Текст книги "По ком звонит колокол"

Глава двадцатая

Потом, ночью, он лежал и ждал, когда придет девушка. Ветер стих, и сосны стояли неподвижно. Их стволы вырисовывались на фоне снега, покрывавшего всю землю; Роберт Джордан лежал в своем спальном мешке, ощущая податливую мягкость подстилки, устроенной им из елового лапника, вытянув ноги во всю длину теплого мешка и кожей головы чувствуя колкий холод воздуха, обжигавшего ноздри при каждом вдохе. Он лежал на боку, подложив под голову самодельную подушку из брюк и куртки, тючком обернутых вокруг альпаргатов; бедром он ощущал холодный металл большого автоматического револьвера, который вынул из кобуры и пристегнул к правому запястью вытяжным шнурком. Он сдвинул револьвер назад и глубже зарылся в мешок, продолжая наблюдать за темнеющей в скале расщелиной, где находился вход в пещеру. Небо совсем прояснилось, и от снега было достаточно светло, чтобы видеть стволы деревьев и скальную глыбу, в которой скрывалась пещера.

Чуть раньше вечером он взял топор, вышел из пещеры, по свежевыпавшему снегу дошел до края опушки и срубил маленькую елку. В темноте он приволок ее, ухватившись за основание ствола, к подветренной стене скалы. Там, поставив ее вертикально и крепко держа за ствол левой рукой, он взял в правую топор у самого обуха и обрубил все ветки, свалив их в кучу. Потом, бросив оголенный ствол в снег, пошел в пещеру за доской, которую заметил раньше у стены. Этой доской он расчистил землю под самой скалой, стряхнул снег с еловых веток и стал укладывать их рядами внахлест, как птичьи перья, пока не получилась подстилка. Голый ствол он уложил в изножье еловой подстилки, чтобы ветки не расползались, и закрепил его двумя острыми вбитыми в землю клиньями, отщепив кусочки дерева от доски.

Потом отнес доску и топор обратно в пещеру, поднырнув под закрывавшую вход попону, и прислонил то и другое к стене.

– Что ты делал там снаружи? – спросила Пилар.

– Устраивал себе постель.

– Нечего было отрубать щепки от моей новой полки для своей постели.

– Прости.

– Ладно, не важно, – сказала она. – На лесопилке досок будет полно. И что же за постель ты себе соорудил?

– Такую, как делают у меня на родине.

– Ну, тогда хорошего тебе сна на ней, – сказала она, а Роберт Джордан открыл один из своих мешков, вытащил из него спальный мешок, положил обратно вещи, которые были в нем завернуты, вынес мешок наружу, снова поднырнув под попону, и разложил его на еловой подстилке зашитым концом к обрубленному стволу, крест-накрест закрепленному в изножье постели. Открытый конец спального мешка защищал от ветра скальный уступ. Потом он вернулся в пещеру за своими заплечными мешками, но Пилар сказала ему:

– Пусть ночуют здесь, со мной, как в прошлую ночь.

– А часовых выставлять не будешь? – спросил он. – Ночь ясная, и снег кончился.

– Фернандо пойдет, – ответила она.

Мария находилась в глубине пещеры, и Роберт Джордан не мог ее видеть.

– Всем спокойной ночи, – сказал он. – Я пошел спать.

Из всех, кто расстилал на полу перед очагом одеяла и скатки с постельными принадлежностями, сдвигал к стене дощатые столы и сыромятные табуретки, освобождая место для сна, только Простак и Андрес подняли головы и ответили:

– Buenas noches[96]96
  Доброй ночи (исп.).


[Закрыть].

Ансельмо уже спал в углу, завернувшись в одеяло и плащ так, что даже носа видно не было. Пабло уснул сидя.

– Хочешь овечью шкуру подстелить? – тихо спросила Пилар.

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Спасибо. Не нужно.

