Текст книги "По ком звонит колокол"

Оттолкнув Агустина, Роберт Джордан упер приклад большого пулемета в плечо и навел прицел на поворот дороги. Его автомат лежал у него под левой рукой. Из него с такого расстояния прицелиться с достаточной точностью было невозможно.

Пока Пабло бежал, Роберт Джордан держал поворот дороги под прицелом, но там ничего не происходило. Добежав до моста, Пабло лишь раз оглянулся через плечо, бросил взгляд на мост, потом вильнул влево, ринулся вниз, в ущелье, и скрылся из виду. Роберт Джордан по-прежнему держал под прицелом поворот дороги, но там никого не было. Агустин привстал на одно колено. Он видел, как Пабло, ни дать ни взять горный козел, прыгает с камня на камень, сбегая в ущелье. С того момента как появился Пабло, за поворотом дороги никто не стрелял.

– Ты там сверху что-нибудь видишь? На скале? – спросил Роберт Джордан.

– Ничего.

Роберт Джордан продолжал наблюдать за поворотом. Он знал, что каменная стена сразу за ним была почти отвесной и влезть по ней невозможно, но дальше она становилась более пологой, и кто-нибудь мог пройти в обход.

Если раньше все казалось ему нереальным, то теперь все вдруг обрело четкую реальность. Как будто объектив зеркального фотоаппарата навели на фокус. И в этот момент он увидел, как из-за поворота на освещенную солнцем дорогу выползает приземистое скошенное рыло, над которым возвышается приплюснутая, раскрашенная зелеными, серыми и коричневыми маскировочными пятнами башня с торчащим вперед дулом пулемета. Он выпустил очередь и услышал, как пули зацокали по стали. Маленький «Уиппет»[193]193
  «Уиппет» («Whippet», англ., дословно «борзая») – британский средний танк времен Первой мировой войны с пулеметным вооружением.


[Закрыть] задним ходом поспешно ретировался за скалу. Продолжая наблюдать за поворотом, Роберт Джордан вскоре увидел, как оттуда снова высунулось рыло, потом край башни, потом башня развернулась так, чтобы дуло пулемета было направлено на дорогу.

– Как мышь из норы вылезает, – сказал Агустин. – Смотри, Inglés.

– Осторожничает, – сказал Роберт Джордан.

– Вон, значит, от какой большой букашки отстреливался Пабло, – сказал Агустин. – Вдарь-ка по ней еще разок, Inglés.

– Нет. Подбить его я все равно не смогу. А он сумеет нас засечь.

Танк начал стрелять вдоль дороги. Сначала пули ударялись в ее покрытие, со свистом и жужжанием отскакивая от него, потом залязгали по чугуну моста. Это был тот самый пулемет, который они слышали раньше.

– Cabrón! – сказал Агустин. – Так это и есть знаменитый танк, Inglés?

– Это танк-детеныш. Танкетка.

– Cabrón. Будь у меня бутылка-детеныш с бензином, влез бы я на него и подпалил. Что он будет дальше делать, Inglés?

– Постреляет немного, потом осмотрится.

– И вот этого-то люди боятся? – сказал Агустин. – Ты глянь, Inglés, он расстреливает убитых часовых.

– Ну, раз других целей нет… – сказал Роберт Джордан. – Не осуждай его.

А про себя подумал: ну да, легко тебе шутить. А ты представь себя на его месте, двигаешься ты по шоссе на своей территории, и вдруг тебя начинают обстреливать из пулемета. Потом взрывается мост. Разве ты не подумал бы, что дорога впереди заминирована и что где-то тут засада? Конечно, подумал бы. Он все делает правильно. Выжидает, что будет дальше. Выманивает врага. А тут – всего только мы. Но он-то этого не знает. Ты посмотри на это маленькое чудовище.

Танкетка чуть дальше высунула нос из-за скалы.

И в этот момент Агустин увидел Пабло, вылезающего из-за края обрыва: подтянувшись на руках, он закинул колено наверх, по его небритому лицу градом катился пот.

– А вот и сукин сын, – сказал Агустин.

– Кто?

– Пабло.

Роберт Джордан бросил беглый взгляд на Пабло и стал стрелять в то место раскрашенной маскировочными пятнами башни, где над пулеметом, как он знал, должна была находиться смотровая щель. Танкетка зарычала, шустро подалась назад и скрылась за поворотом. Роберт Джордан подхватил свой пулемет, с лязгом схлопнул треногу, прижав ее к стволу, и вскинул пулемет с еще не остывшим дулом на плечо. Дуло было таким горячим, что жгло плечо, и он передвинул пулемет подальше назад, развернув ложу плашмя.

