Текст книги "По ком звонит колокол"

– Держи очень осторожно, – сказал он ему.

Потом он вылез на мост, забрал моток у старика и, перегнувшись через перила, на ходу разматывая его, пошел быстро, насколько было возможно, к тому месту, где рухнул убитый часовой.

– Неси мешки, – через плечо крикнул он Ансельмо. По дороге он наклонился, подобрал свой брошенный автомат и снова закинул его за плечо.

Именно в этот момент, отведя взгляд от проволоки, которую тянул, он увидел в самом конце дороги возвращавшихся с верхнего поста.

Он успел заметить, что их четверо, но был вынужден снова обратить взгляд на проволоку, чтобы она не зацепилась за какой-нибудь наружный выступ моста. Эладио с ними не было.

Доведя проволоку до конца моста и закрепив ее петлей вокруг последней опоры, он побежал по дороге до побеленного дорожного камня, обрезал проволоку и вручил конец Ансельмо.

– Держи, viejo, – сказал он. – А теперь идем со мной на мост. По дороге будешь сматывать проволоку. Нет. Я сам.

На мосту он распустил ранее сделанную петлю, так что теперь проволока свободно и прямо тянулась вдоль моста через кольца гранат, и снова передал конец Ансельмо.

– Тяни ее теперь назад, к дорожному камню, – сказал он. – Держи крепко, но свободно. Не натягивай. Если натянешь с силой, мост взлетит на воздух. Comprendes? Понимаешь?

– Да.

– Отпускай мягко, но смотри, чтоб она не провисала, а то запутается. Держи крепко, но не тяни, пока не придет время тянуть. Comprendes?

– Да.

– А когда придет время тянуть, то именно тяни – не дергай.

Объясняя все это, Роберт Джордан смотрел на приближавшиеся по дороге остатки отряда Пилар. Они уже были близко, и он мог видеть, что Простак и Рафаэль ведут Фернандо под руки. Судя по всему, его ранило в пах, потому что он зажимал его руками. Правая его нога волочилась по земле, загребая дорогу краем подошвы. Пилар уже карабкалась вверх по откосу в лес, неся три винтовки. Ее лица Роберт Джордан не видел, но голову она держала высоко и шла быстро, как только могла.

– Как тут у вас дела? – издали крикнул Простак.

– Хорошо. Мы почти закончили, – крикнул в ответ Роберт Джордан.

Излишне было спрашивать, как все прошло у них. Когда он снова оглянулся, трое мужчин стояли на обочине, и Фернандо качал головой, отказываясь идти наверх.

Роберт Джордан услышал, как он сказал сдавленным голосом:

– Оставьте мне винтовку.

– Нет, hombre. Мы дотащим тебя до лошадей.

– И на что мне лошадь? – сказал Фернандо. – Мне и здесь хорошо.

Окончания их спора Роберт Джордан не слышал, потому что уже снова разговаривал с Ансельмо.

– Если пойдут танки – взрывай, – сказал он. – Но только когда они въедут на мост. Если покажутся броневики, тоже взрывай. Когда они въедут на мост. Все остальное Пабло задержит.

– Я не стану взрывать, если ты будешь внизу.

– Обо мне не думай. Надо будет взорвать – взрывай. Я закреплю проволоку с другой стороны и вернусь. Тогда мы взорвем его вместе.

Он побежал на середину моста.

Ансельмо смотрел, как он бежит: моток проволоки на одной руке, плоскогубцы болтаются на запястье другой, автомат – за спиной. Вот он подлез под перила и исчез из виду. Держа проволоку в руке, в правой руке, Ансельмо присел на корточки за камнем и стал смотреть на дорогу и на мост. На полпути между ним и мостом лежал часовой, теперь, под собственной тяжестью, он осел, плотнее припал к гладкой поверхности дороги, как будто солнце придавливало ему спину. Его лежавшая на земле винтовка острием примкнутого штыка указывала прямо на Ансельмо. Старик посмотрел мимо него, через дорожное полотно моста, расчерченное тенями от перил, туда, где дорога, следуя изгибу ущелья, поворачивала налево и исчезала за выступом скалы. Потом он посмотрел на дальнюю сторожевую будку, теперь ярко освещенную солнцем, а потом, не забывая о проволоке, конец которой держал в руке, повернул голову в ту сторону, где Фернандо разговаривал с Простаком и цыганом.