– Спи спокойно, – сказала она. – За твои материалы я отвечаю.

Фернандо вышел из пещеры вместе с Робертом Джорданом и, остановившись, окинул взглядом приготовленное им себе спальное место.

– Странно ты это придумал – спать на воздухе, дон Роберто, – сказал он, стоя в темноте, закутанный в плащ-накидку, с карабином за плечом.

– Я привык. Спокойной ночи.

– Ну, если привык…

– Когда тебя сменяют?

– В четыре.

– До четырех замерзнуть успеешь.

– Я тоже привык, – ответил Фернандо.

– Ну, если привык… – вежливо сказал Роберт Джордан.

– Да, – согласился Фернандо. – А теперь надо идти наверх. Спокойной ночи, дон Роберто.

– Спокойной ночи, Фернандо.

Роберт Джордан сделал подушку из одежды, которую снял с себя, забрался в мешок, вытянулся в нем и стал ждать, ощущая упругость еловых веток под легкой, как перышко, но теплой фланелью мешка, наблюдая поверх снега за выходом из пещеры и чувствуя, как бьется сердце в ожидании.

Ночь была по-прежнему ясной, и так же ясно и холодно работала его голова. Он вдыхал аромат еловых ветвей: хвойный запах примятых игл и более острый – смолы, выступившей на местах срезов. Пилар… вспоминал он, Пилар и запах смерти. А я люблю вот этот запах. Этот и еще запах скошенного клевера, растоптанного копытами лошади шалфея, когда едешь за стадом, дыма от сгорающих в костре поленьев и листьев, сжигаемых по осени. Должно быть, это запах тоски по дому – запах дыма, поднимающегося над кучами листьев, которые каждую осень жгут на улицах Миссуле. Что бы ты предпочел сейчас? Сладкий запах трав, которыми индейцы выстилают корзины? Запах прокопченной кожи? Весенней земли после дождя? Запах моря, когда бредешь сквозь заросли дрока вдоль берега в Галисии? Или запах, который ветер доносит с берега, когда в темноте подплываешь к Кубе, – смешанный аромат цветущих кактусов, мимозы и морского винограда? А может, запах жареного бекона поутру, когда голоден? Утреннего кофе? Или яблока «джонатан», когда вгрызаешься в него зубами? Или витающий над отжимным прессом запах сидра? Или запах горячего свежего хлеба прямо из печи? Должно быть, ты проголодался, подумал он, перевернулся на бок и в свете звезд, отражающемся от снега, продолжил наблюдать за входом в пещеру.

Кто-то вышел из нее, поднырнув под попоной, постоял перед расщелиной, служившей входом, потом он услышал, как ноги скользнули по снегу и этот кто-то, снова нырнув под попону, скрылся в пещере.

Наверное, она не придет, пока все не улягутся и не заснут, подумал он. Пустая трата времени. Уже полночи прошло. О, Мария, приходи поскорее, прямо сейчас, у нас так мало времени. Он услышал тихий шорох снега, сорвавшегося с ветки и упавшего на снег, покрывавший землю, почувствовал легкое дуновение ветра на лице. И внезапно его охватила паника: вдруг она вообще не придет? Поднимавшийся ветер означал приближение утра. Теперь он слышал, как шумят на ветру верхушки сосен, с которых осыпался снег.

Ну же, Мария, иди сюда. Пожалуйста, иди скорей, мысленно призывал он. Хватит ждать. Теперь уже совершенно не важно, заснули они или нет.

И тут он увидел ее вылезающей из-под попоны, закрывавшей вход в пещеру. Она задержалась на секунду, но он знал, что это она, хотя не видел, что она делает. Он тихонько свистнул, но она продолжала возиться там, у входа, в тени скалы. А потом побежала, что-то держа в руках, он видел ее длинные ноги, бегущие по снегу. Потом она опустилась на колени возле спального мешка, с размаху ткнувшись в Роберта Джордана головой, и отряхнула снег со ступней. Поцеловав его, она протянула ему свою свернутую одежду.

