Текст книги "Принцесса Володимирская"

IX

На другое утро Алина снова проснулась с мыслью о принце и о докторе. Снова обдумала она свое положение, снова взвесила каждое слово и каждый малейший жест друга-доктора и решила, что если нельзя ждать пощады от старого волокиты, то на преданность Стадлера рассчитывать не только можно, но должно. Она даже не понимала теперь, почему накануне вдруг без всякого повода стала подозревать его. Что может он, наконец, сделать с ней? Он не влюблен в нее, а она боялась теперь, по опыту, только влюбленных, хотя старых боялась более, чем молодых.

– Нет. Надо решаться, – вымолвила она вслух, когда Августа вышла, унося завтрак. – Время не терпит. Сейчас напишу ему, что это дело решенное.

Алина села к столу и написала записку Стадлеру, заявляя о своем решении. Записка была написана по-латыни: отчасти вследствие каприза и самолюбия показать свою ученость, отчасти и от боязни, чтобы записка не попала в чьи-либо другие руки.

Позвав Августу и приказав ей отправить записку, Алина забылась, облокотясь на свой письменный стол. Генрих Шель ясно и живо восстал в ее памяти.

«Что он? Где?» – думалось ей. Неужели Генрих уже успел разлюбить ее! Неужели ее письмо уже не будет иметь на него никакого влияния. Давно ли этот юный и пылкий красавец, честный, добрый, клялся ей, у ее ног, в вечной страстной любви и предлагал ей все, что мог предложить: всего себя, на всю жизнь, и свои хотя небольшие средства, но достаточные для спокойного, безбедного существования. Она отвергла его тогда. Ей хотелось блеска, свободы и славы.

«А куда все эти мечты привели?»

Славы нет. У нее не такой талант, как воображала она под влиянием уверений доброго и восторженного Майера. Имя ее не будет греметь по всей Европе. А второстепенной артисткой, нечто вроде странствующей из города в город музыкантши, вроде бродячей по ярмаркам акробатки, она быть не хочет! Ни за что! Это – позор!

А ее свобода?!

Эта свобода – обман. Это только одиночество и право на постоянную перемену места жительства. И куда же привела ее эта свобода! В западню! В руки принца! Надо уметь плыть по житейскому морю, минуя подводные камни, уклоняясь от шквалов и смело выдерживая бури. А этого умения у нее нет. Так не лучше ли скорее искать пристани. Разумеется, она чувствует, что это умение, конечно, со временем явится. Опыт жизненный и всякие невзгоды дадут его. Но как дорого придется заплатить за это умение, сколько перенести сердцем.

– А Генрих – это пристань…

И вдруг, под влиянием неведомого ей, будто вполне нового чувства, впервые сказавшегося в ней, внезапно, порывисто и неудержимо, она взяла перо и начала писать.

Письмо это было в Дрезден, к Генриху Шелю. Содержание его показалось бы ей безумием еще накануне, до дерзкой выходки принца.

Она говорила своему юному и честному обожателю, что раскаивается в своем отказе. Она уверяла его, что только теперь поняла, что он ей предлагал и что она потеряла в нем. Она умоляла его скорее приехать и хоть тотчас вести ее под венец, обещая посвятить ему всю свою жизнь и, конечно, бросить все свои глупые мечты о славе, о поприще артистки.

Она остановилась на минуту перед тем, как подписать письмо, и задумалась.

«Да, если я не могу иметь высшее общественное положение, то я выбираю низшее. Середины я не хочу».

И она приписала еще:

«Если нам придется жить в деревушке, в крестьянском домике, и даже самим на себя работать – то и тогда я ваша… Нет! Твоя! Твоя на всю жизнь!»

– Да, если не владетельная герцогиня, – воскликнула она вслух, – то простая крестьянка!