– Оставьте меня здесь, – говорил Фернандо. – Мне очень больно, и внутри кровь все течет и течет. Я чувствую это, стоит мне пошевелиться.

– Мы втащим тебя в гору, – отвечал Простак. – Положи руки нам на плечи, а мы возьмем тебя за ноги.

– Это бесполезно, – сказал Фернандо. – Положите меня здесь, за камнем. Здесь от меня толку будет не меньше, чем там, наверху.

– А как же, когда придет время уходить? – спросил Простак.

– Оставьте меня здесь, – повторил Фернандо. – О том, чтобы мне уйти с вами, и речи нет. А так у вас будет лишняя лошадь. Мне здесь очень хорошо. Они уже скоро придут.

– Мы можем донести тебя до верха, – сказал цыган. – Это нам ничего не стоит.

Видно было, что ему, как и Простаку, до смерти хочется поскорее убраться отсюда. Но ведь они уже дотащили его сюда.

– Нет, – сказал Фернандо. – Мне здесь очень хорошо. Что с Эладио?

Цыган приложил палец к голове, показывая, куда ранили Эладио.

– Вот сюда, – сказал он. – После тебя. Когда мы бросились вперед.

– Оставьте меня, – снова сказал Фернандо. Ансельмо видел, как сильно он мучается. Зажимая пах обеими руками и вытянув ноги, он откинул голову на покатую поверхность склона. Лицо у него было серое и покрылось испариной.

– Пожалуйста, сделайте вы мне такую милость, оставьте меня, – сказал он. От боли глаза его были закрыты, уголки губ подергивались. – Мне тут правда хорошо.

– Вот винтовка и патроны, – сказал Простак.

– Винтовка моя? – спросил Фернандо, не открывая глаз.

– Нет, твоя у Пилар, – ответил Простак. – Это моя.

– Мне бы лучше мою, – сказал Фернандо. – Я к ней больше привык.

– Я тебе ее принесу, – соврал цыган. – А пока держи эту.

– У меня тут очень удобная позиция, – сказал Фернандо. – И дорогу видно, и мост. – Он открыл глаза, повернул голову, взглянул на мост, но боль нахлынула с новой силой, и он опять закрыл глаза.

Цыган постучал себе по голове и большим пальцем показал Простаку, что пора идти.

– Ну, тогда мы спустимся за тобой потом, – сказал тот и двинулся следом за цыганом, который уже шустро лез в гору.

Фернандо лежал, откинувшись спиной на покатый склон. Перед ним был один из побеленных известкой камней, отмечавших край дороги. Голова его находилась в тени, но рану, чем-то наспех заткнутую и перевязанную, и сложенные над ней куполом ладони Фернандо припекало солнце. Ноги тоже. Винтовка и три магазина патронов лежали рядом с ним, поблескивая на солнце. Муха ползала по его ладоням, но он не чувствовал щекотки, боль заглушала все.

– Фернандо! – позвал Ансельмо оттуда, где он сидел на корточках, сжимая в руке конец проволоки. Он намотал его на кисть, чтобы удобней и надежней держать в кулаке.

– Фернандо! – еще раз окликнул он.

Фернандо открыл глаза, посмотрел на него и спросил:

– Ну, как тут у вас?

– Очень хорошо, – ответил Ансельмо. – Скоро будем взрывать.

– Я рад. Если тебе от меня что-то понадобится, только скажи, – с трудом произнес он и снова закрыл глаза, по его телу пробежала судорога боли.

Ансельмо отвел от него взгляд и стал смотреть на мост.

Он ждал, когда из-под него покажется моток проволоки, за ним – светлая макушка Inglés, следом – загорелое лицо, а потом и весь он, подтянувшись, вылезет на мост. Одновременно он следил за дорогой – не появится ли что из-за дальнего поворота. Он теперь совсем не боялся, с самого начала дня не боялся ничего. Все происходит так быстро и так просто, думал он. Мне было неприятно убивать часового, и я очень расстроился, но теперь все прошло. И как это Inglés мог сказать, что стрелять в человека – все равно что стрелять в зверя? Уж сколько я охотился, и всегда испытывал радость, никогда не чувствовал никакой вины. Но когда стреляешь в человека, чувствуешь себя так, как будто ты, пожилой человек, брата родного, тоже пожилого, ударил. А если еще приходится несколько раз стрелять, чтобы добить!.. Нет, не надо об этом думать. Ты и так уже слишком напереживался, бежал по мосту и ревел, как баба.

