие, изматывающие часы, которые она отдала “ЭМФ”, стали казаться ей бессмысленной тратой времени. Теперь ее возмущало, когда Род Таск называл ее уход в полшестого “обеденным перерывом”. Она переживала, что видит сына только вечерами. Когда Сеймуру исполнилось семь месяцев, Кэнди протопала в кабинет шефа и заявила Роду Таску, что вынуждена дать ему отставку: их отношения ее не устраивают. Слишком сильна привязанность.

Кэнди вернулась в родной Нью-Джерси, какое-то время пожила у матери (Сеймур, по словам Кэнди, объяснил ей, для чего существует мама), потом нашла отдельное жилье. Очень скоро углядела пробел в процветающем бизнесе “товаров почтой” и основала собственную фирму, в мгновение ока сделавшую ее героиней статей в журнале “Форчьюн”. Компания Кэнди “Работа и игра” стала почтовым “секс-шопом” для бизнес-леди, не имеющих времени на удовольствия. Присланный мне ящик образцов мы всей семьей открыли на кухонном столе во время очередного визита Барбары и Дональда. Ричард, с которым мы переживаем второй медовый месяц, родителям выдал вибраторы за набор суперсовременных американских кухонных принадлежностей.

Моя обожаемая Момо летит по служебной лестнице “ЭМФ”, едва касаясь ступеней своими шпильками. Отблеск металла в ее характере, замеченный мной еще во время первой презентации, не был обманом зрения. Это бесценное качество вкупе с умением слушать и воспринимать желания клиентов принесли ей успех. Время от времени она спрашивает моего совета по мобильнику, из дамского туалета “ЭМФ”. Летом она взяла пару дней выходных и выбралась к нам, чем несказанно потрясла Эмили. Я впервые поразила свою дочь чем-то стоящим, вызвав из сказки настоящую принцессу.

– Ты кто? Принцесса Жасмин из “Аладдина?” – спросила Эм.

– Скорее, Спящая красавица, – улыбнулась Момо. – Спала беспробудным сном, пока твоя мама не разбудила.

Дебра убедилась в том, что Джим ей изменяет в Гонконге, развелась и договорилась у себя на фирме о четырехдневной рабочей неделе. У нее, как положено, стали отбирать лучших клиентов, но она помалкивает. Говорит, время для схватки настанет, когда подрастут Феликс и Руби. Мы с Деб регулярно планируем выходные на минеральных водах и пока отменили всего четыре раза.

Уинстон сдал экзамены на ученую степень по философии в Университете Восточного Лондона, и его диссертация по этике “Откуда нам знать, как поступать?” получила высший балл года. Он продал “Пегас”, чтобы заплатить за окончание учебы, и наш четырехколесный друг тут же начал новую карьеру в гонках серийных автомашин.

С помощью моего рекомендательного письма (питаемого чувством вины и, следовательно, блестящего) Полу взяли няней в семью второразрядной звезды экрана Адольфа Брока и бывшей “мисс Болгария”. Какое-то время они жили в Нью-Йорке в отеле “Плаза”, пока Пола, чьи окна выходили на Центральный парк, не пожаловалась на головокружение, после чего семейство послушно переехало в идиллический Мэн.

После рандеву на катке мы с Джеком Абельхаммером не виделись. Электронный адрес я сменила из страха, что силы воли не хватит не отвечать на его письма, а мой брак мог получить второй шанс только с исчезновением виртуального возлюбленного: если в партнеры выбрать Джека, куда девать Ричарда? И все же всякий раз, проверяя электронную почту, я невольно жду его имени в папке “Входящие”. Говорят, время – лучший доктор. Кто говорит? Они вообще знают, о чем говорят? Лично мне кажется, что некоторые события записаны в книге твоей жизни несмываемыми чернилами и остается лишь надеяться, что со временем эти строчки чуточку поблекнут.

Мы не были с Джеком любовниками (жаль, ах, как жаль), зато отвратительная еда и гениальные песни в “Синатра-Инн” стали тем потрясающим сексом, который я упустила. Если ты испытываешь к человеку сильные чувства, а потом расстаешься с ним навсегда, со временем тебе начинает казаться, что твоего любимого на самом деле не было, а был только волшебный сон и ты никому не причинил вреда. Но что, если тот, другой, испытывает то же самое? Я до сих пор храню последнее письмо Джека:

От кого: Джек Абельхаммер

Кому: Кейт Редди

Кейт,

От тебя давно ни строчки. Я так понимаю, ты перешла на полную ставку в фирму “Каштаны”, но уверен, что ты вернешься. Да здравствует героиня “Каштанов”…

Ваш Род сказал, ты уехала из Лондона. Помнишь, как твой отец называл Синатру? Святой покровитель неразделенной любви.

В неразделенной любви есть и свой плюс: она длится вечно.

