Текст книги "По ком звонит колокол"

Глава тридцать восьмая

Все были в пещере, мужчины стояли перед очагом, в котором Мария раздувала огонь. Пилар сварила кофе в котелке. Она так и не ложилась с тех пор, как разбудила Роберта Джордана, и теперь сидела на табуретке в задымленной пещере и зашивала второй из мешков Джордана. Первый уже был зашит. Пламя очага освещало ее лицо.

– Ты бы еще себе мяса подложил, – сказала она Фернандо. – Давай набивай живот. Только врача у нас нет, некому будет тебя резать, если ты обожрешься.

– Эх, женщина, зачем ты так? – сказал Агустин. – Ну и язык у тебя – как у последней шлюхи.

Он стоял, опираясь на ручной пулемет со сложенной треногой, прижатой к тронутому ржавчиной стволу; его карманы распирало от гранат, на одном плече висел мешок с дисками, на другом – патронташ. Он курил папиросу; в другой руке у него была кружка, и, каждый раз, поднося ее к губам, он выдувал дым на поверхность кофе.

– Ты прямо ходячий склад боеприпасов, – сказала ему Пилар. – Тебе со всем этим добром и ста шагов не пройти.

– Qué va, женщина, – ответил Агустин. – Дорога-то будет под гору.

– Прежде чем начнется спуск, надо будет вскарабкаться к посту, – рассудительно заметил Фернандо.

– Ничего, вскарабкаюсь не хуже козла, – сказал Агустин. – А где же твой братец? – спросил он Эладио. – Похоже, смылся твой распрекрасный братец?

Эладио стоял, прислонившись к стене.

– Заткнись, – сказал он.

Он нервничал и понимал, что все это видят. Он всегда нервничал и раздражался перед операцией. Отойдя от стены, он прошел к столу и стал напихивать в карманы гранаты из седельной сумы сыромятной кожи, наклонно прислоненной к ножке стола.

Роберт Джордан присел на корточки рядом с ним и, протянув руку, тоже достал четыре гранаты. Три из них были бочкообразными гранатами Миллса, тяжелыми, железными, с клеткой бороздок на боках и пружинным рычагом, придерживаемым в нужной позиции чекой с предохранительным кольцом.

– Откуда они у вас? – спросил он Эладио.

– Эти-то? Эти из Республики. Старик принес.

– И как они?

– Valen más que pesan[156]156
  Они сто́ят больше, чем весят (исп.).


[Закрыть], – ответил Эладио. – Каждая – целое сокровище.

– Это я их принес, – сказал Ансельмо. – Шестьдесят штук в одном мешке. Девяносто фунтов веса, Inglés.

– Вы ими уже пользовались? – спросил у Пилар Роберт Джордан.

– Qué va, пользовались ли мы ими! – сказала женщина. – Так это ж ими Пабло и разнес пост в Отеро.

При упоминании имени Пабло Агустин разразился бранью. В свете очага Роберт Джордан увидел, как изменилось выражение лица Пилар.

– Хватит об этом, – резко оборвала она Агустина. – Какой толк в болтовне?

– Они осечки не дают? – Роберт Джордан держал в руке выкрашенную серой краской гранату, трогая чеку ногтем большого пальца.

– Никогда, – сказал Эладио. – Ни одна из тех, что мы использовали, не подвела.

– А как быстро они взрываются?

– Как только долетают до цели, так и взрываются. Быстро. Достаточно быстро.

– А эти?

Роберт Джордан взял в руку похожую формой на суповую миску гранату с проволочной петлей.

– Эти – дрянь, – ответил ему Эладио. – Взрываться-то они взрываются. Только от них – одна вспышка, а осколков нет.

– Но взрываются всегда?

– Qué va, всегда! – сказала Пилар. – Никакого всегда ни с нашими, ни с их боеприпасами не бывает.

– Но вы же сами сказали, что те, другие, всегда взрываются.

– Я такого не говорила. Ты спрашивал их, а не меня. А я никакого всегда за всю эту войну не видела.

– Те – все взрываются, – упрямо повторил Эладио. – Говори правду, женщина.

– Откуда тебе знать, все они взрываются или не все? – огрызнулась Пилар. – Это Пабло их бросал, а ты в Отеро никого не убил.

– Это шлюхино отродье… – начал было Агустин.