Все уже случилось, сказал он себе, а искупить вину тебе, как и другим, можно будет потом. Зато ты получил то, о чем просил вчера вечером, возвращаясь домой по горам. И если ты умрешь сегодня утром, то теперь это ничего.

Он посмотрел на Фернандо, все так же лежавшего на откосе – ладони куполом сложены над пахом, губы синие, глаза плотно сомкнуты, дыхание медленное, тяжелое, – и подумал: если придется умирать, пусть смерть будет быстрой. Нет, я же зарекся просить о чем-нибудь еще, если сбудется то, что мне было нужно на сегодня. Вот и не буду. Понятно? Я ни о чем не прошу. Совсем ни о чем. Пошли мне то, о чем я попросил вчера, а все остальное пусть будет как будет.

Прислушавшись к звукам отдаленного боя, происходившего в ущелье, он сказал себе: сегодня и впрямь великий день. И я должен знать и понимать, какой это день.

Но никакого подъема и волнения не было в его душе. Все это уже прошло, осталось только спокойствие. И теперь, скрючившись за дорожным камнем, с намотанным на руку концом проволоки, с проволочной петлей на запястье другой руки, упираясь коленями в гравий на обочине, он не только не чувствовал одиночества, но даже не считал, что он здесь один. Он был единым целым с этой проволокой в руке, с мостом, с зарядами взрывчатки, заложенными Inglés. Он был единым целым с самим Inglés, все еще работавшим под мостом, и единым целым со всей происходящей борьбой и с Республикой.

Но никакого волнения не было. Теперь вокруг царил покой, солнце припекало шею и плечи, а когда он поднимал голову, то видел в вышине безоблачное небо и склон горы, поднимающийся за рекой, и хоть он не был счастлив, но ни одиночества, ни страха не испытывал.

Вверху на склоне за деревом лежала Пилар, наблюдая за дорогой, сбегавшей от перевала. Рядом с ней лежали три заряженные винтовки, одну из них она протянула Простаку, когда он плюхнулся рядом с ней.

– Иди вон туда, – сказала она ему, – за то дерево. А ты, цыган, вон туда. – Она указала на другое дерево, росшее пониже. – Он умер?

– Нет. Еще нет, – ответил Простак.

– Не повезло ему, – сказала Пилар. – Было бы у нас еще два человека, этого могло и не случиться. Надо было ему проползти за ту кучу опилок. Там, где вы его оставили, ему удобно?

Простак тряхнул головой.

– Когда Inglés взорвет мост, обломки сюда не долетят? – спросил из-за дерева цыган.

– Не знаю, – сказала Пилар. – Но Агустин со своей máquina находится ближе к мосту, чем ты. Inglés бы его там не посадил, если бы это было слишком близко.

– А я вот помню, когда мы взрывали поезд, крышу с паровоза сорвало, и она пролетела прямо у меня над головой, а стальные осколки порхали вокруг, как ласточки.

– Какие у тебя поэтические воспоминания, – сказала Пилар. – Как ласточки. Joder! Мать твою! Скажи лучше – как лохани. Слушай, цыган, ты сегодня держался молодцом. Так уж не трусь и теперь.

– А что я? Я только спросил, долетят ли сюда обломки, чтобы вовремя спрятаться за деревом, – ответил цыган.

– Где сидишь, там и сиди, – сказала Пилар. – Сколько мы сегодня народу положили?

– Мы – пятерых. Двоих убили здесь. Вон там, на дальнем конце, видишь, еще один лежит? На мост смотри. Будку видишь? Смотри! Неужели не видишь? – Он показал рукой. – Ну и внизу было еще восьмеро для Пабло. Я наблюдал за тем постом для Inglés, так что знаю.

Пилар что-то неразборчиво проворчала, потом сказала резко, со злостью:

– Что с этим Inglés происходит? Что он там под этим долбаным мостом возится? Vaya mandanga![188]188
  Испанское ругательство.


[Закрыть] За это время построить можно было, не то что взорвать.

Она подняла голову, посмотрела вниз на Ансельмо, сидевшего за придорожным камнем, и крикнула:

– Эй, viejo! Что там твой такой-сякой Inglés валандается?