Твой навсегда, Джек

Мы с Ричардом продали дом в Хэкни, перебрались поближе к моим в Дербишир, купили участок с прекрасным видом из окон и выгоном. (Всегда мечтала иметь выгон, а теперь не представляю, что с ним делать.) В доме полно недоделок, но несколько приличных комнат имеются, а остальное подождет. Детям нравится простор, да и Ричард в своей стихии. В свободное от проектирования нового центра искусств время он возводит на выгоне стену из камней и каждые пять минут зовет меня оценить результат.

Вскоре после увольнения мне позвонил Робин Купер-Кларк с предложением поработать в паре с ним над страховым фондом. Сокращенный рабочий день, минимум заграничных командировок, все бонусы сразу. Соблазнительно. Очень соблазнительно. За деньги, что мне предложил Робин, я могла бы купить полдеревни, а сейчас, при одном заработке Ричарда, с финансами у нас туговато. Но Эмили, услышав имя Робина, вся напряглась и сказала:

– Не разговаривай с ним. Пожалуйста.

Фамилия “Купер-Кларк” стала для нее синонимом врага.

Теперь я знаю свою дочь чуть-чуть лучше. Месяца через два после увольнения я поняла: все мои мудрые, расписанные по минутам беседы перед сном не помогали мне узнать, что на самом деле творится в голове у Эми. За детскими мыслями не уследишь, они приходят и уходят; нужно быть рядом постоянно, чтобы их отслеживать. Что же до братика, то его очарование растет вместе с озорством. Не так давно он открыл для себя “Лего”, из кубиков которого упорно возводит стену и каждые пять минут зовет меня оценить результат.

Вчетвером мы ездили знакомиться с Салли Купер-Кларк. Милая и очень добрая, как и говорил Робин, она вернула ему непринужденную свободу и гибкость, не говоря уж о безукоризненности рубашек. На обратном пути, на десять минут оставив Ричарда с детьми в кафе, я прошла к церкви и спустилась по холму к могиле Джилл.

Не правда ли, как странно, что мы приходим к тому месту, где человек похоронен? Если Джилл где-то еще есть, то она везде. И все-таки я постояла у скромного белого надгробия с бледно-серыми цифрами и тремя словами внизу: “Она была любима”.

Нет, вслух я ничего не произнесла – в Суссексе, боюсь, меня не поняли бы, – но мысленно проговорила все, о чем мне хотелось бы рассказать Джилл. Считается, что женщине нужен образец для подражания. Наверное, так оно и есть. Но ведь слава и достижения – не одно и то же. В мире, к счастью, существует валюта, которой в “ЭМФ” не оперируют, и Джилл была первоклассным специалистом именно по этой валюте.

Ну а что же я? Что произошло со мной? Прежде всего, я какое-то время пообщалась с собой – крайне неудовлетворительное общество, доложу вам. Я с удовольствием провожала Эмили в школу и встречала у ворот. На лужах был крепкий ледок; мы прыгали на нем, дожидаясь, пока не захрустит. Пока Эм была в школе, мы с Беном украшали цветами дом и устраивали кофейные посиделки с другими молодыми мамами. Скука смертная. В прямом смысле. До смертоубийства. Экзема моя прошла, зато щеки умоляли дать отдых от дружелюбно-заинтересованной маски. Выстаивая очередь в местном банке, я невольно косилась на табло с курсами валют. Думаю, меня заподозрили в вынашивании плана ограбления.

И вдруг пару дней назад раздался звонок от Джули. Несмотря на помехи мобильной связи, я поняла, что сестричка в слезах. Мама! – первая мысль, что пришла в голову, и душа у меня ушла в пятки. С мамой, оказалось, все нормально. Дело в предприятии, на котором работала Джулия. Менеджер дал деру, кредиторы, понятно, повалили валом. Фабрику опечатывают. Всех работниц прямо из-за машин выгнали на улицу. Не могла бы я приехать?

– Нет! – сказала я. В самом деле, Бена надо кормить, и вообще – какой от меня толк? Ответ Джули прозвучал совсем как в детстве, когда моя маленькая сестричка, страшась родительских разборок, просилась поспать со мной:

– Но я же… Я всем сказала, Кэти, что ты в Сити работала и что ты растолкуешь, что к чему.

Причесалась, провела помадой по губам. Выудила из шкафа в гостевой комнате доспехи от Армани. Если уж появляться, то в облике той бизнес-леди, которую расписала Джули. С пиджаком я словно униформу натянула: угольно-черная шерсть источала ауру силы, денег, которые можно добыть, дел, которые ждут, чтобы ими занялись. Пристегнув Бена к детскому сиденью в машине (маловато стало, пора менять), я отправилась в промышленный район. Найти фабрику Джули не составило труда: вывеска на заборе гласила “Английские кукольные домики”. Над вывеской прицепили бумажку: Тотальная распродажа. Отдаем ВСЕ. Около сорока женщин толпились во дворе, в основном швейные мастерицы, многие в умопомрачительных сари. При моем появлении они расступились, и я шагала словно сквозь стаю тропических птиц. Помахав давным-давно просроченной платиновой кредиткой перед носом у охранника, я сообщила, что прибыла из Лондона на распродажу. Разумеется, меня впустили. Внутри царил разгром: кукольные домики растащили на части – диванчики, табуреточки, шкафчики, занавесочки, фортепиано размером с пудреницу.