Алина перечла все, вдумалась в каждую строку и выговорила вслух:

– Конечно, да. Я не лгу. Мне надоела эта жизнь бродяги, эти знатные, но пошлые поклонники. И, наконец, я должна признаться… что ни один из них… Ни один так не красив, как Генрих. Да, его можно любить. Ему можно отдаться…

Когда письмо было отправлено на почту, Алина взяла книгу своего любимого поэта, Горация, и стала перелистывать. Всякую строку знала она, выучила еще в детстве наизусть и любила теперь как воспоминание юных дней. Но мысли ее вскоре были снова далеко. Она невольно уронила книгу на колени, закрыла глаза и мысленно унеслась в свое далекое прошлое. Но, вспомнив все радостные и горькие минуты своей странной жизни, она снова перенеслась к тем же мыслям о Генрихе. Живо восстали перед ней его красивый образ, пылкая речь, огненный взгляд и эта неожиданная сцена признания. Шель как живой чудился ей теперь, около нее, у нее в ногах. И ее пылкое воображение вдруг дополнило это воспоминание. Ей почудилось, будто он действительно около нее и она чувствует себя в объятиях этого человека, страстно любящего, прямодушного и вполне преданного ей всеми силами своего честного сердца.

– Как могла я тогда оттолкнуть тебя! – горько воскликнула вдруг красавица. – Чего я хотела? О чем мечтала? Быть любовницей принца, герцога… вроде Адольфа… Любовницей? Хотя бы даже законной женой, и то – невозможно. И то отвратительно, гадко!

Несколько часов просидела Алина одна со своей мечтой. Генрих не покидал ее, все чувства и помыслы ее принадлежали ему.

Когда наступили сумерки, Алина чувствовала себя сильнее и безумно была влюблена в своего милого Генриха, которого когда-то грубо и резко оттолкнула от себя.

– Да, это решено! – думала она. – Решено бесповоротно! Если он ответит мне или приедет, я принадлежу ему на всю жизнь… Все кругом меня, все на свете – комедия, шутка, обман. Все – кроме этого чувства, которое преображает человека и сразу открывает ему целый мир новых наслаждений. А это чувство теперь во мне… И оно становится все сильнее с каждым часом. Оно будто разгорается.

– Да, Генрих, я жду тебя. Я жду и надеюсь. И люблю, люблю тебя!.. – восторженно воскликнула Алина.

Она вышла из кабинета и начала ходить взад и вперед через все комнаты. Бурное чувство, которое поднялось в ней, будто требовало движения и простора.

Этот быстрый и пламенный, почти необъяснимый порыв восторженной любви к человеку, которого красавица когда-то отвергла и с тех пор ни разу не видала, не удивлял даже Алину.

Все бывало в ней, случалось с ней так, вдруг, внезапно. Как удар молнии – являлось и чувство, и намерение, и всякий поступок!

Относительно этого порыва она объяснила себе, что тогда она ошиблась и обманула сама себя. Теперь она будто пришла в себя после забытья и вдруг ясно поняла и оценила, что такое Генрих.

– Боже мой! Что бы я дала за его мгновенное присутствие здесь. Сейчас. Вот в эту минуту.

На лестнице раздались мужские шаги, и Алина замерла на месте. Сердце ее забилось так, что захватывало дыхание. Она готова была вскрикнуть: Генрих!

В дверях показался лакей и, почтительно наклонясь, доложил что-то. Алина не слыхала ни слова. Она глубоко вздохнула, опустила голову, но, однако, невольно сказала себе самой:

– Как это глупо! Я никогда так глупа не была. Отчего это? Нет ли опять фальши или самообмана во всем этом? Чувство это вдруг разгорелось, как пожар, и заставляет меня доходить чуть не до галлюцинаций.

Подняв голову и увидя перед собою того же лакея с вопросительным и недоумевающим выражением лица, Алина пришла в себя.

– Что вам нужно?

– Я жду приказаний. Что прикажет фрейляйн отвечать посланному?

– Какому посланному? От кого?

– От принца.

– Опять принц! – вырвалось у Алины, но она тотчас спохватилась и солгала:

– Разве опять посланный от принца… Что же? В чем дело? Повторите. Я не расслышала… то есть я не помню.

