Текст книги "И как ей это удается?"

37. Ланч с Робином

Робин Купер-Кларк, если он не в своей тарелке, выглядит как человек, решивший арестовать сам себя: одна рука обхватывает грудь, вторая цепляется за шею. Именно так он и шагает всю дорогу к “Суитингс”, куда пригласил меня пообедать через три дня после заседания “большой семерки” в стриптиз-клубе. Ресторан находится довольно далеко от офиса, но Робин настаивал именно на нем, а у меня не было причин отказывать. Делать нечего, я вприпрыжку скачу за ним: три моих шага на один семимильный его.

“Суитингс” – типичное для Сити заведение. Рыбный ресторан под личиной рыбной лавки, панибратские возгласы, суета, мраморные прилавки. Рыбный рынок для имущих. У входа узкие стойки с табуретами, в глубине – зал с длинными, как в школьной столовой, столами.

Садимся на дальнем от входа конце общего стола.

– Неприятная история с этим Бансом, – бормочет Робин, изучая меню.

– Угу.

– Момо Гьюмратни, кажется, славная девочка.

– Бесподобная.

– А Банс?

– Стрихнин.

– Понятно. Что закажем?

Над нами уже застыл официант с карандашом наизготове. Я перевожу взгляд на Робина и в первый раз замечаю, какой у него странно неряшливый вид. Кончик воротника загнут, на мочках запятые от пены для бритья. Джилл такого не допустила бы.

– Так, ну что ж… Даме, пожалуй, кого-нибудь позубастее, а мне из вымирающих видов. Черепаховый суп, к примеру. Или лучше отведать трески, которую распроклятые испанцы всю повылавливали? Как думаешь, Кейт?

Еще не отсмеявшись, я вновь слышу голос Робина:

– Я женюсь, Кейт.

Зал немеет, будто кто-то отключил звук кнопкой пульта. Народ по-прежнему открывает и захлопывает рты, но беззвучно, как рыбины из ресторанного меню.

И я понимаю, почему он привел меня именно сюда: здесь не закричишь от боли или гнева, разве что пожуришь по-дружески. Это уголок мужского мира. Сколько страдающих сердец здесь поджарили с любезной улыбкой на губах, сколько карьер поломали за бокалом шабли и искренней приятельской беседой? Теперь вот и Джилл Купер-Кларк отправили в отставку, а от меня ждут любезной улыбки. Здешний этикет предписывает скроить заинтересованную мину, а еще лучше – радостную, но уж никак не устраивать сцен. Здесь наложили вето на то единственное, что я сделала бы с превеликим удовольствием: отшвырнула стул, перевернула стол и оставила бы изумленное мужичье разевать рты над салфетками и рыбьими костями. Господи, всего-то полгода прошло с ее смерти…

А Робин уже углубился в рассказ о некой Салли. Милая, говорит, несказанно добрая, любит мальчиков, своих двое. До Джилл, конечно, далеко, но с Джилл ведь никто не сравнится. Он с беспомощным видом пожимает плечами. А в Салли все же много хорошего, и ребятам – Алексу во всяком случае, ему всего десять, – нужна мать.

– А тебе… – я нахожу наконец силы протолкнуть слова сквозь пересохшее горло, – …тебе она нужна?

– Э-э-э… Да, Кейт, мне нужна женщина. В одиночку мы не справляемся. Понимаю, что для тебя это… – Он жестом отказывается от предложенного соуса “тартар”.

– Для меня – что?

– Признак слабоволия, наверно. – Поставив бокал, он по привычке трет переносицу. – Никто мне ее не заменит, если ты это хотела спросить.

А к чему тогда пытаться заменить незаменимое? Мне тоскливо, как в день похорон Джилл. Прежде я всегда знала, где найду Робина, такого основательного, глубоко семейного, надежного. Больно видеть его потерянным. Мужчина без жены – все равно что без матери; он скорее сирота, чем вдовец. Мужчина без жены теряет опору, он не способен ходить, пену с ушей стереть и то не способен. Мы нужны мужчинам больше, чем они нам, – не в этом ли тайна мироздания?