– Положи это рядом со своей подушкой, – сказала она. – Я разделась там, чтобы не терять времени.

– И бежала по снегу босиком?

– Да, – сказала она, – и в одной подвенечной сорочке.

Он крепко прижал ее к себе, и она потерлась головой о его подбородок.

– Не прикасайся к моим ногам, Роберто, – сказала она, – они очень холодные.

– Давай их сюда, я согрею.

– Нет. Они сами быстро согреются. А ты лучше скажи поскорей, что любишь меня.

– Я люблю тебя.

– Как хорошо. Хорошо. Хорошо.

– Я люблю тебя, крольчонок.

– А тебе нравится моя подвенечная сорочка?

– А разве это не та же, что вчера?

– Да. Та же. И это моя подвенечная сорочка.

– Давай сюда ноги.

– Нет, тебе будет неприятно. Они сами согреются. Внутри они теплые. Только сверху холодные от снега. Скажи это еще раз.

– Я люблю тебя, мой крольчонок.

– И я люблю тебя тоже, и я твоя жена.

– Они там уже спят?

– Нет, – сказала она. – Но я больше не могла терпеть. Да какая разница?

– Никакой, – согласился он, всем телом осязая ее длинную, тоненькую, теплую фигурку, прижавшуюся к нему. – Теперь ничто другое не важно.

– Положи мне руку на голову, – попросила она, – а я попробую тебя поцеловать. Ну как, у меня получилось?

– Да, – сказал он. – Сними свою подвенечную сорочку.

– Думаешь, нужно?

– Да, если тебе не будет холодно.

– Qué va, холодно. Я вся горю.

– Я тоже. Но потом тебе не будет холодно?

– Нет. Потом мы с тобой будем как один лесной зверь, так близко друг к другу, что ни один из нас не сможет разобрать, где кто. Разве ты не чувствуешь, что мое сердце – это твое сердце?

– Чувствую. Различить невозможно.

– Вот прислушайся. Я – это ты, ты – это я, и каждый из нас – это мы оба. И я тебя люблю, ох, я так люблю тебя. Разве мы и в самом деле не одно целое? Разве ты этого не чувствуешь?

– Чувствую, – сказал он. – Правда чувствую.

– А теперь прислушайся. У тебя нет другого сердца, кроме моего.

– И других ног, и других ступней, и другого тела.

– Но мы разные, – сказала она. – А я хотела бы, чтобы мы были совсем одинаковые.

– Ты серьезно?

– Да, серьезно. Хочу. И я хотела сказать тебе это.

– Ты серьезно?

– Ну, может, не совсем, – тихо сказала она, уткнувшись губами ему в плечо. – Но мне хотелось это сказать. Раз мы все же разные, то я рада, что ты – Роберто, а я – Мария. Но если тебе захочется поменяться, я поменяюсь с удовольствием и стану тобой, потому что я так тебя люблю.

– Я не хочу меняться. Лучше быть одним целым, но чтобы каждый оставался при этом собой.

– Но сейчас мы станем одним целым, и каждый в отдельности перестанет существовать. – Потом она сказала: – Я буду тобой, даже когда тебя здесь не будет. Ох, как же я тебя люблю, и я должна хорошо о тебе заботиться.

– Мария.

– Да.

– Мария.

– Да.

– Мария.

– О да. Прошу тебя.

– Тебе не холодно?

– Нет. Натяни мешок себе на плечи.

– Мария.

– Я не могу говорить.

– О, Мария. Мария. Мария.

Потом, после, когда, спокойная и счастливая, лежала, касаясь головой его щеки, тесно прижавшись к нему в длинном теплом спальном мешке, куда не проникал холод снаружи, она сказала:

– Тебе хорошо?

– Como tu[97]97
  Как и тебе (исп.).