– Ну? Что можно сделать, Кэти? – выдохнула Джули, когда я покинула здание фабрики.

Ровным счетом ничего.

– Попробую выяснить, что происходит.

На следующий день, высадив Эми у школы, я отвезла счастливого Бена к не менее счастливой бабушке Джин и села на лондонский поезд. До архива добралась на такси. В считанные минуты нашла счета кукольной фирмы за последние пять лет. Видели бы вы это безобразие: прибыли ноль, вложений столько же, горы долгов – одним словом, полный развал.

На обратном пути пыталась читать газету, но буквы расплывались. Кому, как не мне, знать, сколько благотворительных фондов вкладывают средства в предприятия для женщин. Достаточно только протянуть руку – и деньги твои. Чересчур резко затормозив в Честерфилде, поезд привел меня в чувство.

Ну вот что, Кейт Редди. Даже думать об этом не смей. Опять и снова? Сдвинутая баба. Крыша у тебя поехала, черт тебя подери.

* * *

19:37

Детям пора спать. Чистим зубы, два раза читаем “Кошку в шляпе”, три раза “Трех совят”, четыре раза повторяем “Ночную луну”, садимся на горшок (две попытки). Общее время до выключения света – сорок восемь минут. Многовато, Кейт, твоя недоработка.

20:37

Звоню в Нью-Джерси Кэнди Страттон, чтобы обсудить перспективы рынка заказов по почте с уклоном в производство кукольных домиков.

– Я так и знала! – вопит Кэнди.

– Успокойся, я собираю информацию для подруги.

– Ага! Скажи, пусть на важные встречи надевает тот отпа-адный красный лифчик!

21:11

Звоню в Нью-Йорк Джерри из “Дикинсон Бишоп”. Разнюхиваю ситуацию с инвестициями в специфически женские фирмы. Джерри в восторге:

– Есть! Кейт, благотворительность переплюнула виагру!

22:10

У Бена случилась неприятность в постели. Меняю простыню. Ищу ночной памперс. А где памперсы?!

23:48

Разбудила Момо, чтобы обсудить возможность изготовления деревянных каркасов домиков членами общества инвалидов, с которым она как раз сейчас работает.

– Можно с вами, Кейт? – спрашивает Момо.

– Я тут вообще ни при чем. Спи дальше.

Полночь

Отношу Эмили стакан воды. Из полумрака на меня смотрят громадные серые глаза.

– Ты думаешь, мамочка, – с укором говорит Эм.

– Да, солнышко. Думать пока еще не запрещено. Хочешь помочь маме построить дворец?

– Да! Только с башней для Спящей красавицы!

01:01

В доме тишина. Самое время обмозговать положение с фабрикой Джули. Всего и нужно-то – бизнес-план да некоторая модификация. Продать к чертям сараи времен королевы Виктории, сменить на нормальные дома. Коттедж, офис, замок, корабль, дворец Эмили. Ричард и спроектировал бы…

01:37

– Кейт, ты что творишь? Два часа ночи!

В кухонном дверном проеме появляется Ричард. Мой муж Ричард, с его беспредельным английским благоразумием и нескончаемой добротой.

– Поздно, дорогая, – говорит он.

– Уже иду.

– Что случилось?

– Ничего.

Прищур на меня из полумрака:

– Ничего – это как?

– Да никак, честно говоря. Думала тут… прикидывала… Домашние дела.

Рич ведет бровью.

– Не волнуйся, дорогой. Согрей мне постель, я сейчас.

Его поцелуй у меня на макушке – не столько знак любви, сколько вопрос.

Ричард поднимается по лестнице, и ноги готовы нести меня вслед за ним, но оставить кухню в таком состоянии я не могу. Ну не могу, и точка.

Здесь словно сражались не на жизнь, а на смерть: “Лего” разлетелось шрапнелью по полу, недовозведенная крепостная стена высится под столом. Пока меня не было, в вазу добавили три яблока и три мандарина. Причем прямо на груши с гнильцой, истекающие золотисто-липкими слезами. С дрожью отвращения избавляясь от гнилья, я прикидываю стоимость каждой груши. Потом вытираю с яблок янтарные клейкие капли и возвращаю в вымытую и высушенную вазу. Осталось только собрать обеденную коробку Эмили, уточнить время осмотра Бена у врача, прикинуть, успею ли я, доехав до банка, переговорив с менеджером и объявив общий сбор работниц фабрик, вернуться к концу школьной смены Эмили. Вынуть цыплят из морозилки. Цыплячьим шагом улизнуть с родительского собрания. Эмили мечтает о лошади. Только через мой труп. Кто конюшню будет чистить? Ясно, кто. День рождения Ричарда – что подарить?! Хлеб. Молоко. Мед. Что-то еще. Точно знаю – что-то забыла.

ЧТО?