– Я очень за тебя рада, Робин. Джилл была бы довольна. Уверена, она не вынесла бы мысли, что тебе плохо.

Робин благодарно кивает: груз признания сброшен с плеч. Управившись с горячим, мы снова изучаем меню, внимательно, как лист с экзаменационным заданием.

– Не возражаешь против пирога с патокой? Одного на двоих? – спрашивает Робин. – Говорят, под давлением возмущенной общественности кулинары ищут другое имя для “крапчатого члена”.

– “Крис Банс”.

– Что?

– “Крис Банс” – идеальное название во всех смыслах. Во-первых, отрава, как и пудинг с изюмом, а во-вторых, ходячий сифилис. Любая секретарша в офисе подтвердит.

Робин промокает губы салфеткой.

– Злишься?

– Еще как.

Меня подмывает поделиться с Робином планом мести, но в качестве моего начальника он вынужден будет дать красный свет, а в качестве старшего друга тем более.

– Не думаю, Робин, что это правильно – терпеть рядом дерьмо только потому, что кому-то оно полезно.

Робин сигналит официанту, что готов рассчитаться.

– Джилл всегда говорила, что мужчину можно подтолкнуть к чему угодно, если только он не заметит давления.

– А с тобой она этот фокус проделывала?

– Не замечал.

15:13

Расставшись с Робином на углу Чипсайда, по мобильнику звоню Гаю, предупреждаю, что на работу не вернусь: срочная встреча с “Каштанами".

– С… чем?

– С “Каштанами”. Это новая компания зрелищных мероприятий, очень перспективные ребята. Пригляжусь к ним на предмет инвестиций.

При виде меня Бен и Эмили цепенеют от изумления: до них не сразу доходит, что мама взаправду дома посреди дня. Я отправляю Полу отдыхать до завтра, одеваю детей, и мы идем в парк. Точнее, идем мы с Эмили: Бен в промежутках между падениями передвигается только бегом. Бабье лето пришло неожиданно. Еще зеленые, хоть и тронутые рыжим пунктиром листья недоумевают, как это они оказались на земле. Мы топаем по цветастому ковру и ногами подбрасываем листья целых… очень долго. Я потеряла счет времени.

Бен в восторге от этого занятия, потому что листья так чудесно шуршат под ногами. Эмили обожает читать ему нотации, но надо видеть ее влюбленный взгляд. Кажется, мои дети заключили договор: сын может шалить, чтобы на его фоне дочь выглядела послушной. Глядя, как они с визгом бегают друг за другом, я думаю о том, что наблюдаю, пожалуй, одну из версий вечной игры мужчины и женщины.

В глубине парка находим упавшие каштаны. От удара о землю некоторые лопнули, и мы дружно выковыриваем блестящие ядра из влажных гнезд.

– А знаешь, каштаны можно сделать твердыми-претвердыми, – говорю я Эмили.

– Как?

– Точно не знаю, нужно будет спросить у папы. – Черт. Это лишнее.

Эмили вся светится надеждой:

– Мам, а папа скоро будет опять жить в нашем доме?

– Папочка! – щебечет Бен. – Папочка!

После прогулки отношу Бена вздремнуть, а Эмили предлагаю выбрать видеокассету, пока я приготовлю соус “болоньезе” на ужин. Чесночница куда-то запропастилась, терки тоже не вижу.

– Мам, знаешь, что я буду смотреть?

– “Спящую красавицу”?

Совсем недавно это была любимая сказка и лучшее успокоительное для Эмили, но информация, оказывается, устарела. Моя дочь увлеклась какой-то принцессой-воительницей, мне незнакомой.

– Мам, воительница – это что?

– Храбрый воин. Только девочка.

– А ты знаешь, про что “Гарри Поттер”?

– Нет.

– “Гарри Поттер” – это про храбрость и ведьм.

– Интересно, должно быть. Выбрала?