– Хватай мешок с дисками и мою маленькую máquina. Бежим! – крикнул он и побежал между соснами вверх по склону. Агустин бежал вплотную за ним, его догонял Пабло.

– Пилар! – закричал Джордан, подняв вверх голову. – Уходим, женщина!

Все трое двигались вверх по круче настолько быстро, насколько это было возможно. Бежать здесь уже было нельзя, потому что склон стал почти отвесным, и Пабло, который нес только легкий автомат кавалериста, вскоре нагнал двоих, шедших впереди.

– А твои люди? – спросил его Агустин, с трудом ворочая пересохшим языком.

– Все убиты, – сказал Пабло, задыхаясь. Агустин повернул голову и пристально посмотрел на него.

– Теперь у нас полно лошадей, Inglés, – сказал Пабло, тяжело отдуваясь.

– Это хорошо, – сказал Роберт Джордан, добавив про себя: «Сволочь, убийца». – Что там у вас было?

– Все было, – ответил Пабло. Из его легких вырывались хрипы. – Что с Пилар?

– Она потеряла Фернандо и этого, брата…

– Эладио, – подсказал Агустин.

– А ты? – спросил Пабло.

– Я потерял Ансельмо.

– Да, лошадей теперь полно, – повторил Пабло. – Хватит даже для поклажи.

Агустин закусил губу, посмотрел на Роберта Джордана и покачал головой. Внизу невидимая теперь за деревьями танкетка снова начала обстреливать дорогу и мост.

Роберт Джордан мотнул головой в ту сторону.

– Что там у тебя вышло с этой штукой? – спросил он Пабло. Ему не хотелось ни смотреть на него, ни чувствовать его запах, но он хотел услышать ответ.

– Из-за нее я не мог уйти, – сказал Пабло. – Она перекрыла нам дорогу от поста. Но в конце концов отошла по какой-то надобности назад, и я побежал.

– В кого ты стрелял там, на повороте? – напрямик спросил его Агустин.

Пабло взглянул на него, его губы уже начали было растягиваться в ухмылке, но он передумал и ничего не сказал.

– Ты их всех положил? – спросил Агустин.

Не вмешивайся, молчи, велел себе Роберт Джордан. Теперь это не твоя забота. Они сделали все, чего ты мог от них ожидать, и даже больше. Это уже их внутренние дела. Моральные соображения здесь неуместны. Чего еще ждать от убийцы? Да, пришлось работать с убийцей. Ну и молчи. Ты ведь и раньше знал, что он собой представляет. В этом нет ничего нового. Но какой все-таки ублюдок, подумал он. Грязный мерзкий ублюдок.

От крутого подъема у него распирало грудь так, что казалось: она вот-вот разорвется; но впереди за деревьями уже показались лошади.

– Ну, давай рассказывай дальше, – говорил Агустин. – Что ж ты не призна́ешься, что убил их?

– Заткнись, – сказал Пабло. – Я сегодня повоевал много и хорошо. Спроси у Inglés.

– Но еще одно дело на сегодня у тебя осталось – вытащить нас отсюда, – сказал Роберт Джордан. – Это же у тебя есть план отступления.

– Да, у меня хороший план, – сказал Пабло. – Если немного повезет, выберемся благополучно.

Его дыхание постепенно успокаивалось.

– А из нас ты никого не задумал убить? – спросил Агустин. – А то я тебя прямо сейчас прикончу.

– Заткнись, – сказал Пабло. – Мне приходится думать о твоей пользе и пользе всего отряда. Это война. Тут не получается делать только то, что хочешь.

– Cabrón, – сказал Агустин. – Ты-то уж захапаешь всю добычу.

– Расскажи, что было на нижнем посту, – сказал Роберт Джордан.

– Все было, – повторил свой ответ Пабло. Он дышал все еще тяжело, как будто грудь у него распирало, но уже мог говорить ровно; по лицу и шее у него катился пот, рубашка на груди и плечах взмокла. Он исподтишка покосился на Роберта Джордана, чтобы понять, действительно ли тот настроен миролюбиво, потом ухмыльнулся и повторил: – Все было. Сначала мы захватили пост. Потом проехал мотоциклист. Потом еще один. Потом санитарная машина. Потом грузовик. А потом танк. Как раз перед тем, как ты взорвал мост.

