Текст книги "По ком звонит колокол"

Глава сороковая

Пока Роберт Джордан спал, пока обдумывал, как взорвать мост при новых обстоятельствах, пока он был с Марией, Андрес медленно продвигался вперед. До республиканской территории он шел, минуя фашистские заграждения, настолько быстро, насколько может идти в темноте здоровый крепкий крестьянин, хорошо знающий местность. Но как только он попал на территорию Республики, все страшно замедлилось.

Теоретически, стоило ему показать пропуск, выданный Робертом Джорданом и скрепленный печатью S. I. M., и удостоверение с той же печатью, и его должны были незамедлительно пропускать повсюду, чтобы он мог поскорее добраться до места назначения. Но первый же командир роты, с которым ему пришлось столкнуться на передовой, отнесся к его миссии с тупой и непробиваемой подозрительностью.

Этот ротный повел Андреса в штаб батальона, где уже батальонный командир, до начала движения бывший парикмахером, лично выслушав рассказ о его задании, горячо взялся за дело. Этот батальонный командир, которого звали Гомес, отругал ротного за глупость, похлопал Андреса по спине, угостил плохим коньяком и сообщил, что сам он, бывший брадобрей, всегда хотел стать guerrillero. Потом он поднял своего адъютанта, передал ему командование батальоном и послал дневального за мотоциклистом, велев разбудить его. Он не отправил Андреса в штаб бригады с мотоциклистом, а решил сам отвезти его, чтобы ускорить дело; Андрес сел позади него, вцепился в переднее сиденье, и они с ревом, подскакивая на изрытой воронками горной дороге, с обеих сторон окаймленной двойными рядами больших деревьев, помчались вперед; луч света от передней фары мотоцикла выхватывал из темноты побеленные снизу стволы деревьев, кора которых вместе с известкой была во многих местах ободрана и разорвана осколками снарядов и пулями еще в первое лето войны, когда на этой дороге шли тяжелые бои. Они въехали в маленький курортный городок, где в доме с развороченной крышей находился штаб бригады, Гомес, как бывалый мотогонщик, резко остановил свой мотоцикл и прислонил его к стене дома, из которого вышел заспанный часовой, при виде Гомеса вставший по стойке «смирно». Гомес протиснулся мимо него в большую комнату, стены которой были увешаны картами; за столом с настольной лампой, двумя телефонными аппаратами и газетой «Мундо обреро», прикрыв глаза зеленым козырьком, сидел очень сонный офицер.

Офицер поднял голову, посмотрел на Гомеса и сказал:

– Ты чего явился? Никогда не слыхал, что существует телефон?

– Мне нужно повидать подполковника, – сказал Гомес.

– Он спит, – ответил офицер. – Я еще за милю увидел на дороге свет от твоей фары. Ты что, хочешь, чтоб нас снарядами накрыло?

– Позови подполковника, – сказал в ответ Гомес. – У нас очень важное дело.

– Говорю же тебе – спит он, – повторил офицер. – А что это за бандит с тобой? – Он кивнул на Андреса.

– Это guerillero с той стороны фронта, у него донесение чрезвычайной важности для генерала Гольца, командующего наступлением, которое состоится на рассвете за Навасеррадой, – взволнованно и серьезно объяснил Гомес. – Ради бога, разбуди Teniente-Coronel.

Офицер унылым взглядом посмотрел на него из-под зеленого целлулоида.

– С ума вы, что ли, все посходили? – сказал он. – Ни про какого генерала Гольца и ни про какое наступление я знать ничего не знаю. Забирай своего охотника и езжай обратно в батальон.

– Говорят тебе – разбуди Teniente-Coronel, – повторил Гомес, и Андрес заметил, как сжались у него губы.

– Иди ты знаешь куда, – лениво огрызнулся офицер и отвернулся.

Гомес вынул из кобуры свой тяжелый девятимиллиметровый «стар» и приставил его к плечу офицера.

– Разбуди его, ты, фашистская сволочь, – сказал он. – Разбуди – или я пристрелю тебя.

– Успокойся, – сказал офицер. – Какие вы, парикмахеры, нервные.

В свете настольной лампы Андрес увидел, какой ненавистью исказилось лицо Гомеса. Но он лишь повторил:

– Разбуди его.