– “Мэри Поппинс”.

– Опять?!

– Мам, ну пожа-алуйста!

В возрасте Эм я смотрела фильмы дважды в год – на Рождество и во время долгих летних каникул. А для моих детей движущиеся картинки наверняка станут главной движущей силой детских воспоминаний.

– Она с фу сражается.

– Что?

– Мама Джейн и Майкла – “с фу сражается”.

Надо же. Я и забыла, что миссис Бэнкс была суфражисткой, такие детали в сказке как-то ускользают. Ставлю кастрюльку на медленный огонь и забираюсь на диван с ногами, обнимаю Эми. На экране хорошенькая, взбалмошная мамочка Бэнкс, воодушевленная женским митингом, марширует по дому под гимн суфражисток.

– “С фу сражаться” – это что?

– Суфражистка, – машинально поправляю я. – Сто лет назад женщины, которых стали называть суфражистками, выходили на улицы Лондона на демонстрации, даже привязывали себя к оградам, чтобы всем женщинам разрешили голосовать.

Эм приваливается ко мне спиной, головой на моей груди и молчит. Только когда Мэри с Бертом и детьми прыгнули в нарисованную мелом картинку на тротуаре, я слышу неизбежный вопрос:

– А почему женщинам не разрешали голосовать?

Ну где она, фея-крестная всех почемучек? Почему не появляется, когда нужна ее помощь?

– Потому что раньше девочки сидели дома, а мальчики… м-м-м… словом, люди думали, что мальчики главнее девочек.

Дочь возмущенно оборачивается:

– Какие глупые!

К счастью, события на экране прерывают поток “почему”. Эм знает все песни наизусть, она даже дышит в унисон с актерами. Я смотрю “Мэри Поппинс” совсем иначе, чем в детстве. Я как-то не замечала, что миссис Бэнкс, мечтающая о счастье всех женщин, по отношению к собственным детям непростительно легкомысленна. Я не отдавала себе отчета, что Джейн и Майкл грустят и капризничают, пока няня не приносит в их жизнь веселье и стабильность. Мистер Бэнкс же работает дни напролет, под стать своей фамилии, так что домашние уж и забыли, как он выглядит. А потом его увольняют, и трубочист Берт поет ему песенку-предостережение:

 
Крутим, крутим, крутим этот жернов,
А время утекает, как песок.
Оглянуться не успели —
Дети наши повзрослели,
Разлетелись кто куда,
И уже нам не спеть никогда…
 

“Чтобы выпить лекарство, ложку сахара добавь!” – дружно подхватываем мы с Эмили, и голоса наши сплетаются в серебристую спираль. Мои собственные невеселые мысли о том, что сказка-то, получается, обо мне, прерывает торжественный голосок дочери:

– Когда у меня будут детки, мамочка, я сама за ними буду смотреть, пока не вырастут. Няне не разрешу!

Не для того ли и “Мэри Поппинс” выбрана, чтобы поделиться со мной этой мыслью? Заглядываю в глаза. На расчет не похоже. Кажется, ответа она не ждет.

– Мааа-мааа! – напоминает о себе младший.

Прежде чем подняться к Бену, я обнимаю Эм.

– Давай как-нибудь устроим себе каникулы. Только ты и я. Хочешь?

Эмили морщит носик, совсем как Момо, когда волнуется.

– А куда мы поедем?

– Смотреть Им Пир с Тестом.

– Это что?

– Помнишь, ты так называла Эмпайр-стейт-билдинг?

– Неправда!

– Правда, солнышко.

– Маму-ууль! – с укором тянет Эм. – Так только маленькие говорят, а я уже большая.

– Конечно, большая.

Как быстро бежит время: только что они лепетали смешные словечки, которые ты все собираешься записать – и вот уже хватают язык уличных мальчишек. Или твой, что еще хуже. Мы мечтаем, чтобы дети выросли, забывая, что будем жалеть о каждой упущенной минуте их детства.