– И потом…

– Танк нам ничего сделать не мог, но он не давал нам уйти, потому что держал дорогу под прицелом. А потом он отъехал, и я убежал.

– А твои люди? – вставил Агустин, все еще нарывавшийся на ссору.

– Заткнись! – Пабло посмотрел на него в упор с видом человека, который как будто говорил: я хорошо повоевал, пока не произошло кое-что неожиданное. – Они были не из нашего отряда.

Теперь они уже хорошо видели лошадей, привязанных к деревьям и освещенных пробивавшимся сквозь сосновые ветви солнцем, лошади мотали головами и лягались, отгоняя слепней. Роберт Джордан увидел Марию и уже в следующий миг обнимал ее крепко-крепко; автомат съехал ему на бок, и конус пламегасителя уперся в ребра, а Мария все повторяла:

– Ты, Роберто! Ох, это ты!

– Да, крольчонок. Милый, милый мой крольчонок. Всё, мы уходим.

– Это правда ты?

– Да. Да. Правда. Ах ты, милая!

Раньше он никогда не думал, что в бою можно помнить о женщине, что хоть какая-то часть твоего существа может помнить о ней в такой момент и откликаться на эту память: чувствовать, как маленькие круглые упругие груди прижимаются к тебе сквозь рубашку, и знать, что они, эти груди, тоже чувствуют, что они там, с тобой, в бою. Но так было, и это хорошо, подумал он. Это хорошо. Никогда прежде не поверил бы в это, подумал он, и снова прижал ее к себе крепко-крепко. А потом, не глядя, шлепнул по тому месту, по которому никогда не шлепал, и сказал:

– Ну, давай садись в седло, guapa.

Они стали отвязывать лошадей; Роберт Джордан снова отдал большой пулемет Агустину, свой автомат закинул за спину, переложил гранаты из карманов в седельную сумку, засунул один из своих почти опустевших мешков в другой и привязал к седлу сзади. Тут подошла Пилар, она так запыхалась от подъема, что не могла говорить, только делала знаки руками.

Пабло запихал три мотка конских пут в свою седельную сумку и сказал:

– Qué tal, женщина?

Она лишь кивнула, и все сели на лошадей.

Роберту Джордану достался серый великан, которого он впервые увидел накануне сквозь утренний снег, бедрами он ощущал мощь мерина. На ногах у Роберта Джордана были чувяки на веревочной подошве, и стремена оказались ему коротковаты; автомат торчал из-за спины, карманы раздувались от патронов; крепко зажав поводья под мышкой, он перезаряжал расстрелянный магазин, наблюдая, как Пилар взбирается на странного вида сиденье, сооруженное из брезентового тюка, укрепленного на кожаном седле.

– Да брось ты этот тюк ради бога, – сказал ей Простак. – И сама свалишься, и лошади такой тяжести не снести.

– Заткнись, – огрызнулась Пилар. – Этим мы живы будем на новом месте.

– А ехать-то ты так сможешь, женщина? – спросил ее Пабло, сидя на гнедом в седле убитого guardia-civil.

– Уж не хуже какого-нибудь гребаного барышника, – ответила ему Пилар. – Как поедем, старый?

– Прямо вниз. Через дорогу. Вверх по дальнему склону, а там – в лес.

– Через дорогу? – Агустин подъехал к нему, ударив мягкими задниками своих парусиновых альпаргатов по тугому неподатливому брюху лошади – одной из тех, которые Пабло раздобыл накануне.

– Да, друг. Тут путь только один, – ответил Пабло, передавая ему поводья одной из вьючных лошадей. Двух других вели в поводу Простак и цыган. – Ты, Inglés, можешь ехать последним, если хочешь, – сказал он Роберту Джордану. – Дорогу переходить будем там, повыше, куда их máquina не достает. Но двигаться будем каждый сам по себе, отъедем поодиночке подальше и тогда уже опять сойдемся вместе наверху, возле перевала.

– Хорошо, – сказал Роберт Джордан.

Лесом они стали спускаться к краю дороги. Роберт Джордан ехал сразу за Марией. Ехать рядом из-за близко растущих друг к другу деревьев было невозможно. Он лишь раз ласково сдавил бедрами бока серого, а потом только слегка сдерживал его на крутом спуске между соснами, управляя его ходом с помощью бедер так же, как управлял бы с помощью шпор на ровной дороге.

– Когда будете пересекать шоссе, – сказал он Марии, – ты езжай второй. Ехать первым, хоть и кажется опасным, на самом деле не так уж опасно. Но вторым лучше всего. Они всегда выжидают, что будет дальше.