– Принц приказал просто узнать о здоровье Fraulein и о том, позволит ли она его высочеству тотчас приехать.

Алина подумала мгновение и резко, отчасти насмешливо выговорила:

– Прикажите посланному передать, что я чувствую себя гораздо хуже, чем вчера! Что я… Да… Скажите, что я в постели, совершенно больна. Вы понимаете?

– Слушаюсь.

– И, пожалуйста, обойдитесь без рассуждений и без откровенностей с посланным принца.

– Будьте уверены, Fraulein, – с чувством собственного достоинства выговорил лакей.

X

Прошло три дня. Алина невольно задала себе вопрос: «Что же делать?»

Если Шель тотчас же откликнется на ее призыв и прискачет из Дрездена, то все-таки пройдет еще несколько дней, а между тем отвратительный принц, будто чуя что-то, становится все назойливее, будто боится потерять время. И в голове Алины вдруг мелькнула мысль или догадка, почему именно принц Адольф стал настойчивее преследовать ее с того дня, что она послала первое письмо к Шелю.

– А что если все эти люди, к ней приставленные, оплаченные принцем, так же как и вся обстановка, с должностью служителей соединяют и должность шпионов?

Однажды, бродя по своей квартире одна, Алина задумчиво подошла к окну, села на подоконник и бессознательно стала глядеть на деревья маленького бульварчика, который был перед ее домом.

«Да, надо действовать, – думала она, – и скорее. Если можно – дождаться приезда Генриха здесь; если принц будет преследовать еще более, еще дерзче – надо спасаться к Стадлеру, хотя и он кажется ей подозрительным. Но что же делать – никого другого нет во всем городе, даже во всем мире!» – горько подумала Алина.

Да, во всем мире нет у ней никого! Если Шель не отзовется, не ответит, то она окончательно одна на свете.

Глаза ее, бессознательно скользившие по листьям и сучьям деревьев, следившие за проходившим народом, невольно остановились на неподвижно стоящей фигуре, почти прямо против ее окна.

Знакомые черты лица заставили ее прийти в себя. В ту минуту, когда она с горьким чувством на сердце решила, что она одна-одинехонька на свете, в эту самую минуту фигура эта, кажется, подошла и остановилась. В этом появлении был как бы ответ.

Это был некто Дитрих – тот самый молодой человек, которому одному она подала руку, выходя из академии, после своего последнего концерта.

Молодой человек был такой же знакомый, каких много перебывало у нее в разных городах; отношения их были бы странными при всякой другой обстановке, но в ее скитальческой жизни подобное знакомство было не редкостью.

После первого же концерта Алине доложили, что молодой человек с букетом в руке желает ее видеть. Алине нездоровилось; но что же делать? Ведь это своего рода обязанность, служба.

Она приняла молодого человека любезно. Он, смущаясь, краснея, передал ей цветы, рассыпаясь в похвалах ее таланту и прося позволения быть у нее еще раз.

Его юношеское, еще наивное лицо – ему было лет осьмнадцать – понравилось Алине, он стал ей симпатичен с первой минуты, и она пригласила его зайти как-нибудь вечером.

В тот вечер было много других новых знакомых. Молодой человек, видимо, смущался страшно, стушевался совершенно, сидел весь вечер в углу и молчал, жадно пожирая влюбленными глазами Алину. Она одна для него существовала среди всей толпы гостей.

Алина, конечно, заметила и поняла, что привлекло его к ней; но влюбленный, хотя бы и безумно, был опять-таки слишком обыкновенная вещь. Затем Алина встречала его несколько раз, но не замечала его, не обращала внимания, удивлялась, что он более не бывает, и забыла, что она его не позвала. Теперь ей даже показалось, что уже не в первый раз видит она его стоящим у ствола большого дерева; но теперь, в эту минуту, появление этого молодого человека, фамилии которого она даже не знала или забыла, было именно будто ответом на ее горькое чувство одиночества. Суеверная Алина так и приняла это. Если он появился в то мгновение, когда она, боясь не получить ответа от Шеля, оставалась без единого друга во всем свете, стало быть, он – этот друг.