– Перестань, – свирепо оборвала его Пилар, потом продолжила, обращаясь к Роберту Джордану: – Все они в общем-то одинаковые, Inglés, но те, что с бороздками, проще в обращении.

Наверное, лучше бросать их попарно – одну такую, другую такую, подумал Роберт Джордан. Но те, что с бороздками, метать легче, и они надежнее.

– Думаешь, придется бросать гранаты, Inglés? – спросил Агустин.

– Не исключено, – ответил Роберт Джордан.

Но на самом деле, сидя на корточках и сортируя гранаты, он думал о другом: это же невозможно. И как только я мог так обманывать себя, не понимаю. Мы были обречены, как только они напали на Сордо, так же как Сордо был обречен, как только перестал идти снег. Просто ты никак не хочешь признать это. Вот ты и продолжал составлять план, зная, что его невозможно будет осуществить. Составил, а теперь понимаешь, что толку от него никакого. В такое время, утром, – никакого. Конечно, с тем, что у тебя есть, ты легко сможешь захватить любой из постов. Но оба сразу – нет. То есть ты не можешь быть в этом уверен. Не обманывай себя. После рассвета это будет невозможно.

Попытка захватить сразу оба поста ни за что не пройдет. Пабло это понял с самого начала. Думаю, он так или иначе собирался смыться, но, когда напали на Сордо, уже точно понял, что нам крышка. Нельзя планировать операцию, надеясь на чудо. Ты погубишь всех своих людей, а моста так и не взорвешь, если не будешь иметь чего-нибудь получше, чем то, чем ты располагаешь сейчас. Ты убьешь Пилар, Ансельмо, Агустина, Простака, боязливого Эладио, бесполезного цыгана и старика Фернандо, а моста так и не взорвешь. Или ты надеешься, что случится чудо, Гольц получит донесение, отправленное с Андресом, и все остановит? Но если этого не произойдет, ты всех их погубишь из-за этого приказа. Марию тоже. Из-за этого приказа ты и ее убьешь. Неужели нельзя вытащить хотя бы ее? Будь проклят этот Пабло, черт его дери, подумал он.

Нет. Не заводись. Злиться так же плохо, как тру́сить. Но вместо того, чтобы спать со своей девушкой, тебе следовало бы вместе с Пилар всю ночь прочесывать эти горы, чтобы наскрести еще людей для выполнения задания. Да, думал он, но если бы что-то случилось с тобой, некому было бы взорвать мост. Да. Именно так. Вот почему ты и не поехал. И послать вместо себя кого-то другого тоже нельзя было, потому что ты не мог рисковать потерей еще одного человека. Пришлось беречь тех, кто есть, и составлять план в расчете только на них.

Но твой план – дерьмо. Дерьмо, это я тебе говорю. Ночью он казался выполнимым, но теперь утро. Ночные планы утром оказываются никуда не годными. Обдумывать что-то ночью – одно, утром – совсем другое. Вот ты и понимаешь теперь, что твой план ни к черту не годится.

Джон Мосби, кажется, умел выпутываться из самых безвыходных ситуаций. Конечно, мог. Даже из гораздо более трудных. К тому же не забывай об эффекте неожиданности. Помни о нем. Помни, что все это не так уж и глупо и невозможно, если не отступать. Но этого мало. То, что поручено, надо сделать не с вероятным успехом, а наверняка. Ты только посмотри, как все обернулось. Впрочем, все пошло не так с самого начала, а в таких случаях катастрофа разрастается, как снежный ком, катящийся с горы.

Все так же сидя возле стола на корточках, он поднял голову и встретился взглядом с Марией, она улыбнулась ему. Он изобразил ответную улыбку, выбрал и рассовал по карманам еще четыре гранаты. Ему пришло в голову, что можно будет выкрутить из них детонаторы и воспользоваться ими. Не думаю, что это будет намного хуже. Взрыв произойдет синхронно со взрывом заряда и не ослабит его действия. По крайней мере, полагаю, что не ослабит. Даже уверен. Тебе следует чуть больше доверять себе. Ты же еще прошлой ночью думал о том, какие вы с дедом герои и какой трус твой отец. Так покажи теперь хоть немного уверенности в себе.

Он снова улыбнулся Марии, но эта улыбка была не более чем натяжением кожи на скулах и вокруг рта, не глубже.