– Дневальный! – крикнул офицер раздраженным голосом.

В дверях появился солдат, отдал честь и, получив приказание, вышел.

– У него сегодня невеста гостит, – сказал офицер и снова опустил глаза в газету, которую читал до их появления. – Не сомневаюсь, что он будет счастлив вас видеть.

– Вот именно такие, как ты, мешают нам выиграть войну, как мы ни стараемся, – сказал Гомес штабному.

Офицер не обратил на его слова никакого внимания. Продолжая читать, он невзначай, словно про себя, заметил:

– Какая чудна́я газета.

– Чего б тебе тогда не читать El Debate? Это газета как раз для тебя.

Гомес назвал главную консервативно-католическую газету, выходившую в Мадриде до начала движения.

– Ты не забывай, что я старше тебя по званию, и, если напишу на тебя рапорт, он будет иметь вес, – ответил офицер, не поднимая головы. – Я никогда не читал El Debate. Не возводи напраслину.

– Ну, ясное дело. Ты читал А. В. С.[166]166
  Консервативная монархическая газета.


[Закрыть], – сказал Гомес. – Наша армия до сих пор не избавилась от такой гнили, как ты. От вас, кадровиков. Но это не навсегда. Мы сейчас, как в клещах, между невеждами и циниками. Но первых мы обучим, а от вторых избавимся.

– Ты хотел сказать «вычистим», – все так же не поднимая головы, уточнил офицер. – Вот тут пишут, что твои расчудесные русские снова провели чистки. В наши времена они прочищают лучше английской соли.

– Да как ни назови, – вспылил Гомес, – как ни назови, все одно: таких, как ты, надо ликвидировать.

– Ликвидировать, – презрительно повторил офицер, словно разговаривал сам с собой. – Вот еще новое словечко, не существующее в кастильском языке.

– Ну, тогда расстрелять, – сказал Гомес. – Это вполне кастильское слово. Теперь понятно?

– Да, друг, только не надо так громко кричать. Кроме Teniente-Coronel тут, в штабе бригады, есть и другие люди, они тоже спят, и мне уже надоели твои бурные эмоции. Вот почему я всегда предпочитал бриться сам. Никогда не любил болтовни.

Взглянув на Андреса, Гомес покачал головой. От ярости и ненависти слезы блестели у него в глазах. Но он лишь тряхнул головой и ничего больше не сказал, отложил разговоры на потом. За те полтора года, в течение которых он поднялся до командира батальона здесь, в Сьерре, у него многое накопилось в душе, но сейчас, когда подполковник в одной пижаме вошел в комнату, он взял себя в руки, встал по стойке «смирно» и отдал честь.

Подполковник Миранда, низкорослый человек с серым лицом, всю жизнь прослуживший в армии, испортивший отношения с женой, которая в конце концов ушла от него, пока он портил себе желудок в Марокко, стал республиканцем, когда понял, что добиться официального развода не сможет (о том, чтобы вылечить желудок, и речи не было), и вступил в Гражданскую войну в звании подполковника. Желание у него было одно: закончить войну в том же звании. Он хорошо защищал Сьерру и хотел, чтобы его оставили в покое, позволив и впредь защищать ее, если понадобится. На войне он чувствовал себя гораздо здоровее, возможно, благодаря вынужденному ограничению в мясных блюдах; у него был огромный запас питьевой соды, по вечерам он пил виски, а его двадцатитрехлетняя любовница, как почти все девушки, ставшие milicianas в июле предыдущего года, ждала ребенка; вот этот подполковник и вошел сейчас в комнату, кивком ответил на приветствие Гомеса и протянул ему руку.

– Что привело тебя сюда, Гомес? – спросил он и, повернувшись к сидевшему за столом офицеру, который был начальником его оперативного отдела, попросил: – Пепе, дай мне, пожалуйста, папиросу.

Гомес показал ему документы Андреса и донесение. Подполковник мельком взглянул на пропуск, потом на Андреса, кивнул, улыбнулся и с жадным интересом уставился на донесение. Ощупав печать указательным пальцем, он вернул Андресу и пропуск, и пакет.

– Ну как, очень трудно приходится там, в горах? – спросил он.

– Нет, господин подполковник, – ответил Андрес.