– А ты…

– Я выеду потом, неожиданно. Никаких проблем не будет. Опасней всего ехать строем.

Он видел впереди круглую, обросшую жесткими короткими волосами голову Пабло, втянутую в плечи, и его перекинутый через плечо автомат. Видел Пилар с непокрытой головой, широкими плечами, коленями, торчащими выше бедер, и пятками, упирающимися в тюк, на котором она сидела. Один раз она оглянулась на него и покачала головой.

– Когда будем подъезжать к дороге, обгоняй Пилар, – сказал Марии Роберт Джордан.

Потом лес поредел, и внизу сквозь деревья показалась черная гудроновая лента дороги, а за ней – зеленый склон. Мы сейчас выше дренажной трубы, прикинул он, и чуть ниже того места, откуда дорога длинной дугой начинает спускаться прямо к мосту, ярдах в восьмистах над ним. Если танкетка уже подошла к мосту, ее «фиат»[194]194
  На вооружении итальянской армии со времен Первой мировой войны имелись станковые пулеметы Fiat-Revelli отечественного производства.


[Закрыть] может сюда достать.

– Мария, – сказал он, – обгоняй Пилар раньше, чем мы выедем к дороге, и сразу гони вверх по склону.

Она оглянулась на него, но ничего не сказала, он лишь скользнул по ней взглядом, чтобы убедиться, что она поняла.

– Comprendes? – спросил он.

Она кивнула.

– Ну, вперед!

Она покачала головой.

– Вперед!

– Нет, – сказала она, развернувшись, и затрясла головой. – Я поеду в свою очередь.

Как раз в этот момент Пабло всадил шпоры в бока гнедого, промчался через последний, засыпанный опавшей хвоей участок склона и перелетел через дорогу с такой скоростью, что из-под железных подков его жеребца только искры посыпались. Остальные бросились за ним, Роберт Джордан видел, как они пересекают дорогу и без задержки взбираются по зеленому склону, и тут от моста заговорил пулемет. А потом он услышал другой звук: ссуииишшш-крак-бум! Резкий треск, сопровождавший этот «бум», раскатился долгим эхом, и он увидел, как на склоне взметнулся небольшой фонтанчик земли в оперении серого дыма. Ссуииишшш-крак-бум! – зашипело и грянуло снова, словно гигантская петарда, и опять – фонтан земли и дым, на этот раз выше по склону.

Ехавший перед ним цыган остановился у края дороги, укрывшись под деревьями. Он посмотрел на противоположный склон, потом оглянулся на Роберта Джордана.

– Вперед, Рафаэль, – крикнул ему тот. – Галопом, друг!

Цыган держал в поводу вьючную лошадь, которая послушно следовала за ним по пятам.

– Брось ее и скачи галопом! – повторил Роберт Джордан.

Он увидел, как рука цыгана протянулась назад, стала подниматься выше, выше, казалось, этому не будет конца, а потом он ударил пятками в бока лошади, на которой сидел, и веревка, натянувшись, отскочила назад и упала на землю; Роберт Джордан коленом оттолкнул от себя вьючную лошадь, с испугу прянувшую на него, а цыган уже перескочил через твердое темное полотно дороги, и Роберт Джордан услышал, как копыта его несущегося галопом коня глухо стучат по склону на другой стороне.

Фьииишшшшь-кррррак! Снаряд пролетел по низкой траектории, и он увидел, как цыган, словно затравленный хряк, метнулся в сторону, а впереди опять ударил из земли маленький черно-серый гейзер. Потом он снова увидел цыгана, теперь уже медленным размеренным галопом скачущего вверх по длинному зеленому склону, снаряды рвались то позади, то впереди него, но вот он скрылся под складкой горы, там, где уже собрались остальные.

Не могу я тащить за собой эту проклятую вьючную лошадь, думал Роберт Джордан. Хотя как хорошо было бы прикрыться чертовой скотинкой. Чтобы она оказалась между мной и тем сорокасемимиллиметровым калибром, из которого они шпарят. Черт, попробую все же протащить ее.