– Потерпи, женщина, – крикнул в ответ ей Ансельмо, продолжая держать проволоку свободно, но крепко. – Он уже заканчивает.

– Да что ж так долго, так его растак и разэдак?

– Es muy concíenzudo![189]189
  Он очень добросовестный! (исп.)


[Закрыть] – крикнул Ансельмо. – Это работа научная.

– Да класть я хотела на всю эту науку! – рявкнула Пилар. – Пусть эта поганая рожа, мать его, взрывает скорей – и дело с концом! Мария! – гаркнула она своим басом, обращаясь к вершине холма. – Твой Inglés… – и она разразилась потоком грубых ругательств в адрес Джордана и того, чем он занимается там, под мостом.

– Успокойся, женщина, – крикнул снизу Ансельмо. – Знаешь, сколько там работы? И он уже ее заканчивает.

– К чертовой матери его работу! – ярилась Пилар. – Тут каждая минута на счету!

И в этот момент все услышали, что на дороге внизу, там, где Пабло удерживал захваченный пост, началась стрельба. Пилар перестала ругаться и прислушалась.

– Ай-яй, – сказала она. – Ай-яй. Ай-яй. Вот оно!

Роберт Джордан услышал стрельбу как раз тогда, когда, забросив моток проволоки на мост, подтягивался, чтобы и самому вылезти на него. Он уже поставил колено на железный край моста и ухватился руками за перекладину, когда за поворотом дороги застрочил автомат. Но, судя по звуку, это не был автомат Пабло. Он встал на ноги, подвел моток проволоки под перила и, перегнувшись через них, на ходу разматывая проволоку, пошел по мосту спиной вперед.

Каждая пулеметная очередь словно бы ударяла ему под ложечку и эхом отражалась от диафрагмы. По мере того как он приближался к концу моста, стрельба слышалась все громче, и он постоянно оглядывался назад, на дорогу. Но на ней пока не было видно ни машин, ни танков, ни людей, дорога была пуста. Она все еще была пуста и когда он прошел полпути до конца моста. Она все еще была пуста и когда ему, аккуратно раскручивающему проволоку, оставалось пройти четверть пути. Она все еще была пуста и когда он обходил сторожевую будку, отведя проволоку на расстояние вытянутой руки, чтобы она не зацепилась за железные детали. И вот он уже вышел на саму дорогу, а она все еще оставалась пустой, и он, все так же пятясь, пошел быстрее вдоль канавы, вымытой у нижнего края дороги, словно игрок в дальней части поля, готовящийся принять длинную передачу, и при этом продолжал разматывать и натягивать проволоку, пока не оказался почти напротив камня, за которым сидел Ансельмо, а дорога перед мостом была по-прежнему пуста.

А потом он услышал за спиной рокот мотора, оглянувшись, увидел вверху, в начале длинного спуска дороги, выезжавший на нее грузовик, обмотал конец проволоки вокруг запястья, закричал Ансельмо: «Взрывай!» – и сам, упершись каблуками в землю и откинувшись как можно дальше назад, изо всех сил потянул обернутую вокруг запястья проволоку, а рокот моторов сзади нарастал, а впереди был отрезок дороги с лежавшим на нем мертвым часовым, а дальше простирался длинный мост и полотно дороги за ним, все еще пустое, и тут раздался мгновенный треск, за ним оглушительный рев, и середина моста вздыбилась, разойдясь надвое, как волна, ударившаяся в волнорез, и он почувствовал, как горячая взрывная волна катится на него, и в последний миг, закрыв голову руками, успел броситься ничком в канаву, усеянную галькой. Так он лежал, уткнувшись в гальку лицом, пока рушилась взлетевшая на воздух часть моста и желтый дым накрывал его знакомым едким запахом, а потом сверху дождем посыпались стальные обломки.

Когда обломки сыпаться перестали, он, живой, поднял голову и посмотрел на мост. Середины моста как не бывало. Вся оставшаяся его часть, как и дорога вокруг, была усеяна рваными кусками стали, блестевшей на свежих изломах и зазубринах. Грузовик остановился, сотню ярдов не доехав до моста. Водитель и двое ехавших с ним солдат бежали к дренажной трубе.

Фернандо все так же лежал на склоне и еще дышал, но его руки были теперь спокойно, расслабленно вытянуты вдоль тела.