[Закрыть], – ответил он.

– Да. Но днем было по-другому.

– Да.

– А мне так даже больше понравилось. Умирать не обязательно.

– Ojala no – надеюсь, что нет, – сказал он.

– Я не то имела в виду.

– Я знаю. Я знаю, что ты имела в виду. Мы подумали одинаково.

– Тогда зачем ты сказал это, а не то, что подумала я?

– У мужчин голова устроена по-другому.

– Тогда я рада, что мы разные.

– Я тоже. Но я понял то, что ты сказала об умирании. Просто ответил по мужской своей привычке. Но чувствую я то же, что и ты.

– Что бы ты ни делал и что бы ни говорил, я всегда буду считать, что так и должно быть.

– Я люблю тебя, и имя твое люблю – Мария.

– Самое обычное имя.

– Нет, – возразил он. – Оно не обычное.

– Давай теперь поспим? – сказала она. – Я легко засыпаю.

– Давай. – Он почувствовал, как ее длинное легкое тело прильнуло к нему, согревая, успокаивая, прогоняя одиночество, словно по волшебству, простым прикосновением бедер, плеч, ступней, заключая с ним союз против смерти, и он сказал: – Спи спокойно, мой длинный крольчонок.

– Я уже сплю, – ответила она.

– И я сейчас засну. Спи спокойно, любимая.

И он заснул и был счастлив во сне.

Но среди ночи он вдруг проснулся и крепко прижал ее к себе, словно в ней заключалась его жизнь, которую у него хотели отнять. Он обнимал ее, чувствуя, что она – это вся жизнь, которая у него осталась, и так оно и было. Но она спала спокойно, глубоко и не проснулась. Тогда он перевернулся на бок, натянул край мешка ей на голову и, тоже забравшись в мешок с головой, поцеловал ее в шею, потом подтянул покороче шнурок, на котором крепился револьвер, положил его рядом, чтобы он был под рукой, и, лежа в ночной темноте, погрузился в свои мысли.

Глава двадцать первая

С приближением рассвета подул теплый ветер, и Роберт Джордан услышал, как тающий снег, срываясь с деревьев, тяжело шлепается на землю. Высунув голову из мешка и сделав первый вдох, он уже знал, что вчерашняя метель была всего лишь капризом здешней природы и к полудню от нее не останется и следа. А потом он услышал глухое шлепанье забитых мокрым снегом лошадиных копыт – какой-то всадник рысью приближался к лагерю. Слышно было, как чехол карабина, поскрипывая кожей, хлопает о седло.

– Мария, – сказал он и тряхнул девушку за плечо, чтобы разбудить. – Не вылезай из мешка.

Одной рукой застегивая пуговицы на рубашке, другой он уже держал револьвер, большим пальцем спуская его с предохранителя. Краем глаза он заметил, как стриженая голова девушки нырнула в мешок, и в этот момент сквозь деревья увидел приближавшегося всадника. Сжавшись в мешке и держа револьвер обеими руками, он прицелился в него. Никогда прежде он этого человека не видел.

Теперь всадник, ехавший на крупном сером мерине, оказался уже почти напротив. На голове у него был берет цвета хаки, на ногах – тяжелые черные ботинки[98]98
  Офицеры франкистской армии носили высокие ботинки на шнуровке.


[Закрыть], плечи на манер пончо покрывала плащ-палатка. Справа к седлу был приторочен чехол, из которого торчали ствол и длинная дуга обоймы короткоствольной автоматической винтовки. Лицо у всадника было молодое, суровое, и только в этот момент он увидел Роберта Джордана.

Его рука потянулась вниз, к чехлу, и, когда он наклонился, чтобы рывком выхватить из него автомат, Роберт Джордан заметил у него на груди слева алый значок с официальной эмблемой, приколотый поверх плащ-палатки.

Прицелившись в середину груди, чуть ниже значка, Роберт Джордан выстрелил.