Молодой человек стоял неподвижно лицом прямо к окну, на котором сидела Алина, и смотрел на нее. В одну минуту Алина оживилась, позвала Августу, показала ей на стоящего перед домом и приказала попросить к себе.

Она видела, с каким радостным чувством двинулся молодой человек навстречу служанке. Через минуту он был уже в гостиной Алины.

– Я вас давно не видала, отчего вы не бываете у меня? – сказала Алина, усаживая гостя.

– Я не мог, сударыня, быть, так как вы не приглашали меня. Я мог только видеть вас в концертах, а затем всегда дожидался вас на подъезде. Иногда вы замечали меня и милостиво протягивали руку, чаще же проходили мимо, быстро, с опущенными глазами, как бы стараясь не видеть тех, кто наскучает вам своим любопытством.

– Но вас я не ставлю наравне с другими, господин… – И Алина запнулась.

Рассмеявшись, она прибавила:

– Я не знаю вашей фамилии.

– Мое имя – Дитрих.

– Итак, господин Дитрих, я прошу вас без церемоний бывать у меня, когда вам вздумается. Я с первого раза, говорю откровенно, отделила вас от всех прочих моих берлинских новых знакомых. Вы, как здешний уроженец, можете даже быть мне полезны, если пожелаете исполнить кое-какие маленькие поручения.

– С большим удовольствием, сударыня, хотя вы ошибаетесь – я не берлинский уроженец. Я из Дрездена, чистый саксонец, и даже ненавижу пруссаков, бранденбуржцев и силезцев.

– Вы – уроженец Дрездена?.. – странным голосом выговорила Алина.

– Точно так-с.

Наступила минута молчания. Алина сидела опустив глаза, но потом, вздохнув при воспоминании о своем Генрихе, выговорила:

– Если вы саксонец, то еще более имеете право на мою дружбу – для меня Саксония и Дрезден стали теперь, да и прежде всегда были дороги. Скажите мне, не знаете ли вы случайно одно семейство, довольно богатое, – вся семья эта коренные обитатели Дрездена или его окрестностей. Не слыхали ли вы имени Генриха Шеля? – произнесла Алина, ласково глядя в молодое и симпатичное лицо саксонца.

Но через секунду Алина смотрела уже в это лицо широко раскрытыми, изумленными глазами. При имени, ею произнесенном, лицо молодого человека стало пунцовое. Он хотел что-то ответить, но забормотал несвязные слова и опустил глаза, как преступник, уличенный судьей. Лицо его говорило:

«Все пропало!»

Алина невольно двинулась, схватила его за руку и выговорила:

– Что это значит? Объясните скорее! Если вы тоже из Дрездена, быть может, это ваш злейший враг?

– О нет! – порывисто воскликнул Дитрих.

– Так скажите, объяснитесь!

– Я не имею права сказать ни слова! – воскликнул молодой человек.

– Но скажите, вы знаете его? Хорошо знаете?

– Да-с.

– Давно ли вы его видели?

– Недели две назад.

– Недели две!.. – вскричала Алина. – Он жив? Здоров?

– Да-с.

– Он любит…

Алина запнулась, закрыла лицо руками, но вдруг, в одно мгновение, будто поняла и догадалась.

Если этот юноша знает Генриха и так вспыхнул при его имени, то, очевидно, тут есть какая-то тайна. А если она есть, то, конечно… это к лучшему… Чтобы заставить тотчас же юношу говорить и сказать все, надо быть искренней самой.

– Любит ли он меня или уже забыл? – воскликнула Алина.

– Конечно, – страстным голосом отвечал молодой человек, – кто может, раз полюбив вас, забыть? Но после этого искреннего вопроса я теперь имею право сказать вам все. Генрих послал меня сюда следить за вами, разузнать что можно: ваш образ жизни, вашу обстановку… Родные его давно стараются, чтобы он женился на избранной ими молодой девушке; но до сих пор он упорно отказывался…

– До сих пор?.. А теперь?..