Ансельмо лежал лицом вниз за выбеленным известкой дорожным камнем: левая рука под головой, правая, сжатая в кулак, вытянута вперед, кулак все еще сжимал проволочную петлю. Роберт Джордан встал, перебежал через дорогу, опустился на колени и удостоверился, что старик мертв. Он не стал переворачивать его, чтобы посмотреть, что сделал с ним стальной обломок. Старик был мертв, остальное не важно.

Каким маленьким он кажется сейчас, когда мертв, подумал Роберт Джордан. И глядя на этого невысокого седого старика, изумился тому, как при таком малом росте тот мог таскать такие неподъемные тяжести. Он посмотрел на его икры и бедра, обтянутые узкими серыми пастушьими штанами, на стоптанные веревочные подошвы, потом поднял с земли карабин Ансельмо, два дорожных мешка, теперь практически пустые, подошел к Фернандо и забрал лежавшую рядом с ним винтовку. Отбросил ногой с дороги рваный кусок стали. Закинул на плечо оба ружья и, придерживая их за стволы, стал карабкаться вверх по лесистому склону. Он не оглядывался и даже не смотрел на дорогу за мостом. За ее поворотом все еще продолжали стрелять, но теперь это было ему все равно.

От запаха ТНТ[190]190
  Аббревиатура тринитротолуола, или тротила.


[Закрыть] он беспрерывно кашлял, внутри все будто онемело.

Подойдя к Пилар, лежавшей за деревом, он положил одну винтовку рядом с ней. Она подняла голову и увидела, что теперь у нее снова три винтовки.

– Вы слишком высоко забрались, – сказал он. – Там на дороге стоит грузовик, вам его не видно. Они думают, что мост разбомбили с воздуха. Лучше бы вам спуститься пониже. Мы с Агустином идем прикрывать Пабло.

– Старик? – спросила Пилар, глядя ему в лицо.

– Мертв.

Он снова надрывно закашлялся и сплюнул на землю.

– Твой мост взорван, Inglés. – Пилар снова посмотрела на него. – Не забывай об этом.

– Я ничего не забываю, – сказал он. – А у тебя могучий голос. Я даже там, внизу, все слышал. Крикни-ка Марии, что я в порядке.

– Мы двоих потеряли на лесопилке, – сказала Пилар, словно пытаясь оправдаться.

– Я видел, – сказал Роберт Джордан. – По глупости или как?

– Иди ты знаешь куда, Inglés, – сказала она. – Фернандо и Эладио тоже были людьми.

– Почему бы тебе не пойти наверх, к лошадям? – спросил Роберт Джордан. – Я справлюсь здесь лучше тебя.

– Тебе надо Пабло прикрывать.

– К черту Пабло. Пусть прикрывается собственным mierda[191]191
  Дерьмо (исп.).


[Закрыть].

– Нет, Inglés. Он ведь вернулся. И дрался там, внизу, на совесть. Разве ты не слышал? Он и сейчас еще дерется. Видно, там у него жарко. Не слышишь, что ли?

– Я его прикрою. Но чтоб вас всех черт побрал. И тебя, и Пабло – обоих.

– Inglés, – сказала Пилар. – Остынь. Я была все это время на твоей стороне как никто другой. Пабло поступил с тобой подло, но он вернулся.

– Если бы у меня был взрыватель, старик остался бы жив. Я бы мог взорвать мост отсюда.

– Если бы, если бы, если бы… – сказала Пилар.

Злость, чувство опустошенности, ненависть, которые охватили его после взрыва, когда он, подняв голову из канавы, где лежал, увидел, что Ансельмо мертв, все еще клокотали в нем. И еще он чувствовал внутри отчаяние, с горечью сознавая, что солдат должен ненавидеть, чтобы оставаться солдатом. Сейчас, когда все кончилось, он ощущал себя одиноким, чужим, подавленным и ненавидел всех вокруг.

– Если бы не пошел снег… – сказала Пилар. И тогда, не сразу, постепенно, как наступает физическая разрядка (если бы, например, женщина обняла его), медленно, из головы, до него стало доходить понимание и приятие, и ненависть начала отпускать его. Конечно, снег. В нем все дело. Снег. Из-за него все это случилось с ними, с другими. Стоит лишь вернуть себе способность думать о других, стоит лишь отрешиться от себя… Всегда отрешаться от себя, вот что приходится делать на войне. Никакого «себя» на войне быть не может. На ней «себя» нужно только терять. И уже теряя себя, он услышал голос Пилар:

– …Глухой…

– Что?