Она восхищается тобой, подумал он. А я думаю, что ты – дерьмо. И эта gloria, и вся прочая чушь – тоже. У тебя ведь были прекрасные идеи, не так ли? И весь мир был у тебя в руках, да? К черту все это!

Спокойней, призвал он себя. Не заводись. Это лишь один из выходов. Всегда существуют и другие. Сейчас тебе приходится кусать ногти. Но вовсе не обязательно отрицать все, что было, только потому, что предстоит это потерять. Не уподобляйся какой-нибудь чертовой змее с перебитым хребтом, кусающей себя за хвост, тем более что у тебя хребет пока не перебит. И не начинай скулить раньше, чем стало больно, как шелудивый пес. Не разжигай в себе злобу еще до начала боя. В бою у тебя для этого будет предостаточно времени. По крайней мере, тогда злоба принесет тебе хоть какую-то пользу.

Пилар подошла к нему с его заплечным мешком.

– Вот, он снова целый и крепкий, – сказала она. – А те гранаты действительно очень хорошие, Inglés. Можешь на них положиться.

– Ты как, женщина?

Взглянув на него, она покачала головой и улыбнулась. Интересно, а насколько глубоко под кожу проникает ее улыбка? – подумал он. На вид – довольно глубоко.

– Я в порядке, – ответила она. – Dentro de la gravedad, – и, присев на корточки рядом с ним, спросила: – А что ты сам думаешь теперь, когда все действительно начинается?

– Что мало нас, – не задумываясь, ответил Роберт Джордан.

– Вот и я тоже так думаю, – согласилась она. – Очень мало. – И добавила только для его ушей: – Мария сама справится с лошадьми, я для этого не нужна. Мы их стреножим. Это же кавалерийские лошади, они стрельбы не боятся. А я пойду на нижний пост и сделаю то, что должен был сделать Пабло. Так у нас получится на одного человека больше.

– Хорошо, – сказал он. – Я так и думал, что ты это предложишь.

– Слушай, Inglés, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, – ты не волнуйся. Все будет хорошо. Ты помни: они ведь ничего такого не ждут.

– Да, – согласился Роберт Джордан.

– И вот еще что, Inglés, – сказала Пилар так тихо, как позволял ее хриплый шепот, – ну, это, насчет твоей руки…

– А что насчет моей руки? – сердито перебил он.

– Да ты послушай. Не сердись, малыш. То, что я наговорила насчет руки… Это все цыганские бредни, это я так, для пущей важности. Ничего такого на самом деле не существует.

– Ну, хватит об этом, – холодно сказал он.

– Да нет, – сказала она ласковым, несмотря на хрипоту, голосом. – Это было вранье и чушь. Я не хочу, чтобы ты в день боя волновался.

– Я не волнуюсь, – сказал Роберт Джордан.

– Волнуешься, Inglés, – возразила она. – Очень волнуешься, и это понятно. Но все будет хорошо, Inglés. Для этого мы на свет и родились.

– Я не нуждаюсь в политическом комиссаре, – сказал Роберт Джордан.

Она снова улыбнулась ему, улыбнулась открытой искренней улыбкой, растянув свои широкие обветренные губы, и сказала:

– Я тебя очень люблю, Inglés.

– Мне это сейчас не нужно, – ответил он. – Ni tu, ni Dios[157]157
  Ни ты, ни Бог (исп.).


[Закрыть].

– Да, – тем же хриплым шепотом сказала Пилар. – Я знаю. Просто мне хотелось тебе это сказать. И не волнуйся. Мы все сделаем очень хорошо.

– А как же иначе? – сказал Роберт Джордан, и улыбка тронула самый тонкий поверхностный слой кожи на его лице. – Конечно, сделаем. Все будет хорошо.

– Когда выступаем? – спросила Пилар.

Роберт Джордан взглянул на часы и ответил:

– Да прямо сейчас. – Потом протянул Ансельмо один из своих мешков и спросил: – Ты как, старик?

Старик заканчивал последний из целой кучи клиньев, которые он уже настрогал по образцу, данному ему Робертом Джорданом. Это были запасные клинья, на всякий случай.