– Теперь, когда он узнал, что вы решились… Что вы уже не в том положении… Простите меня, я не знаю, как вам сказать… Когда он узнал про принца Адольфа…

– О, я понимаю! Это ложь! Это вы погубили… хотите погубить и его, и меня!.. Когда его свадьба?

– Скоро. Через месяц.

– Через месяц!.. Я спасена!

Алина была настолько взволнована, что не могла говорить и только прошептала:

– Подайте мне воды.

Дитрих вскочил, хотел бежать в другую сторону, в швейцарскую, но Алина остановила его.

– У меня… сюда, в спальне… Идите.

Через несколько минут Алина успокоилась. Лицо ее сияло счастьем. Она молча несколько раз подала руку своему новому другу и спасителю. Затем в нескольких словах она объяснила Дитриху свое положение и заставила его рассказать все, что он знал.

Дитрих подробно передал Алине, что его друг Шель послал его в Берлин следить за нею, узнать про нее все и писать ему и что в этом случае он исполнял ту же роль, какую для него исполняли другие друзья Шеля. Оказалось, что когда Алина долго жила в Инстербурге, затем в Кенигсберге, другие друзья Шеля точно так же состояли при ней в качестве наблюдателей.

– Боже мой, думала ли я, – воскликнула Алина, – думала ли я, что вы его друг? Я смотрела на вас так же, как на многих других моих поклонников. Я воображала себе, что и вы влюблены в меня.

Молодой человек вспыхнул снова и вымолвил:

– Да, хотя и нечестно относительно друга, но что же делать… Со мною это случилось! – наивно проговорил он.

Алина невольно улыбнулась.

На этот раз, конечно, Дитрих просидел у Алины до вечера к немалому удивлению Августы.

Все было между ними переговорено и даже многое решено. Дитрих должен был наутро выехать с мальностой[7]7
  Почтовая карета, перевозившая пассажиров и легкую почту.


[Закрыть] в Дрезден, чтобы объяснить все Шелю и привезти его с собою.

Когда они вечером прощались как давнишние друзья, даже более – как брат с сестрою, Алина не выдержала: слезы радости показались в ее глазах, и она воскликнула:

– Если б вы знали, как я счастлива! Скачите к Генриху… Скорее! Все это какое-то чудо. Вы говорите, что все это очень просто, – нет, это просто чудо… Скорее привезите его. Если он опоздает хотя на один день, то бог знает что может случиться… Он может меня не найти здесь и нигде не найти. Мне придется самой ехать в Дрезден к нему.

Когда Дитрих вышел из горницы, Алина вдруг бросилась за ним и остановила его.

– Я боюсь, – дрожащим голосом выговорила она. – Я боюсь!! Уже не раз в жизни бывали со мною подобные насмешки судьбы. Теперь мое счастье как будто у меня в руках, я вдруг неожиданно вновь приобрела моего Генриха и боюсь, что так же внезапно потеряю его. Послушайте… если при вашем возвращении меня не будет в этом доме, то ищите меня в доме известного берлинского доктора Стадлера. Я буду там.

И, отпустив молодого человека, Алина почти упала на первое попавшееся кресло, и вместо спокойствия еще большая тревога овладела ею.

«Вот так же когда-то рассталась она вечером с отцом. Через неделю она должна была быть наследницей громадного состояния, через две недели – невестою герцога! А что принесла только одна ночь, одна минута, в которую судьба все перевернула вверх дном?.. Неужели и теперь случится нечто подобное?»

И будто в минуту какого-то непостижимого озлобления на свою судьбу, Алина выговорила вслух угрожающим голосом:

– Если я потеряю Генриха… Тогда, принц Адольф!.. Тогда начнется иная жизнь – позорная, безнравственная. Тогда я убью себя если не оружием, то убью себя душевно и буду наслаждаться своим падением… Буду уж не бродяга-музыкантша – все-таки честная девушка, – а буду тем, что до сих пор внушало мне такое отвращение… и даже боязнь… Сама я, умышленно, сделаю из себя падшее создание… Но не даром!