– Тебе сказали, от какого пункта ближе всего будет расположен полевой штаб генерала Гольца?

– От Навасеррады, господин подполковник, – ответил Андрес. – Inglés сказал, что это будет где-нибудь неподалеку от Навасеррады, сразу за линией фронта, ближе к правому флангу.

– Какой Inglés? – спокойно поинтересовался подполковник.

– Inglés, которого нам прислали как динамитчика.

Подполковник кивнул. Для него это было лишь еще одной необъяснимой диковиной этой войны – Inglés, которого прислали партизанам в качестве подрывника.

– Гомес, отвези-ка ты его лучше сам на мотоцикле, – сказал подполковник. – Пепе, напиши им очень солидный Salvoconducto для Estado Mayor генерала Гольца и дай мне на подпись, – велел он офицеру с зеленым целлулоидным козырьком. – Напечатай на машинке. Данные спиши оттуда, – он жестом показал Андресу, чтобы тот передал свой пропуск офицеру, – и поставь две печати. – Он повернулся к Гомесу: – Сегодня вам понадобятся документы повнушительней. И это правильно. Когда планируется наступление, надо соблюдать осторожность. Я вам дам самые внушительные бумаги, какие только могу. – Потом он очень доброжелательно обратился к Андресу: – Тебе ничего не надо? Может, поесть или выпить?

– Нет, господин подполковник, – ответил Андрес. – Я не голодный. А на последнем посту меня угостили коньяком, так что, если я еще выпью, меня стошнит.

– Ты когда шел сюда, не заметил усиленного движения или еще какой-нибудь активности напротив моего участка фронта? – вежливо спросил Андреса подполковник.

– Нет, господин подполковник, – ответил тот. – Все вроде тихо. Тихо.

– Мне кажется или я действительно видел тебя в Серседилье три месяца назад? – спросил подполковник.

– Да, господин подполковник.

– Так я и думал. – Подполковник похлопал его по плечу. – Ты был со стариком Ансельмо. Как он?

– Хорошо, господин подполковник, – ответил Андрес.

– Хорошо. Рад это слышать, – сказал подполковник.

Офицер принес ему то, что напечатал, он прочел и подписал.

– Теперь вам нужно ехать очень быстро, – сказал он, обращаясь к Гомесу и Андресу. Потом отдельно Гомесу: – Поосторожней с мотоциклом. Не выключай фару. От одного мотоцикла ничего не случится, а осторожность на такой дороге необходима. Передавайте привет от меня товарищу генералу Гольцу. Мы с ним встречались после Пегериноса. – Он пожал руки обоим. – Спрячь документы под рубашку, на мотоцикле будет сильно дуть навстречу.

После их ухода он подошел к шкафу, достал стакан, бутылку, налил себе виски и добавил простой воды из глиняного кувшина, стоявшего на полу у стены. Потом встал перед висевшей на стене картой и стал прикидывать шансы на успех наступления у Навасеррады, очень медленно потягивая виски.

– Хорошо, что там будет Гольц, а не я, – сказал он наконец сидевшему за столом офицеру. Тот не ответил, и, отведя взгляд от карты, подполковник увидел, что он спит, положив голову на руки. Подполковник подошел к столу, сдвинул телефонные аппараты так, что один оказался прямо у правого, другой – у левого уха офицера, снова направился к шкафу, налил еще виски, добавил воды и опять встал перед картой.

Андрес крепко ухватился за переднее сиденье и, когда Гомес вывел мотоцикл на дорогу, пригнул голову от ветра; мотоцикл рванул вперед с оглушительным треском выхлопа, светом фары рассекая тьму проселочной дороги, стрелой вонзавшейся в просвет между высокими черневшими впереди тополями; когда дорога нырнула в низину, окутанную туманом, стелившимся вдоль русла речки, темнота окрасилась тусклой желтизной, потом, когда дорога снова пошла на подъем, сгустилась опять, наконец впереди замаячил перекресток дорог, и луч от их фары выхватил из темноты серые махины порожних грузовиков, спускавшихся с гор.