– Ну, пока все хорошо, – сказал старик и кивнул для убедительности. Потом вытянул перед собой руку и с улыбкой добавил: – Вот, видишь? – Рука совершенно не дрожала.

– Bueno, y qué?[158]158
  Хорошо, и что? (исп.)


[Закрыть] – сказал ему Роберт Джордан. – Я всегда могу сделать так, чтобы вся рука не дрожала. А ты один палец протяни.

Ансельмо протянул. Палец дрожал. Старик посмотрел на Роберта Джордана и покачал головой.

– У меня тоже дрожит. – Роберт Джордан показал, как дрожит его палец. – Всегда. Это нормально.

– А для меня – нет, – сказал Фернандо. Он протянул правый указательный палец, чтобы подтвердить свои слова, потом левый.

– А сплюнуть можешь? – спросил его Агустин и подмигнул Роберту Джордану.

Фернандо гордо отхаркался на земляной пол и растер плевок ногой.

– Ах ты, мул паршивый, – сказала ему Пилар. – Если уж так хочется свою храбрость показать, плюй в огонь.

– Я бы никогда не стал плевать на пол, Пилар, если бы мы не уходили отсюда насовсем, – чопорно сказал Фернандо.

– Ты сегодня с плевками будь поосторожней, – сказала ему Пилар. – Как бы не угодить в такое место, откуда уже не уйдешь.

– Типун тебе на язык, кошка ты черная, – сказал Агустин. Нервозность, которую так или иначе испытывали сейчас все они, у него проявлялась в потребности постоянно шутить.

– Да пошутила я, – сказала Пилар.

– Я тоже, – сказал Агустин. – Но, me cago en la leche[159]159
  Испанское ругательство.


[Закрыть], хотелось бы, чтобы все уже началось.

– А где цыган? – спросил у Эладио Роберт Джордан.

– Возле лошадей, – ответил Эладио. – Выгляни из пещеры – увидишь его.

– Как он?

Эладио ухмыльнулся.

– Поджилки трясутся, – сказал он. Разговор о чужом страхе успокаивал его самого.

– Послушай, Inglés… – начала было Пилар, и Роберт Джордан повернулся к ней, но увидел, что у нее отвисла челюсть и на лице появилось выражение, словно говорившее «не может быть!»; он резко развернулся ко входу, одновременно схватившись за револьвер. Там, придерживая одной рукой отведенную в сторону попону, с торчащим из-за плеча дулом короткоствольного автомата, стоял Пабло – приземистый, коренастый, с заросшим щетиной лицом, – вперив свои маленькие глазки в красных обводах не в кого-то конкретно, а просто в пространство перед собой.

– Ты… – произнесла Пилар, не веря своим глазам. – Ты…

– Я, – невозмутимо ответил Пабло и вошел в пещеру. – Hola, Inglés, – сказал он. – Я привел пять человек из отрядов Элиаса и Алехандро, с лошадьми, они там, наверху.

– А взрыватель и детонаторы? – спросил Роберт Джордан. – И другие материалы?

– Я сбросил их в реку с вершины ущелья, – все так же, ни на кого не глядя, ответил Пабло. – Но я вот что подумал: вместо детонатора можно использовать гранату.

– Я тоже об этом подумал, – сказал Роберт Джордан.

– У вас есть что выпить? – устало спросил Пабло.

Роберт Джордан протянул ему свою фляжку, он быстро глотнул из нее и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Что с тобой происходит? – спросила его Пилар.

– Nada, – ответил Пабло, снова вытирая губы. – Ничего. Я вернулся.

– Но почему?

– Ни почему. Просто была минута слабости. Я ушел, но теперь вернулся. – Он посмотрел на Роберта Джордана: – En el fondo no soy cobarde — в глубине души я не трус.

Зато много кто другой, подумал Роберт Джордан. Провалиться мне на месте, если это не так. Но я рад видеть тебя, сукин сын.

– Пять человек – это все, что я смог раздобыть у Элиаса и Алехандро, хоть ездил всю ночь, с той минуты, как ушел отсюда. Вдевятером вы бы ни за что не справились. Ни за что. Это я понял еще позапрошлой ночью, когда Inglés объяснял задачу. Ни за что. На нижнем посту – семь человек и капрал. Что, если они поднимут тревогу или начнут стрелять? – Теперь он смотрел только на Роберта Джордана. – Когда уходил, я думал, ты поймешь, что это невозможно, и все отменишь. А потом, после того как выбросил твои вещи, посмотрел на дело по-другому.