– Нет, не даром обойдется это обществу! – с ненавистью воскликнула Алина. – Я буду всем мстить за себя… за свое падение. О! Какая я дурная и злая буду тогда. И первый, кто станет моей жертвой, кого я беспощадно уничтожу, – будет этот принц…

XI

Принц Адольф жил на одной из больших улиц Берлина в собственном дворце. Внешность и внутренность этого здания свидетельствовали о пустой и беспорядочной жизни его владельца.

Внешний вид здания был непригляден, как будто стены дома уже давным-давно не ремонтировались. Все дома этой улицы, хотя бы и маленькие, были на вид приличнее дворца, у которого стены давно полиняли, штукатурка обвалилась. Внутри дома был почти тот же беспорядок. Прислуги было много, но все это были избалованные лентяи; беспорядок во всем был полный, как будто бы в нем не было ни хозяина, ни хозяйки. Принц тратил на все большие деньги, но его обкрадывали разные управители. Он сам это знал очень хорошо, но ему было лень заняться чем-либо, помимо охоты на диких коз или на лисиц. Главная же страсть, поглощавшая все его ежедневные помыслы, была волокитство: он сделал из него как бы цель своего существования.

Принц одновременно вел несколько интриг, и даже не в одном Берлине; ежедневно приходилось ему переписываться с другими городами.

Из всех этих похождений очень часто – и чем старше становился принц, тем чаще – происходили пошлые и неприличные истории.

За последнее время принц был не в духе по многим причинам: неделю назад он сделался героем глупой истории, наделавшей много шума по всей столице.

Принц вместе со своими приятелями, жившими на его счет, после ужина, за которым все сильно покутили, отправился в отдаленный квартал Берлина. Там в одном маленьком домике жило скромное семейство одного ремесленника, за дочерью которого принц тоже ухаживал.

Так как ночных посетителей, нежданных и незваных, не хотели, конечно, пустить в дом, то компания взяла этот дом приступом, нашумела и подняла на ноги целый квартал. Собравшийся народ, узнав ночных посетителей и в особенности озлобившись при имени принца Адольфа, чуть не избил до полусмерти всю компанию. Но этим дело не кончилось. Через три дня принц был вызван к главному начальнику полиции Берлина, который от имени короля просил принца или прекратить свои буйства, свою зазорную жизнь, или выехать из Берлина, с тем чтобы никогда не въезжать.

Единственный человек на свете, которого принц боялся, был, конечно, Фридрих. И боялся он его исключительно потому, что король, как бывало иногда, мог, как бы в виде наказания или испытания, наложить руку на состояние принца, взять его под опеку свою, и, конечно, навеки, – и средства принца вместо волокитства пошли бы на содержание армии или резидентов.

В другое время принц Адольф немедленно выехал бы из Берлина, потому что ему было безразлично, где жить, – он привык цыганствовать по всему свету, – но здесь была Алина Франк.

Теперь принц был не в духе еще более именно по милости упрямой и гордой молодой девушки. С тех пор, как он познакомился с нею и тратился на нее, прошло уже много времени, а между тем их отношения были еще очень странные, «непростые», по выражению самого принца.

Опытному принцу казалось непонятным, что красавица позволяет ему тратить на себя большие деньги, а между тем не считает себя обязанной не только стать его любовницей, но даже любезно принимать его. Принц не мог знать, как смотрит на средства, состояние, вообще на деньги прежняя Людовика. Когда-то она получала из конторы отца червонцы, которым счета не было, которые просто разбрасывала в окрестностях. Затем, когда денег было гораздо меньше – Майер вел счет всему, – и опять-таки деньги не касались ее и она не знала ничему цены.

Оставшись одна на свете, в продолжение нескольких месяцев она тратила то, что давали ей концерты, а они случайно за это время давали больше, чем прежде.