Глава сорок первая

Пабло остановил лошадь и спешился в темноте. Роберт Джордан услышал поскрипывание седел и натужное дыхание слезавших на землю всадников, звякнула уздечка – видно, одна из лошадей мотнула головой. Пахло лошадьми, застарелым высохшим по́том давно не мытых тел людей, много дней спавших в одежде, а от тех, кто ночевал в пещере, еще и прокоптившейся от дыма, тоже давно не снимавшейся на ночь одеждой. Пабло стоял рядом, от него несло винным перегаром с каким-то металлическим привкусом, ощущение было такое, словно держишь во рту медную монету. Роберт Джордан прикурил, сложив ладони чашечкой, чтобы прикрыть огонек, сделал глубокую затяжку и услышал, как Пабло очень тихо сказал:

– Пилар, отвяжи мешок с гранатами, пока мы будем стреноживать лошадей.

– Агустин, – шепотом позвал Роберт Джордан, – ты и Ансельмо пойдете со мной к мосту. Мешок с дисками для máquina у тебя?

– Да, – ответил Агустин. – Где ж ему еще быть?

Роберт Джордан подошел к Пилар, которая с помощью Простака снимала поклажу с одной из лошадей.

– Послушай, женщина, – тихо сказал он.

– Ну, чего еще? – хрипло шепнула она, расстегивая подпругу под животом лошади.

– Ты поняла, что атаку на пост можно будет начинать только после того, как начнут падать бомбы?

– Сколько можно повторять? – ответила Пилар. – Ты становишься похож на старую бабу, Inglés.

– Просто хочу быть уверенным, – ответил Роберт Джордан. – А когда с постом покончите, быстро отходите к мосту и сверху прикрывайте дорогу и мой левый фланг.

– Да я с первого раза все поняла, лучше уже все равно не втолкуешь, – шепотом сказала Пилар. – Займись своими делами.

– И никому не шевелиться, не стрелять, не бросать гранат, пока не начнется бомбардировка, – тихо напомнил Роберт Джордан.

– Да оставь ты уже меня в покое, – сердито прошептала Пилар. – Я все поняла еще тогда, когда мы были у Глухого.

Роберт Джордан пошел к Пабло, привязывавшему лошадей.

– Я стреножил только тех, которые могут испугаться бомбежки, – сказал Пабло. – А этих только слабым узлом привязал, достаточно дернуть за веревку – и они свободны, видишь?

– Хорошо.

– Я расскажу девушке и цыгану, как с ними управляться. – Мужчины, которых привел Пабло, стояли в стороне отдельной группой, опираясь на свои карабины.

– Ты все понял? – спросил Роберт Джордан.

– Чего тут не понять? – ответил Пабло. – Уничтожить пост. Перерезать провода. Отойти к мосту. Прикрывать мост, пока ты будешь его взрывать.

– И ничего не делать до начала бомбежки.

– Да, помню.

– Ну, тогда всяческой тебе удачи.

Пабло что-то пробормотал в ответ, потом сказал:

– А ты будешь нас прикрывать своей большой и маленькой máquina, когда мы станем отходить, а, Inglés?

– De la primera, – ответил Роберт Джордан. – Первым делом!

– Ну, тогда все, – сказал Пабло. – Только, когда будете стрелять, надо делать это очень аккуратно, Inglés. Все получится, только если делать это очень аккуратно.

– Я сам буду стрелять из máquina, – сказал ему Роберт Джордан.

– А опыт-то у тебя есть? Я не хочу, чтобы меня подстрелил Агустин, хоть у него и будет от пуза добрых намерений.

– У меня большой опыт. Правда. А если Агустин будет стрелять из какой-нибудь одной máquina, я прослежу, чтобы он целился поверх твоей головы. Выше, выше и выше.

– Ну, тогда все, – сказал Пабло. А потом добавил тихо и доверительно: – Лошадей все равно еще мало.

Сукин сын, подумал Роберт Джордан. Знает ведь, что я с первого раза его понял.

– Я пойду пешком, – сказал он. – Лошади – твоя забота.

– Да нет, для тебя лошадь будет, Inglés, – тихо сказал Пабло. – Лошадей хватит на всех.

– Это твоя забота, – повторил Роберт Джордан. – Меня можешь не считать. А патронов у тебя для твоей новой máquina достаточно?

– Да, – сказал Пабло. – Все, что было у кавалериста, теперь у меня. Я потратил только четыре, чтобы попробовать. Вчера в горах потренировался.