– Я рад тебя видеть, – сказал Роберт Джордан, подходя к нему. – Устроить взрыв с помощью гранат мы сможем. Это сработает. А остальное сейчас не важно.

– Ты не думай, – сказал Пабло, – для тебя я бы ничего делать не стал. Ты для нас – вестник беды. Все из-за тебя. Сордо – тоже. Но после того как я выбросил твои вещи, мне стало очень тоскливо одному.

– Твою мать, – сказала Пилар.

– Поэтому я и поехал искать людей – чтобы можно было хоть немного надеяться на успех. Я привел лучших, каких только можно было найти. Оставил их наверху, хотел сначала с вами поговорить. Они думают, что вожак – я.

– Ты и есть вожак, – сказала Пилар. – Если сам хочешь.

Пабло молча посмотрел на нее, а потом сказал просто и спокойно:

– После того, что случилось с Глухим, я много думал. И понял: если уж выпало нам это сделать, нужно сделать это вместе. Но тебя, Inglés, тебя я ненавижу за то, что ты накликал это на нас.

– Но, Пабло… – начал Фернандо. Его карманы были набиты гранатами, лента с патронами перепоясывала грудь, а он все еще подбирал хлебом остатки жаркого в своей миске. – Ты что ж, не веришь, что операция пройдет успешно? Позапрошлой ночью ты говорил, что убежден в этом.

– Дай ему еще жаркого, – злобно сказала Марии Пилар. Потом она обратилась к Пабло, и взгляд ее смягчился: – Значит, ты вернулся, да?

– Да, женщина, – ответил Пабло.

– Ну, добро пожаловать, – сказала ему Пилар. – Я никогда не верила, что ты такая уж развалина, какой казался.

– После того, что я сделал, мне стало так тоскливо одному, что я не мог этого вынести, – тихо произнес Пабло.

– Ах ты не мог этого вынести, – издевательски повторила Пилар. – Ты не мог этого вынести, наверное, целых минут пятнадцать?

– Не насмехайся надо мной, женщина. Я вернулся.

– И добро пожаловать тебе, – повторила Пилар. – Ты что, не слышал, я ведь уже это сказала. Пей свой кофе – и пошли. Устала я от этого представления.

– Это кофе? – спросил Пабло.

– Конечно, – ответил ему Фернандо.

– Налей мне, Мария, – попросил Пабло. – Как ты? – Он не смотрел на нее.

– Хорошо, – ответила девушка и поднесла ему кружку кофе. – Мяса хочешь?

Пабло покачал головой.

– No me gusta estar solo, не понравилось мне быть одному, – продолжал он объяснять одной Пилар, как будто больше никого здесь и не было. – Sabes?[160]160
  Здесь: понимаешь? (исп.)


[Закрыть] Вчера я весь день был один, но старался для всех, поэтому не чувствовал тоски. Но прошлой ночью!.. Hombre! Qué mal lo pasé![161]161
  Господи, как же плохо я ее провел! (исп.)


[Закрыть]

– Твой родич, всем известный Иуда Искариот, даже повесился от этого, – сказала Пилар.

– Не говори со мной так, женщина, – сказал Пабло. – Не видишь разве? Вернулся я. Не надо про Иуду и все такое. Я вернулся.

– Что это за люди, которых ты привел? – спросила Пилар. – Они хоть стоят того, чтобы ты за ними ездил?

– Son buenos[162]162
  Они хорошие (исп.).


[Закрыть], – сказал Пабло. Отважившись, он посмотрел прямо в глаза Пилар, но тут же отвел взгляд.

– Buenos y bobos, хорошие и глупые, готовые умереть и все такое прочее. A tu gusto, тебе по вкусу. Как ты любишь.

Пабло снова в упор посмотрел на Пилар и на этот раз не отвел взгляда, а продолжал смотреть прямо в глаза своими маленькими свинячьими глазками в красной обводке.

– Ах, ты, – сказала она, и в ее хриплом голосе снова послышалась нежность. – Ты! Наверное, если уж что-то в человеке было, так что-то от этого останется навсегда.

– Listo[163]163
  Я готов (исп.).