Я их накормила, искупала, вымыла и высушила волосы, прочитала “Трех совят”, принесла воды и наконец спустилась на кухню, чтобы в темноте и одиночестве подумать о безвозвратно уходящих днях.

От кого: Кейт Редди

Кому: Дебра Ричардсон

Вторая половина дня прошла под противоправным флагом материнства. Финансовый год не знал более продуктивного времени. Как думаешь, почем стребовать в час с клиентов за беготню по парку и просмотр “Мэри Поппинс”?

Смыться с работы к детям – все равно что тайком улизнуть к любовнику: вранье, наслаждение, вина. Кажется, я разучилась праздно проводить время; детям придется учить меня вновь.

Не возненавидишь, если брошу работу? Я помню твои слова о том, что мы должны выстоять и “показать им всем”. Но знаешь, я привыкла к мысли, что работа меня убивает, а сегодня вдруг испугалась – вдруг я уже умерла, сама того не заметив?

Весь вечер пою гимн суфражисток.

С любовью,

Кейт

38. Водопад

07:54

В ожидании стука в дверь неожиданно ловлю себя на мысли, что мне не терпится рассказать Уинстону о заговоре. Наконец смогу хоть чем-то впечатлить Пегаса – показать ему другую Кейт Редди, а не ту приспешницу капитализма, которую он привык видеть. Странно, но когда я, от спешки захлебываясь словами, выпаливаю ему весь план до мельчайших деталей, Уинстон лишь лаконично роняет:

– У вас двое ребят, леди, не забыли?

Но минут через пять мы увязаем в пробке, и Уинстон вновь подает голос. Слышала ли я притчу о Сципионе? Не слышала.

– Римскому военачальнику Сципиону приснился сон, типа он попал в деревню, а там рядом громадный водопад хлещет. И так сильно хлещет, что людям приходится кричать, чтобы их услыхали. “Как вы живете в этом шуме?” – спросил Сципион у старшего в деревне. “В каком шуме?” – удивился старик.

“Пегас” продвигается на несколько ярдов, дергается и снова тормозит с мычанием больной коровы.

– Будьте любезны, сэр, мораль сей притчи?..

Вижу в зеркале его хитрую, довольную ухмылку.

– Привычный шум, даже очень громкий, не замечается. Но стоит немного отойти – и думаешь: “Вот ни хрена себе грохочет. Как я тут жил?”

Мне ужасно нравится этот его скрипучий смешок.

– У вас под бочком Ниагарский водопад, Кейт!

– Можно личный вопрос, Уинстон?

– Не-а.

Он мотает головой – и добрая фея вновь наполняет салон золотистой пылью.

– Я у вас основная клиентка?

– Единственная.

– Понятно. А сколько у “Пегаса” водителей? Погодите, угадаю. Один?

– Ага. Скоро придется баранку бросить. Экзамены на носу.

– Машиностроение?

– Философия.

– Значит, вы мой личный крылатый конь?

Задорный гудок в знак согласия.

– А вы в курсе, что с таксистов налог взимается, а с нянь – нет?

Еще один гудок распугивает стаю клерков; те шарахаются от дороги, точно всполошившиеся голуби.

– Чертов безумный мир, леди.

– Чертов безумный мир мужчин, парень. Сдача есть?

Расстаюсь я с сожалением. Мне будет не хватать моего личного Пегаса.

– Обратно подбросить, леди? – раздается за спиной.

10:08

Звонок из приемной: пришел мистер Абельхаммер. Ой, мамочки. Сердце делает попытку пробить грудную клетку.

Джек ждет меня внизу с широченной ухмылкой и двумя парами коньков.

Пересекая вестибюль, я решительно мотаю головой:

– Нет и нет. Не умею кататься.

– Зато я умею. Хватит на двоих.

– Исключено.

– Тебе всего и нужно-то, Кейт, положиться на меня, – говорит Джек во время нашего четвертого круга по катку. – Неужели это так трудно?

– Трудно.