Он подъехал к вьючной лошади, поймал ее за недоуздок, подтянул к себе и, ухватившись за конец веревки, проехал ярдов пятьдесят вдоль дороги по лесу, ведя за собой послушное животное. Там, где деревья кончались, он выглянул на дорогу, посмотрел мимо застрявшего на ней грузовика дальше, на мост. На уцелевшей части моста суетились люди, а за ним на дороге образовалось что-то вроде транспортного затора. Оглядевшись по сторонам, он увидел наконец то, что ему было нужно, привстал в стременах и отломал от сосны сухую ветку. Потом, взяв за недоуздок, подвел вьючную лошадь на край откоса, сбегавшего прямо к дороге, и сильно хлестнул по крупу веткой. «Вперед, сукина дочь», – сказал он и, когда, промчавшись через дорогу, лошадь начала взбираться на склон, изо всех сил швырнул ветку ей вслед. Ветка попала в лошадь, и та рванула галопом.

Роберт Джордан проехал еще ярдов тридцать вдоль дороги, дальше откос становился слишком крутым. Снаряды со свистом, треском и уханьем падали теперь почти беспрерывно, выворачивая землю. «Ну, вперед, фашистское отродье!» – скомандовал Роберт Джордан своему серому великану, и конь, скользя по откосу, стремительно понесся вниз. Перелетев через дорогу, такую твердую, что удары лошадиных копыт отзывались во всем теле, пробивая до самых плеч, шеи и зубов, он вмиг очутился на склоне, где копыта уже не громыхали, а нащупывали, ударяли, втаптывали, мяли податливую землю. Оглянувшись, Роберт Джордан посмотрел на мост, открывшийся ему под новым, необычным углом, таким он его еще не видел. Сейчас мост предстал перед ним в профиль, а не в укороченной перспективе, в центре зиял пролом, за мостом на дороге стояла танкетка, за ней – большой танк с пушкой, из которой как раз в этот момент вырвалась ослепительная желтая вспышка, словно начищенный медный таз сверкнул на солнце, раздался хриплый визгливый звук, и воздух разорвался в клочья прямо над серой шеей, маячившей перед ним, он едва успел отвернуть голову от земляного фонтана, ударившего чуть выше по склону. Вьючная лошадь скакала впереди, отклонившись слишком далеко вправо и уже начиная замедлять ход от усталости, а Роберт Джордан мчался галопом, чуть повернув голову в сторону моста. Он видел колонну грузовиков, остановившихся за поворотом, который открывался все больше по мере того, как Роберт Джордан поднимался выше, и тут снова сверкнула желтая вспышка, за которой немедленно последовали «сссвишшш» и «бум», снаряд упал совсем рядом, и он услышал, как разлетелись металлические осколки там, где он взрыл землю.

Все стояли, ожидая его, впереди, на опушке леса. Он увидел их и крикнул: «Arre caballo! Ну, лошадка, вперед!» Он чувствовал, как тяжело вздымается грудь серого великана от крутого подъема, видел вытянувшуюся от натуги серую шею и серые уши и, наклонившись вперед, потрепал эту взмокшую серую шею, а потом оглянулся на мост и увидел вырвавшуюся из дула тяжелого приземистого выкрашенного в защитный цвет танка, стоявшего на дороге, яркую вспышку, но не услышал никакого свиста и шипения, его лишь обдало сбивающей с ног волной едкой вони и оглушило пронзительным звоном, как будто рядом вдребезги разорвало паровой котел, и он вмиг оказался под серым великаном, который лягал воздух ногами, пытаясь встать, а сам он пытался высвободиться из-под тяжелой лошадиной туши.

Он вполне мог двигаться. Вправо. Но когда он поворачивался вправо, его левая нога оставалась плашмя лежать под лошадью. Как будто в ней образовался новый сустав, не тазобедренный, а какой-то еще, который мог крутиться, как на шарнире. Спустя несколько секунд он уже отлично понимал, что произошло, и как раз в этот момент серому мерину удалось привстать на колени; правая нога Роберта Джордана, высвободившись из стремени, скользнула по седлу и легла на землю, он обеими руками ощупал бедро по-прежнему плашмя лежавшей на земле левой ноги, и в ладонь ему уперся острый обломок кости, выпиравший из-под кожи.

Серый стоял, почти нависая над ним, и он видел, как вздымаются от тяжелого дыхания его ребра. Трава вокруг была зеленой, сквозь нее пробивались луговые цветы; Роберт Джордан посмотрел вниз вдоль склона, на ту сторону дороги, на мост, ущелье, на продолжение дороги за мостом, увидел танк и приготовился к следующей вспышке. Она почти тут же и последовала, опять без шипения – только взрыв, острый запах пороховых газов, град земляных комьев, металлических осколков, – и сквозь них он увидел серого великана, сидевшего рядом с ним на задних ногах, словно мирная цирковая лошадь. А потом, глядя на сидящую лошадь, он услышал вырвавшийся у нее странный хрип.