– Глухой…

– Да, – сказал Роберт Джордан и улыбнулся ей странной, натянутой улыбкой, от которой напряглись все лицевые мышцы. – Забудь. Я был неправ. Прости, женщина. Давай доведем дело до конца хорошо и вместе. А насчет моста ты правильно сказала – мост взорван.

– Да. Обо всем нужно думать в свое время.

– Тогда я пошел к Агустину. Отправь своего цыгана подальше вниз, чтобы он хорошо видел дорогу. Эти винтовки отдай Простаку, а сама возьми мою máquina. Давай покажу, как с ней обращаться.

– Оставь máquina себе, – сказала Пилар. – Мы тут долго не задержимся. Как только подойдет Пабло – сразу уйдем.

– Рафаэль, – сказал Роберт Джордан, – иди за мной. Сюда. Вот так, хорошо. Видишь вон там, на дороге, трех человек, которые идут к грузовику? Они прятались в дренажной трубе. Подстрели-ка мне одного из них. Сядь. Не напрягайся.

Цыган тщательно прицелился и выстрелил, но когда он отводил назад затвор, чтобы выбросить гильзу, Роберт Джордан сказал:

– Высоко. В скалу над головой попал. Видишь, камень раскрошился? Ниже надо, фута на два. Теперь внимательней. Они побежали. Хорошо. Sigue tirando[192]192
  Продолжай стрелять (исп.).


[Закрыть].

– Один готов, – сказал цыган, выстрелив снова.

Человек упал на дорогу между грузовиком и дренажной трубой. Двое других, не мешкая, развернулись и рванули обратно, бросив товарища; добежав до дренажной трубы, они снова нырнули в нее.

– В него больше не стреляй, – сказал Роберт Джордан. – Целься теперь в верхнюю часть переднего колеса, чтобы, если промахнешься, попасть в мотор. Хорошо. – Он наблюдал за целью в бинокль. – Чуть пониже. Хорошо. Да ты стрелок хоть куда! Mucho! Mucho! А теперь прострели-ка ты верхнюю часть радиатора. Можно и не верхнюю – любую. Да ты мастер! Теперь следи. Чтобы ничто не проскочило дальше вон того места. Видишь?

– Гляди, сейчас ветровое стекло пробью, – радостно сказал цыган.

– Не надо. Грузовик уже готов, – сказал Роберт Джордан. – Береги патроны, пока что-нибудь не появится на дороге. Начинай стрелять, когда цель будет напротив дренажной трубы. Старайся попасть в водителя. А после стреляйте все разом, – сказал он Пилар, которая вместе с Простаком спустилась немного ниже по склону. – У вас здесь отличная позиция. Видишь, как уступ закрывает твой фланг?

– Шел бы ты уже с Агустином свое дело делать, – сказала Пилар. – Нам твои лекции не нужны. Уж я-то эту местность не первый день знаю.

– Пусть Простак займет позицию вон там, повыше, – сказал Роберт Джордан. – Вон там. Видишь, друг? С той стороны, где начинается обрыв.

– Да оставь ты нас в покое со своей дотошностью, – сказала Пилар. – Иди уже, Inglés. Здесь нет ничего сложного.

И тут они услышали гул самолетов.

Мария все это время находилась при лошадях, но с ними ей было не легче. Как и им с ней. С того места в лесу, где она находилась, ей не были видны ни дорога, ни мост, и когда началась стрельба, она обняла за шею огромного гнедого жеребца с белой отметиной на морде, которого часто холила и приносила ему гостинцы, когда лошади стояли в загоне возле лагеря в лесу. Но ее нервозность передавалась и жеребцу, при звуках стрельбы и разрывах гранат он мотал головой и раздувал ноздри, всхрапывая. Мария не могла спокойно стоять на месте, она все время ходила между лошадьми, похлопывая и поглаживая их, отчего они нервничали и возбуждались еще больше.