[Закрыть], – сказал Пабло, теперь глядя на нее прямо и решительно. – Я готов ко всему, что принесет этот день.

– Я верю, что ты вернулся, – сказала ему Пилар. – Теперь верю. Но, hombre, как же далеко ты уходил.

– Угости меня еще глотком из твоей бутылки, – попросил Пабло Роберта Джордана. – А потом – в путь.

Глава тридцать девятая

В темноте они через лес поднялись по склону к узкому ущелью. Все были тяжело нагружены и шли медленно. Лошади тоже тащили много поклажи, навьюченной поверх седел.

– Будет нужно – поклажу можно скинуть, – сказала Пилар. – Но если удастся сохранить, этого хватит, чтобы разбить новый лагерь.

– А где остальные боеприпасы? – спросил Роберт Джордан, когда они закрепляли груз на спинах лошадей.

– Вон в тех седельных сумках.

Роберт Джордан чувствовал тяжесть своего заплечного мешка, гранат, оттягивавших карманы, отчего воротник куртки впивался в шею, револьвера, висевшего на бедре, и автоматных магазинов, распиравших карманы брюк. Во рту все еще оставался привкус кофе; в правой руке он нес автомат, а левой то и дело поддергивал вверх воротник, чтобы ослабить врезавшиеся в плечи лямки мешка.

– Inglés, – обратился к нему Пабло, шагавший рядом в темноте.

– Что?

– Те, которых я привел, считают, что все пройдет хорошо именно потому, что я их привел, – сказал Пабло. – Ты уж не говори ничего такого, что может их расстроить.

– Ладно, – ответил Роберт Джордан. – Главное, чтобы все действительно прошло хорошо.

– У них пять лошадей, sabes? – вкрадчиво сказал Пабло.

– Отлично, – сказал Роберт Джордан. – Надо собрать всех лошадей в одном месте.

– Хорошо, – ответил Пабло и не добавил ни слова.

Вряд ли ты пережил чудесное обращение, вроде как на дороге из Тарса[164]164
  Тарс – киликийский город, в котором, как считается, родился святой апостол Павел. Во время его путешествия из Тарса в Дамаск Господь, узревший в нем «сосуд избранный Себе», чудесным образом призвал его к апостольскому служению. Здесь обыгрывается аллюзия имен Пабло – Павел.


[Закрыть], старина Пабло, думал на ходу Роберт Джордан. Нет. Твое возвращение, конечно, своего рода чудо. Но канонизировать тебя едва ли кому-нибудь придет в голову.

– С этими пятью я захвачу нижний пост, как должен был сделать Сордо, – сказал Пабло. – Перережу провод и отойду к мосту, как было задумано.

Мы ведь уже обсудили это десять минут назад, подумал Роберт Джордан. Интересно, почему он снова…

– А потом, может, нам удастся уйти в Гредос, – продолжил Пабло. – По правде говоря, я много думал об этом.

Наверное, за последние несколько минут тебя посетило еще одно прозрение, сказал себе Роберт Джордан. Еще одно откровение на тебя снизошло. Не верится, однако, что ты и меня с собой пригласишь. Нет, Пабло. Не настолько я простодушен.

С той минуты, когда Пабло вошел в пещеру и объявил, что привел с собой пять человек, Роберт Джордан все больше укреплялся в надежде на успех. Увидев, что Пабло своим возвращением снова резко изменил сюжет трагедии, согласно которому ситуация развивалась с тех пор, как пошел снег, он не то чтобы поверил, будто к нему вернулась удача – в удачу он вообще не верил, – но почувствовал, что дела стали складываться к лучшему и что теперь успешный исход возможен. На смену уверенности в неминуемом провале пришла надежда, которая постепенно наполняла его, как насос медленно наполняет воздухом спустившееся колесо. Поначалу вроде бы ничего не происходило, хотя какое-то шевеление уже было заметно – так схлопнувшаяся резиновая покрышка начинает едва заметно шевелиться при первых порциях поступающего в нее воздуха, – но теперь надежда прибывала неуклонно, как наступающий на берег прилив, как сок, растекающийся по дереву, пока он не начал ощущать, что вот-вот придет то состояние, в котором отвергаются все опасения и которое зачастую оборачивается настоящим счастьем предвкушения боя.