В следующий момент Простак и Агустин уже тащили его под мышки вверх, по последнему отрезку склона, и его левая нога, цепляясь за землю, вихляла во все стороны на своем новом суставе. Один раз прямо над ними просвистел снаряд, и они, бросив Роберта Джордана, распластались на земле, но, как только земля и металлические осколки улеглись, подхватили и потащили снова и, наконец, добрались до укрытия в лесном овраге, где стояли лошади; Мария, Пилар и Пабло склонились над ним.

Потом Мария опустилась рядом на колени, повторяя:

– Роберто, что с тобой?

Обливаясь потом, он сказал:

– Левая нога сломана, guapa.

– Мы ее перевяжем, – сказала Пилар. – Поедешь вот на этом. – Она указала на одну из вьючных лошадей. – Снимайте поклажу.

Роберт Джордан увидел, что Пабло качает головой, и кивнул ему.

– Езжайте сами, – сказал он. И, обращаясь к Пабло, добавил: – Пабло, подойди сюда.

Обросшее щетиной, лоснящееся от пота лицо склонилось над ним, и в нос Роберту Джордану ударил тяжелый запах Пабло.

– Нам с Пабло надо поговорить, – сказал он Пилар и Марии. – Дайте нам с ним поговорить.

– Очень больно? – спросил Пабло, низко склонившись к Роберту Джордану.

– Нет. Наверное, нерв перебит. Послушай. Уходите. Мое дело – швах, понимаешь? Я только минутку поговорю с девушкой. Когда крикну: «Забирай ее» – подходи и уводи. Сама она не захочет уйти. Я только минутку поговорю с ней.

– Ясно, но времени у нас мало, – сказал Пабло.

– Знаю. Думаю, лучше вам идти на республиканскую территорию, – сказал Роберт Джордан.

– Нет. Я иду в Гредос.

– Подумай своей головой.

– Давай, говори с ней, – сказал Пабло. – Времени в обрез. Мне жаль, что это с тобой случилось, Inglés.

– Но раз уж случилось… – сказал Роберт Джордан. – Ладно, не будем об этом. Но ты все же подумай. У тебя ведь хорошие мозги. Пораскинь ими.

– Уже пораскинул, – ответил Пабло. – Давай, говори с ней быстрее, Inglés. Времени нет.

Отойдя к ближайшему дереву, Пабло стал смотреть вниз, на склон, и дальше, на дорогу, и еще дальше, через пролом моста, на другую сторону ущелья. На серого мерина, оставшегося на склоне, он посмотрел с искренней жалостью. Тем временем Пилар и Мария хлопотали над Робертом Джорданом, сидевшим, привалясь спиной к стволу дерева.

– Разрежь штанину, пожалуйста, – попросил он Пилар. Мария сидела рядом с ним на корточках и молчала. Солнце играло в ее волосах, а лицо искажала гримаса, какая бывает у ребенка, готового вот-вот расплакаться. Но она не плакала.

Пилар достала нож и разрезала его левую штанину от кармана донизу. Отвернув края разрезанной штанины, Роберт Джордан осмотрел свое бедро. Дюймов на десять ниже тазобедренного сустава вздулась багровая опухоль, формой напоминавшая маленький островерхий шалаш; дотронувшись до нее пальцами, он ощутил обломок бедренной кости, упиравшийся в кожу изнутри. Нога неестественно вывернулась. Он посмотрел на Пилар. Выражение лица у нее было таким же, как у Марии.

– Anda, – сказал он ей. – Иди.

Она отошла, низко опустив голову, не сказав ни слова, ни разу не оглянувшись, и Роберт Джордан заметил, как содрогаются у нее плечи.

– Guapa, – сказал он Марии, взяв обе ее руки в свои. – Слушай меня. Мы не поедем в Мадрид…

И тут она заплакала.

– Нет, guapa, не надо, – сказал он. – Слушай. Теперь мы не поедем в Мадрид, но куда бы ты ни поехала, я везде буду с тобой. Понимаешь?

Она ничего не ответила, только притянула его голову к себе обеими руками и прижалась к его щеке.

– Слушай меня внимательно, крольчонок, – сказал он. Он понимал, что надо торопиться, и весь обливался потом, но он должен был сказать это и заставить ее понять. – Сейчас ты уйдешь, крольчонок. Но я уйду вместе с тобой. Пока будет жив один из нас, будем живы мы оба. Ты меня поняла?

– Нет, я останусь с тобой.