– Откуда тебе знать, ты ведь не пробовала! Представь, будто мы с тобой две ноги циркуля: я стою на месте, а ты вертишься вокруг, идет? Не упадешь, обещаю. Я тебя держу. Плюнь на страх и вперед.

Я и плюнула. Не знаю, что мы начертили лезвиями коньков за следующий час. Для этого пришлось бы стать птицей (одним из моих голубей) или выглянуть из окна Рода Таска, чтобы прочитать слова на льду. Люблю? Прощай? Возможно, и то и другое.

Джек хотел угостить меня горячим шоколадом, но я сказала, что пора бежать.

Фирменная улыбка не дрогнула:

– Важное свидание?

– Очень важное. С одним моим старым знакомым.

* * *

Поразительно, как быстро отвыкаешь от объятий, даже от объятий мужа. А может быть, особенно от объятий мужа. Нужна разлука, чтобы по новому оценить геометрию минутного слияния тел. Что удобнее – припасть щекой к его груди или по примеру голубей ткнуться носом в шею? А руки куда девать? Обхватить его за талию или вытянуть вдоль бедер? Встретившись в обед у дверей “Старбакса”, мы с Ричардом, кажется, готовы были чмокнуть друг друга в щеку, но что это за поцелуй? Совершенно идиотский поцелуй, годный разве что для двоюродной тетушки. И мы предпочли обняться. Я чувствовала себя так неуклюже, так на виду, как во время первого танца с отцом на семейной вечеринке. Тело Ричарда потрясло меня тем, что ощущалось его телом. Запах Ричарда, волосы Ричарда, выпуклость мышц под свитером тоже Ричарда. Мы не просто столкнулись, как любовники, страсть которых осталась в прошлом. Я все еще хотела его, а он, думаю, хотел меня, но наши тела отвыкли друг от друга.

– Да ты вся горишь! – сказал Рич.

– Каталась на коньках.

– Каталась? Рабочим утром?

– Вместо делового ланча. Новый подход к работе с клиентами.

Мы с Ричем решили, что пора поговорить. С тех пор как он ушел из дома, мы виделись почти каждый день. Выполняя обещание, он забирал Эм из сада и нередко оставался на чай с детьми. “Старбакс” подошел нам обоим – идеальное место для мирных переговоров, одно из тех заведений, что маскируются под домашнюю обитель, куда нам все недосуг заглянуть. Здесь на удивление тихо и спокойно, но напряжение между нами сродни тревоге первого свидания – решится, не решится? Только теперь это тревога о разводе. Не решится? Решится?

Усадив меня в одно из глубоких мягких кресел в углу, Ричард уходит к бару. Я попросила кофе с обезжиренным молоком – он вернулся с горячим шоколадом, которого требовала моя душа.

Светский разговор ни о чем выматывает. Ни о чем я говорить не хочу. Хочу говорить о важном, и будь что будет.

– Как на работе, Кейт?

– Прекрасно. Впрочем, возможно, я скоро брошу работу. Точнее, работа бросит меня.

Рич с улыбкой качает головой.

– Ну уж нет. Тебя не уволят.

– При определенных обстоятельствах очень даже могут.

Он напускает на себя усталую снисходительность мудреца.

– Надеюсь, речь не идет о бессмысленном самопожертвовании, миссис Шетток?

– С чего вдруг такой вопрос?

– Давно живу. Представьте, помню еще стадию велосипедной борьбы против атомной бомбы.

– Я все отдала фирме, Ричард. Все. Украла даже время у тебя и детей.

– И у себя, Кейт.

Когда-то я читала его лицо как книгу, теперь эту книгу перевели на чужой язык.

– Я думала, ты одобришь мое освобождение, Рич. – А он помолодел с тех пор, как бросил меня. – Твоя мама считает, что я распустилась.

– Моя мама считает, что Грейс Келли тоже распустилась.

Мы смеемся, и “Старбакс” вдруг наполняется давно забытым ощущением НАС.

– Знаешь, Уинстон рассказал такую притчу…

– Уинстон – это кто?