Затем она встретилась с принцем Адольфом; он вскоре предложил взять все мелкие хлопоты на себя и передать их своему управляющему. Алина согласилась как на любезность со стороны принца. Вскоре она начала догадываться, что на нее и на ее обстановку выходит больше денег, чем она может получить концертами, которые стала давать все реже, – стало быть, принц тратит свои собственные.

– Но что же из этого? – решила она. – У него состояние большое, это просто любезность с его стороны.

Когда принц уж чересчур наскучил Алине, она стала относиться к нему холодно, а потом и неприязненно, раздражительно.

Принц недоумевал, как осмеливается девушка-сирота нелюбезно принимать его, когда она у него в долгу. Стало быть, она надеется на какие-нибудь средства? А между тем Алина не надеялась ни на какие деньги, ни на какого спасителя: этот вопрос ей и на ум не приходил. Теперь наступила, однако, минута, когда принц считал нужным круто взяться за дело. Он уж начинал позволять себе изредка довольно дерзкие выходки. Осветить вечером дом Алины в ту минуту, когда она хотела ложиться спать и никого не принимать, – было одною из этих выходок. За последние два дня принц начал опасаться какой-нибудь хитрости со стороны красавицы, которая резко и насмешливо отвергла все его предложения.

Люди, служившие у Алины, были действительно все более преданы ему, платящему жалованье, нежели барышне, странствующей артистке. Вся прислуга относилась к ней особенно презрительно, так как для них странствующий паяц или музыкантша было одно и то же; вдобавок они не верили в честность этой артистки, они были убеждены, что она одна из тех личностей, которые переезжают из города в город, переходят из рук в руки и живут на чужой счет, торгуя своею красотой.

Через эту-то прислугу принц знал все, что делается в доме Алины; даже письма, отправляемые ею на почту, были ему известны. Если принц не решался читать эти письма, то он знал, кому они писаны. Разумеется, еще лучше знал принц, кого видит Алина и с кем видится чаще.

И вот за эти последние два дня принц узнал, что она стала переписываться с каким-то Генрихом Шелем, живущим в Дрездене.

Часа через два после появления посланного, доложившего принцу, что девица Алина больна, в постели и никого не принимает, слуга Алины явился донести, что барышня совершенно здорова и даже принимала какого-то молодого человека, совершенно им не известного, который, кажется, ни разу прежде и не бывал у нее. После долгой беседы с ним барышня была взволнована и даже плакала.

И этого было достаточно, чтобы принц решил на другое утро отправиться к Алине и объясниться с нею окончательно.

К чести принца надо сказать, что, собираясь на это решительное последнее объяснение, он был несколько смущен: он чувствовал, что его роль почти недостойна принца королевской крови. Приходилось ехать попрекать пустяками и действовать угрозами при таком стечении обстоятельств, при котором в былые дни принц брал любезностью.

И на другой день около полудня принц явился в дом Алины без доклада, поднялся в верхний этаж, фамильярно уселся в гостиной и стал дожидаться появления Алины из ее кабинета.

Служанка ее, Августа, которой принц тоже почему-то был ненавистен и которая, как добрая женщина, держала сторону ласковой и щедрой барышни, доложила Алине о присутствии в доме принца.

Алина, уверенная в том, что Дитрих уже на дороге к другу своему и что Генрих будет в Берлине через неделю или раньше, почувствовала себя смелее, чем когда-либо.

Она вышла к принцу, не ответила даже кивком головы на его насмешливо-почтительный поклон, и сцена между ними вышла настолько же краткая, насколько бурная.

Когда-то Алина часто думала и говорила при мысли о принце: «Ты еще меня не знаешь!»

И действительно, теперь принц Адольф должен был сознаться, что эта красивая и на вид милая и кроткая девушка может в иные мгновения становиться совершенно иною…

Алина, выйдя в гостиную, остановилась посреди комнаты, скрестив руки на груди, и, холодно закинув назад голову, выговорила, сдерживая себя:

– По какому праву вы стали являться ко мне без доклада, без моего позволения и даже наперекор моему желанию?