– Ну, мы пошли, – сказал Роберт Джордан. – Надо прийти туда пораньше, чтобы хорошо спрятаться.

– Мы все идем, – сказал Пабло. – Suerte[167]167
  Удачи (исп.).


[Закрыть], Inglés.

Роберт Джордан мысленно задался вопросом: интересно, что этот мерзавец задумал теперь? Впрочем, уверен, что я это знаю. Ну, что ж, это его дело, не мое. Слава богу, что я не знаком с этими новыми людьми.

Он протянул руку и сказал:

– Suerte, Pablo. – Их ладони сомкнулись в темноте.

Протягивая руку, Роберт Джордан ожидал ощутить что-то вроде прикосновения к пресмыкающемуся или к прокаженному. Он не знал, какова рука Пабло на ощупь. Но его рукопожатие оказалось твердым и искренним, и он ответил ему таким же. В темноте он почувствовал, что у Пабло хорошая рука, и это вызвало у него самое странное за все утро ощущение. Он подумал: теперь мы вроде как союзники. Союзники всегда обмениваются рукопожатиями. Не говоря уж о всяческих наградах и двукратных поцелуях. Хорошо, что у нас до этого не дошло. Наверное, все союзники таковы. Au fond[168]168
  В глубине души (фр.).


[Закрыть] всегда ненавидят друг друга. Странный все-таки этот Пабло.

– Suerte, Пабло, – сказал он и крепко сжал эту неожиданно крепкую, решительную руку. – Я хорошо буду тебя прикрывать. Не беспокойся.

– Я жалею, что взял твои материалы, – сказал Пабло. – Черт меня попутал.

– Зато ты привел то, что нам нужно.

– Я больше не держу на тебя зла за этот мост, Inglés, – сказал Пабло. – И думаю, что все кончится хорошо.

– Чем это вы двое тут занимаетесь? Прямо как maricones[169]169
  Педерасты (исп.).


[Закрыть], – послышался вдруг из темноты голос Пилар совсем рядом. – Только этого тебе не хватало, – сказала она Пабло. – Идем, Inglés, кончай прощаться, пока он у тебя остальную взрывчатку не стырил.

– Не понимаешь ты меня, женщина, – ответил Пабло. – А вот мы с Inglés друг друга понимаем.

– Тебя никто не понимает. Ни Бог, ни твоя собственная мать, – ответила Пилар. – И я тоже. Пошли, Inglés. Попрощайся со своей стриженой и идем. Me cago en tu padre[170]170
  Испанское ругательство.


[Закрыть], но я уж начинаю думать, что ты боишься встречи с быком.

– Мать твою, – сказал Роберт Джордан.

– Ну да, своей-то у тебя никогда не было, – весело шепнула Пилар. – Ладно, пошли, потому что очень уж мне хочется все это поскорее начать, чтобы поскорее закончить. А ты иди со своими людьми, – сказала она Пабло. – Кто знает, на сколько хватит их железной храбрости? Там у тебя есть парочка таких, которых я и за деньги не взяла бы. Зови их и идите.

Роберт Джордан взвалил на спину мешок и пошел туда, где стояли лошади, к Марии.

– До свидания, guapa, – сказал он. – Скоро увидимся.

Какое-то чувство нереальности происходящего охватило его, словно он уже раньше произносил эти слова или как будто вот-вот должен был подойти поезд, да, это точнее: как будто он ждал поезда, стоя на перроне какого-то вокзала.

– До свидания, Роберто, – сказала она. – Будь очень осторожен.

– Обязательно, – пообещал он. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и мешок скатился у него по спине, ударив его по затылку так, что они больно стукнулись лбами. Ему снова показалось, что и это уже когда-то было.

– Не плачь, – сказал он, чувствуя себя нескладным, не только из-за мешка на спине.

– Я не плачу, – ответила она. – Только ты возвращайся поскорей.

– Не пугайся, когда услышишь стрельбу. Стрельбы будет много.

– Хорошо. Только возвращайся поскорее.

– До свидания, guapa, – неловко сказал он.

– Salud, Роберто.