Выстрел громко прогремел в тишине заснеженного леса.

Лошадь рванулась вперед как пришпоренная, молодой человек, продолжавший держаться за чехол, вывалился из седла лицом вниз, но его правая нога застряла в стремени. Лошадь понеслась через лес, волоча за собой тело, бившееся о землю. Роберт Джордан поднялся во весь рост, держа револьвер теперь уже в одной правой руке.

Огромный серый мерин галопом мчался между деревьями. На снегу позади него оставался широкий след от волочащегося тела, по краю отмеченный кровавой полосой. Из пещеры выбегали люди. Роберт Джордан наклонился, выдернул брюки из своей импровизированной подушки и стал их натягивать.

– Одевайся быстрее, – сказал он Марии.

Над головой он услышал рокот пролетающего очень высоко самолета и сквозь деревья увидел, что лошадь остановилась, всадник все так же висел сбоку вниз головой, застряв ногой в стремени.

– Иди поймай лошадь, – крикнул он Простаку, который уже бежал к нему, и спросил: – Кто был на верхнем посту?

– Рафаэль, – ответила Пилар, стоявшая у входа в пещеру, она не успела причесаться, две косы спускались у нее вдоль спины.

– Где-то поблизости кавалерийский разъезд, – сказал Роберт Джордан. – Тащите сюда свой чертов пулемет.

Он услышал, как Пилар, обернувшись, крикнула в глубь пещеры: «Агустин!», потом она вошла внутрь, а из пещеры выбежали два человека; на плече у одного висел ручной пулемет с треногой, другой тащил мешок с дисками.

– Иди с ними наверх, – сказал Роберт Джордан, обращаясь к Ансельмо. – Ляжешь рядом с пулеметом и будешь крепко держать треногу.

Трое мужчин побежали вверх по тропе, петлявшей между деревьями.

Солнце еще не взошло над вершинами гор. Роберт Джордан, выпрямившись, застегнул брюки и затянул ремень, пистолет все еще висел у него на запястье. Он вложил его в кобуру, притороченную к ремню, вытянул шнурок на всю длину и через голову накинул петельку на шею.

Кто-нибудь когда-нибудь удушит тебя этой штукой, подумал он. Но пока она свою службу сослужила. Он достал пистолет из кобуры, вынул обойму, вставил в нее недостающий патрон из патронташа, прилегающего к кобуре, и вернул обойму на место, в основание рукояти.

Сквозь деревья он видел, как Простак, держа лошадь под уздцы, высвобождает ногу всадника из стремени. Убитый упал лицом в снег, и Простак обшарил его карманы.

– Эй, веди лошадь сюда! – крикнул ему Роберт Джордан.

Присев, чтобы надеть свои альпаргаты, он спиной почувствовал, как Мария возится в мешке, одеваясь. Но сейчас для нее не было места в его жизни.

Этот кавалерист ничего такого не ожидал, думал Роберт Джордан. Он не высматривал лошадиный след и даже не проявлял должной осторожности, не говоря уж о том, чтобы испытывать тревогу. Он даже не заметил следов, ведущих к верхнему посту. Должно быть, он из кавалерийского разъезда, которых немало рыщет в этих горах. Но когда в патруле заметят его отсутствие и начнут искать, следы приведут их сюда. Если только снег к тому времени не растает. И если что-нибудь не случится с самим патрулем.

– Ты бы лучше спустился вниз, – сказал он Пабло.

Теперь все вышли из пещеры и стояли с карабинами в руках и гранатами на поясе. Пилар протянула ему мешок с гранатами, он взял три и положил в карман. Потом он зашел в пещеру, туда, где стояли два его мешка, открыл один из них, тот, в котором лежал его автомат, достал ложу и ствол, соединил их, вставил обойму, три запасных рассовал по карманам, снова запер мешок и направился к выходу. Полные карманы боеприпасов, подумал он. Надеюсь, швы выдержат. Выйдя из пещеры, он сказал Пабло:

– Я иду наверх. Агустин умеет стрелять из этого пулемета?