– Я полагал, сударыня, что я имею это право.

– В самом деле? Объясните, пожалуйста, эту бессмысленную загадку: чем, каким образом и когда вы получили это право?

Принц хотел заговорить и запнулся. Он не мог решиться вслух выговорить, что именно дало ему это право. Деньги, на нее истраченные, дали это право. Она у него в долгу… Но ему, принцу, тратящему около миллиона, считать те тысячи, которые пошли на Алину, просто унизительно даже… И как заговорить об этих грошах этой красивой, горделивой женщине, которая теперь, в минуту гнева, положительно похожа не на странствующую артистку, а скорее на королеву, принимающую своего подданного. Когда-то принц два раза в жизни был представлен Марии-Терезии и тогда же заметил, насколько женщина-монарх не похожа на всех других женщин: могущество и власть делают из нее что-то особенное. Точно так же теперь эта артистка, происхождение которой никому не известно, поразила принца именно тем, что напомнила ему аудиенцию у императрицы австрийской.

При этом мгновенном впечатлении принцу внутренне стало и смешно и отчасти удивительно. В самом деле, быть может, она дочь какого-нибудь государя, или курфюрста саксонского, или шаха персидского, как уверяет молва.

Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове принца; но тем не менее прошло несколько времени в молчании с его стороны, и Алина вымолвила снова:

– Я жду вашего ответа. Желаю знать, что вам угодно.

Алина села, предложила гостю тоже занять место с другой стороны стола, то есть на почтительном расстоянии от себя.

Принц сел, насмешливо усмехаясь, но внутренне еще не решил, что говорить. Он начал что-то, не кончил – начал другую фразу и наконец смолк.

– Это все очень трудно сразу объяснить вам… Вы знаете, что с первой минуты нашей встречи я безумно полюбил вас… – начал было снова принц фальшиво-чувствительным голосом, но Алина перебила его.

– Позвольте!.. Эти глупые объяснения в любви уже давно надоели мне. За последние годы я могу начесть тысячи таких объяснений, таких признаний в любви, которые преследовали меня по всей Германии постоянно – бывали искренние, бывали фальшивые, и наивные, и дерзкие, – но одно из самых пошлых признаний в любви, которые я когда-либо слышала, – это, конечно, ваше.

Принц невольно, хотя едва заметно, дернул головой, и Алина должна была прибавить:

– Да, именно пошлее вас я не встречала человека. Имя ваше и образ жизни достаточно известны всему вашему отечеству, впрочем, это не мое дело. Вопрос о том, как вы себя ведете, касается короля и ваших родственников, но никак не меня… Вместо того чтобы выслушивать ваши объяснения, позвольте мне объясниться за вас. Вы говорите, что вы любите меня, – я этому не верю и очень рада, что этого нет. Я тысячная женщина, за которой вы от праздности стали ухаживать. Я давно собиралась сама объясниться с вами, но все откладывала, так как все, что я могу сказать вам, более или менее неприятно нам обоим. Теперь ввиду ваших чересчур страстных поступков, изобличающих в вас или слишком малое воспитание, несмотря на ваше происхождение, или слишком большое самолюбие, я должна объясниться, чтобы избавиться от вас. Итак, я отвечаю. На ваше признание в любви я отвечаю, что я ему не верю. На вопрос, не могу ли я любить вас, отвечаю: конечно, нет. И всякий человек, близкий вам родственник или друг, объяснит вам мои слова. Если у вас нет ни друга, ни такого родственника, то обратитесь к третьему способу – встаньте. – И Алина невольно не удержала себя и рассмеялась.

– Встаньте и посмотритесь в зеркало. Оно вам скажет, что среди разных затей праздной жизни вы забыли, что время все шло и уходило, и для вас прошло. Может ли девушка в моем положении, хотя бы и сирота, полюбить человека, как вы, у которого, кроме происхождения и богатства, нет ничего… Понимаете? Ничего более.