Роберт Джордан не чувствовал себя таким юным с того времени, когда сел в поезд в Ред-Лодже, чтобы ехать в Биллингз, а оттуда на другом поезде дальше – впервые в школу. Он боялся ехать и не хотел, чтобы кто-нибудь это заметил; на станции, перед тем как проводник поднял с платформы его баул и он уже готов был встать на нижнюю ступеньку вагона, отец поцеловал его на прощание и сказал: «Храни Бог тебя и меня, пока мы будем вдали друг от друга». Отец был глубоко верующим человеком и сказал это просто и искренне. Но усы у него были влажными, и в глазах от волнения стояли слезы; Роберт Джордан так смутился от всего этого – от слез, от слов молитвы, от прощального отцовского поцелуя, – что почувствовал себя вдруг гораздо старше отца, и ему стало почти невыносимо жалко его.

Когда состав тронулся, он стоял на задней площадке и под мерный стук колес увозившего его прочь поезда смотрел, как уменьшаются в размерах вокзал и водонапорная башня и как рельсы, перечерченные шпалами, постепенно сходятся в точке, где еще виднелись вокзал и башня, ставшие совсем крохотными.

Тормозной кондуктор сказал: «Отцу, видать, тяжело с тобой расставаться, Боб».

«Да», – ответил он, глядя на полынь, заросли которой начинались у насыпи, между телеграфными столбами, и достигали пыльного проселка, бежавшего параллельно железной дороге. Он высматривал в них куропаток.

«Наверное, не хочется тебе уезжать в школу?»

«Нет, хочется», – ответил он, и это было правдой.

До той поры это не было правдой, но стало ею именно в ту минуту, и только теперь, в момент другого, уже этого расставания, он почувствовал себя снова таким же молодым, каким был тогда, перед отходом поезда. Сейчас он чувствовал себя совсем юным, очень смущенным и прощался так же неуклюже, как школьник прощается с девочкой на крыльце ее дома, не зная, поцеловать ее или нет. Потом он понял, что смущен не прощанием, а предстоящей встречей. Прощание лишь отчасти было причиной той неловкости, которую он ощущал в ожидании встречи.

Ну вот, опять, сказал он себе. Впрочем, едва ли есть человек, который не чувствовал бы, что он слишком молод для этого. Он не хотел называть «это» никаким определенным словом. Ну, ладно, ладно, сказал он себе, рано еще тебе во второй раз переживать детство.

– До свидания, guapa, – сказал он. – До свидания, крольчонок.

– До свидания, мой Роберто, – ответила она.

Он прошел туда, где стояли Ансельмо с Агустином, и сказал:

– Vamonos.

Ансельмо поднял свой тяжелый мешок. Агустин, при полной выкладке еще с пещеры, стоял, прислонившись к дереву, из-за спины, поверх поклажи, у него торчал ствол пулемета.

– Ладно, – сказал он, – vamonos.

И они втроем зашагали вниз по склону.

– Buena suerte, дон Роберто, – сказал Фернандо, когда троица проходила мимо него цепочкой между деревьями. Сам он сидел на корточках чуть в стороне от того места, где они шли, но произнес это с большим достоинством.

– И тебе buena suerte, Фернандо, – ответил Роберт Джордан.

– Во всех твоих делах, – добавил Агустин.

– Спасибо, дон Роберто, – сказал Фернандо, не обратив никакого внимания на иронию Агустина.

– Не человек, а явление природы, – шепнул Роберту Джордану Агустин.

– Согласен, – ответил Роберт Джордан. – Тебе помочь? Ты навьючился, как ломовая лошадь.

– Нет, не надо, – ответил Агустин. – Как же я рад, что мы наконец начали.

– Говори тише, – сказал Ансельмо. – С этого момента говори мало и тихо.

Они спускались очень осторожно: Ансельмо первый, за ним Агустин, Роберт Джордан замыкал цепочку, ступая очень осмотрительно, чтобы не поскользнуться, чувствуя под веревочной подошвой пожухлую сосновую хвою, иногда спотыкаясь о какой-нибудь корень, выставляя руку вперед, нащупывая холодный металл пулеметного ствола и сложенной треноги, потом, чуть развернувшись, ставя ногу боком, скользя, загребая хвою краем подошвы, снова вытягивая левую руку и касаясь шершавой коры соснового ствола, нащупывая гладкое место на ней, отрывая ладонь от липкой смолы, выступившей из ранее сделанной зарубки, – так продвигались они вниз по крутому лесистому склону к тому месту над мостом, откуда Роберт Джордан и Ансельмо вели наблюдение в первый день.