– Да, – ответил Пабло. Он наблюдал за Простаком, который вел к ним лошадь.

– Mira qué caballo — вы только поглядите, какой конь! – сказал он.

Серый великан взмок и немного дрожал, Роберт Джордан похлопал его по загривку.

– Я отведу его к остальным, – сказал Пабло.

– Нет, – возразил Роберт Джордан. – Его следы ведут сюда. Надо, чтобы теперь он проложил их отсюда.

– Это верно, – согласился Пабло. – Я сейчас уеду на нем, спрячу его, а потом, когда снег растает, приведу обратно. А у тебя голова сегодня варит, Inglés.

– Пошли кого-нибудь вниз, – сказал Роберт Джордан. – А мы пойдем наверх.

– Нет нужды, – сказал Пабло. – Туда верхом не проедешь. А мы сможем выбраться, я знаю еще два места. Лучше не оставлять следов на случай, если прилетят самолеты. Дай мне bota с вином, Пилар.

– Чтобы поехать и надраться? – сказала Пилар. – На вот, лучше возьми это. – Она протянула ему мешок с гранатами, и он положил по одной в оба кармана.

– Qué va, надраться, – сказал он. – Ситуация больно серьезная. Но bota ты мне дай все равно. Не под воду же мне дело делать.

Он поднял руки, ухватился за поводья и вскочил в седло. Улыбаясь, он похлопал нервничавшего коня по шее и любовно погладил ногой лошадиный бок.

– Qué caballo más bonito[99]99
  Какая хорошая лошадка (исп.).


[Закрыть], – сказал он и снова потрепал серого великана по шее. – Qué caballo más hermoso[100]100
  Какая красивая лошадка (исп.).


[Закрыть]. Ну, поехали. Чем скорей мы отсюда уберемся, тем лучше.

Наклонившись, он вынул из чехла легкий автомат с вентилируемым стволом, точнее, пистолет-пулемет, приспособленный под девятимиллиметровые пистолетные патроны, и осмотрел его.

– Ты глянь, как они вооружены, – сказал он. – Вот это современная кавалерия!

– Вон она лежит лицом в землю, современная кавалерия, – сказал Роберт Джордан. – Vamonos[101]101
  Пойдемте (исп.).


[Закрыть]. Андрес, можешь оседлать лошадей и держать их наготове? Если услышишь стрельбу, веди их наверх, до того места, где просвет в лесу. Потом приходи со своим ружьем, а женщин оставь стеречь лошадей. Фернандо, ты отвечаешь за мои мешки, их тоже нужно будет принести. Но только их надо нести очень осторожно. Ты тоже присмотри за моими мешками, – сказал он Пилар. – Проследи, чтобы их доставили вместе с лошадьми. Vamonos, – сказал он. – Пошли.

– Мы с Марией приготовим все для отхода, – сказала Пилар. И, обращаясь к Роберту Джордану, добавила, кивнув на Пабло: – Нет, ты только посмотри на него. – Пабло по-пастушьи грузно восседал на раздувавшем ноздри сером мерине и заменял обойму в автомате. – Ты посмотри, что с ним делают лошади.

– Эх, было бы у меня сейчас две таких лошади, – горячо воскликнул Роберт Джордан.

– Опасность – вот твоя лошадь.

– Ну, тогда дайте мне мула, – усмехнулся Роберт Джордан. – Обыщи-ка его, – сказал он Пилар, кивая туда, где лицом в снег лежал убитый. – Принеси все – письма, документы – и положи во внешний карман одного из моих мешков. Все, поняла?

– Да.

– Vamonos, – сказал он.