Это был его главный дар, талант, делавший его пригодным для войны, – способность если не игнорировать, то презирать вероятность любого плохого исхода. Это качество подрывали слишком большая ответственность за других или необходимость выполнять нечто, плохо спланированное и плохо продуманное. В таких обстоятельствах плохой исход, провал игнорировать невозможно, поскольку это не просто вероятность краха для тебя лично, которую можно не принимать во внимание. Он знал, что сам он – ничто, и знал, что смерть – ничто. В это он верил искренне, как только можно искренне верить. В последние несколько дней он понял, что вместе с другим человеком он может быть всем. Но в глубине души догадывался, что это – исключение. Которое выпало нам, подумал он. В этом мне несказанно повезло. Наверное, это было дано мне потому, что я никогда не просил. И этого никто у меня не отнимет, и этого я не смогу потерять. Но это прошло, закончилось сегодня утром, теперь впереди – работа.

И все же я рад видеть, сказал он сам себе, что к тебе понемногу возвращается то, чего тебе какое-то время так не хватало. Ты совсем было сник. Мне даже стыдно за тебя бывало. Только ведь я и был тобой. Никакого «я», имеющего право тебя судить, не существует. Оба мы были в плохой форме: ты, я, мы оба. Ладно, хватит. Перестань раздваиваться, как шизофреник. Одного за раз вполне хватит. Теперь с тобой опять все в порядке. И, слушай, ты не должен весь день думать о девушке. Ты ничего не можешь сейчас сделать, чтобы защитить ее, кроме как держать подальше от всего этого, и именно это ты делаешь. Судя по всему, лошадей будет много. Лучшее, что ты можешь для нее сделать, это хорошо и быстро выполнить свою работу и убраться отсюда, а размышления о ней будут тебе только мешать. Так что выкинь ее из головы.

Придя к такому выводу, он остановился и подождал, когда Мария подойдет к нему вместе с Пилар, Рафаэлем и лошадьми.

– Привет, guapa, – сказал он ей в темноте. – Как ты?

– Я – хорошо, Роберто, – ответила она.

– Ни о чем не тревожься, – сказал он и, перехватив автомат левой рукой, правую положил ей на плечо.

– Я не тревожусь, – сказала она.

– Все очень хорошо подготовлено, – сказал он. – Рафаэль будет приглядывать за лошадьми вместе с тобой.

– Я больше хотела бы быть при тебе.

– Нет. Ты нужней всего при лошадях.

– Ладно, – сказала она. – Буду при лошадях.

В этот момент одна из лошадей заржала, и снизу, с поляны между скалами, ей ответила другая, ржание достигло высокой дрожащей ноты и резко оборвалось.

В темноте Роберт Джордан различил табунок новых лошадей. Он решительно направился вперед и подошел к ним вместе с Пабло. Люди стояли возле своих коней.

– Salud, – сказал Роберт Джордан.

– Salud, – ответили ему из темноты. Лиц он разглядеть не мог.

– Это Inglés, динамитчик, он пойдет с нами, – сказал Пабло.

Все промолчали. Возможно, они кивнули в темноте.

– Давай уже начинать, Пабло, – сказал кто-то. – Скоро рассветет.

– Вы принесли еще гранат? – спросил кто-то другой.

– Полно́, – ответил Пабло. – Наберете сколько нужно, когда оставим лошадей.

– Ну, так пошли, – сказал кто-то еще. – Мы уже полночи ждем.

– Hola, Пилар, – сказал первый, когда женщина подошла к ним.

– Que me maten[165]165
  Чтоб мне провалиться (исп.).


[Закрыть], если это не Пепе, – хрипло отозвалась Пилар. – Как ты, пастух?

– Хорошо, – ответил мужской голос. – Dentro de la gravedad.

– Что это у тебя за лошадь? – спросила Пилар.

– Это серый, Пабло дал, – ответил мужчина. – Знатный конь.

– Ну, хватит, – перебил другой голос. – Пошли уже. Что толку тут болтать?

– А ты как поживаешь, Элисио? – спросила его Пилар, мужчина уже садился в седло.

– А что мне сделается? – грубо ответил он. – Кончай болтать, женщина, дело делать надо.

Пабло сел на великана-гнедого.

– Закрой рот, и все – за мной, – сказал он. – Я отведу вас туда, где мы оставим лошадей.