Наткнувшись в темноте на сосну, Ансельмо взял Роберта Джордана за руку и прошептал так тихо, что тот едва расслышал:

– Смотри. У него в жаровне огонь горит.

Огонь светился в том месте, где, как знал Роберт Джордан, дорога переходила в мост.

– Отсюда мы за ними наблюдали, – сказал Ансельмо. Он потянул руку Роберта Джордана вниз и приложил ее к свежей зарубке в самом низу ствола. – Это я сделал, пока ты наблюдал. Вон там, чуть правее, ты хотел поставить máquina.

– Там и поставим.

– Хорошо.

Они свалили мешки на землю, прислонив их к стволам сосен, и Роберт Джордан с Агустином последовали за Ансельмо к небольшой площадке, на которой стояла купа молодой сосновой поросли.

– Здесь, – сказал Ансельмо. – Вот здесь.

– При свете, – прошептал Агустину, присев за невысокими сосенками, Роберт Джордан, – ты будешь видеть отсюда небольшой отрезок дороги и въезд на мост. Мост будет тебе виден полностью, и еще маленький участок дороги по ту сторону, до места, где она сворачивает за скалы.

Агустин слушал его молча.

– Тут ты будешь лежать, пока мы будем закладывать под мост взрывчатку, и стрелять во все, что покажется на дороге, на ее дальнем или ближнем конце.

– А вон тот свет, он откуда идет? – спросил Агустин.

– Из сторожевой будки на этом конце, – шепотом ответил Роберт Джордан.

– Кто займется часовыми?

– Мы со стариком, я уже тебе говорил. Но если мы с ними не справимся, стреляй по сторожевым будкам и по часовым, как только увидишь их.

– Да. Это ты мне уже говорил.

– После взрыва, когда люди Пабло появятся из-за того поворота, ты должен стрелять поверх их голов, особенно если за ними будут гнаться. В любом случае, как только они появятся, стреляй высоко над их головами, чтобы отрезать погоню. Ты понял?

– Конечно, понял. Ты это уже говорил вчера вечером.

– Вопросы есть?

– Нет. У меня есть два мешка. Я могу набрать в них земли там, выше, где не видно, и принести сюда.

– Только здесь не копай. Ты должен спрятаться так же хорошо, как мы прятались наверху.

– Ладно. Я принесу землю затемно. Никто из них еще и носа не покажет, как я уже уложу землю. Вот увидишь.

– Ты находишься очень близко. Sabes? При свете эта наваленная земля будет хорошо видна снизу.

– Не беспокойся, Inglés. Ты сейчас куда?

– Я с маленькой máquina спущусь пониже. А старик сейчас переберется на ту сторону ущелья, чтобы держать под прицелом будку на том конце моста. Она смотрит в противоположном направлении.

– Ну, тогда все, – сказал Агустин. – Salud, Inglés. Табак у тебя есть?

– Тут нельзя курить – слишком близко.

– Я курить не буду, просто во рту подержу. А покурю потом.

Роберт Джордан протянул ему коробку, Агустин взял из нее три папиросы и заложил их за отворот своей плоской пастушьей шапки. Расставив треногу, он установил пулемет и стал на ощупь раскладывать вещи так, чтобы все, что могло ему понадобиться, было под рукой.

– Nada mas, – сказал он. – Больше ничего не надо.

Оставив Агустина обустраиваться, Роберт Джордан и Ансельмо вернулись к своим мешкам.

– Где лучше всего их сложить? – шепотом спросил Роберт Джордан.

– Думаю, здесь. А ты уверен, что твоя маленькая máquina достанет отсюда до поста?

– Это то самое место, где мы сидели в первый день?

– Да, то самое дерево, – ответил Ансельмо так тихо, что Джордан едва разобрал слова, он понял, что старик говорит, почти не шевеля губами, как в тот первый день. – Я пометил его ножом.

У Роберта Джордана снова появилось такое чувство, словно все это уже было с ним раньше, но на этот раз оно возникло потому, что он повторил свой вопрос, а Ансельмо – свой ответ. То же было и с Агустином, который спросил про часовых, хотя прекрасно знал ответ.