– Таксист из “Пегаса” и, как выяснилось, философ.

– Философ за рулем такси? Заслуживает доверия.

– Нет, он классный парень, честное слово. Так вот, Уинстон рассказал притчу о римском военачальнике, который наткнулся на деревню у водопада и…

– Цицерон.

– Нет…

– Это из Цицерона, точно. – Разломив печенье, Ричард протягивает мне половинку.

– Цицерон, говоришь? Дай подумать. Должно быть, это особа, жившая очень давно, неведомая ученикам школы вроде моей, но составляющая жизненно важную часть приличного образования?

– Я тебя люблю.

– Одним словом, я подумываю о том, чтобы отойти от водопада и прислушаться, не оглохла ли я окончательно.

– Кейт…

Он протягивает руку через стол, опускает ладонь рядом с моей, и они лежат рядышком, будто дожидаясь, когда ребенок обведет их фломастером.

– Нечего во мне любить, Рич. Я вся вышла. Кейт тут больше не живет.

Его ладонь накрывает мою.

– Ты что-то говорила о том, чтобы отойти от водопада?

– Да. Подумала, если я… если мы отошли бы от водопада, то могли бы вновь научиться слышать, и тогда решили бы…

– …что нам мешало слышать – шум водопада или тот факт, что нам нечего друг другу сказать?

У вас бывают такие моменты, когда исчезают все чувства, кроме облегчения от того, что в мире кто-то настроен на одну волну с вами?

Я киваю благодарно.

– Меня зовут Кейт Редди, и я трудоголик.

– Я не говорил, что ты трудоголик.

– Почему? Это ведь правда. Я не могу завязать с работой. Следовательно, у меня зависимость. Верно?

– Нам нужно время, вот и все.

– Рич, ты помнишь, как Эмили пыталась спасти Спящую красавицу? У меня никак из головы не идет.

Он усмехается. Преимущество родителей – общие воспоминания о счастливых минутах. Два одновременных отпечатка одного кадра – много это или мало? Меньше, чем два сердца, которые бьются как одно?

– Глупое создание. – В голосе Ричарда звучит гордость, которую неизменно вызывает в нас наша дочь. – До слез расстроилась, что не удалось добраться до принцессы.

– Она будет очень рада, если ты вернешься.

– А ты, Кейт?

Шанс отозваться чем-нибудь надменно-дерзким поджидает с готовностью, как созревший фрукт. И пусть себе ждет.

– Я тоже была бы рада вернуться.

“Спящую красавицу” Эм любила всегда; с этой кассеты она научилась смотреть кино. В два года Эмили буквально сходила по фильму с ума. Стояла перед телевизором и кричала:

– Кути, кути!

Причем кричала всегда в том месте, где глуповатая кукольная красотка Аврора поднимается на чердак в сопровождении вороньей тени и хихиканья злой колдуньи. Мы с Ричардом долго не могли сообразить, откуда такой напор, а потом как щелкнуло. Эмили просила перекрутить пленку, чтобы принцесса не попала на чердак и не уколола палец о веретено старушки.

Однажды Эм в буквальном смысле решила влезть в телевизор: я застала ее на стуле пытающейся сунуть ножку в красной туфельке внутрь экрана. Думаю, у нее созрел план силой оттащить принцессу от ее злосчастной судьбы. После этого мы долго разговаривали – вернее, говорила я, Эм слушала – о том, что любые истории, страшные в том числе, должны жить так, как они задуманы, и вмешиваться в них нельзя, даже если очень-очень хочется. Тем более что во всех сказках хорошие герои побеждают.

Она выслушала до конца, а потом покачала головой.

– Нет, мам. Крути. Крути!

Вскоре в любимцы вышел “Динозаврик Барни”, где, к счастью, никакие происки злобных сил не требовали личного вмешательства Эм.

Взрослые тоже не прочь перемотать жизнь, просто с течением лет мы теряем способность кричать об этом вслух. Крути! Крути!