Пабло ехал впереди, а двое мужчин гуськом, след в след, чтобы оставлять на снегу как можно меньше отпечатков, шли за ним. Роберт Джордан нес свой автомат вниз дулом, держа его за переднюю рукоятку. Хорошо бы к нему подошли патроны от автомата убитого, подумал он. Но они не подойдут. Это же немецкий автомат, он принадлежал старине Кашкину.

Теперь солнце вставало из-за гор. Дул теплый ветер, и снег быстро таял. Наступало чудесное весеннее утро.

Роберт Джордан оглянулся и увидел Марию, стоявшую рядом с Пилар. Вдруг она сорвалась с места и бросилась вперед по тропинке. Он немного отстал от Простака, чтобы поговорить с ней.

– Ты… Можно мне пойти с тобой? – спросила она.

– Нет. Помоги Пилар.

Она шла за ним, положив руку ему на плечо.

– Я пойду с тобой.

– Нет.

Она продолжала идти, не отставая от него.

– Я могу держать треногу, как ты учил Ансельмо.

– Никакую треногу ты держать не будешь. И вообще ничего не будешь делать.

Поравнявшись с ним, она протянула руку и сунула ее ему в карман.

– Нет, – сказал он. – Лучше позаботься о своей подвенечной сорочке.

– Поцелуй меня, – попросила она, – раз ты уходишь.

– Бесстыдница, – сказал он.

– Да, – согласилась она. – Мне совсем не стыдно.

– Возвращайся. У нас много работы. Если они найдут лошадиные следы, возможно, придется принять бой прямо здесь.

– Послушай, ты видел, что было у него на груди?

– Да. И что?

– Это было Святое Сердце.

– Да. Все наваррцы носят его.

– Ты хотел в него попасть?

– Нет. Я целился ниже. Иди обратно.

– Ты… Я все видела.

– Ничего ты не видела. Просто какой-то человек. Человек на лошади. Vete. Уходи.

– Скажи, что ты меня любишь.

– Нет. Не сейчас.

– Сейчас ты меня не любишь?

– Déjamos[102]102
  Оставим это (исп.).


[Закрыть]. Иди обратно. Нельзя делать дело и любить одновременно.

– Я хочу пойти держать треногу пулемета, и пока он будет стрелять, я буду любить тебя, одновременно.

– Ты сумасшедшая. Уходи сейчас же.

– Да, я сумасшедшая, – сказала она. – Я люблю тебя.

– Тогда уходи.

– Ладно. Ухожу. А если ты не любишь меня, то моей любви хватит на нас обоих.

Он взглянул на нее и рассеянно улыбнулся, думая о своем.

– Когда услышите стрельбу, – сказал он, – уводите лошадей. Помоги Пилар с моими мешками. Но, возможно, ничего и не будет. Я надеюсь на это.

– Ухожу, – сказала она. – Посмотри, на какой лошади едет Пабло.

Серый великан шел вверх по тропе.

– Да. Ну, уходи же.

– Иду.

Стиснутая в кулак рука у него в кармане ткнула его в бедро. Он посмотрел на девушку и увидел слезы в ее глазах. Она выдернула кулак из его кармана, обеими руками крепко обняла за шею и поцеловала.

– Ухожу, – сказала она. – Me voy. Иду.

Оглянувшись, он увидел, что она по-прежнему стоит на месте, первые солнечные лучи освещали ее загорелое лицо и ежик золотисто-каштановых волос. Она взметнула кулак, приветствуя его, повернулась и, опустив голову, пошла по дорожке обратно.

Простак обернулся и посмотрел ей вслед.

– Если бы ее не обкорнали, хорошенькая была бы девчонка, – сказал он.

– Да, – согласился Роберт Джордан. Он уже думал совсем о другом.

– А как она в постели? – спросил Простак.

– Что?

– В постели.

– Прикуси язык.

– Чего уж тут сердиться, когда…

– Прекрати, – сказал Роберт Джордан. Он оглядывал выбранную позицию.