– Очень близко. Даже чересчур, – прошептал он. – Но свет будет падать сзади, так что нас не увидят.

– Тогда я пошел на ту сторону, займу позицию на другом конце, – сказал Ансельмо. Потом добавил: – Ты меня прости, Inglés. На всякий случай, чтоб ошибки не вышло. Если я туго соображаю…

– Что? – чуть слышно выдохнул Роберт Джордан.

– Просто повтори еще раз, чтобы я все сделал точно.

– Когда я выстрелю, стреляй ты тоже. Когда твой будет убит, беги ко мне через мост. Я потащу мешки вниз, а ты будешь делать то, что я скажу, чтобы заложить взрывчатку. Все, что я тебе скажу. Если со мной что-то случится, будешь все делать сам, как я тебе показывал. Не спеши, делай на совесть, надежно закрепляй клиньями и крепче привязывай гранаты.

– Все ясно, – сказал Ансельмо. – Я все помню. Ну, я пошел. Прячься хорошенько, Inglés, когда рассветет.

– Прежде чем выстрелить, – сказал Роберт Джордан, – делай паузу и целься наверняка. Не думай о нем как о человеке, только как о цели, de acuerdo?[171]171
  Договорились? (исп.)


[Закрыть] Целься не просто в человека, а в определенное место. Лучше всего в центр живота – если он будет к тебе лицом. А если спиной – то в середину спины. Послушай, старик. Если он будет сидеть, когда я выстрелю, он вскочит на ноги, прежде чем броситься бежать или пригнуться. Вот в этот момент и стреляй. Если останется сидеть, стреляй сразу. Не жди. Но целься наверняка. Подойди ярдов на пятьдесят. Ты же охотник, тебе это нетрудно.

– Я все сделаю, как ты приказываешь, – ответил Ансельмо.

– Да. Это мой приказ, – спохватился Роберт Джордан.

Хорошо, что я вспомнил и облек это в форму приказа, подумал он. Так ему будет спокойней. Так хоть отчасти с него снимается грех. По крайней мере, я на это надеюсь. Отчасти. А то я чуть не забыл, что он говорил мне в первый день насчет отношения к убийству.

– Да, таков мой приказ, – повторил он. – А теперь иди.

– Me voy, – сказал Ансельмо. – До скорой, Inglés.

– До скорой, старик, – ответил Роберт Джордан.

Он вспомнил отца на перроне вокзала, ощущение влаги на его усах в момент прощания и не сказал Ансельмо ни Salud, ни «пока», ни «удачи» – ничего такого.

– Ты вытер масло внутри ствола своей винтовки, старик? – спросил он шепотом. – Чтобы она не дергалась при стрельбе.

– Еще там, в пещере, – ответил Ансельмо. – Я их все шомполом прочистил.

– Ну, тогда до скорой встречи, – сказал Роберт Джордан, и старик ушел, бесшумно ступая на своих веревочных подошвах, широко петляя между деревьями.

Роберт Джордан лег на хвойный настил, укрывавший лесную землю, и стал прислушиваться в ожидании первого шороха сосновых ветвей, потревоженных ветерком, предвещающим рассвет. Он вынул магазин из автомата и проверил затвор, отведя его назад и вернув в исходное положение. Потом повернул автомат к себе дулом, поднес к губам и продул ствол; на языке, коснувшемся дула, остался металлический маслянистый привкус. Положив автомат на левое предплечье затвором вверх, чтобы сосновые иглы или еще какой-нибудь мусор не набились внутрь, он большим пальцем правой руки стал один за другим выщелкивать из магазина патроны, выкладывая их на носовой платок, расстеленный на земле. Потом, ощупав в темноте каждый патрон, повертев его в пальцах, так же, один за другим, вернул их в магазин. Теперь магазин снова стал тяжелым, он вставил его обратно в автомат и услышал, как он щелкнул, встав на место. После этого он лег на землю, укрывшись за сосновым стволом, и, по-прежнему держа автомат на левом предплечье, стал наблюдать за светившимся внизу огоньком. Иногда огонь исчезал, это означало, что часовой в будке передвинулся и закрыл собой жаровню. Роберт Джордан лежал и ждал рассвета.