Она старалась не думать обо всей этой стрельбе как о чем-то отвлеченно ужасном, а ясно представлять себе, что внизу стреляет Пабло со своими новыми людьми, а вверху – Пилар со своими, и убеждала себя, что не должна беспокоиться и терять голову, а должна верить в Роберто. Но ей это плохо удавалось, и вся эта стрельба по обе стороны моста, и глухой рокот боя, накатывавший из ущелья, как звук отдаленной грозы с сухими, трескучими раскатами грома, и уханье беспорядочно падающих бомб – все это сливалось в один сплошной ужас, от которого у нее перехватывало дыхание.

Потом она услышала басовитый голос Пилар, кричавшей ей снизу, издалека что-то непристойное, чего она не могла разобрать, и подумала: нет, Господи, нет, нет! Не проклинай его, когда он в такой опасности. Вообще не ругайся, чтобы не накликать беду. Не надо испытывать судьбу.

Потом она начала молиться за Роберто, машинально, скороговоркой, как когда-то в школе, произнося поочередно две молитвы и отсчитывая уже прочитанные на пальцах левой руки – по десять раз каждую. Потом взорвался мост, и от этого грохота одна лошадь, взвившись на дыбы, сорвала повод, замотала головой и убежала в лес. В конце концов Мария поймала ее, дрожащую, с потемневшей от пота грудью, со съехавшим набок седлом, и когда вела обратно, снова услышала внизу стрельбу и подумала: я этого больше не вынесу. Не могу я торчать тут, не зная, что там делается. Я уже дышать не могу, и во рту у меня пересохло. Мне страшно, и толку от меня никакого, я только пугаю лошадей, и эту я поймала случайно, только потому, что она седло сбила, зацепившись за дерево, и ногой попала в стремя, седло-то я поправила, но, Господи, я же совсем не знаю, что там. Я больше так не могу. Душой и телом я вся там, с ним, на мосту, Господи, спаси и сохрани его. Я знаю, что первое дело – это Республика и что мы должны победить. Но будь милосердна, Пресвятая Дева, сделай так, чтобы он вернулся с этого моста живым, и я всегда буду слушаться тебя. Потому что я не здесь. Меня вообще нет без него. Я есть только с ним. Сбереги его для меня, тогда и я буду жить и всегда буду почитать тебя, и он не станет возражать. И это не будет против Республики. О, пожалуйста, прости меня, я запуталась. Я совсем запуталась. Но если ты спасешь его, я буду делать все, что правильно. Все, что он скажет и что скажешь ты. Если нужно раздвоиться для этого, я раздвоюсь. Но я больше не могу оставаться здесь, ничего не зная.

Потом, когда лошадь уже была снова привязана, седло уложено на место и попона разглажена, она, затягивая подпругу, услышала громкий низкий голос, доносившийся снизу, из леса:

– Мария! Мария! С твоим Inglés все в порядке. Слышишь меня? Все хорошо. Sin novedad!

Схватившись за седло обеими руками, Мария уткнулась в него стриженой головой и заплакала. Потом снова услышала снизу голос Пилар, оторвалась от седла и сдавленно крикнула в ответ:

– Спасибо! – всхлипнула и снова крикнула: – Спасибо! Большое спасибо!

Услышав гул самолетов, все подняли головы, самолеты приближались со стороны Сеговии, они летели очень высоко, серебрясь на фоне неба, и размеренный рокот их моторов перекрывал все остальные звуки.

– Ну вот, – сказала Пилар, – только их нам недоставало!

Роберт Джордан, тоже наблюдавший за самолетами, положил руку ей на плечо.

– Нет, женщина, – сказал он. – Они не по наши души. На нас они времени тратить не станут. Успокойся.

– Я их ненавижу.

– Я тоже. Но теперь мне пора к Агустину.

Он стал огибать склон, пробираясь между соснами, над его головой ни на миг не смолкал ровный гул самолетов, а на другой стороне разрушенного моста, за поворотом дороги, длинными очередями строчил тяжелый пулемет.

Роберт Джордан лег на землю рядом с Агустином, укрывшимся со своим пулеметом в молодой сосновой поросли, а над головами у них все летели и летели самолеты.

– Что там, внизу? – спросил Агустин. – Что делает Пабло? Разве он не знает, что мост уже взорван?

– Вероятно, он не может уйти.

– Тогда давай уходить сами. Черт с ним.

– Если сможет, он скоро появится, – сказал Роберт Джордан. – Сейчас мы его, думаю, увидим.

– Что-то его не слышно, – сказал Агустин. – Уже минут пять. А, нет. Вот он! Слышишь? Это он. Он.