– Нет, крольчонок. То, что я должен сейчас сделать, я должен сделать один. Если ты будешь рядом, я не смогу сделать это так, как надо. А если ты уйдешь, я уйду вместе с тобой. Разве ты этого не понимаешь? Любой из нас – это мы оба.

– Я останусь с тобой.

– Нет, крольчонок. Слушай меня. Это нельзя сделать вместе. Каждый делает это в одиночку. Если ты уйдешь, я уйду с тобой. Только так я могу уйти отсюда – вместе с тобой. Ты сейчас уйдешь, я знаю, потому что ты умница и ты добрая. Ты уйдешь сейчас за нас обоих.

– Но мне будет легче, если я останусь с тобой, – сказала она. – Мне так лучше.

– Я знаю. Но сделай это ради меня. Сделай это, потому что из нас двоих только ты можешь это сделать.

– Роберто, ты не понимаешь. А как же я? Для меня будет хуже, если я уйду.

– Конечно, – сказал он. – Тебе так будет тяжелее. Но ведь теперь ты – это и я тоже.

Она промолчала.

Обливаясь по́том, он смотрел на нее и уговаривал, стараясь так, как никогда в жизни еще не старался.

– Сейчас ты уйдешь за нас обоих, – говорил он. – Ты не должна думать только о себе, крольчонок. Ты обязана исполнить свой долг.

Она затрясла головой.

– Теперь ты – это я, – повторил он. – Ты не можешь не чувствовать этого, крольчонок. Послушай, крольчонок, это правда: так я тоже смогу уйти. Клянусь, что это правда.

Она не отвечала.

– Ну вот, ты теперь поняла, – сказал он. – Вижу, что поняла. И сейчас ты уйдешь. Отлично. Ты уже уходишь. Вот ты уже и сама сказала, что уходишь.

Она продолжала молчать.

– Ну вот. Спасибо тебе за это. Сейчас ты встанешь и уйдешь, спокойно, быстро и далеко, и в тебе уйдем мы оба. Теперь положи руку сюда. Теперь положи голову сюда. Нет, совсем положи. Вот так, хорошо. А теперь я положу свою руку сюда. Хорошо. Ты такая умница. Ни о чем больше не думай. Ты делаешь то, что должна. Ты повинуешься. Не мне – нам обоим. Тому мне, который в тебе. И уходишь – за нас обоих. Это правда. В тебе мы уйдем сейчас оба. Как я тебе обещал. Ты умница, и тем, что ты уходишь, ты делаешь доброе дело.

Он кивнул Пабло, который, стоя у дерева вполоборота, поглядывал на него, и тот двинулся к ним, сделав знак большим пальцем Пилар тоже подойти.

– Мы еще поедем когда-нибудь в Мадрид, крольчонок, – сказал он. – Правда. А теперь вставай, иди, и мы уйдем оба. Вставай. Слышишь?

– Нет, – ответила она и крепко обхватила его за шею.

Он заговорил снова, спокойно, рассудительно, но теперь очень властно.

– Встань, – сказал он. – Теперь ты – это и я тоже. Ты – это все, что от меня останется. Вставай.

Она медленно поднялась, плача, низко опустив голову. Потом снова рухнула на колени рядом с ним, потом, когда он повторил: «Встань, guapa», – встала медленно, обреченно.

Пилар держала ее за руку, а она стояла неподвижно.

– Vamonos, – сказала Пилар. – Тебе что-нибудь нужно, Inglés? – Она смотрела на него, качая головой.

– Нет, – ответил он и снова обратился к Марии: – Никаких прощаний, guapa, потому что мы не расстаемся. Пусть в Гредосе все у вас будет хорошо. А теперь иди. В добрый час. Нет, – спокойно и рассудительно сказал он ей вслед, когда Пилар уже вела ее прочь, – не оглядывайся. Ставь ногу в стремя. Да. В стремя. Помоги ей, – попросил он Пилар. – Подсади ее в седло. Вот так.

Пот градом катил с него, он отвернулся и посмотрел на склон, потом опять на девушку, которая уже сидела в седле, рядом – Пилар, чуть позади – Пабло.

– Ну, езжайте, – сказал он. – Езжайте.

Она начала было оборачиваться, но Роберт Джордан сказал:

– Не оглядывайся. Езжай.

Пабло стегнул по крупу лошади концом поводьев, казалось, что Мария вот-вот соскользнет с седла, но Пилар и Пабло ехали по обеим сторонам вплотную к ней, и Пилар поддерживала ее; все три лошади уже поднимались по склону оврага.