Раздалась короткая очередь – тра-та-та-та – трофейного автомата, потом еще одна и еще.

– Он, сукин сын, – сказал Роберт Джордан. – Он.

Наблюдая за все прибывающими в высоком безоблачном синем небе самолетами, он посмотрел на лицо Агустина, тоже обращенное к небу. Потом перевел взгляд вниз, на разрушенный мост и дальше – на участок дороги, который по-прежнему был пуст. Откашлявшись и сплюнув, он прислушался к треску тяжелого станкового пулемета, снова раздавшемуся за поворотом. Судя по всему, пулемет находился на том же месте, что и раньше.

– А это еще что такое? – спросил Агустин. – Что еще за дерьмо?

– Он начал строчить еще до того, как я взорвал мост, – ответил Роберт Джордан.

Теперь, глядя на мост, он видел речку в разрыве его полотна, там, где середина обрушилась и повисла, словно стальной фартук. Он услышал, как первые из пролетевших над ними самолетов начали бомбить ущелье, а самолеты все прибывали и прибывали. Все небо теперь оглашалось ревом их моторов, и, глянув вверх, он заметил крохотные, словно игрушечные, истребители сопровождения, которые описывали круги над тяжелыми бомбардировщиками.

– Наверное, тогда утром они не пересекали линию фронта, – сказал Простак. – Видно, свернули на запад и улетели обратно. Если бы на той стороне видели, сколько их, не начали бы наступление.

– Тогда их было намного меньше, – сказал Роберт Джордан.

У него было такое чувство, будто что-то, что начиналось совершенно нормально, неожиданно вызвало несоразмерно мощную и обширную отдачу. Словно бросил камень в воду, по воде пошли круги, а потом эти круги превратились в ревущую, все сметающую на своем пути приливную волну. Или как будто ты крикнул, и эхо твоего крика вернулось к тебе раскатами такого оглушительного грома, который способен убить. Или как если ты ударил человека, тот упал, а вокруг насколько хватает глаз стали подниматься вооруженные до зубов орды в доспехах. Он порадовался тому, что не находится сейчас там, в ущелье, вместе с Гольцом.

Лежа на земле рядом с Агустином, глядя на пролетающие в небе самолеты, прислушиваясь, не раздастся ли стрельба за спиной, наблюдая за дорогой, где, он знал, вот-вот что-то появится, только неизвестно, что это будет, он все еще не мог поверить в то, что не погиб при взрыве моста. Он настолько смирился с мыслью о смерти, казавшейся неминуемой, что все происходившее вокруг представлялось ему теперь нереальным. Встряхнись, сказал он себе. Гони эти мысли. Сегодня еще предстоит сделать очень– очень много. Но прогнать ощущение не удавалось, и ему по-прежнему казалось – и он понимал это, – будто все, что происходит вокруг, – сон.

Просто ты слишком много дыма наглотался, сказал он себе, зная, впрочем, что дело не в этом. Он почти осязаемо чувствовал, насколько нереальным было все вокруг при полной его реальности, он ясно и отчетливо видел мост, часового, лежавшего на дороге, Ансельмо у побеленного камня, Фернандо, вытянувшегося на откосе, гладкую бурую дорогу, подбитый грузовик на ней, и все равно все казалось нереальным.

Гони-ка ты поскорей от себя того парня, который засел в тебе, подумал он. А то ты как тот петух, раненный на птичьем дворе в пылу общей драки: раны не видно, а петушок-то уже остывает.

Бред, подумал он. Просто ты немного не в себе, вот и все, это разрядка после непомерной ответственности. Не бери в голову.

Тут Агустин схватил его за руку и указал на ту сторону ущелья, Роберт Джордан посмотрел туда и увидел Пабло.

Они оба увидели, как Пабло выбежал из-за поворота, остановился у отвесной скалы, там, где дорога скрывалась из виду, прислонился к скале и выпустил очередь куда-то назад. Роберт Джордан видел, как Пабло, невысокий, коренастый, тяжеловесный, без шапки, стоит, привалившись к скале, палит из короткоствольного кавалерийского автомата, и медные гильзы, сверкая на солнце, каскадом низвергаются на землю. Они видели, как Пабло, присев на корточки, выпускает еще одну очередь. Потом, не оглядываясь, пригнув голову, бежит – низкорослый, кривоногий, проворный – прямиком к мосту.