– Роберто! – закричала Мария, все же обернувшись. – Позволь мне остаться! Позволь мне остаться!

– Я с тобой, – крикнул в ответ Роберт Джордан. – Я там, с тобой. Мы вместе. Езжай.

Потом они скрылись из виду за изгибом оврага, а он остался лежать, весь мокрый от пота, уставившись в никуда.

Агустин стоял рядом.

– Хочешь, я застрелю тебя, Inglés? – спросил он, низко склонившись к нему. – Quieres?[195]195
  Хочешь? (исп.)


[Закрыть] Мне нетрудно.

– No hace falta[196]196
  Не надо (исп.).


[Закрыть], – ответил Роберт Джордан. – Езжай. Я в порядке.

– Me cago en la leche que me han dado![197]197
  Испанское ругательство.


[Закрыть] – выругался Агустин. Он плакал, поэтому видел Роберта Джордана как в тумане. – Salud, Inglés.

– Salud, старик, – ответил Роберт Джордан. Он смотрел вниз, на дорогу. – Присмотри хорошенько за стриженой, хорошо?

– Не беспокойся, – сказал Агустин. – У тебя есть все, что нужно?

– К этой máquina осталось совсем мало патронов, поэтому я оставлю ее себе, – сказал Роберт Джордан. – Ты таких патронов все равно не достанешь. Для той, большой, и той, что у Пабло, – другое дело.

– Я прочистил ствол, – сказал Агустин. – Ты когда упал, туда земля набилась.

– А что с вьючной лошадью?

– Цыган поймал ее.

Агустин уже сидел на лошади, но не хотел уезжать. Он низко свесился с седла к дереву, о которое опирался Роберт Джордан.

– Поезжай, viejo, – сказал ему тот. – На войне такое часто случается.

– Qué puta es la guerra, – сказал Агустин. – Какая сука эта война.

– Да, друг, да. Но ты поспеши.

– Salud, Inglés, – сказал Агустин, подняв в приветствии сжатую в кулак правую руку.

– Salud, – ответил Роберт Джордан. – Уезжай, друг.

Агустин развернул лошадь, резко опустил кулак – словно выругался снова – и поскакал вверх по склону оврага. Остальных уже давно не было видно. Перед тем как въехать в лес, он оглянулся и еще раз вскинул кулак. Роберт Джордан помахал ему в ответ, и Агустин тоже исчез из виду… Роберт Джордан перевел взгляд вниз, на дорогу и мост. Лучше лежать так, подумал он. Не стоит рисковать и переворачиваться на живот, слишком уж близко к поверхности торчит эта штука, да и видно так лучше.

От всего пережитого и от того, что они уехали, он чувствовал себя опустошенным, выжатым, изнуренным, во рту ощущался привкус желчи. Теперь наконец и уже навсегда все проблемы остались позади. Что бы ни было раньше и чему бы ни предстояло быть, для него проблемы кончились.

Все ушли, и теперь он сидел один, прислонившись спиной к дереву. Глядя на зеленый склон, он видел серого мерина, лежавшего там, где Агустин пристрелил его, а дальше – дорогу и лес на той стороне. Потом он перевел взгляд на мост и на дорогу за ним. И там, и там происходило движение. Ему были видны грузовики, заполонившие всю нижнюю дорогу. Их серая масса просвечивала сквозь деревья. Потом он посмотрел на верхнюю часть дороги, где она полого уходила вверх. Теперь они уже скоро придут, подумал он.

Пилар позаботится о ней лучше, чем кто бы то ни было. Ты это знаешь. У Пабло наверняка надежный план, иначе он бы не стал рисковать. За Пабло можно не беспокоиться. А о Марии совсем думать не нужно. Постарайся поверить в то, что ты ей сказал. Это будет лучше всего. Да и кто говорит, что это было неправдой? Уж конечно, не ты. Ты этого не можешь сказать, ведь не скажешь же ты, что того, что было, не было. Вот и оставайся в этой уверенности. Не становись циником. Времени осталось слишком мало, и ты только что сам отослал ее. Каждый делает что может. Для себя ты уже ничего не можешь сделать, но, вероятно, ты еще можешь что-то сделать для другого. Что ж, за четыре дня мы испытали всё возможное счастье. Даже не за четыре. Я пришел сюда уже к вечеру, а сегодня не успеет и полдень настать. Это значит – три ночи и меньше чем три дня. Будь точен, сказал он себе. Абсолютно точен.